Внимание! 5 страница

Это сказано по-французски, уверенности нет но есть надежда не более того.

Французы любят называть вещи и называют их исчерпывающим образом.

Причина в том что если нечто названо оно их больше не тревожит. Как только выражение une guerre des nerfs [30] сказано вслух ничто больше не действует им на нервы. Такова их логика стиль и цивилизация.

Поэтому хотя французы как и каждая нация вроде бы нуждаются в этом юношеском интеллектуальном отрицании семьи на деле это конечно не так. В этом одна из причин того что французы не снобы.

Не важно каково социальное происхождение человека, не важно чего он достиг, ему никогда в голову не придет не навещать свою семью, у простого крестьянина могут быть дети самого разного общественного положения никаких сложностей не возникает, хорошо одетый человек приходит к себе домой где его родители в простой одежде такие же как когда-то и никто не чувствует что тут что-то не так, никогда и ни при каких обстоятельствах.

И конечно то же самое относится к армии, кто угодно может быть простым солдатом как и кто угодно может быть офицером. Это зависит от рода деятельности, от профессии, а не от принадлежности к общественному слою.

Здесь в городе нотариус, адвокат, банкир все простые солдаты, сын мясника офицер, все это зависит от профессии это не зависит от класса.

На днях молодой писатель наш сосед по деревне Пьер Лейрис говорил об этом. Он не очень сильный и поэтому он нестроевик и не в действующей армии но во время мобилизации их нестроевую роту призвали и послали помогать при проведении мобилизации. Ему очень понравилась его короткая военная служба ему очень понравились его товарищи им очень хорошо было вместе, но потом мобилизация кончилась и их расформировали. Он сказал что это был ужасный день. Когда они надели штатское платье все стало по-другому, они увидели всех в другом свете они узнали кто есть кто а когда они были все вместе никто не знал и не придавал этому значения.

Помню как одна сестра-француженка в монастыре тоже говорила об этом. Она сказала что облачение и чепец, тот самый чепец который как сказал кюре из Арса надо так долго снимать что за это время можно омлет с двух сторон обжарить чепец который многим из них пришлось снять чтобы надеть противогаз, да так вот сказала она мы никогда не знали откуда родом та или иная сестра и из какой она семьи если только случайно не оказывались в приемной со своими родственниками а она в приемной со своими. Тогда они могли узнать но думаю они вряд ли это замечали.

Мы вчера видели P& #232; re Abb& #233; abbaye royale d'Hautecombe [31], шестнадцать из двадцати шести его монахов мобилизованы, почти все простые солдаты. Один из них из тех что постарше стал aumonier, капелланом эскадрильи. Он страшно доволен собой, к его услугам не только автомобиль не только шофер но у него свой самолет и свой летчик. В глазах отца настоятеля загорелись веселые искорки когда он рассказывал нам это.

Мадам Жиру сама вдова генерала рассказала нам о своей семье, каждые десять лет они отмечают встречу семьи какая только осталась в живых и в последний раз двумя самыми удивительными гостями были один из прославленных судей Франции и возница сельских похоронных дрог. Но они были одной семьей им подали прекрасный обед самый лучший обед и все были вместе.

Мадам Жиру рассказала нам о своей двоюродной бабушке, она была одной из красивейших женщин во Франции и очень важной особой. Как-то раз сравнительно недавно мадам Жиру побывала в деревне откуда все они были родом и встретила там пожилую женщину и они разговорились. О сказала пожилая женщина вы помните вашу двоюродную бабушку. О да сказала мадам Жиру, прекрасно сказала пожилая женщина, я знаю о ней кое-что такое чего никто больше не знает.

Когда она была молодая совсем молодая и очень красивая тут проходил солдат. И ваша двоюродная бабушка родила мертвую двойню, таких очень маленьких близнецов и она похоронила их под грушевым деревом похоронила обоих.

Мадам Жиру призналась что с тех пор когда она видит грушевое дерево она испытывает странное чувство.

