АВГУСТ, 80 – 86 кг 4 страница

Наконец подтянулись могильщики, y6paee кусок дерна, прикрывавший свежую яму. Решетчатая железная телега все не желала как следует устанавливаться над могилой. Пока они воевали с ней, на дорожке резко затормозило такси, откуда выскочил Мак.

– Слава богу, успел, – шепнул он мне, представился мистеру Пэйну и тепло пожал ему руку. Потом вытащил из кармана газетную вырезку, аккуратно расправил и подал старику: – Вот, пробный оттиск статьи, которую Барбара посвятила вашей жене. Думаю, вам будет приятно.

Мистер Пэйн благоговейно принял листок, но читать не смог: слезы застилали глаза, мелкие буквы расплывались.

– Прочитайте вы, – робко попросил он.

Гроб дрогнул, пополз вниз. Я начала читать историю жизни и любви Люсинды Пэйн – женщины, сумевшей превратить кусочек нашего несовершенного мира в рай. Мне было мучительно тяжело писать об этом и уж совсем трудно оказалось читать. Голос срывался, душили слезы.

И все-таки я дочитала. Все почтительно молчали – даже могильщики оторвались от своих хлопот. Я не обольщалась – их зачаровал не мой литературный талант, а красота Люсинды. Они плавно опустили гроб в могилу и деликатно шагнули в сторону, пропустив вперед нас.

Пэйн принял у меня статью, бросил вниз, и страница, покружившись, легла на крышку гроба.

– Вот, Люсинда, теперь о тебе узнает весь Чикаго. Все прочитают, какой ты была, и полюбят тебя. А вы, ваше преподобие, – он устремил суровый взгляд на притихшего священника, – надеюсь, слушали внимательно. Такой и должна быть настоящая надгробная речь.

Тяжело нагнувшись, Пэйн подобрал горсть земли. Следом и мы с Маком бросили в могилу по пригоршне и проводили старика до горбатой развалюхи, отдаленно напоминавшей машину. Та неохотно завелась и уползла с оглушительным стрекотом, выплевывая клубы черного дыма.

– Не богач, – сочувственно заметил Мак и опустил руку мне на плечо. Сама не сознавая, что делаю, я порывисто стиснула его пальцы.

– Спасибо, что пришел.

– Надеялся поддержать его хоть немного. Я ведь успел пролистать их дело в архиве. Знаешь, что они только не пережили за два последних года...

– Ты читал дело?

Он похлопал по карману:

– И даже снял копию.

– Дашь посмотреть?

– На дармовщину не рассчитывай. Нужна информация – плати. Это обойдется тебе в... полчаса за рулем! Подкинешь меня домой.

– Залезай. Почитаешь по пути.

Через сорок минут я свернула с окружной дороги к парку Линкольна. Выслушав рассказ Мака, я тщетно пыталась найти хоть одно доказательство того, что Фрэнклин не вор. В архивном деле черным по белому значилось: процесс тянулся два года, исковая сумма составляла пять миллионов. Суд закончил рассмотрение дела четыре месяца назад, но о выплате до сих пор нет ни слова.

Слушая Мака, я изо всех сил пыталась удержать на лице невозмутимое выражение. Бессмыслица какая-то. Кто станет отказываться от огромной компенсации, когда она практически в кармане? Никто – кроме адвоката, который метит в сенаторы и остро нуждается в наличности. Подонок.

По улице Фуллертон машины ползли еле-еле: водители бросали педали и руль при виде юных девушек, спешащих на пляж. Одного моего платья хватило бы на сотню их бикини в комплекте с пляжными сумками.

Наконец я вырвалась на простор фешенебельной улицы – подлинного царства французских ресторанов. “Амбрия”, “Гран-кафе”... Мы с Фрэнклином исправно посещали их в те времена, когда были идеальной парой. Я тогда смолила одну за одной, а на ужин заказывала лишь легкую закуску, салат и десерт. Пых-пых... Запивая все это бокалом-двумя сухого белого с содовой – ни грамма сахара, пых-пых...

