АВГУСТ, 80 – 86 кг 2 страница

Пестрые корешки двоились и расплывались, в глазах резало, словно под веки сыпанули песка. Но я упорно смотрела на книги, пытаясь запомнить порядок, в каком они стоят. Словно от этого зависела моя жизнь.

– Почему бы не рассказать доктору Мэйз о нашем с тобой празднике в отеле “Риц”?

– Опять ты за свое?

Фрэнклин остановился. В гнетущей тишине маятник неотвратимо отсчитывал секунды, словно бомба с часовым механизмом.

– С меня хватит, Барбара. (Тик-так. ) Хочешь разобраться со своими проблемами? (Тик-так. ) Бога ради, только без меня. (Тик. ) А я сыт по горло и больше не собираюсь торчать тут, пока ты делаешь из меня козла отпущения. (Так. )

Он небрежно кивнул доктору Мэйз и вышел из кабинета. Тик-так, тик-так, тик-так... Ж-жах! Книжные корешки помчались в безумном хороводе, и от целого мира остался один только звук удаляющихся шагов. Вот Фрэнклин пересек холл, прихожую, спустился с крыльца. На песчаной дорожке я его потеряла. Взревел мотор, и коротко взвизгнули колеса. Все стихло.

– Конец. – Я ткнулась лицом в ладони.

– Вот, – доктор подтолкнула ко мне коробку с платками, не сводя с меня внимательных глаз. – Понимаю, вы сейчас расстроены...

Я хохотнула между судорожными всхлипами:

– Кэтлин говорила, что вы избегаете сильных выражений.

Она улыбнулась:

– Ну, вы ведь многого ждали от этой консультации. Мечтали начать все сначала...

– Все-таки зря я это затеяла. Сейчас у нас и правда не все ладится, но так было не всегда. Просто у Фрэнклина слишком уж трудное время. Прежде он не был таким.

Не был?! О боже...

– Незачем извиняться за поведение Фрэнклина, миссис Аверс. Вы не отвечаете за его слова и поступки.

– Нет? Да вы посмотрите на меня! – Я раскинула руки в стороны, предъявляя все свои жировые отложения. – Мы ведь ищем корень зла. Так вот, я не виню Фрэнклина. И хочу, чтобы вы поняли, почему он стал таким. Прежде он был милым и внимательным.

Когда ты была стройной блондинкой и тебе было ближе к тридцати, чем к сорока.

Я высморкалась и полезла в сумочку за ключами, забыв, что на машине уехал Фрэнклин.

– У нас еще есть время, миссис Аверс. Не спешите. Давайте обсудим, что вы сейчас чувствуете. Возможно, вам станет легче.

– Я... я не хочу обсуждать свои чувства.

– Ладно. – Она повернулась в кресле. – Тогда давайте поболтаем... о ваших туфлях.

– О моих туфлях? – Я тупо посмотрела на свои туфли и лишь через пару секунд, оценив шутку, усмехнулась. – Я не смогу обсуждать Фрэнклина за его спиной.

– Вы хотите себе помочь? И потом, он сам сделал выбор и ушел.

– Но...

Доктор Мэйз внимательно смотрела на меня поверх очков в металлической оправе и молчала. Казалось, она не знает, как вытащить меня из лабиринта, в котором я заблудилась.

– Что ж, – заговорила она наконец, – обсудим другие проблемы. Насколько я поняла, ваши дети в летнем лагере...

Я еще раз высморкалась и кивнула.

– Девочки или мальчики?

– Ну... каждого по штуке.

– И вчера вы их навестили? Как все прошло?

– Это... отдельная история...

Тут пришлось прерваться и промочить горло. Я наполнила стоявший на столе стакан и подрагивающей рукой поднесла к губам. Направляясь сюда, я не собиралась делиться подробностями кошмарной поездки. Но что-то важное менялось во мне прямо на глазах – во всяком случае, мои представления о том, что можно и что нельзя обсуждать с доктором.

– А у вас есть дети?

– Четверо.

– Никогда не получали от них по лбу собственными сентенциями?

– Постоянно.

