Глава 15. АЛЕХАНДРА

Глава 15

ЮЛИЙ

Мои глаза следят за Алехандрой, когда она с усилием воли проходит мимо меня с высоко поднятой головой. Я ловлю тонкий аромат ее шампуня.

Апельсин и ваниль

Я стараюсь не вдыхать аромат, но не могу сделать это, я вдыхаю полной грудью, закрывая глаза в тихой молитве. Я не знаю, что с ней делать. Она перевернула мой мир с ног на голову.

Маленькая женщина — дерзкая, волевая и болтливая. Ни одна из этих черт не должна быть сексуальной, но я бы соврал, если бы сказал, что когда она сердится, надувая губки, это меня не волнует, не вызывает во мне эмоции, которые мне приходится игнорировать.

То, что произошло здесь минуту назад... Я не знаю, какого черта это было, но было бы здорово, если бы такого больше не повторялось.

Ее пустой, безжизненный взгляд будет преследовать меня. В тот момент, когда она рухнула обратно в прошлое, она с новой силой вернулась в реальность. Что бы она ни видела, это напугало ее до смерти.

В нормальной ситуации я бы сказал, что она заслужила весь этот ужас и встряску, но что-то в ней... что-то не так. Вся ситуация не понятна. Я не понимаю причины всего этого. И это разъедает меня. Мой разум работает с удвоенной скоростью.

Что я здесь делаю?

Если бы у меня был хоть какой-то здравый рассудок, я бы взял свой пистолет, проследовал за ней в комнату, нацелился ей в лоб и выстрелил, отправив тело ее отцу.

Но легкое чувство несправедливости разгорается во мне, когда я думаю об этой загадке. Я всегда был один и привык доверять своей интуиции, но я разгадаю эту головоломку. Я становлюсь помешанным и хочу знать все, что знает Алехандра Гамбино.

Мне нужно выяснить, где я облажался.

Почему она подставила своего мужа?

— Что ты делаешь, Юлий?

Подняв голову, я вижу, как Линг пялится на меня с поднятыми бровями. Она слегка качает головой и тихо спрашивает:

— Что ты делаешь?

Я выпрямляюсь и выхожу из комнаты.

Следующие слова Линг останавливают меня на полушаге:

— Я могу проникнуть в комнату, пока она спит. Бум. Она ничего не поймет. — Затем добавляет: — Она умрет быстро. Тихо.

Она умрет быстро. Тихо.

Ее предложение — слишком.

— Тебе не любопытно? — Я поворачиваюсь и внимательно смотрю на нее. — Ты не хочешь знать, почему она сделала то, что сделала?

Линг молчит, прежде чем ответить со вздохом:

— Она убедительно врет. Этому можно научиться за долгое время тренировок. Поверь мне, я знаю. — Она замолкает на секунду. Это заставляет задуматься. Воцаряется долгое молчание, Линг пожимает плечами. — Может, она эгоистичная сука, которая хотела забрать деньги Дино себе. Может быть, она планировала это с самого начала. Или она просто сумасшедшая?

Я делаю паузу, захватывая своим взглядом ее в плен.

— Ты не веришь этому, не так ли?

Линг садится на диван с задумчивым выражением на лице.

— Нет. Не верю.

Ее выражение лица почти не читаемо. Мои брови сходятся на переносице.

— О чем ты думаешь?

Линг выглядит уязвленной, когда она ерзает на своем месте и прочищает горло.

— То, что только что произошло, когда она потеряла связь с реальностью... — Она кусает губу, прежде чем тихо заговорить: — Это случалось со мной, Джей. Раньше это случалось часто. — Когда я вопросительно смотрю на нее, Лин бормочет: — Посттравматический синдром.

Мой желудок скручивает, и я устало провожу рукой по лицу. Бл*дь. Последнее, что мне нужно, это сочувствовать Алехандре Гамбино. Лучше бы я не знал этого.

Линг снова надевает маску на лицо, закатывает глаза.

— И что? Это не имеет значения. Дерьмо случается. Ты натягиваешь трусики и идешь дальше.

Это не имеет значения.

Я молчу, но моя недавняя нерешительность беспокоит Линг. Когда чувствую ее руку на своей, я смотрю вниз и вижу, как ее милые миндалевидные глаза вопросительно смотрят на меня.

— Я могу сделать это быстро. Она просто уснет и никогда не проснется. Некоторые люди отдали бы свое левое яичко, чтобы так умереть.

Нет, это не должно иметь для меня значения.

Но я не могу ничего сделать, лишь только поучиться у этой маленькой женщины. Мне нужно проникнуть к ней в голову, нужно приблизиться к ней, разложить все по частям, и тогда она откроется мне.

Я принимаю решение и отрицательно качаю головой, Линг пораженно опускает подбородок. С раздражением она уходит, но я ловлю ее запястье, прежде чем она сможет сбежать.

— Четыре дня. Я дам ей четыре дня. Если к тому времени я не получу от нее ничего стоящего, она исчезнет.

Лицо Линг смягчается. Она поднимает руку и нежно проводит большим пальцем по моей скуле.

— Юлий, ты мой один единственный друг, и я сделаю для тебя почти все. — Ее акцент на «почти» более чем очевиден. Убрав руку от моей щеки, она отступает от меня. Ее глаза становятся холодными, губы вытягиваются в мрачную линию, и она угрожающе добавляет: — Но я не умру за тебя.

Ее каблуки стучат, я остаюсь наедине с собой, опускаюсь на диван, закрывая пальцами глаза.

Она умрет быстро. Тихо... Неважно

Тем не менее, это важно для меня.

Почему это чертовски важно для меня?

Мое спокойствие быстро сменяется злостью, глаза закрываются, а челюсти сжимаются.

Алехандра Гамбино расскажет все, что мне нужно знать. Она заговорит.

Я сделаю все, что бы добиться этого.

Линг права.

Я не собираюсь умирать за слабую, бесполезную женщину.

Глава 16

ЛИНГ

Молодая женщина, спящая на кровати, даже не слышит, как я вхожу. С хитростью змеи и грацией кошки я беззвучно пробираюсь в комнату.

В нашем кругу я заработала неплохую репутацию за годы работы с Юлием.

Черная вдова. Прощальный взгляд. Китайская Золушка.

Я заработала эти имена, поскольку была безжалостной сукой. Я могла быть маленькой и сексуальной, но я бесчувственная. Возможно, я самая опасная женщина в мире.