В этом году как и всегда они собрали виноград и сделали вино, они всегда думают что его не будет потому что в этой деревне всё всегда против вина, поздние заморозки, град, ложномучнистая роса и мало вечернего солнца, но все равно они собирают урожай. В этом году как и всегда они собрали урожай и довольно большой, а французы как и их земля бережливы и щедры, много должно быть вложено в нее и много она дает в ответ, и они должны отпраздновать это, faire part [32], как пишется в их объявлениях о похоронах свадьбах и рождениях, во Франции они всегда отмечают праздник такой штукой которая называется ramequin, похоже на гренки с сыром по-уэльски, только вместо пива и сыра ее делают в горшочке из белого вина яиц и сыра и размешивают такими огромными ломтями хлеба.

На днях они тут в деревне из-за чего-то не поладили и одного из соседей не позвали. Все остальные собрались вместе делать этот самый ramequin, это единственное кушанье которое должен готовить каждый французский отец семейства а не особый повар. Мужчины готовили его на плите, была уже темная ночь, тот самый сосед взобрался на крышу и уселся на трубу и дым повалил назад и горшочек покрылся копотью, приятели решили что дело в ветре и все начали сначала, а тот человек на крыше привстал потом услышал что они говорят вот теперь есть тяга тогда он уселся на трубу и опять испортил ramequin, и так продолжалось до тех пор пока какое-то время спустя незадачливые повара не узнали в чем дело.

Итак самое поразительное во Франции это семья и terre, земля Франции. Революции приходят и уходят, мода приходит и уходит, остаются логика и цивилизация а с ними семья и земля Франции.

Они так разумно относятся к этой земле, конечно она ничего не стоит без человека и конечно человек не может существовать без семьи.

Естественно у семьи, у каждой семьи есть свойство усугублять изоляцию. Это то что характеризует семью, это то что характеризует войну, вся война целиком и полностью это такое же усугубление изоляции. И французы которые не желают войны спокойно переживают войну, потому что в конце концов это усугубление изоляции а такова семья и в мирное и в военное время.

Как в обработанной земле нет ничего грубого или заведомо жестокого так и французы никогда не бывают ни грубыми ни жестокими. Они придумали слово садизм но их садизм никак не связан со страстями а страсти никак не связаны с землей или семьей это как то что революции и все остальное существуют по отдельности.

Во Франции сразу бросается в глаза одно тут никогда не наказывают детей и они логичны цивилизованны обладают чувством стиля и исчерпывающим пониманием фактов жизни. Любой французский ребенок может понять все и очень основательно.

Единственный редчайший случай когда я видела плачущего мальчика произошел однажды там внизу на набережных в Париже.

Набережные в Париже никогда не меняются, то есть конечно они с виду другие но жизнь которая там идет и идет всегда одна и та же. Я только в прошлом году по-настоящему узнала их, я ставила автомобиль в гараж за Нотр-Дам и каждое утро и каждый вечер я проходила вдоль набережных туда и обратно. Я обнаружила что если сойду вниз к самой воде я смогу спускать собак со сворки потому что мы не переходили улицу и потом я обнаружила что жизнь там внизу очень приятная, с городской жизнью она никак не была связана, это одна из самых типичных черт Франции город и деревня деревня и город всегда совсем рядом. У каждого в городе есть родственники в деревне и у всех в деревне есть родственники в городе и все в городе надеются вернуться куда-нибудь в деревню все государственные служащие все полицейские все рабочие любой квалификации по сути даже все владельцы магазинов надеются в конце концов оставить дела и перебраться в деревню, то есть туда где ты неизбежно устраиваешься когда тебе больше не нужно зарабатывать на жизнь когда у тебя есть пенсия когда ты отложил кое-что и ты выращиваешь овощи и ты строишь себе маленький домик и ты надеешься что деньги не слишком обесценятся и ты сможешь жить на то что у тебя есть. Как бы то ни было у тебя всегда будут про запас овощи и кролики и куры а это всегда кое-что.