– Вчера Барбара-худышка вернулась, чтобы уесть Барбару-толстуху. Боже, мой голос, мои интонации, мой отвратительный сарказм, моя ненависть... И все это изливала на меня родная дочь. Смотрели “Изгоняющий дьявола”? Ну, где демон вселился в маленькую девочку и нечеловеческим голосом изрыгал проклятия ее устами? В Рикки точно вселилась я сама полугодичной давности. Она настолько стыдилась моего вида, что не рискнула даже приблизиться ко мне прилюдно. Отвела в сторону и выдала по полной программе: я просто тряпка, нет во мне ни капли гордости, я совершенно опустилась, ну и так далее...

– И что вы ей на это ответили?

– А что тут можно ответить? Она права.

– Итак, муж и дочь на вас ополчились. И вы, похоже, с ними солидарны. А что же сын?

– Джейсон? Он обрадовался мне. Но я случайно услышала – о боги, как же больно! – как он объясняет приятелям, что я его тетя.

– И смолчали?

– Посмотрите на меня. Я же кошмар семьи. Я не хотела позорить его...

– Это он вас опозорил. Неужели вы всегда ставите чувства своих близких выше собственных?

– Да, конечно...

Откуда-то из глубины дома, вроде бы со второго этажа, донеслись приглушенные гитарные аккорды. Я перевела взгляд на окно. С ветки клена на меня смотрел маленький кардинал с ярко-красной грудкой. Вдали, над озером, сверкали паруса сер-фингистов. Я вытерла платком лицо и повторила:

– Да. Я ведь мать.

Ее голос был едва слышен:

– А вам никогда не казалось, что незачем списывать все проблемы на лишний вес? Что, возможно, они возникли гораздо раньше, когда вы еще были стройной?

– Чушь! Пока я была стройной, все шло отлично. Фрэнклин меня любил, дети мною гордились. Черт, да я сама гордилась собой.

– И с мужем вы были очень близки?

– Да, мы... ну, болтали о том о сем.

– О чем-то личном?

– В основном о делах. О всяких домашних заботах. О друзьях, детях...

– И никогда не обсуждали свои чувства, переживания, проблемы?

– Нет, ничего такого мы не обсуждали.

– Нет? Но почему?

– Трудно сказать. Наверное, мой муж не так воспитан. Да и я тоже. Мама умерла, когда я родилась, отец, журналист, был вечно занят. Сколько себя помню, мы обсуждали только политику, события в мире. Словом, то были настоящие, серьезные беседы.

– Мужские беседы.

– Да. Все остальное отец считал трепом, годным только для женских журналов.

– Мило.

– Такой уж он был человек. И потом, для задушевных разговоров была Сара-Джейн.

– Сара-Джейн?

– Моя подруга.

Сара-Джейн умерла, а Фрэнклин бросил.

– После той ночи, когда она умерла, жизнь моя словно полетела под откос. Я бросила курить и начала набирать вес.

– Вы уверены?

С минуту доктор Мэйз изучающе смотрела на меня, потом выбралась из-за стола.

– Пойду приготовлю чай. А потом вы расскажете мне о своей подруге Саре-Джейн.

Ее спокойствие отрезвляло. Гитарист наверху сфальшивил и сбился посреди такта, но упрямо продолжил с той же ноты. Я теребила шелковые складки юбки. Очередное платье Сары-Джейн – едва ли не последнее, в которое я еще влезала. Что-то на подоле неотвязно щекотало ногу, я отыскала выбившуюся из подрубки нитку и оторвала. Оставалось только надеяться, что платье мое не расползется по швам – хотя бы до возвращения домой.

* * *

Я была уверена, что из кабинета доктора Фрэнклин поехал в свой офис. Но его машина стояла перед домом, из багажника высовывался большой чемодан. Пока я расплачивалась с таксистом, из дома вышел Фрэнклин с охапкой одежды на вешалках. Меня он заметил, лишь столкнувшись нос к носу. И отшатнулся.

– Куда-то собрался?

Он оттеснил меня от багажника и свалил костюмы поверх чемодана.

– Думаю, нам полезно немного пожить отдельно.