Почему?

Потому, что я бесшумно передвигаюсь.

Не путайте мою женственность со слабостью, никогда. Я перережу вашу долбаную глотку, пока наношу губную помаду.

Мудрый совет... Не всегда доверяй тому, что видишь. Ведь даже соль выглядит как сахар.

Китайская Золушка, я молча хмурюсь. Не могу сосчитать, сколько раз я чуть не содрала кожу с членов придурков, которые называли меня китаянкой.

Тупые американские мужланы смотрят на меня и говорят: «О, она азиатка. Она должно быть китаянка».

Я вьетнамская женщина, ублюдки. Поймите это или лишитесь конечности.

В эту минуту спокойной передышки я понимаю Алехандру, на моем лице появилось почти сочувствие при мысли о том, что она могла испытать такие же ужасы, что и я.

Я рассматриваю ее тело, которое лежит спиной ко мне. Маленькая, слишком стройная, с длинными черными спутанными волосами. Грязная, порванная одежда и потертая повязка на пятке.

Я мысленно хихикаю.

Она жалкая.

Я не знаю, почему это делает меня счастливой, но это так. Я никогда не могла подружиться с красивыми девушками. Но потом думаю о том, как она была сильно напугана...

Мое лицо каменеет, а губы искривляются. Требуется вся моя воля, чтобы заставить замолчать злобное рычание, угрожающе вырывающиеся из горла.

Это вряд ли моя проблема. Что она знает о боли? Это не может быть хуже, чем то, что моя семья сделала со мной.

Ведь никого не волновало, когда мой отец и братья…

Не делай этого, девочка. Даже не смей думать об этом.

Мои эмоции зашкаливают, я закрываю глаза, глубоко вдыхаю и медленно выдыхаю, умоляя о том, чтобы ко мне вернулось спокойствие.

Требуется секунда, чтобы понять, что я отпустила свою защитную реакцию. Затем, не оборачиваясь, она тихо спрашивает:

— Ты собираешься убить меня?

Ее кроткий голос пугает меня. Пистолет двадцать второго калибра в моей руке внезапно чувствуется тяжелее, чем должен. Я крепче сжимаю его, и это занимает у меня некоторое время, но я, наконец, отвечаю твердо:

— Да.

Ее тело напрягается и сразу расслабляется, прижимаясь к подушке. В ее голосе слышится облегчение, когда она шепчет:

— Спасибо.

Борьба, которую я ожидала, которую жаждала... у меня отняли эти два тихих слова.

Что, черт возьми, не так во всей этой ситуации?

Ее слова удивляют меня, и хотя она неосознанно облегчила мне задачу, я люблю, когда люди умоляют меня о пощаде. Пресмыкаются на коленях, я больше всего обожаю, когда они целуют мои дизайнерские туфли, прежде чем я пинаю их в рот, что они видят звезды.

Убить того, кто хочет умереть... что в этом веселого?

Поднимаю пистолет и прицеливаюсь, но когда мой палец ложится на спусковой курок, выдыхаю, ослабляю хватку, теряю фокус и медленно опускаю пистолет. Сажусь на кровать рядом с Алехандрой, и плевать я хотела на ее личное пространство.

Она полуоборачивается и смотрит на меня, смаргивая слезы, молча оплакивая свою короткую жизнь. Я спрашиваю:

— Ты действительно хочешь умереть?

Вместо ответа она смотрит на мое распухшее лицо и бормочет:

— Я сожалею насчет твоего носа. — И тут же поворачивается ко мне спиной вновь.

Тьфу. Я ненавижу подхалимов.

— Я задала тебе вопрос. — Я не люблю, когда меня игнорируют.

Пауза затягивается, и когда я открываю рот, чтоб разорвать тишину, она вздыхает долго и тихо.

— Вито хочет моей смерти. Его сыновья, Джио и Люк, хотят моей смерти. Мой отец сделает все, что скажет Вито, в том числе преподнесет голову дочери на серебряном блюде. Теперь никто мне не поможет. Я в полном дерьме.

Догадливая. Она очень хорошо и верно понимает. В полной заднице.

Я помню, что ранее сказал Юлий.

— Твой брат…

В глазах Алехандры вспыхивает огонь, когда она поворачивается ко мне и перебивает:

— Мой брат прошел бы через адское пламя, если бы я сказала ему, что это мне поможет. — Она слегка качает головой. — Он хороший человек. Я не могу сделать с ним такое. Я не могу стоить ему жизни.

Может быть, Юлий не совсем свихнулся, когда предположил, что Алехандра может быть ценной. Она знает, как устроена жизнь. Несомненно, находясь на троне, она видела и слышала то, что может иметь для нас большое значение. Я испытываю удачу, маскируя возбуждение, говоря с полной скукой на лице:

— Ты права. Ты в полной заднице. — Я слабо пожимаю плечами. — Что есть, то есть, если, конечно, ты не сможешь доказать свою полезность.

Она замирает рядом со мной. Она моргает своими спокойными карими глазами, широко раскрытыми, с ложной невинностью, длинными ресницами, подрагивающими в попытке симулировать растерянность. Но эти её глаза... черт побери, они просчитывают вероятность.

— Полезность? Какую именно?

Я ухмыляюсь про себя.

О, господи, Алехандра. Какие секреты ты хранишь в своей маленькой головке?

Я соскальзываю с одеяла, чтобы встать у кровати.

— Это не имеет значения. Как ты и сказала… — Я поворачиваюсь и иду к двери, жестоко улыбаясь. — Ты уже мертва.

Подойдя к двери, я слышу, как шуршит одеяло, слышу, как она в панике спрашивает:

— Ты все еще собираешься убить меня, правда?

— Нет. — Я бросаю ей через плечо садистскую ухмылку. — Я решила отдать тебя на съедение волкам.

На ее лице появляется выражение ярости. Её лицо вспыхивает, грудь вздымается, ноздри раздуваются, и эти милые глаза пылают, когда она стискивает зубы, тянется к краю кровати, поднимает хрустальную вазу с белыми розами из кристаллов Сваровски, поднимается на четвереньки и швыряет её в меня изо всех сил, выпуская череду испанских проклятий.