Конечно деньги сильно обесценились но всегда есть надежда что это когда-нибудь остановится и они больше не будут падать. Как бы то ни было французы никогда не принимают деньги слишком всерьез, они конечно экономят их упорно копят их но знают что деньги на самом деле не отличаются надежностью. Вот почему все мечтают о земле в деревне. Многие знакомые нам люди пытались купить дом в наших местах и их всегда удивляет что никто не хочет продавать, ни крестьяне ни люди победнее ни побогаче. Но как и все они говорят если мы продадим наш дом что мы получим взамен, деньги, а что проку от этих денег, деньги кончаются а потом когда они кончатся что с нами будет, и потом у нас есть все что нужно, и что можно сделать с деньгами кроме как потерять их, и потом тратить деньги не так уж приятно, и если они у вас есть и вам нужно их потратить, это очень хлопотно, экономить деньги это утешение и развлечение, экономия это не долг а развлечение, скупость это азарт, но трата денег это ерунда, потраченные деньги это деньги которых нет, а сэкономленные деньги это вырученные деньги даже если как это порой случается в деревне они сгорают.

Внизу в долине возник пожар в стоявшем в стороне амбаре это было в дневное время и кузнец начальник пожарной команды пытался погасить огонь но амбар был набит сеном, так что это было совершенно безнадежно.

Амбар принадлежал одному человеку а сено принадлежало другому человеку и вроде бы все отнеслись к этому философски, амбар был старый но это был хороший амбар для сена а сена у владельца было еще много и вдруг кто-то вспомнил что есть еще пристройка которая принадлежала какому-то другому человеку и кто-то смутно помнил будто он сказал однажды что оставил там свои вещи поэтому кто-то пошел искать того человека которому принадлежала пристройка. Он не был занят но не хотел идти но потом ему в конце концов пришлось пойти, а тем временем они вошли в пристройку и нашли одежду и тюфяк и 40 000 франков в кувшине.

Когда сообщили об этом хозяину он сказал да, это его пенсия, он вдовец, чтоб прокормиться ему довольно того что дает земля, ему выписали эти деньги, пришлось за ними в город ходить но коль скоро у него не было для них применения он и оставил их там в пристройке.

Что он с ними сделал когда ему в конце концов отдали их я не знаю, но думаю что он оставил их где-нибудь еще.

Французы не любят тратить деньги это их тревожит, но к роскоши они относятся естественно, если она у вас есть это уже не роскошь а если у вас ее нет это еще не роскошь.

Так что на берегах Сены внизу у воды совсем нет городской жизни, это приятная жизнь и каждый человек проживает ее по-своему.

Так вот однажды я увидела там мальчика лет тринадцати плотного коренастого и прилично одетого мальчика сидевшего у воды а рядом с ним была женщина явно не мать но родственница и они там сидели. Крупные слезы катились у него по щекам. Что случилось, спросила я у нее, о сказала она, огорчение но это пройдет. Он провалился на экзамене, но ничего, пройдет. Совершенно безучастно сидела она рядом с ним и конечно это было огорчение но как она сказала, огорчение пройдет.

Странная жизнь идет там у реки. Однажды я проходила мимо и там было двое мужчин, один нашел цилиндр и еще какие-то оранжевые цветы которые он приколол к цилиндру, и пока они шли один представлял всем другого, это мой брат, говорил он о втором.

На баржах всегда выращивают цветы и мужчины всегда спускаются с мимозой в руках и куда-то с ней исчезают, и под мостами кровати из картонных ящиков, может быть картон хорошо защищает от холода во всяком случае они его используют, и женщины стирают белье и мужчины там удят рыбу и художники там рисуют и каждый занят своим делом. Они бурчат под нос или разговаривают сами с собой но никто не дерется.

Итак с детьми во Франции никогда не обращаются сурово. Ребенок во Франции это нечто ценное, это не сокровище но как и все что сопричастно земле имеет цену а о ценной вещи всегда очень заботятся, французы всё употребляют в дело но ничем не злоупотребляют.