– Приехали, – сказал Мак.

Очнувшись, я резко затормозила у старинного многоквартирного дома. Импозантный фасад, весь в лепнине, выходил на романтический заросший парк, раскинувшийся от консерватории до зоопарка Линкольна. Все здесь дышало несуетностью и покоем – кроме стоянки, забитой под завязку. Я кое-как приткнулась к тротуару, перегородив полдороги, только чтобы высадить Мака. Но он не спешил вылезать из машины.

– Ты выглядишь усталой...

– Тяжелый день выдался.

Рассказывать я пока ничего не собиралась. Не время, сначала нужно хорошенько все обдумать. Пожалуй, я обязана дать Фрэнклину шанс оправдаться. Ткну ему в лицо все эти дикие факты, и пусть попробует хоть как-то объяснить их. Вдруг я что-то не понимаю. Упустила из виду нечто важное и брожу впотьмах, а разумное и абсолютно законное объяснение – вот оно, прямо подносом...

– Ну вот, снова витаешь где-то, – заметил Мак. Я встряхнулась. – Может, зайдешь? Посмотришь, как я устроился.

– Нет, не могу. Дома полно дел.

– Не смеши меня. Пять минут погоды не сделают.

– Мак, поставить машину в этом районе труднее, чем вычерпать ложкой озеро Мичиган!

Как по заказу, из парка вывалилось шумное семейство – дети с целой флотилией воздушных шаров и родители под ручку. Они споро погрузились в стоявший прямо перед нами пикап и укатили. Мак усмехнулся:

– Тебе понравится. У меня там все в зеркалах.

Трость он отставил в угол тотчас, как вошел в прихожую.

– В общем-то она мне больше ни к чему. Так, пыль в глаза пускаю, набиваюсь на сочувствие по старой привычке.

– Выходит, и мое сочувствие тебе не нужно.

– Мне много чего от тебя нужно, Барбара, но сочувствие идет в этом списке где-то за сотым пунктом.

Я спаслась бегством в гостиную. Удивительно, но полное впечатление, будто Мак живет здесь давным-давно. Глубокие кресла расставлены беспорядочно, зато удобно. Одна стена превращена в своеобразный музей – коллекция минералов, индейские глиняные кувшины, маски. Другая стена занята книжными полками. Корешки просвечивали сквозь стеклянные дверцы с зеркальным блеском. Я приблизилась, пытаясь разобрать названия книг.

– Нравится?

Я вздрогнула от неожиданности.

– А разве кому-то здесь может не понравиться?

– Пойдем, покажу остальное. Планировка оказалась типичной для Пульмана[15]. Гостиную и кухню соединял не то длинный узкий холл, не то просторный коридор. Патриархальный дощатый пол, сиявший лаком, направо и налево – гостеприимно распахнутые двери комнат.

Я заглянула в ближайшую и угодила в филиал гранильной мастерской. Тесное помещение загромождали устрашающие железные агрегаты – как выяснилось, приспособления для полировки и шлифовки минералов. В ящиках на полу – какие-то невзрачные камни. На полках вдоль стен – то, что прежде скрывалось в этих грубых глыбах. Узнала я только опал и кварц, остальные минералы видела впервые.

Но царил здесь все-таки стол, огромный и тяжелый, как утес. Он был завален изрядно обшарпанными инструментами, из которых более или менее опознавались разве что молотки и долота. Имелась и маленькая ацетиленовая горелка. Тут же выстроились коробочки с заготовками ювелирных изделий, металлическими обломками, проволокой и прочей дребеденью.

Спальня Мака манила уютом. Кровать королевских размеров стояла на небольшом возвышении. Ниша в изголовье, отведенная под книги и ночник, так и приглашала поваляться и почитать на сон грядущий. Литературные пристрастия Мака грешили пестротой. Детективы Камински и Крэйга, бульварные жизнеописания мафиози и спортивных звезд, увесистые подшивки “Спортивного обозрения”... Рядом пособия из серии “Сделай сам”, по которым любая домохозяйка может освоить все, что угодно, – от вышивания бисером до самолетостроения. И тут же солидная подборка книг по философии.