Я не моргаю, когда ваза врезается в дверь левее моей головы, разбиваясь на мелкие кусочки. Проклятия продолжаются сыпаться, и мои глаза закрываются, а сердце бьется быстрее. Неправильный выбор времени, я знаю. Чувства жара и похоти нахлынули на меня, и я прикусываю губу, чтобы подавить свое внезапное возбуждение.

Алехандра должно быть заметила изменения во мне, потому что губы на ее прекрасном, покрасневшем лице перестают двигаться, и она пристально смотрит на меня в замешательстве.

Демонстративно глядя на ее упругое, миниатюрное тело, образы этой раненой птицы с ее пышными, мягкими губами, прижимающиеся к моим, снова и снова проносятся в моей голове, и я тихо предупреждаю ее:

— Никогда не борись со мной. — Ее брови сдвигаются в хмуром выражении, и чтобы прояснить ситуацию, я добавляю: — Если только ты не хочешь меня трахнуть. Это достаточно ясно для вас, миссис Гамбино?

— Кастильо, — поправляет она, и ярость на ее лице исчезает.

Я понимаю, что она сказала, но склоняю голову и спрашиваю:

— Прошу прощения?

Она снова ложится на кровать спиной ко мне и жестко произносит:

— Больше никогда не называй меня Гамбино. — Затем она добавляет: — Я буду Кастильо до самой моей смерти.

Отлично, теперь мы к чему-то пришли.

Это не было похоже на заявление преданной жены, не говоря уже о том, что она любила своего мужа. Я знала, что в Дино и Алехандре было что-то странное с того момента, как увидела их вместе, но я, казалось, была единственным человеком, который это заметил, — кроме Мигеля Кастильо. Они казались слишком совершенными, слишком собранными. Это было отвратительно, правда. Для кого-то они казались любящей парой, но для меня воздух вокруг них был неестественным. Принудительным. Они были только шоу.

Я повторяю ее слова.

— До самой твоей смерти. — Мои глаза пляшут искорками. — Не так долго осталось ждать.

Ее тон смиренный, она принимает сказанное:

— Нет. Не долго.

И что-то в том, как она это говорит, заставляет волосы на моем затылке встать дыбом.

Когда я понимаю, что стаю в дверях и смотрю на Алехандру, лежащую на кровати в полной тишине, больше минуты, я разворачиваюсь и шагаю по коридору и спускаюсь вниз по лестнице, мои каблуки стучат по полу.

Юлий встает со своего места на диване, и я поворачиваюсь к нему спиной, убирая волосы. Не медля ни секунды, он осторожно расстегивает мое платье до поясницы и спрашивает:

— Ну?

Вот она я, людоедка, с шелковистой кожей обнажённой спины стою перед этим красивым мужчиной и все, что он спрашивает: «Ну? »

Я напоминаю себе, что это Юлий, а Юлий никогда не позволяет мне играть. Он никогда не обманывал меня и не давал обещаний. Он довольно скучный. Я даже не знаю, почему я хочу отсосать ему. Когда все это закончится, мне придется найти свой собственный источник развлечения, предпочтительно в виде мужчины, чей член настолько большой, что причиняет боль. А до тех пор у меня есть мои пальцы и моя драгоценная насадка для душа. Регулируемый водный напор.

Но внутри у меня все сжимается при воспоминании о первом взгляде Юлия на Алехандру, как он с нескрываемым благоговением смотрел на ее красоту, и о вспышке ревности на лице моего партнера, когда Алехандра поцеловала своего мужа.

Я видела это.

Я, бл*дь, видела это. И это мне не понравилось.

Он никогда не смотрел так на меня.

Раздраженно вздохнув, я отхожу от него. Перед тем, как подняться наверх в свою комнату, я насмехаюсь над человеком, который этого не заслуживает. Держась за перила, прислонив туфельку на первую ступеньку, я признаюсь:

— Я поднялась туда, чтобы сделать то, на что тебе не хватило мужества. Я пошла, чтобы всадить пулю ей в голову. — Его челюсть сжимается от моего признания, я продолжаю: — Не имеет значения. — Поднимаюсь по лестнице с бесстрастной улыбкой. — Крошка собирается покончить с собой.

Подавись, босс.

Глава 17

ЮЛИЙ

Мне было шестнадцать лет, и я все еще был в колонии для несовершеннолетних, когда мне позвонили. Офицер, которого я считал своим другом — только наедине, — пришел с новостями. Он отвернулся, держа шляпу в руке, и сказал мне, что моя сестра Тоня приняла таблетки, и хотя ее желудок промыли, ей было плохо.

Что она не выживет.

Тоне было всего четырнадцать, когда она стала мамой. Когда наши родители умерли, ей помогала только сестра моей матери, наша тетя Джорджия, которая взяла на себя опеку над Тоней. С шестью детьми, которые были у тети Джорджии, было нелегко услышать тихий голос Тони над большинством. Всякий раз, когда у меня была возможность, я звонил, чтобы проверить мою младшую сестру и мою племянницу, но это было редко, и наши разговоры были короткими.

Тоня сказала мне, что быть матерью трудно. Она редко спала, а ребенок был требовательным. Тетя Джорджия помогала, позволяя Тоне спать, когда могла, но наша тетя должна была работать, чтобы содержать ее теперь уже разросшуюся семью. Смены тетушки Джорджии стали длиннее, потому что счета сами собой не оплачивались, и все хотели есть, а Тоня, в возрасте четырнадцати лет, которая должна была играть с куклами Барби, нянчилась с ребенком. С беспокойным ребенком.

В последнем звонке перед тем, как моя сестра попыталась покончить с собой, она говорила о том, чтобы отдать ребенка на усыновление, отказываясь произносить имя Кира. Она сказала мне, что она ужасная мать и ее ребенок заслуживает лучшей жизни. Тоня заявила, что ребенок не виноват в том, что она родилась в нашей семье. А я безэмоционально сидел, молча слушая маленькую девочку, которая выросла слишком быстро и была вынуждена принимать решения, которые не должен был принимать четырнадцатилетний подросток.

Прежде чем наше время истекло, я сказал своей сестре, что люблю ее, и что ей нужно делать то, что она считает правильным, я поддержу ее решение. Но правда была в том, что я не хотел, чтобы мою племянницу удочерили.

Это было трудно объяснить, особенно когда люди не знали правды о Кире. Моя племянница была для меня также важна, как и младшая сестра. Они были моей семьей, и я был всем, что у них было.