– Забавно. А мне казалось, нам полезно пожить вместе. Трудно наладить отношения на расстоянии. Если, конечно, ты хочешь их наладить.

Мир с тошнотворной неспешностью закружился перед глазами. Час икс настал. Приплыли.

– Что сказать детям?

Фрэнклин захлопнул багажник.

– А на кой черт вообще что-нибудь говорить им?

– Они, наверное, удивятся, если на письмах мамули и папули будет разный почтовый индекс.

– Не преувеличивай. Это ненадолго. Так или иначе, завтра я уезжаю в Спрингфилд.

– Так или иначе.

– Что?

– От этого твоего “так или иначе” у меня зубы сводит. И всегда сводило.

– Раньше ты об этом молчала.

– Раньше ты меня не бросал. Фрэнклин сунул руки в карманы.

– Всего лишь отдохнем друг от друга пару недель. Хорошенько обо всем подумаем...

– О чем... подумаем?

– О наших трудностях.

– О наших трудностях? Ты меня бросаешь!

– Ну хватит, Барбара, мы оба знали, к чему идет дело. Это всего лишь вопрос времени.

– Нет, Фрэнклин. Это ты знал. А я этого боялась. Чего ради, по-твоему, я затеяла “Рид”? Зачем тащила тебя к семейному консультанту? Я пыталась сохранить нашу семью.

– К чему? Нас давно уже ничто не связывает. Я, правда, надеялся дотянуть до окончания выборов...

– До окончания выборов? – На секунду я онемела. – Ах ты сукин сын!

Я размахнулась и хлестнула ладонью его по лицу. Он пошатнулся. Я ударила снова.

– До окончания выборов!

– Барбара...

Он схватил меня за руки; извернувшись, я с силой пнула его. Фрэнклин вскрикнул и запрыгал на одной ноге.

– Значит, все это время, пока я боролась за наш брак, ты считал дни до выборов?!

Ворох элегантных пиджаков полетел в пыль.

– Барбара! – Он попытался перехватить тряпье.

– Так ты давно решил меня бросить? – Я рванула чемоданную молнию. – Но боялся, что развод скажется на твоем рейтинге, да?

Я по локоть погрузила руки в чемодан, загребла здоровенный ком носков, трусов и джемперов и швырнула в него.

– Это ведь Эшли присоветовала, да? Потерпеть жену до выборов... Фрэнклина перекосило.

– Не смей произносить ее имя!

Я уперла кулаки в бедра:

– Эшли! Эшли! Эшли! Эшли!

– Она здесь ни при чем!

Он принялся запихивать одежду обратно в багажник.

– Правда? Ты трахал ее и трахал меня все это время, но по-разному!

Какая-то женщина, возвращавшаяся с пляжа с двумя детьми, испуганно перешла на другую сторону улицы.

– Хватит орать!

– Да пошел ты! Скачи на своей белобрысой кобыле хоть до смерти.

Он захлопнул багажник.

– Ты сошла с ума, Барбара. Ты и мизинца Эшли не стоишь. – Он сел в машину и опустил стекло. – Ты одна во всем виновата. Посмотри на себя.

– Нет, это ты посмотри на себя, Фрэнклин. Если бы ты любил меня, то не предал бы теперь. После смерти Сары-Джейн я так нуждалась в тебе. Впервые в жизни по-настоящему нуждалась в тебе, но тебя никогда не было рядом.

– Все мы в чем-то нуждаемся. – Фрэнклин завел двигатель.

– Да, но ты всегда больше нуждался.

– Я кормил семью. Я работал, насиловал свою задницу, чтобы прокормить семью.

– Речь не о тряпках, Фрэнклин, и не о еде.

Машина тронулась с места.

– Я говорю о любви и внимании...

Ничего не ответив, он вырулил на улицу и укатил.

Оцепенение сменилось зудом бессмысленной разрушительной деятельности. В ярости я металась по дому, грохая дверями и опрокидывая стулья. Скоро маршрут устоялся: по одной лестнице наверх, мимо спален, по другой лестнице вниз, через кабинет, гостиную и кухню, потом снова наверх и так далее, по кругу.