Итак двадцатому столетию и в самом деле нужна была Франция как почва. Франция могла играть с идеей разрушения семьи которая есть начало и конец всего но на самом деле это не могло убедить ни одного француза и потому Франция стала почвой для начинавшегося двадцатого столетия, у нее за плечами была единственная реальная попытка проверить семью и все что семья держит в руках и проживает и съедает и выпивает, и все что этой семье принадлежит, у них была за плечами эта попытка попробовать не верить во все это накануне девятнадцатого века во время Великой французской революции но на самом деле это было не увлекательно. Вело ли это к войнам да к волнениям да но на самом деле было не увлекательно. В этом не было ни логики ни цивилизации и не было моды.

Поэтому когда двадцатое столетие собралось проверить это снова с самого начала французы были очень рады при этом присутствовать но не участвовать.

Во Франции никогда так сильно не ощущается семейная жизнь как во время каникул. Семья это всегда семья но во время каникул она разрастается и это утомительно.

Один француз сказал мне как-то что его преследовал просто мучил не переставая страх того что он назвал каникулярной погодой. Я сказала но это же всего лишь летняя погода, нет возразил он в ней есть какая-то тяжесть вот почему это погода не летняя а каникулярная.

В каждый деревенский дом съезжаются все родственники и все их дети и все их слуги, зимой родственники только наносят друг другу визиты, довольно много визитов, обедают все вместе не меньше раза в неделю, но на каникулах они живут все вместе.

Потом настало двадцатое столетие с его автомобилями особенно после войны, французские семьи стали меньше собираться вместе на каникулах потому что вполне естественно они больше разъезжали. Все они прекрасно осознали что это даже утомительнее чем совместное житье и менее полезно для детей и для них всех. Приезжать и уезжать в поездах было лучше потому что поезда все же останавливаются а автомобили едут себе и едут. Потом во время последней войны все деревни заполнились родственниками съехавшимися вместе но раз это не каникулярная погода и вообще не каникулы, всем так больше нравится не говоря о том что ездить нельзя даже в поездах и значит так менее утомительно. Просто постоянное совместное проживание а это все меняет. Родственники теперь постоянное явление и за исключением того что кто-нибудь то и дело говорит про ту или иную кузину какая она надоедливая особа, а французские семьи всегда единодушны и все они считают какую-то одну особу самой надоедливой, и за исключением того что всегда есть трения между свекровью и невесткой, все это сильно смягчается тем что сын и муж на фронте. И многие денежные споры которые прежде были неизбежны из-за трений между невесткой и овдовевшей свекровью временно затихают. И всем так легче.

Во Франции не показывают друг другу письма. У всех свои письма. К какому бы классу во Франции ни принадлежал тот или иной человек он скажет у меня вестей нет но есть у моей матери, у меня вестей нет, но у моего сына есть. Неужели сказала я как-то раз с удивлением, они не читают вам того что написано в их письме, я хотела сказать неужели они не показывают вам письма но я инстинктивно почувствовала что этого нельзя говорить. О да последовала ответ, он или она читает мне отдельные места.

Во Франции все личное и частное и в то же время семья всегда вместе. Даже в разгар войны письма друг другу не показывают. Как сказала однажды моя старая служанка Элен, нет мадам это не секрет но об этом не говорят.

Я никогда не видела Париж во время объявления войны. Войны всегда начинаются во время каникул и каникулярной погоды когда вас нет в Париже. Париж всегда там на своем месте, по крайней мере так кажется нам в деревне хотя в такое время мы не очень уверены в его существовании, начало войны поглощает вас где бы вы ни находились, так что даже Парижа нет там на своем месте. Это усугубление изоляции которое и есть война.

Париж находится там на своем месте и постепенно даже здесь довольно далеко от него вы начинаете понимать что он там на своем месте.

Я никогда не видела Париж начала войны, Париж разгара войны я видела не в этот раз а в прошлый, в этот раз я наблюдала его всего лишь полдня.

Тем не менее я знаю Париж с самого начала двадцатого столетия до сегодняшнего дня, знаю довольно хорошо.

Когда я снова увидела Париж в 1900 году в первый раз после детства и в другие разы всегда на каникулах Франция это и был Париж. Франция это и был Париж и его ближайшие окрестности, Париж а он и был Францией которую я знала был тогда совершенно республиканским.