Меня отвели обратно в камеру, оставив одного после того, как сообщили, что моя сестра попыталась покончить с собой. Мои чувства были на пределе.

Печаль. Обида. Гнев. Предательство. И, в конце концов, чувство вины.

Моя младшая сестра должна была умереть на стерильной больничной койке в каком-то незнакомом месте, а меня не было рядом с ней, чтобы я мог держать ее за руку, мог защищать ее. Я не мог молиться Господу, в которого больше не верил. У меня не осталось ничего, что давало бы мне сил, ничего святого, со мной не было Господа, который бы помог мне увидеть свет.

Я ничего не чувствовал. И ощущал это всем естеством.

В тот день, когда я вышел во двор подышать свежим воздухом, у меня произошла первая стычка с парнем, который впоследствии стал моим главным союзником.

Вот он, долговязый мальчишка с вьющимися черными волосами, которые стали слишком длинными, с гневно горящими глазами. Очевидно, ему не понравился порядок во дворе, потому что он набросился на мальчика постарше, с развитой мускулатурой, на полной скорости, после того как у него забрали баскетбольный мяч, который он бросал в кольцо.

Я сидел на земле и наблюдал за ним, ожидая, когда он отступит. Но этого не случилось. Он не сдавался. И он был готов к тому, что ему надерут задницу по полной программе, когда старший парень оправится от шока.

Я нахмурился в замешательстве. Парень был отличным от всех; дикий и подобен животному. То, как его глаза метались из стороны в сторону, как он вел себя, язык его тела едва ли смахивал на человеческий.

Думая о моей сестре и о том, что меня нет рядом с ней, внутри меня все сжалось, а затем все чувства вырвались на поверхность. На меня нахлынула защитная волна, и я оказался вовлеченным в драку во дворе, в которой мне не было места.

Старший парень держал младшего в свободном захвате. Парень пытался безуспешно вырваться, его лицо стало темно-красным, в то время как он рычал и бился, и я крикнул, указывая головой в сторону здоровяка:

— Эй, Джонни. Парень новичок. Дай ему передохнуть. Он еще не знает, как обстоят дела.

Джонни, тот, что постарше, посмотрел на меня сердитым взглядом, но поняв, с кем говорит, в его взгляде мелькнуло уважение.

— Я не сделаю ему больно. — Он оглянулся на своих друзей с жестокой усмешкой на губах. — Зубы вырастут снова, не так ли?

Его дружки заржали и дружно зааплодировали.

Я подошел ближе к вырывающемуся пацану, но не сводил глаз с Джонни.

— Ты забрал мяч. Он разозлился. Ты преподал ему урок. Дело сделано. Теперь... — мой голос был спокоен, но тверд, — отпусти его.

Лицо Джонни побагровело от ярости, и как только он открыл рот, чтобы заговорить, маленький засранец в его руках открыл рот и выплюнул сквозь стиснутые зубы.

— Пошел в задницу. Мне не нужна твоя помощь, ниггер. Возвращайся на плантацию и собирай хлопок, пацан.

Какого хрена он мне сказал?

Как у него хватило смелости.

— Что ты сейчас мне сказал? — Вена на моем виске запульсировала, и мое сердце начало биться с усиленной скоростью, когда этот пацан вновь подхватил разговор и продолжил, выпуская гнев, который я давно скрывал от всего мира.

Джонни и его друзья громко рассмеялись, шокированные выходкой. В их глазах парнишка приобрел уважение, достаточное для того, чтобы Джонни выпустил его.

Я подошел к парню вплотную, почти нос к носу, посмотрел злым взглядом в его глаза и предостерег:

— Лучше, бл*дь, следи за своим гребанным ртом, — я зло усмехнулся, — пацан.

Но парень стоял на своем, а его улыбка больше походила на оскал.

— Заставь меня.

Он был быстр. Слишком быстр, и прежде чем я успел среагировать на то, что произошло, я рухнул на баскетбольную площадку, а мой глаз пульсировал чертовски невыносимо

Долговязый ублюдок ударил меня.

В тот момент, когда я приземлился на задницу, я бросился на него, и хотя у него было время отодвинутся, он не сделал этого. Как будто он приветствовал драку, желая, нуждаясь в насилии, которое последовало. Мы перекатились, я уселся на его живот, приходя в еще большую ярость и выпуская ее наружу. Я бил его кулаками с пугающей скоростью, с каждым ударом его голова откидывалась в сторону. Слабак уже бы умер, но только не он.

Нет. Он лишь рассмеялся маниакальным смехом, хотя его зубы были в крови.

Через несколько секунд я слез с него, но ущерб был нанесен. У нас были боевые шрамы. Мой подбитый глаз, его сломанный нос и разбитая губа. Во время еды он сидел один в углу, но смотрел на меня, как и я на него.

На мгновение я возненавидел его. Он пробудил во мне монстра, демона, который жил внутри. Он не потрудился спрятать своего демона. Танцевал с ним. Он хотел насытить его, оберегать его, вытянуть на передний план.

Я хотел убить его. С парнем что-то было не так, не в порядке. В нем был яд. Как бешеная собака он нуждался в том, чтоб его усыпили.

И я планировал сделать именно это.

Свет погас, я ждал в темноте. Пацан находился в трех клетках от меня. Я давно просчитал, как это сделаю. Мне пришлось поспешить.

Мне было все ровно, что они со мной сделают. Меня уже обвинили в убийстве, а моя сестра скорее всего уже была мертва. У меня не было ничего, никого. Внутри меня была пустота.

Наступило шесть утра, и запрет был снят, камеры разблокировались, а затем открылись с резким визгом. Сжимая в руке импровизированный нож, я двигался быстро и решительно.

Он лежал на койке, прикрыв рукой опухшие глаза. Я подскочил, опустился на колени рядом с ним, схватил его за рубашку и приставил нож к горлу. Тяжело дыша, прижался губами к его уху и прошептал:

— Ты готов умереть, малыш? Не волнуйся, я сделаю это быстро.

Его тело напряглось под моими руками, но он заставил себя расслабиться, и когда он открыл лицо и повернулся посмотреть на меня, я заметил, как что-то блеснуло в его холодных карих глазах.

Принятие. Покорность.

Он моргнул, прежде чем поднять взгляд к грязному потолку.

— Давай же, сделай это уже.

Он перестал бороться, и что хуже того, он приветствовал смерть.