Меня завертела безумная карусель, и на шестом витке душистый чай и аппетитный банановый кекс миссис Мэйз подступили к горлу, просясь наружу. Зажав ладонью рот, я бросилась в спальню, распахнула шкаф Фрэнклина и дала себе волю. Он увез лишь малую часть своего гардероба, а обувь так почти вся осталась на нижних полках.

– Сукин сын, – бормотала я, вытирая губы рукавом его нового кашемирового пиджака. Голова налилась неподъемной тяжестью и гудела, словно пустой котел.

Подбадривая себя хриплыми выкриками “Подлец! ”, я зашла на седьмой круг. Где-то по краю сознания бродило подозрение, что веду я себя как полная идиотка. Но мысли упрямо не желали связываться даже в простейшие логические цепочки. Я могла лишь передвигать ноги и твердить заклинание из ругательств.

В очередной раз ввалившись в кухню, я заметила телефон и потянулась к нему, но неловким движением смахнула на пол. Мучительный внутренний зуд толкал вперед, не давал остановиться. Телефон я подняла только на следующем витке карусели. Набрала номер Кэтлин. Длинные гудки быстро сменились щелчком, но меня подстерегало разочарование.

– Привет! Вам нужны Кэтлин, Питер или Лора? Вы не ошиблись номером, но со временем промахнулись.

Я уже была на лестнице. Спустя еще два круга и примерно сто пятьдесят возгласов “Подлец! ” снова оказалась в кухне и попыталась отловить Кэтлин на работе. Мимо. Я швырнула бесполезным телефоном в стену и опять заметалась по дому.

Где-то на тринадцатом заходе меня подкосила боль в коленях. Я упала у лестницы, вползла на ступеньку и поднялась, цепляясь за перила. Остановить меня мог разве что пушечный залп. Хромая и спотыкаясь, я еще раз обежала дом. Ковры давно просятся в чистку, паркет требует циклевки, по углам перекатываются хлопья пыли. Сукин сын!

Я ползла все медленнее, путаясь в собственных ногах. Полный отказ организма случился посреди гостиной, и я распростерлась на ковре. Неизвестно откуда взявшиеся щепки кололи бедра и живот, нос и рот забились сухой пылью. Долго я здесь не пролежу – либо задохнусь, либо умру от жажды. Собрав остатки сил, я вернула себя в вертикальное положение и побрела в угол, к бару.

С выбором не колебалась, схватила непочатую бутылку “Наполеона” двадцатипятилетней выдержки, предмет гордости Фрэнклина. Привалилась к спинке дивана и сделала изрядный глоток. Обжигающая жидкость легко преодолела наслоения пыли у меня в горле. Я снова приложилась к бутылке и вскоре перестала считать глотки.

Когда уровень содержимого понизился на четверть, мутная волна бешенства улеглась. Я словно выбралась на свободу из душного глухого мешка и испытывала небывалое, головокружительное облегчение. Все позади. Наконец-то.

– Поздравляю, с твоей шеи только что слезло девяносто килограмм! – Я бутылкой отсалютовала призраку Фрэнклина.

Расположившись на диване, я энергично хлебала коньяк. Как все очевидно и просто. Наш брак был обречен давно. Теперь я это понимала. Да что там, понимала и прежде, только признаваться себе не хотела. На самом деле Фрэнклин бросил меня давным-давно. Он просто не решался уйти. Еще бы. Разве может идеальный супруг уйти от идеальной жены и матери? Очень любезно с моей стороны потолстеть чуть ли не в два раза – вот он, долгожданный повод. Впрочем, не только для него – мы оба с удовольствием кивали на мой лишний вес, не доискиваясь до настоящих причин разлада.

Я провозгласила тост за крушение иллюзий и выпила. Дерьмо. Даже если бы я сбросила эти сорок килограмм – больше того, если бы я вообще их не набирала, – что изменилось бы? Ничего.