Я поискала красноречивые мелочи, что выдают присутствие в доме женщины. Ни единого следа. Легкое покрывало из лоскутков чуть смято, четыре большие подушки дремлют в изголовье. Я не спала почти двое суток. Эта одинокая постель манила покоем, так и хотелось рухнуть на прохладную простыню и забыться.

Мы миновали ванную, ненадолго заглянули в последнюю комнату – скромный кабинет с письменным столом, компьютером и богатым выбором справочников. Мак целенаправленно увлекал меня в кухню.

– Остался сегодня без обеда, – пояснил он, выгружая банки, свертки и пакеты из холодильника. Монументальный и неохватный стол посреди кухни в окружении стульев превращал вместительное помещение в своего рода банкетный зал.

Я растеклась на первом попавшемся стуле с удобной высокой спинкой и уставилась на ловкие руки Мака. Он откупорил бутылку бургундского, наполнил два бокала, вложил один в мои вялые пальцы.

– За первого гостя в этом доме. – Он приблизил свой бокал к моему, мы чокнулись.

– Первого? Я слышала, у тебя есть подруга…

Он рассмеялся.

– Я сам пустил этот слух. Чтобы отпугнуть одну приятную сослуживицу.

– Я польщена. Ладно, выпьем за твой новый дом.

– Лучше за добрых друзей.

Мы выпили на брудершафт. Как только я опустошила бокал, губы Мака легко коснулись моих.

– Мак!...

– За дружбу.

Он отодвинулся и через мгновение уже бодро стучал ножом. Вскоре стол заполонила всевозможная снедь, нарезанная кубиками, кружочками или соломкой, на плите в сотейнике зашипело масло. Вино в бокалах не переводилось. Едва мы прикончили бутылку, Мак попросил меня открыть вторую, чтобы вино “продышалось”. Когда он обжаривал лук и чеснок, со мной случилось неизбежное – из пустого желудка вино беспрепятственно перекочевало в голову.

– Если ты меня простишь...

С бессвязным бормотанием я вывалилась из кухни. Собиралась в ванную, умыться ледяной водой, но ноги решили по-своему и принесли меня в спальню. Последним сознательным усилием я постаралась не промахнуться и не упасть мимо кровати.

Кофе. Цикорий. Гренки. М-м-м... Снова бабушка вскочила чуть свет и на кухню – повкус-нее накормить отца перед работой. Я зарылась лицом в подушку.

Нет, что-то не то. Наволочка пахнет непривычно. К обонянию подключился слух и тоже сообщил – комната звучит совсем не так, как моя спальня. Жужжание кондиционера, чье-то пение за стеной...

Я открыла глаза. Солнце свободно лилось в широкие окна, в которых покачивались на ниточках хрустальные шарики. Они ловили солнечные лучи, ослепительно вспыхивали, разбрасывая повсюду пригоршни пляшущих радуг. Рядом послышались знакомые неровные шаги, и я быстро нырнула под подушку.

– Проснулась?

– Нет.

Мак приподнял подушку, долго изучал мою физиономию и с сочувственным вздохом снова ее накрыл:

– Понятно. Есть вещи, которых лучше не видеть.

– Спасибо.

– Не знаю, что ты обычно делаешь в ванной по утрам, но у тебя ровно пять минут.

– И что потом?

– Завтрак. Сервирован в гостиной.

Я подождала, пока его шаги затихнут в отдалении, и лишь тогда решилась пробраться в ванную.

Старинное зеркало в овальной латунной раме затуманилось от времени, отчего научилось смягчать резкие линии и проглатывать неприятные детали. Но даже в таком милосердном варианте мое отражение полностью подтвердило худшие опасения. Вокруг глаз траурной каймой размазана тушь. Лицо опухло. Интересно, сколько я проспала? Жаль, под рукой нет кабинета косметической хирургии.

Мак постучал в дверь:

– Нашла все, что нужно?