Какого черта я делаю?

Однажды я убил в приступе неконтролируемой ярости. Я сделал это, потому что был зол, моя сестра была ранена и нуждалась в защите, независимо от цены, что меня ожидала. Я посмотрел внутрь себя, спросил: смогу ли я сделать это снова? На этот раз будет все еще хуже, бессмысленно и напрасно.

Ответ поразил меня.

Да. Да. Я смогу.

Я посмотрел на парнишку и быстро оценил ситуацию. Этот парень мог бы быть самым честным человеком в этом богом забытом месте. Честнее меня. Он не лгал, кем он был. Мне бы пригодился такой человек в команде.

Мое сердце колотилось внутри, я с трудом сглотнул, убирая заточку от его шеи, но крепче сжимая его рубашку.

— Ты никогда не выживешь в этом месте. Какого хрена ты затеял драку со здоровяком?

Его глаза закрылись, и он выпалил:

— Мне насрать на мою жизнь. Как и другим.

Мой мозг заработал. Решение было принято в тот же момент. Этот мальчишка и я, мы могли бы помочь друг другу.

— Я помогу тебе добиться чего-нибудь, малыш. — Я встал, а он был удивлен переменам во мне. — Разве ты не хочешь отомстить тем людям, которые говорят про тебя, что ты никто?

Он сидел, уставившись в коридор в районе моего бедра, и так сильно вцепился пальцами в край кровати, что побелели костяшки, и я знал, что мои слова подействовали на него.

Я надавил на него сильнее.

— Ты останешься со мной, и мы будем смотреть, как полыхает весь мир. — Суровая ухмылка исказила мое лицо. — Ты сам подожжешь его. Черт, я даже одолжу тебе зажигалку.

Его хватка ослабла, и он пробормотал:

— Я не такой, как ты. Я глупый.

У меня вырвался невеселый смешок.

— Кто тебе это сказал? Они?

Отношение парнишки ко мне немного смягчилось.

— А я думал, что это я сумасшедший.

— Я не сумасшедший. Я просто решительный. — Я дал клятву этому мальчику. — У нас будет все. Деньги. Женщины. Сила.

Губы парня дрогнули, он подумал, что я свихнулся.

— Да ты что? И как мы этого добьемся?

С решимостью я произнес:

— Несмотря ни на что, у нас будет это. Ты даже можешь убить нескольких парней. — Должно быть, он услышал правду в моем тоне, потому что его глаза резко поднялись, его жестокий взгляд встретился с моим. — Ты либо со мной, либо против меня.

Он рассмеялся, покачал головой и провел рукой по растрепанным волосам. Когда я не отреагировал, он перестал смеяться, моргая проницательными глазами.

Прошла целая минута, прежде чем он ответил:

— Я с тобой.

Я улыбнулся.

— Как тебя зовут?

— Антонио Фалько.

У меня вырвалось фырканье.

— Я буду называть тебя Тони.

Я вышел из камеры и повернулся к нему лицом.

— Я — Юлий. Рад видеть тебя в команде, брат.

Позже, в тот же день, мне сообщили хорошие новости. Моя сестра выжила. Ее поместили в психиатрическую клинику, но она будет жить.

Этот день становился все лучше и лучше.

Ребята из колонии не знали, что их ждало. В Тони Фалько бушевало столько яростной борьбы, которую даже я не мог приручить, а я и не хотел делать этого. С моей помощью он вырвался на свободу, нацеливаясь на самых опасных парней и разрывая их в клочья.

Я был мозгами. Он — мускулами.

Через две недели парни, проходя мимо нас во дворе, покорно опускали головы, в надежде, что их не заметят. Мы возлагали на себя большие надежды. Кто бы мог подумать, что всего десять лет спустя взрослые мужчины будут съеживаться в нашем присутствии.

Мы были силой, с которой приходилось считаться. Как и обещал своему другу, брату, мы смотрели, как полыхает весь мир, и зловоние горящей плоти никак не могло утолить нашей жажды власти.

Мы хотели большего. Нуждались в большем.

Я потерял брата из-за доверия, которое внушил ему. Несмотря на то, что я сказал ему, мы не были непобедимы. Он поверил в меня, и я подвел его.

Потеря Антонио «Твитча» Фалько оставила во мне зияющую дыру.

Хотел бы я поступить по-другому.

Но это было тогда. А сейчас я уже не тот самоуверенный ублюдок, каким был пять лет тому назад. Сейчас я реально смотрю на вещи. Я больше никогда не буду говорить того, что хочет услышать от меня собеседник, никогда вновь.

Поднимаясь по лестнице и направляясь по коридору в открытую спальню, я смотрю на неподвижное тело на кровати.

Мои губы кривятся в отвращении.

Я всегда хорошо разбирался в людях.

Как я мог ошибиться в этой женщине? Я беспокоюсь, что мое влечение к ней размыло границы.

Мои ноги двигаются сами по себе, я коленом толкаю кровать, заставляя ее очнуться.

Ее опухшие глаза моргают, прогоняя сон, и она смотрит на меня своими большими глазами, ее длинные ресницы слегка трепещут.

Она чертовски красива.

И это только злит меня еще больше.

— Вставай, — приказываю я, направляясь к двери.

Но она не следует за мной.

Видя ее сонное состояние вкупе с ее полными, приоткрытыми от удивления губами, и то, как она подозрительно смотрит на меня, заставляет ярость разгораться во мне. Я хочу целовать эти сладкие розовые губы, пока они не начнут кровоточить.

Мой член дергается при мысли о такой желанной Алехандре в моей постели.

К черту всё это.

Моя челюсть напрягается, и я возвращаюсь к кровати, наклоняюсь и говорю с профессиональным спокойствием.

— Если ты не хочешь, чтобы я стащил тебя вниз по лестнице за волосы, пинающуюся и визжащую, то ты поднимешь с постели свою аккуратную задницу, Алехандра. Слышишь меня?

Я жду нападения. Ожидаю слез и криков.

Вместо этого я вижу, как ее испуганные глаза становятся мертвыми, лишенными эмоций, голова послушно опускается, она машинально поднимается с кровати и направляется к двери. Алехандра всю дорогу хромает, спускаясь по лестнице, хоть я и хочу помочь ей, но на этот раз не делаю этого, а просто смотрю на нее. Какая-то часть меня хочет причинить ей боль. У подножия лестницы поворачиваю ее на право, к открытой двери моей спальни.