Я знала американку миссис Доусон, мы встретились в Англии и она сказала что уехала из Парижа после 1870 года. Она сказала что манеры французов-республиканцев были совсем не такие как очаровательные парижские манеры в эпоху империи. Но в годы республики ко всем конечно же обращались месье и мадам. Даже мальчишка в мясной лавке говорил нашей служанке bonjour Madame и она так же серьезно отвечала ему bonjour Monsieur хотя ему было всего пятнадцать лет. Во всяком случае хотя во Франции всегда есть империалисты и монархисты, порою самые неожиданные люди, они в действительности чуть ли не все в душе республиканцы и мечтают о республике, так как они знают что семья настолько сильна во Франции что принцип наследования должен быть отделен от власти, просто должен.

Кроме того до сих пор республика совсем неплохо справлялась с тем что как тут думают должно делать правительство, предоставляет их самим себе, защищает их в общем и целом от врагов, и хотя обходится оно дорого это правительство, могло бы обойтись еще дороже будь это какое-нибудь другое правительство, да и потом ни одна его часть не укоренилась настолько чтобы слишком далеко зайти хоть в чем-нибудь. Словом что касается Третьей республики она не так плоха. Могла бы быть лучше, могла бы быть хуже, но ничего, не так плоха.

В Париже между 1900-м и 1914 годами мужчины были элегантны и в них было чуть ли не больше обаяния и элегантности чем в женщинах. Когда мы приехали в Париж мужчины в сдвинутых набок шелковых цилиндрах и откинувшиеся для симметрии в разные стороны и тяжело опиравшиеся на трость, тяжелая голова тяжелая рука на трости, воплощали собой элегантность Парижа. Женщины были некрасивые скорее модные чем элегантные в отличие от мужчин. Когда столетие подросло началась война. Черные с синим цвета вечернего неба форменные тужурки летчиков поддерживали традицию французской элегантности среди мужчин. Женщины на время отстали от моды и вслед за тем мужчины постепенно утратили свою элегантность а женщины снова стали модными и больше не были некрасивыми и стали красивыми и через некоторое время это уже стало новым идеалом. После этой войны мужчины скорее всего снова обретут элегантность а женщины моду и элегантность. Все это очень интригует.

Цветы и фрукты в начале столетия были гораздо большей редкостью чем сейчас. В те дни цветы и фрукты были редкостью и так как были редкостью были очень элегантными.

Их очень тщательно выращивали чтобы они хорошо выглядели и хорошо гармонировали с тем что могло оказаться с ними по соседству, будь то люди или другие вещи. Они не имели ничего общего с жизнью под открытым небом а были целиком и полностью связаны с помещением и украшение помещения фруктами и цветами было традиционным элегантным и модным.

Я помню ужас нашей служанки-бретонки, когда мы в Пальме возвращались домой с охапками цветов и ставили их повсюду в доме. Сегодня любой француз или француженка совершенно спокойно может принести цветы куда угодно и в любом количестве сегодня но не тогда. Это же относилось к фруктам. Они были невероятно крупные, почти всегда с нанесенной на них еще во время произрастания меткой и очень дорогие. Никому не разрешалось до них дотрагиваться. Были только эти совершенно изумительные фрукты и обычные яблоки и в сущности ничего больше и эти обычные яблоки всегда были червивые. С того времени даже в самых маленьких провинциальных городках фрукты появились в изобилии, все едят фрукты и на самом деле фрукты больше не предмет восхищения или элегантное украшение стола. То же самое верно и в отношении цветов. Цветы теперь покупают большими букетами и всякий может купить в пределах разумного все что пожелает. Так что теперь цветами украшают многие дома на английский манер так сказать множество цветов повсюду и новая мода на цветы повелевает расставлять их так чтобы создавалось впечатление буйства мощи или необычности. Это постепенно создает новую элегантность.

Я разговаривала с мадам Жиру, она все помнит, и я спросила ее какое отличие между Францией ее юности Францией девятнадцатого столетия и Францией сегодняшней кажется ей самым поразительным. Она сказала безусловно разница в одежде людей живущих не в городе а в деревне. Не только девушки но и женщины из деревень и захолустных городков все хорошо одеваются, все намного больше следят за собой.