Где оно, начало конца? Где его искать? Я всмотрелась в историю нашей совместной жизни. Ровная, гладкая – ни взлетов, ни падений. Точь-в-точь та безнадежно прямая линия, что прочерчивает экран кардиографа, когда останавливается сердце... Я вяло сползла на пол. Коньячные калории, похоже, осели на веках. Едва хватало сил открыть глаза. Может, хватит? – лениво раздумывала я, не отлепляя губ от горлышка бутылки. За несколько глотков до дна вопрос решился сам собой, без моего участия. Я уронила бутылку, а следом за ней веки, голову и туловище.

Очнулась я внезапно и в панике заметалась в кромешной тьме. Ослепла. От долгого соприкосновения с персидским ковром нещадно зудела щека. Подбородок был скользким и влажным, будто все это время я пускала слюни. Как я оказалась на полу? Я резко села и тут же поплатилась за это. Где-то в области правого незрячего глаза разорвалась шаровая молния, и я со стоном уткнулась лбом в колени.

И тут раздался звонок в дверь. Я пьяно отмахнулась от него:

– Ну, ты... Убирайся.

Если обхватить голову ладонями и постараться не дышать, боль вроде стихает. Вот только этот трезвон.

– Я слепая, – объяснила я. – Убирайся.

Тишина. За дверью послышались неровные шаги. Глаза привыкли к темноте, и выяснилось, что я вовсе не ослепла, а просто наступила ночь. За окном тускло светил фонарь. К стеклу приникло чье-то лицо. Фрэнклин, подонок, подослал бродягу, чтобы меня убить. Сукин сын, сукин сын... В руках ночного гостя вырисовывался странный предмет, не то гигантских размеров кирпич, не то чемоданчик. Оружие, у него там оружие. Никто не станет в открытую ходить по улицам с пистолетом. Хотя какой там пистолет – скорее гранатомет, для пистолета такой чемодан ни к чему.

Человек поскребся в окно.

– Миссис Аверс? – Судя по голосу, староват для киллера. – Есть тут кто-нибудь?

– Мистер Пэйн? – От безмерного облегчения я вновь едва не пустила слюни. Он выдохнул с не меньшим облегчением. Неужели для него так важно застать меня дома? – Мистера Аверса сейчас нет дома. – Я нехотя приблизилась к двери, сжимая ладонями гудящие виски. – Мне что-то нездоровится.

В доме царила такая тьма, что разглядеть меня он не мог. Все же я инстинктивно одернула платье и вытерла подбородок.

– Простите, я... я вовсе не хотел вас беспокоить, миссис Аверс...

Уходить он не собирался. Прочь, Пэйн, прочь.

– Мне правда нехорошо, мистер Пэйн. Как бы вы не заразились.

Горло драло наждаком. Я нащупала на полу у дивана бутылку и прополоскала глотку остатками коньяка. Пэйн по-прежнему стоял на крыльце.

– Мистер Пэйн...

– Моя жена умерла сегодня.

– Подождите.

Выглядел он так же плохо, как и я. Мы сели в кухне. Мистер Пэйн смотрел на свои руки, я – на него, и, не знаю почему, мне вдруг захотелось его накормить. Я заварила чай, вытащила овсяное печенье с изюмом. Пэйн выложил на стол то, что я впотьмах приняла за чемодан. Альбом с фотографиями. Узловатые пальцы ласково, будто спину преданной собаки, погладили кожаный переплет.

– На самом деле я вас хотел повидать. Я читал миссис Пэйн все ваши заметки. Вы здорово пишете, весело. Она когда слушала, всегда улыбалась, а в последние недели у нее было не так-то много поводов для радости...

Тут его прорвало, руки затряслись, хлынули слезы. Пэйн неловко зашарил по карманам, вытащил большой платок в белую и зеленую клетку.

– Ну, ну...

Я гладила его поникшие плечи, бормотала какие-то бессвязные междометия. Он и не ждал разумных слов – ему нужно было только сочувствие. Я с новой силой переживала сострадание, это давно забытое чувство, такое простое и всепобеждающее. Наконец Пэйн вытер лицо, высморкался и спрятал платок.

– Понимаете, я никогда не просил для себя, только для...