Она, прихрамывая, направляется в центр комнаты, глядя на внушительного размера кровать с балдахином, в то время как я запираю за нами дверь, убирая ключ в карман брюк.

Повернувшись к ней спиной, начинаю раздеваться, расстегиваю пуговицы рубашки и рассказываю, как все будет происходить:

— Твоя жизнь в моих руках. Я решаю, жить тебе или умереть. Ты не отнимешь у меня это, решив покончить с собой. — Сбросив рубашку, снимаю туфли и продолжаю: — Я не знаю, что собираюсь делать с тобой прямо сейчас, и поскольку не могу доверять тебе, поэтому ты будешь находиться со мной или с Линг ежеминутно. Я не уверен, что Линг не убьет тебя, ты поспишь со мной. — Я подхожу к ней. — Протяни руки.

Опустив голову, она молча повинуется.

Я не хочу, чтобы это меня заводило.

Почему меня это заводит?

Я надеваю на нее наручники и связываю ладони, используя изоленту. Схватив ее за руки, я почти тащу ее к кровати и толкаю на левый край. Затем использую другие наручники, чтобы приковать ее к изголовью кровати, я дергаю ее на себя, чтобы проверить их прочность. Удовлетворенный тем, что Алехандра никуда не уйдет, я смотрю на нее, сжав губы в тонкую линию.

— Теперь спи. И не делай глупостей. Для тебя они плохо закончатся.

Она не издает ни звука, я раздеваюсь в тишине и покое, думая о том, какого черта мне теперь делать.

Черт побери! Я не собирался быть ее нянькой или телохранителем.

Одетый только в белые пижамные штаны, я подхожу к правой стороне кровати, ложусь, а затем протягиваю руку, чтобы включить настольную лампу, изо всех сил стараясь не думать о том, как близко мы находимся друг от друга. С ее руками, прикованными наручниками к изголовью кровати, можно с легкостью спустить ее черные трусики и оказаться между ее мягких бедер. И она не сможет оказать мне сопротивление. Что ж, даже если и попытается, никто не услышит ее протестов.

Сначала она была бы слишком узкой, чтобы принять меня, но я бы сделал так, что ей было бы хорошо. Я бы подготовил ее, не торопясь касался ее, пока она бы не стала влажной. Заставил бы кончить мне на язык.

Черт, я люблю целовать киски, и в моем сознании Алехандра на вкус такая, какой должна быть женщина. Мой рот наполняется слюной, когда я закрываю глаза. Мое сердце начинает бешено колотиться от возбуждения.

Твердый, как камень, я наклоняюсь, чтобы поправить член, крепко сжимая его. Издаю вздох удовольствия, когда моя рука обхватывает его, и тяжело сглатываю. Прикосновение моей ладони к члену длиться чуть дольше положенного, пока, наконец, я не убираю руку прочь на выдохе.

Проходят минуты, в то время как мы лежим в полной тишине, пока ее мягкий голос не прорезает темноту:

— А если я сбегу?

Мое возбуждение улетучивается. Мой член в то же мгновение становится мягким, а я чувствую себя ужасно из-за реакции моего тела на нее. Я долго думаю о своем ответе, прежде чем повернуться к ней спиной и дать ей честный ответ на вопрос:

— Тогда молись Господу, чтобы тебе удалось убежать от моей пули.

Глава 18

ТВИТЧ

Ублюдки надели на меня наручники.

Меня ведут в белую стерильную комнату с четырьмя шаткими стульями, на одном из которых больно сидеть. Это отнимает все мои силы, но я не жалуюсь. Не произношу ни слова.

Только когда шеф приглашает двух других жестоко выглядящих придурков, которых мне представили как детектива и сержанта, мои бедра начинают приподниматься со стула, когда шеф поворачивается к Касперу Куэйду и бормочет:

— На этом все, офицер Куэйд, — Я поднимаю на него взгляд.

Его лицо бледнеет, и он издает короткий смешок.

— Но, шеф, я доставил его сюда...

Шеф кивает.

— Так и есть. Хорошая работа. — Он пригвождает Куэйда тяжелым взглядом. — Дальше мы сами.

Каспера Куэйда только что отшили. И я не знаю, почему меня это волнует.

Этот парень для меня никто. Но с того момента, как я встретил его, он проявил уважение к парню, который не заслуживал уважения. Он не похож на плохого парня.

Каспер понимает, что проиграл бой, и направляется к выходу из маленькой комнаты. Я провожаю его взглядом — подбородок опущен, взгляд суров. Без Куэйда на моей стороне я чувствую постоянный гул в комнате вокруг себя. Моя защита усиливается. Животное внутри меня умоляет о драке.

Прошло слишком много времени.

Дверь с тихим щелчком закрывается, и шеф садится, оставляя двух других мудаков стоять.

— Мистер Фалько, — начинает он. — Могу я называть вас Антонио?

Ненавижу это имя. У меня дергается челюсть.

— Твитч.

Шеф вежливо улыбается.

— Значит, Твитч, — Он делает паузу. — Не хотите рассказать, почему вы здесь?

Я ничего не могу с собой поделать. Я ухмыляюсь и бормочу:

— А ты не хочешь отсосать у меня, старик? — Его лицо становится суровым, и я издаю смешок. — Тогда, может быть, ты прекратишь любезничать и приведешь сюда Куэйда? — Я смотрю на двух ублюдков, стоящих позади старика. Они смотрят на меня сверху вниз, и я посылаю одному воздушный поцелуй, а потом подмигиваю другому. — Никогда не ладил с начальством, шеф.

Шеф полиции выпрямляет спину.

— В этом нет необходимости. Куэйд..

Я перебиваю его:

— Да, он облажался. Я знаю. Я понимаю, почему ты не хочешь видеть его здесь. Есть только одна проблема, старик. — Откидываюсь на спинку стула, слегка сутулясь. — Я не скажу ни единого гребаного слова без Куэйда. — Мне становится скучно. Подняв руки, я трясу запястьями, наручники мелодично позвякивают. — Эй, а еще сними с меня эти чертовы наручники. Куда, бл*дь, я убегу отсюда?

Я начал свою игру. Теперь подождем.

Мой взгляд устремлен на шефа.

Я тебя не боюсь.

Шеф смотрит на меня с любопытством.