Я знаю что короткие рукава короткие платья очень мне понравились как важнейший стимул к личной опрятности. Между довоенной и послевоенной модой была очень большая разница. Это относилось к женщинам помоложе и даже к женщинам более старым.

С другой стороны за вычетом электричества дома в деревне и в сельской местности не слишком изменились. Конечно появление электрического освещения и само по себе изменило вещи потому что все стало лучше видно. К тому же переменились юноши они спортивные и аккуратные правда когда они взрослеют они все больше становятся такими как были. Женщины высоко держат планку и это очень влияет на детей. На мужчин меньше. Я говорю сейчас о деревне а не о городе. Одна из самых главных вещей в городе это появление центрального отопления. В домах магазинах в Париже и в других больших городах вдруг стало очень жарко. Это естественно привело к изменению женской моды коротким рукавам коротким юбкам отказу от нижнего белья тонким чулкам а так как Франция творит моду для всех, из-за центрального отопления которое провели в городах Франции появились новые фасоны. Эти фасоны пришли вместе с американизацией Европы столь заметной сразу после войны, с гигиеной ваннами и спортом.

После того и до самого недавнего времени предпринимались настойчивые попытки вернуть старые или придумать новые более закрытые фасоны, но до сегодняшнего дня этому сопротивлялись потому что условия которые породили послевоенные фасоны сохранялись более или менее неизменными. Однако постепенно желание сорить деньгами ослабело, стало труднее добывать деньги и потому появилась тенденция их откладывать. В прежней Франции девятнадцатого столетия всегда предполагалось что вы живете на свой прошлогодний доход и никогда на доход текущего года. А теперь во Франции все жили на доход текущего года или на доход следующего года, жили в рассрочку, короче говоря они не были сами собой. И понемногу их стала раздражать эта тенденция, он этот отпор исходил от всех классов и фасоны в соответствии с ним отражали желание вернуться к большей прикрытости тела длинными юбками добротным бельем.

А сейчас идет война, дома в Париже больше не обогреваются центральным отоплением. В квартирах вы обогреваетесь чем можете. Многие люди как и мы живут в деревне и топят брикетами той Франции которую я не видела с 1900 года и еще в придачу дровами и естественно этому сопутствуют шерстяные чулки и все прочее и фасоны меняются. Очень сильно влияет на все темнота. Мадам Жиру всегда говорит мне вы не знаете какими были эти деревни в прежние годы ведь даже и теперь хотя дороги темные в домах и амбарах внутри горит электрический свет, улицы все темные но магазины внутри светлые. Поэтому хотя снаружи они выглядят как средневековые лавки изнутри они выглядят иначе. Так что даже когда в двадцатом столетии снаружи черно внутри ярко освещено. Чего нельзя сказать о девятнадцатом столетии.

Брикетного топлива Франции круглых орешков спрессованного угля которые были во всех домах в начале двадцатого столетия больше не осталось даже в деревне, колосники которые прежде вставлялись в камин и подпирались обломком кирпича и засыпались угольками-орешками дававшими ровное нежаркое тепло, никогда казалось не менявшееся ни днем ни ночью больше нигде нельзя было увидеть. А сейчас 1939 год война и все хотят вернуть пламя брикетов. У нас оно есть. В местных лавках мы нашли колосники с точно таким же волнистым узором как и у тех которые мы нашли на чердаке нашего дома который стоит не знаем с каких пор. У тех что из лавок точно такой же узор что означает каким тусклым было пламя брикетов.

Итак столетие состоит из ста лет и сто лет это не так уж долго. Каждый может знать кого-то кто помнит еще кого-то и так можно вернуться на сто лет назад. Если для этого не хватает двух поколений трех поколений более чем достаточно. Так что сто лет это не так долго.

Скорее тревожно что нашей цивилизации если думать о ней из расчета три поколения на столетие потребовалось так мало поколений чтобы начаться.

Столетие это сто лет. У каждого столетия есть начало и середина и конец. Каждое столетие это как жизнь любого человека, как жизнь любого народа, а это значит что оно начинается это значит что у него есть детство у него есть юность у него есть взросление у него есть средний возраст у него есть пожилой возраст и потом оно кончается.