Он осторожно открыл альбом. Я и не сомневалась, что на первой странице увижу свадебное фото. Разве не так начинаются все семейные альбомы? Но Пэйн с женой сумели вместе дойти до самой последней страницы, а вот это уже редкость в наши дни.

– Она красивая.

– Не то слово. Бывало, чем дольше на нее смотришь, говоришь с ней, тем прекраснее она кажется. В жизни никому не пожелала зла, не сказала недоброго слова...

Страница за страницей, он перелистал передо мной всю их жизнь. Она не была легкой и безоблачной, но они словно не замечали ни бедности, ни трудностей. С началом болезни миссис Пэйн альбом обрывался. Старик закрыл его, прижал ладонями.

– Я не вправе ни о чем вас просить, но, может, вы написали бы о ней в своей газете?.. Хоть несколько слов, какая она была...

Я мягко накрыла его усталую, в темных пятнышках руку своей ладонью.

– Обещать не могу, но постараюсь.

Потом уточнила кое-какие детали, события, важные даты. Пэйн отобрал несколько фотографий и тяжело поднялся со стула.

– Похороны завтра, и я был бы очень благодарен вам и мистеру Аверсу, если бы...

– Я обязательно приду. Но мистера Аверса, к сожалению, нет. Уехал в Спрингфилд по делам.

Подлец!

Я проводила Пэйна до самой ограды, он ушел, унося с собой воспоминания и остатки печенья.

По счастью, дежуривший сегодня в редакции Бэллис оказался на месте.

– Хочу дать в завтрашний номер маленькое эссе об одной женщине.

– Кто она?

– Просто больная старуха.

– Старуха... И что?

– И больше ничего. Приткнешь мою статью?

– И все-таки, она что-то совершила?

– Чудо, Бэллис. Целых сорок лет оставалась единственной, любимой и желанной для своего мужа.

Он присвистнул.

– Все бы новости были такими... Тащи свое эссе, Марлоу, дам его на первой полосе.

– Спасибо. Принесу с утра пораньше.

– Надеюсь, успеешь к дневному выпуску.

Я положила трубку и попыталась встать. Куда там. Во всем теле не осталось ни единой мышцы. Вдобавок меня преследовал собственный запах, пыльный и кислый. Я заставила ноги добрести до ванной.

Шесть плотных струй разом ударили со всех сторон. Снова и снова я намыливалась, терла себя губкой и смывала пену. Растертая кожа начала гореть. Я словно избавлялась от въевшейся в поры мерзости последних месяцев моего супружества.

Упругие струи воды щекотали живот и бедра, смутно напоминая о позабытых ощущениях.

Я усмехнулась. Может, почаще принимать душ? Или купить батарейки для нового трехскоростного вибратора. Или позвонить Маку. Нет. По редакции упорно гуляли слухи, что у Мака появилась подруга. Дерьмо. Дважды дерьмо.

Я переключила душ. Вкрадчивые поглаживания воды сменились мощными, сшибающими с ног потоками. В голове еще бродили остатки “Наполеона”, прорываясь наружу полузабытым мотивчиком. Вместе с непритязательной мелодией в памяти всплыли и дурацкие стишки. “Старый Пэйн, очкастый дятел, задолбал ты нас, приятель. Трам-пам-пам, о-о-о, да-а-а! Так прощай же навсегда-а-а! ” Откуда это? Ах да, любимая песня Фрэнклина. Его, не моя.

Я выключила воду и ткнулась лбом в скользкую кафельную стену, припоминая идиотскую песенку. Может, я что-то напутала? Но в голову упорно лезли те же слова. Воочию увиделось утро, когда песенка прозвучала впервые. Джейсон и Рикки покатывались со смеху, слушая отца. С тех пор минуло несколько месяцев. Получается, дело Пэйна разрешилось давным-давно. Почему же несчастные старики до сих пор не увидели своих законных денег? Неужели страховая компания столько времени выписывает чек?

Я потянулась за полотенцем. Если дело закрыто, почему Фрэнклин ничего не сказал Пэйну? Бред какой-то. Ладно, пускай страховку нельзя получить сразу. Но узнай Пэйны, что деньги на подходе, как бы это облегчило их жизнь.