— Мистер Фалько, — начинает он. — Твитч. — Он делает паузу, прежде чем спросить спокойно, но твердо: — Почему ты здесь?

Надеюсь, любопытство возьмет верх.

— Я просто человек, который хочет вернуть свою жизнь.

Он моргает.

— Мне очень жаль. Я не совсем понимаю тебя.

Мой ответ прост, я просто поднимаю руки на уровне груди и осторожно трясу цепями.

Я не буду говорить, мразь.

Шеф вздыхает.

— Ты просишь слишком многого. А сам еще не дал мне ничего, что заставило бы меня думать, что наша связь будет взаимовыгодной.

Но я поднимаю взгляд на сержанта, многозначительно оглядывая его тело.

— Держу пари, тебе нравится, когда тебя нагибают и шлепают, а, большой мальчик? — Лицо сержанта багровеет, а мои глаза улыбаются. — Наверное, заставляешь жену надевать на тебя наручники и потом просишь ее поиграть с твоей задницей? Ты так кончаешь? Она знает, что ты хочешь твердый член? Поверь мне, большинство женщин не против. Они любят смотреть.

— Твитч, что ты делаешь? — Шеф начинает нервничать. Так и должно быть.

Сержант удивляет меня. Хотя его челюсть напрягается, а лицо приобретает необычный оттенок красного, он глубоко дышит и сосредотачивается. Он выглядит так, будто хочет избить меня, но просто наблюдает за мной. Справедливо.

Он не собирается помогать доказывать мои мысли.

Я поворачиваюсь к другому парню — Детективу Глубокая глотка — и смотрю на его промежность.

— А ты, солнышко? Держу пари, ты был борцом в средней школе. Убедил себя, что все стояки, которые ты получал, когда терся о задницу другого мужчины, были результатом борьбы. Но это не так, да?

— Мистер Фалько, — предостерегающе рявкает шеф.

Детектив на грани срыва. Мне нужно продолжить игру. Мой взгляд задерживается на его губах.

— Это была борьба, которой ты наслаждался. Два больших мужика борются за доминирование, ждут, когда один упадет на колени… — Чувак переминается с ноги на ногу, и я весело выдыхаю: — Тебя это заводит, педик?

Он бросается на меня, и время замедляется. Мои глаза закрываются от несравненного удовольствия борьбы, и я улыбаюсь, когда он почти перепрыгивает через шаткий стол, чтобы добраться до меня. Мой стул откидывается назад, и мне кажется, что проходит несколько часов, прежде чем моя спина касается пола. От предвкушения мое сердце бешено колотится, и, черт, как бы я хотел поучаствовать в этом танце. Боль взрывается в моей левой скуле, и хотя она пульсирует в течение некоторого времени от боли, вскоре мое лицо немеет.

Это занимает всего несколько секунд...

Сержант и шеф стаскивают его с меня, и детектива выводят из комнаты, когда тот яростно глядя на меня, бормочет:

— Я убью тебя, членосос.

Заложив руки за спину, шеф хватает меня за плечи, поднимает и усаживает обратно на хлипкий стул, а я говорю детективу:

— Я уже мертв, красавчик. Давай, делай свое грязное дело.

Грудь тяжело вздымается, сердце колотится от адреналина. Я пытаюсь восстановить дыхание, когда шеф недоуменно спрашивает:

— Зачем? — Он не знает, что со мной делать. Я собираюсь помочь ему.

— Я опасный человек.

Шеф фыркает, явно недовольный, прежде чем сделать шаг, а затем шипит:

— Ты чертов умник с вызывающим поведением.

Он зол. Я его не виню.

— Мне нужно, чтобы ты понял.

Расстроенный, он перестает расхаживать и поворачивается ко мне.

— Что? Что понял?

— Что я... — я поднимаю правую руку, пистолет детектива легко лежит у меня на ладони, наручники свисают с запястья, —... опасный человек.

Его лицо бледнеет, как простыня, и он открывает рот, чтобы что-то сказать, закричать, кто знает, но я его успокаиваю. Медленно подняв пустую левую руку, я держу пистолет в другой и кладу его в центр стола, откидываясь назад, прежде чем объяснить старику:

— Я хочу, чтобы ты понял, что не можешь держать в клетке такое животное, как я. Всегда есть выход, и на это может потребоваться время, но если он есть, я найду его. Ты должен знать, что я здесь, потому что сам позволяю тебе держать меня здесь, но могу уйти в любое время. — Указываю в сторону пистолета, который лежит на столе. — В этой малышке восемь патронов, а вас на данный момент только пятеро. — Мои глаза закрываются от скуки. — Ты думаешь, я играю с тобой? Я хочу кое-что от тебя, и тебе лучше поверить, что ты получишь что-то взамен. После того, как все это закончится, вы увидите, что получили большую выгоду от сделки.

Шеф себя не выдает. Он остается серьезным, медленно протягивает руку, берет со стола пистолет детектива и садится напротив меня.

— Чего ты хочешь, сынок?

Сынок.

Ну, вы только послушайте его. Говнюк. Ничто не заставляет мою кровь кипеть быстрее, чем это слово.

Вскакиваю так быстро, что стул отлетает назад, я поднимаю руку и ударяю кулаком по столу с такой силой, что грохот отдается эхом по всей маленькой комнате, и рычу:

— Я хочу вернуть свою гребаную жизнь.

Грудь тяжело вздымается. Это должно сработать. Мне нужно, чтобы это сработало. Обе мои руки лежат на столе, а мои плечи поникают, когда голова опускается, и я бормочу:

— Я хочу вернуть свою жизнь.

Дверь распахивается, и в комнату врываются трое мужчин. Я готов к ним. Моя оборонительная позиция, я сломаю этих ублюдков, если они нападут на меня. Детектив, похоже, готов снова меня схватить, сержант смотрит на шефа, но именно Куэйд сразу замечает наручник, свисающий с моего запястья.

Шеф поворачивается к Куэйду, прежде чем отослать парней, и говорит:

— Офицер Куэйд, кажется, нам нужна ваша помощь.

Прежде чем детектив уходит, шеф вручает ему пистолет и тихо произносит:

— Вам лучше присматривать за своими вещами, когда мистер Фалько рядом. У парня проворные руки.

С бледным, ошеломленным лицом детектив закрывает дверь, я внутренне смеюсь.

Куэйд садится рядом со мной, наклоняется ко мне и спрашивает:

— Ты в порядке?