– Вряд ли у тебя есть молочко для снятия макияжа.

– Свежего нет, – рассмеялся Мак и ушел. Я подалась к зеркалу, вгляделась в туманную дымку, ободряюще кивнула:

– Ладно, Барбара, выглядишь так себе. Но ты такая, какая есть. И поверь старому другу, этого достаточно. – Я улыбнулась отражению, скорчила самоуверенную рожу. – “Кстати, детка, я раздобыл для тебя тот большой мост в Бруклине! ” Ха, верится с трудом, но приятно!

Изведя полбанки вазелина, я все-таки одолела засохшую тушь. Умылась прохладной водой, вместо увлажняющего крема тонким слоем размазала по лицу все тот же вазелин. Расческа нашлась всего одна – хлипкая, тоненькая, она сразу же застряла в моих спутанных космах. В шкафчике под раковиной обнаружилась зубная щетка в упаковке. Я энергично чистила зубы, когда в дверь снова застучали.

– У тебя еще десять секунд. Да, под раковиной, кажется, завалялась новая щетка.

– Опоздал. Уже попользовалась твоей.

Он с рыком убрался прочь.

Завтрак оказался роскошный. На низком столике расположились свежая клубника, йогурт, теплые оладьи с отрубями и крепкий кофе в неограниченных количествах. Мы устроились на ковре в ворохе ярких подушек и неторопливо смаковали еду. Было всего шесть утра. Я проспала пятнадцать часов.

– Редкая удача для простого парня, – усмехнулся Мак, глянув на меня.

– Наверное, гордишься, что мне так уютно и легко с тобой. Чтобы я вот так запросто завалилась спать в чужом доме...

– И проспала шикарный ужин – морские гребешки под соусом из мидий. Я не решился тебя будить. – Он вдруг уставился в чашку, словно видел кофе впервые в жизни. – Мелькнула, правда, мысль, как там твой муж...

– Он в отъезде, – ответила я слишком громко и слишком поспешно.

– Собирает деньги. Но он ведь мог звонить, а тебя всю ночь не было дома...

– И все-таки ты меня не разбудил.

– Нет. – Мак осторожно вытянул из моих волос прядь и намотал на палец.

Каждый нерв моего тела напрягся в ожидании.

– Сидел на краешке кровати и смотрел, как ты спишь. Любовался и убеждал себя, что должен разбудить тебя. – Его пальцы скользнули по моей щеке, легко коснулись губ. Я поцеловала их – не раздумывая, не колеблясь. – Но разбуди я тебя, ты могла бы уйти. – Он заключил мое лицо в ладони. – А так хотелось, чтобы ты осталась. – Я закрыла глаза. Вкрадчивое прикосновение губ – к одному веку. – Хотелось проснуться рядом с тобой. – К другому... – И чтобы ты, проснувшись, увидела рядом меня.

Он уже целовал меня в губы, бережно опуская на ковер, и я растворялась в поцелуе. Обняв Мака, потянула его за собой. Его ладонь с нежной настойчивостью скользила по бедрам, забираясь все выше. Свободное платье не стесняло моих движений, не мешало открыться навстречу его ласкам.

Его умелые прикосновения становились все более требовательными. Меня отрезвил мгновенный приступ стыда – мое тело ужаснет его... Вот сейчас он с отвращением отпрянет, “вспомнив” о каком-нибудь неотложном деле. Например, что записан к стоматологу. Но нет...

Внезапно меня отвлек какой-то непонятный треск. Я открыла глаза и поразилась – Мак надорвал зубами упаковку презерватива. Никому из моих прежних партнеров и в голову не приходило позаботиться обо мне. С девятнадцати лет я исправно глотала таблетки и никогда прежде не видела, как мужчина надевает презерватив. Любопытство слегка рассеяло сладкий дурман, и краешком разума я уловила, что сейчас произойдет.