Наспех одевшись, я прошла в кухню и приготовила крепкий кофе. Что, если Фрэнклин боялся раньше времени обнадеживать Пэйна? Хотел сначала получить деньги на руки... Пэйн, наверное, кружил бы вокруг офиса Фрэнклина, дожидаясь своего чека. А тому такой поворот вряд ли понравился бы. Куда проще до поры до времени помалкивать о чеке и подкидывать Пэйну деньжат из своего кармана. А может, адвокаты вообще обязаны все скрывать даже от клиентов – до полного завершения дела?..

Или все проще. Фрэнклин – чтоб ему провалиться на выборах с разгромным счетом! – получил деньги и просто-напросто “забыл” сообщить об этом Пэйну.

Протрезвей, Барбара! Фрэнклин, конечно, законченная дрянь, но не вор же он, в конце концов. Разве можно прожить с человеком восемнадцать лет и не догадываться, что он вор?

С чашкой кофе в руке я прошла к компьютеру. Монитор ожил, призывно замигал курсор. Писать. Писать. Писать. Сигарету бы. Пара затяжек – и истерическое возбуждение переродится в душевный подъем. Сгодилось бы и пожевать чего-нибудь, но в доме ни крошки. И за каким чертом я отдала Пэйну все печенье?

Творческий зуд становился невыносимым, но я попросту разучилась связывать слова в предложения без допинга. Сядь, Барбара. Сейчас бы закурить. Пальцы нащупали телефон. Задам несколько вопросов Фрэнклину. Где он? В Спрингфилде? Ну да, как же. Объезжает кобылу с белым хвостом. Небольшое деловое совещание для двоих. Выставить себя одуревшей от ревности дурой? Не дождетесь, милые Фрэнки и Эшли.

Я села за компьютер и быстро набрала заголовок: “ЛЮСИНДА ПЭЙН”. План дальнейших действий созрел сам собой. За ночь напишу статью, утром заброшу ее в редакцию и загляну в контору Фрэнклина – сообщить его служащим о смерти их клиентки, миссис Пэйн. А заодно ненавязчиво пошарю в бумагах.

Только во втором часу ночи я рухнула в постель. Измочаленная, словно по мне промчался табун лошадей на шипованных подковах. Сон никак не шел, я металась по кровати, а в голове пульсировало: “Сукин сын, Фрэнклин, сукин ты сын! ”

Через полчаса я снова сидела за компьютером, разбирая заметки для будущих статей. Но одна мысль так и не выходила из головы: почему Фрэнклин скрыл от Пэйна правду? К четырем часам буквы на экране заплясали тарантеллу. Я выключила компьютер и еще долго сидела, опустошенная, глядя на погасший монитор.

Помню, меня всегда поражала одна вещь. Как это алкоголики чувствуют, что “допились до ручки”? Много лет назад я делала репортаж о женщинах-алкоголичках. Так вот, каждая из “завязавших” абсолютно точно называла день и час, когда ее озарило – все, хватит.

Тогда я с ними не спорила, но в глубине души сомневалась. Неужели нечто подобное можно осознать столь ясно? Зря сомневалась. Однажды для любого из нас наступает миг откровения. Мама умерла. Сара-Джейн тоже. Фрэнклин жив, но и он не вернется. И даже Барбары Аверс больше нет, потому что такой, как прежде, я не буду уже никогда. Настал час похоронить мертвых и вернуться к живым.

Решительно оторвавшись от кресла, я поднялась на чердак и начала сносить одежду Сары-Джейн в спальню. Когда сходила туда в пятый раз, ноги отказались служить, зато наверху не осталось ни единого шарфика. Едва переведя дух, я все перемерила, бросая на ковер вещь за вещью, и скоро по колено утопала в шелках и муарах.

Шкафы по-прежнему ломились от моей прежней одежды, хотя вот уже несколько месяцев я не могла в нее втиснуться. Одеваясь поутру, я бегала на чердак. Но сколько себя ни обманывай, именно гардероб подруги мог теперь выручить меня, а собственные тряпки давно уже сделались чем-то призрачным и нереальным.