Все это произошло с девятнадцатым столетием, все это происходит сейчас с двадцатым. Думаю, это происходит с каждым столетием.

Оно начало как начинает дитя — в облаке славы того столетия которое только что главенствовало. Двадцатое столетие конечно так и вело себя. Только очень немногие из тех что вступили в двадцатое столетие вступили в него как в двадцатое столетие а не как в незавершившееся девятнадцатое. Оно начинало в нерешительности, продвигалось с трудом, скорее просто ползло.

А потом оно постепенно прошло через отрочество затем разразилась Первая мировая война, и это заставило всех осознать что это уже было не девятнадцатое столетие а двадцатое столетие.

Я спросила у мадам Пьерло, она выросла в деревне, она была провинциалкой, она никогда не бывала в Париже, она была женой военного атташе в разных столицах и потом в самом начале столетия она приехала в Париж уже сорокалетней женщиной. И как он вам понравился спросила я. Что ж, сказала она я была в нем разочарована. Но почему же, ну понимаете сказала она я думала что он не такой замкнутый как посольские круги в других странах, французы в Париже показались мне искушенными и не очень интересными. Но потом, прибавила она, я обнаружила что парижане гораздо интереснее когда они в деревне. Я перестала видеться с ними в Париже я стала приглашать их пожить у меня в деревне и тогда увидела что парижане интересные.

Затем она дальше рассказала мне что когда впервые приехала в Париж она присутствовала на обеде и сидела рядом с Анатолем Франсом. Немного погодя он сказал мадам вы не парижанка вы всегда жили в провинции. Это так подтвердила она. Это восхитительно, так и продолжайте, живите в Париже но всегда оставайтесь провинциалкой.

Итак столетие начинает понемногу приближаться к совершеннолетию, война была борьбой и это сделало двадцатое столетие сознательным. Каждый живущий видит его как оно есть.

На самом деле Франция не интересовалась двадцатым столетием Англия отказалась от двадцатого столетия, а теперь мировая война заставила и ту и другую осознать что двадцатое столетие уже наступило, оно прошло через муки как должна пройти всякая молодость, оно страдало как страдают все молодые и вот уже вот стоит двадцатое столетие.

После войны и Франция и Англия постепенно стали ощущать что двадцатому столетию пора цивилизоваться. Ему нужно было пройти через революционный период через который проходит любая молодежь, когда им кажется что системы станут не системами а чем-то совсем новым, когда каждый уверен что они всех могут переделать если только пойдут по правильному для этой работы пути.

Это был период Первой мировой войны, период фасонов без стиля, систем без порядка, насилия без надежды, переделки каждого и значит преследования каждого. Все это естественно после молодости и накануне процесса цивилизации накануне признания за каждым права не подвергаться переделке а это происходит когда народы становятся взрослыми.

И Франция и Англия надеются сделать это сейчас когда этому столетию почти сорок лет и уже за плечами время когда оно начинает цивилизоваться время когда оно начинает взрослеть время чтобы перейти в среднюю возрастную категорию к приятном жизни и радостям обычного существования.

Поэтому эта книга посвящается Франции и Англии.

Франции которая была почвой для всех тех кто был заинтригован и сформирован и увлечен двадцатым столетием но которая не была сама слишком в нем заинтересована. Франции которая на самом деле предпочитает цивилизацию мятущейся юности, Франции которая предпочитает чтобы юноши учились сдержанности и логике и цивилизации и моде по мере того как они вырастают из юности, Франции которая думает что детству и юности следует инстинктивно понимать что они не самоцель а переход к цивилизованности. И Англии которая как ребенок который не ходил в школу потому что его родителям не нравилась ни одна из существовавших школ и который уже переростком идет в школу и очень быстро все схватывает и опережает тех что были в школе с самого начала, потому что Англия отказалась от двадцатого столетия не поверила что оно уже есть считала что все совершают ошибку кроме них англичан которым известно что девятнадцатое еще не кончилось.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 Следующая ⇒