Впервые в жизни я собираюсь изменить мужу и едва могу поверить, что все это наяву. Я наблюдала за Маком как зачарованная. Он заметил это и обволок меня таким взглядом, что разом излечил от последних сомнений и ложного смущения. Легко и свободно я предложила ему свою помощь, и он с благодарностью ее принял.

Откуда только взялось идиотское убеждение, будто “резинки” губят всякую романтику сексуальных отношений? Надевая презерватив, я испытала одно из самых чистых и сильных сексуальных переживаний в своей жизни. Я нетерпеливо привлекла его к себе, но Мак медлил.

– Барбара, ты правда этого хочешь?

– Все жду приступа раскаяния, и ничего похожего. Только об одном и жалею: что это не случилось раньше, когда я была худой.

Он рассмеялся и поцеловал меня, а потом мы набросились друг на друга, как измученные жаждой путники кидаются к воде. К черту увертюру, любовные игры могут подождать. Мы оба слишком истосковались по любви и желали одного – чувствовать друг друга, соединиться, раствориться один в другом. Казалось, до сих пор я была лишь осколком, частью себя самой, но сейчас обретала целостность. Мое тело, казавшееся Фрэнклину неповоротливой бесчувственной глыбой, чутко отзывалось на каждое движение Мака, творившего с ним настоящие чудеса...

* * *

Нас разбудил звонок. Телефон стоял на столе, прямо над моей головой. Я слепо нащупала трубку, передала ее Маку и едва не подскочила от его возбужденного крика:

– Что?! Когда?

Он резко сел – в глазах характерный репортерский блеск – и зашарил по столу. Я подсунула ему блокнот и карандаш.

– Ясно... Да, понял! Буду через двадцать минут.

Он перебросил мне трубку, весело поцеловал в нос.

– Возле кабака О'Хары, в багажнике машины, только что нашли тело Фрэнки Лоренцо! – Он уже застегивал верхнюю пуговицу рубашки. – Прохожие почувствовали вонь.

С возгласом отвращения я уткнулась носом в подушки. Мак мягко притянул меня к себе, поцеловал, и в одном его взгляде было столько любви, что у меня перехватило дыхание. Восхитительно и... больно. Никто, никогда так на меня не смотрел. За всю мою жизнь – ни один человек. А ведь все прочие мои поклонники могли изливать любовь не одним, а двумя глазами...

– Дождешься меня?

– Да ты что. Дел невпроворот.

– Понимать это как “да”? – Он рассмеялся.

– Нет. Понимай это как “нет”. И нечего на меня так смотреть!

– Злишься, потому что убегаю?

– Не путай меня со своей бывшей. Я ведь знаю, что такое репортер уголовной хроники. Все мои чары, вместе взятые, меркнут перед набитым пулями трупом мафиози, тухнущим в багажнике!

– Его зарезали.

– Какая разница. Но не только у репортеров уголовной хроники бывают неотложные дела. Так что до вечера, Мак. Ты ведь задолжал мне ужин и так просто от меня не отделаешься.

– Сегодня же верну долг. Погоди-ка...

Он протянул мне связку ключей, обещал обернуться до шести – “а впрочем, как получится, но если что, позвоню”, – поцеловал на прощанье и исчез.

Если утюг у Мака и имелся, я его не нашла. Заскочить домой переодеться? Убью впустую часа два – придется мчаться назад через весь город к зданию суда. Ладно, вывешу платье в ванной. Пока приму душ, оно разгладится само собой от пара. Я забралась под душ и не спеша растерлась губкой – шершавой и одновременно нежной. Совсем как ладони Мака.

Без пятнадцати девять я стояла в плотной толпе на автобусной остановке, защищенная от окружающих ощущением счастья. Я люблю замечательного мужчину, а он любит меня. Что за восхитительное чувство – хранить подобный секрет...

Почему не взяла свою машину? Причин много. Если она останется на стоянке возле дома Мака, придется вернуться. И даже зайти к нему – чтобы отдать ключи. А уж если окажусь там... Прежде я часто воевала с собой, буквально принуждая прислушаться к внутреннему голосу и поступить себе во благо. Бог знает, почему я вечно норовлю действовать как “должно”, а не так, как действительно нужно мне самой.