В тот достопамятный день, когда на мне впервые не сошлась молния ее платья, я едва не лишилась сознания. Впрочем, быстро нашла объяснение – наверняка эту вещь Сара-Джейн купила для встречи выпускников. По такому поводу она неизменно садилась на жестокую диету и сильно худела.

Я давно уже не представляла, какой размер ношу, потому что Сара-Джейн всегда выпарывала из швов предательские этикетки. Началось это еще в пятом классе. Одна девчонка забралась тогда в ее шкафчик и раструбила по всей школе, какой размер носит моя подруга. Как-то я спросила Сару-Джейн:

– Если стесняешься своего размера, почему бы не похудеть?

– Не стесняюсь я, – возразила она. – Вполне себе нравлюсь, но терпеть не могу, когда кто-то сплетничает о моем весе и допытывается, почему я его не сброшу.

С тех пор я никогда больше не касалась этой темы. И вот вещи Сары-Джейн становились мне малы.

Целый час я провела перед зеркалом, примеряя одежду и изучая свое отражение. Сара-Джейн обожала пестрые узоры и оборки, в которых я выглядела совершенно по-дурацки. Ее любимые цвета – бежевый, персиковый, бледно-голубой – превращали меня в блеклую моль. Но я носила все это. Почему? В память об ушедшей подруге? Или в наказание?

Я вяло высвободилась из последнего платья – темно-синего, с большим отложным воротником, точь-в-точь детский матросский костюмчик – и осталась с зеркалом один на один.

Значит, вот какая ты, Барбара... Привет. Это все еще ты? Безвольно повисшие руки скрывали сантиметров десять, а то и пятнадцать на боках и бедрах. Чтобы быть предельно честной, я развела руки в стороны. Итак, раз, два, начали! Веки опухли, глаза превратились в щелочки – это ладно, последствия попойки и недосыпа. Толстые щеки плавно перетекают в два с половиной яруса подбородков. Так, идем дальше. Мощные плечи, бычий загривок. По предплечьям гуляют волны рыхлой плоти. Нежные локти по-прежнему изящны, а вот запястья стали мясистыми и одутловатыми. Пальцы-обрубки.

Руки затекли. Я уронила их и повернулась боком. Это что, мой живот? Немедленно втянуть. Я напрягла мышцы до черноты в глазах, но безрезультатно. Грудь, и прежде весьма скромная, не стала пышнее, только отвисла и сплющилась двумя сдутыми воздушными шариками. Туловище казалось одинаково бесформенным что спереди, что сзади. А бедра... Не бедра, а победный гимн необузданной плоти. Где-то среди этого буйства теряются впадины коленных чашечек. Толстые икры. Заплывшие щиколотки. Но есть же во мне хоть что-то привлекательное?..

– У тебя прекрасные, вьющиеся от природы волосы. Потрясающие глаза. – Я похлопала набрякшими веками. – Блестящие, ухоженные ногти и очаровательные ушки изящной формы.

Самовнушение потихоньку действовало, мое отражение заметно приободрилось, и я заговорщицки подмигнула ему.

– Ты умна, талантлива и к тому же в ладах с компьютером. Может, это и немного, но это ведь только начало.

Одежду Сары-Джейн я запихала в несколько огромных пакетов – по пути в редакцию заброшу в приют для бездомных. Все свои элегантные наряды-маломерки перетаскала на чердак. Если за год в них не влезу, избавлюсь без всякой жалости. Теперь в гардеробе одиноко болтались три мастерски сшитых платья самого простого покроя – творения личной портнихи Кэтлин.

Часы пробили шесть. На пробежку времени нет, но я все же улучила минутку, чтобы позвонить Кэтлин.

– Слава богу! – с чувством сказала она, узнав, что Фрэнклин смылся. – Ты как там, держишься?

Я искренне уверила ее, что держусь, и еще как. Ее день был забит под завязку, мы уговорились вместе поужинать завтра. Наконец я спрятала в портфель статью о миссис Пэйн, уложила вещи Сары-Джейн в машину и поехала в город.

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 141516 17 18 19 Следующая ⇒