Сейчас внутренний голос со всей определенностью заявлял – мне нужен Мак. Как легко и естественно все произошло. Оказывается, любить друг друга – совершенно в порядке вещей. Как меня угораздило дожить до морщин, не догадываясь об этом?

Подполз автобус, уже порядком набитый. Стиснутая со всех сторон, я копила энергию для борьбы. До судебного архива доберусь как раз к открытию конторы Фрэнклина. Нужно разобраться с делами всех клиентов, имена которых я узнала. Неизвестно, сколько на это уйдет времени. А время работает против меня. Фрэнклин знает, что я зачем-то проникла в его кабинет и рылась в секретных папках. Он не успокоится, пока не выяснит, зачем мне это понадобилось. А узнав, сделает все, чтобы меня остановить.

В зеркальных дверях Центра Дейли отразилась счастливая женщина с идиотской улыбкой во все лицо. Отец всегда предупреждал – игрок в покер из меня никудышный. Только в кабине лифта между седьмым и восьмым этажом безоблачное настроение несколько подпортила одна здравая мысль: меня ведь могут попросту выставить вон. Мак уверял, что судебные отчеты выдаются всем желающим. Но он-то здесь свой человек. За годы репортерства рассовал по карманам полезных людей столько десяток и двадцаток, что наверняка заимел какие-то хитрые ходы и даже не подозревает об этом.

Полагаясь на инструкции Мака, от лифта я повернула направо и шла, пока не уперлась в читальный зал судебного архива. Я сразу узнала его по описанию – обширное помещение с рядами столов, прямо у входа длинная конторка, уставленная компьютерами и подставками с белыми листками. Наверное, это и есть бланки заказов.

Стараясь поменьше озираться, я вытащила один листок, отошла в сторонку и в столбик переписала номера подозрительных дел. Сомнения не одолели моего лучезарного настроения – назад к конторке я подлетела как на крыльях.

Очевидно, идиотизм заразителен. Служитель заулыбался в ответ, без возражений принял бланк, куда-то исчез и вскоре вернулся с кипой папок. Я изнывала от нетерпения, но папки перекочевали на дальний конец стойки, где ими занялась сонная женщина.

– Номер вашего адвокатского свидетельства? – спросила она, занося в компьютер пометки с папок.

– Я... у меня его нет. Так вышло... понимаете, я не адвокат...

– Выносить папки из зала запрещается. Детали моей биографии ее нисколько не интересовали. – Можете сесть за любой стол, а когда закончите, сдадите дела.

– Спасибо.

Подхватив увесистую стопку, я быстро прошла в читальный зал. Работа предстояла большая.

Все двенадцать дел сданы в архив в течение двух последних лет, большинство закрыто в последние несколько месяцев. Папки раздувались от документов. И самое любопытное – списки исковых требований, с которыми Фрэнклин первоначально обращался в суд от имени клиентов.

Иск Люсинды Пэйн был составлен на пять миллионов долларов. Я развернула листок с данными, списанными у Фрэнклина в кабинете. Что мы имеем? Маленькая галочка – “дело закрыто” – и решение суда: выплатить истцу двести тысяч долларов. Всего двести тысяч? Если глаза меня не подводят, это значит лишь одно: Фрэнклин запродал Люсинду за одну двадцать пятую той суммы, на которую реально тянуло ее дело. Он пошел на сговор с ответчиками и сбавил размер компенсации, лишь бы поскорее закрыть процесс. Но даже этих денег она не получила – потому что господин адвокат присвоил их.

Все прочие дела были на относительно небольшие суммы – от пятнадцати до тридцати тысяч. И по всем без исключения компенсация составила лишь малую часть от начальных требований. Скорее всего, Фрэнклин намеренно выбирал негромкие дела, опасаясь привлечь внимание партнеров. Их адвокатская контора ворочает миллионами, и что для нее эти несколько исчезнувших тысяч? Капля в денежном море.

Судя по дате, первым опытом стало дело Люсинды Пэйн. Вот когда Фрэнклин обзавелся начальным капиталом для политической гонки. А дальше потянулась череда менее крупных дел, которыми он латал свои финансовые дыры. Похоже, в последнее время его расходы росли как на дрожжах – целых три разбирательства за два месяца. Эшли ведь помешана на дорогостоящих проектах. Из кожи вон лезет, делая карьеру, а Фрэнклин готов на все, лишь бы угодить ей. Механизм обдирания клиентов отработан до мелочей, и оба довольны.

Чем больше я узнавала, тем более начинала негодовать, тем яростней клокотали во мне отвращение, гнев и обида. К полудню я покончила с выписками из последнего дела и свалила папки на конторку. Шутить и порхать мне больше не хотелось. Я вышла в яркий солнечный день, словно шагнула в бездну, где царят вселенский холод и черная пустота.

Выходишь замуж за сильную и властную личность, за прирожденного лидера и победителя, потому что этот человек напоминает тебе отца. Хватаешься за его пиджак, как за хвост синей птицы, и мчишься следом, вперед к богатой и блестящей жизни. Просто хватаешься, и все, не выбирая, не размышляя, – ведь он один такой. Пробивной, агрессивный, излучающий энергию. Он все вокруг способен перекроить под себя.

И вот ты несешься по жизни во весь опор, выполняя все то, что должны, по-твоему, делать жены великих мужей. Что конечно же делала бы и твоя мать, будь она жива. Ты безжалостно кроишь себя наново, лишь бы угодить ему, создаешь для него идеальный дом – тихую гавань, надежный тыл, где его обожают и превозносят, где он царь и бог. Здесь все поют ему дифирамбы, все твердят – наш папочка самый чудесный, самый умный, самый-самый, так что он и сам начинает в это верить. И эта убежденность преображает его жизнь.

И вот он даже вне дома оказывается богом. О, он само совершенство – в твоих глазах. Поэтому ты неустанно отдаешь ему всю себя без остатка. Такая честь для тебя – быть частью его успеха, ведь это и твой успех! Ну разве все наши знакомые не зеленеют от зависти, глядя на нас – богатых, преуспевающих, знаменитых Аверсов? Идеальная пара. Конечно, не без проблем – а у кого их нет, этих мелких временных трудностей? Да, представьте себе, говорят, он крал деньги бедняков, своих клиентов, такой вот огорчительный факт. Видите ли, не желал отказываться от привычного образа жизни, от всей этой роскоши, которая так ему шла!

Не помню, как я ехала в автобусе, как вышла на нужной остановке, купила пакет арахиса, забрела в зоопарк. Все это происходило как-то помимо меня. Если оказалось бы, что по дороге я убила несколько человек или справила нужду прямо на тротуаре, мне нечего было бы сказать в свое оправдание.

– Простите, ваша честь, – только и смогла бы я заявить в суде. – Я угодила в абсолютную, беспредельную, мертвую пустоту, время для меня остановилось. Я вышла из архива, а потом бродяжка толкнула меня, когда я сидела на скамейке в зоопарке. А что происходило между этими двумя событиями, совсем не помню.

– Вы были в шоке? – поинтересовался бы судья.

– В шоке? Что за вялое, беспомощное определение. Ничего общего с тем сверхъестественным, неописуемым, совершенно ни на что не похожим состоянием, в котором я находилась. Или не находилась... Не была я ни в каком шоке. Нет, даже не так! Я нигде не была. Просто отсутствовала. Меня вообще не было. Я ушла в свою прошлую жизнь, ни крохи себя не оставив в нынешней. Жизнь даже не раскололась пополам – она просто исчезла. Тех двух или трех часов, о которых вы спрашиваете, ваша честь, для меня не существовало. Я бы и сейчас была там...

– Где? – Судья окончательно сбит с толку.

– Там. Нигде. Если бы не попрошайка, которая выпихнула меня назад, в реальность.

– Вы очень грубо с ней обошлись, подсудимая!

– Да. Видите ли, она сунулась ко мне в неудачное время.

– Леди? – Кто-то вовсю теребит меня за плечо. – Эй, леди!

Тряска сменяется толчками. Плечо жестоко ломит – похоже, трясут меня уже давно. И вонь, смрадный дух города. Больше нет ничего.

– Леди, у тебя все дома?

Непроглядная черная пелена рассеивается. Проступают какие-то контуры. Это моя рука, застывшая на весу, точно в трупном окоченении. В пальцах стиснут одинокий арахисовый орешек. Какого черта я держу его? Прямо передо мной, за решеткой, расхаживают слоны. Меня озаряет – я в зоопарке, собираюсь угостить слонов арахисом. Это все.

– Эй, леди! – Меня опять трясут. Забыв опустить руку с орехом, я стремительно разворачиваюсь и сшибаю мучительницу со скамейки. Только тогда мне и удается ее разглядеть. Сухонькая бродяжка неопределенного возраста, замотанная в тряпье. Она кубарем летит на землю и робко приподнимается, трясясь от страха и обиды. Я хватаюсь за руку – ноет, будет синяк. Какая-то перепуганная женщина поспешно уводит толпу дошколят.

– Чего толкаешься? – гневно кричу я на бродяжку.

– Вы не ели орехи.

– Тебе-то что?

– Вы их не захочете. И звери не захочут. Я подумала, может, мне отдадите. Могла и спереть, а чего, и запросто даже. Вы бы и не увидели.

Как она узнала? Я угрюмо киваю.

– Ну? – Она смотрит на меня с бесконечным терпением.

– Что “ну”?

– Можно мне орехи?

Перевожу взгляд на свои колени и действительно вижу пакет арахиса, почти полный. Протягиваю его бродяжке:

– Да, конечно. Я и забыла про них. Все правильно, ты запросто могла спереть орехи. – Усаживаю ее на скамейку. – Но у тебя есть принципы. Есть сила воли, есть честность.

– В самую точку.

Передних зубов у нее нет. Попрошайка запихивает орех за щеку и смачно хрустит. Я вытаскиваю из сумочки двадцатку и сую ей в карман:

– За честность. Она должна вознаграждаться. А бесчестность – бесчестность должна быть наказана.

– В самую точку!

На обратном пути я зашла в ближайший магазин, грезя о паштете, сыре-бри, ветчинном рулете и хрустящем французском батоне. Я не ела с шести утра и изголодалась до дрожи в коленях. Ноги сами несли меня к прилавкам с пирожными и конфетами – что значит привычка, доведенная до состояния рефлекса. Но в последний момент включились мозги. Я затормозила у стойки с йогуртами. Крохотный стаканчик “Данона”, и я сумею дождаться Мака. Обидно перебивать аппетит – Мак обещал пиршество. Я не знала, есть ли у него прохладительные напитки, поэтому на всякий случай прихватила две бутылки диетической шипучки.

Я вообще многого не знала – что он любит, чего не любит... Странно. Столькому еще предстоит научиться. Вот только хватит ли сил начать все с нуля? Снова притираться друг к другу, искать компромиссы... Хотя это, наверное, не так уж трудно, если твой партнер с радостью добивается того же? Строить отношения – это все равно что взбираться на горную кручу. Но совершать восхождение в связке куда проще, чем в одиночку. Особенно если напарник не виснет на канате беспомощным грузом, пытаясь стащить тебя вниз.

Мак еще не вернулся. Я вынесла из гостиной брошенные с утра тарелки. Несколько ягод, оставшихся от завтрака, покрошила в йогурт и долго, тщательно перемешивала. Устроившись в кресле, поглазела в окно на парк. Что теперь? Как обычно поступает женщина, выяснив, что ее муж и отец ее детей грязный вор? Наверное, бросает обвинение ему в лицо. Ну же, Барбара, смелее. Ты обязана очистить американскую судебную систему от этого человека.

⇐ Предыдущая 11 12 13 14 15 161718 19 20 Следующая ⇒