Шеф садится, а я отвечаю достаточно громко, чтобы он меня услышал:

— Да. Думаю, мы с шефом сейчас на одной волне.

Старик выглядит усталым.

— Не совсем, но я определенно заинтригован. — Он проводит рукой по лицу. — Ладно, ты хочешь вернуть свою жизнь. Что дашь взамен?

Я достаю из кармана листок бумаги и протягиваю ему. Он открывает ее и молча читает, пока я говорю ему:

— Этих людей на блюдечке.

Он смотрит на список и хмурится.

— Как? Я знаю этих людей. — Его осторожные глаза встречаются с моими. — Они неприкосновенны.

— С тем, что я знаю... — я откидываюсь на спинку стула, скрещиваю руки на груди и свирепо улыбаюсь боссу, — мы можем заставить даже Богов истекать кровью.

Глава 19

АЛЕХАНДРА

Еще темно. От холода я стискиваю зубы, чтобы они не стучали. Не знаю, сколько времени прошло с тех пор, как Юлий перевернулся на другой бок, утаскивая за собой теплое одеяло.

Наручники надежно удерживают меня у изголовья кровати, и я не могу ни перевернуться, ни подвинуться ближе к одеялу. Юлий приказал мне спать, но мои непокорные глаза закрываются лишь на мгновение, прежде чем я внезапно просыпаюсь от боли.

Боль… о, боже.

Черт возьми, мне больно.

Не знаю, сколько еще смогу молчать, но каждый раз, когда открываю рот, меня охватывает страх, и я снова замираю.

Я уверена, что мои руки онемели несколько часов назад, и время от времени в кончиках пальцев вспыхивают искры, словно электрические разряды чистой агонии. Мои руки так холодны, что горят, и мне приходится прикусить язык, чтобы не закричать от боли, когда булавки и иглы вонзаются в меня изнутри.

Мое тело окоченело от прохладного ночного воздуха, и мышцы болят, когда я дрожу. Если позову Юлия, он проснется, но я не могу не думать о наказании, которое последуют, поэтому решаю выждать до утра.

Дино любил играть со мной в игры разума. Его брат Джио с большим удовольствием брал меня силой, пытая. После того, как все было сказано и сделано, и Джио наказал меня, сделав мой разум податливым для каждой прихоти Дино, мой муж купал меня, заботился обо мне, прижимал к себе, обеспечивая утешение, которого жаждала моя разбитая душа. Он целовал меня нежными губами и говорил еще более нежные слова, и сломленная часть меня цеплялась за него, жаждала исцеления, и я засыпала, чувствуя ложное чувство безопасности в объятиях мужчины, который был безумно влюблен в женщину, которая не чувствовала того же.

Наш брак был гигантской катастрофой.

Сначала я оправдывала его.

Дино был задет моим отказом. Он не мог контролировать свой гнев. Работа сделала его холодным, бесчувственным человеком, и он не понимает, что делает. Что Дино любит меня и не всегда будет таким.

Каждый раз я клялась, что это будет в последний раз.

Я делала это годами.

Он наносил удары так, будто это были поцелуи. Его коррекция моего поведения часто была не обоснована. Он нашел предлог, чтобы ко мне прикоснуться. С каждым ударом, с каждым синяком, с каждой раной правда становилась все яснее.

Я вышла замуж за психопата, и от него никуда не деться.

Хуже всего было то, что у меня был не один, а два сумасшедших, которые следили за мной. Если я хотя бы сурово глядела на Джио, он подходил к Дино и вбивал в его голову ложь, будто я флиртовала с кем-нибудь, и в ту ночь Джио победно улыбался, а я беспомощно плакала под ним, безнадежно рыдала и умоляла о пощаде, когда он грубо входил в меня.

Мой муж был тайным вуайеристом. Он кайфовал, наблюдая, как бьют, сдерживают и трахают его жену. Чаще всего он мастурбировал под мои крики, запрокинув голову. При особенно болезненном визге все его тело напрягалось, он крепко сжимал себя, и я смотрела, как мужчина, который утверждал, что любит меня, кончал, разбрызгивая белую липкостью по всей руке с побелевшими костяшками, в то время как меня продолжали насиловать.

Дино Гамбино был больным ублюдком, и я рада, что он мертв.

Я чувствую, как Юлий шевелится в темноте и, словно стараясь не разбудить меня, бесшумно идет через комнату к двери рядом со шкафом, закрывая ее за собой. Из щели в нижней части двери льется яркий белый свет. Проходит минута, и я слышу, как в туалете смывают воду. Он выходит, и я пытаюсь успокоить свое дрожащее тело, когда свет в ванной падает прямо на меня, как прожектор, выдающий меня.

Я дрожу в тишине комнаты. Я закрываю глаза и молюсь, чтобы он не заметил.

Свет в ванной внезапно тускнеет, и шаги следуют по полу комнаты, затем свет загорается снова. Юлий отходит от выключателя и подходит ко мне, в замешательстве склонив голову. Он не знает, что со мной не так.

Сколько времени прошло.

Я в таком состоянии уже четыре часа, и он не может понять, что, черт возьми, со мной происходит. Грудь сдавливает, а переносицу начинает покалывать. Я снова закрываю глаза, молясь, чтобы боль за закрытыми веками утихла.

Я была сильной всю чертову ночь, но когда он подходит к моей стороне кровати и опускается на колени возле моего лица, чтобы лучше рассмотреть меня, я не выдерживаю, задыхаюсь, прежде чем разрыдаться. Одна слезинка падает, за ней следует другая, и внезапно по моему холодному лицу струится поток безудержных слез. Перед глазами все расплывается, по щекам струится влажное тепло. Тело сотрясается от рыданий, мой рот открыт в беззвучном вопле, а грудь вздымается с каждым вздохом.

Мне больно.

Мне так чертовски больно, что в данный момент я приветствую смерть, как любовника, с распростертыми объятиями.

Его сонный голубой взгляд смягчается, он произносит:

— Ох, детка. — Его большая рука тянется, чтобы погладить мою заплаканную щеку. — Ты замерзла?

На миллисекунду мой разум проясняется, на мгновение какая-то часть меня цепляется за обрывок надежды, когда я понимаю, что это не слова жестокого мужчины, убийцы женщин.

Мое сердце не выдержит этого. Неделя была дерьмовая. На секунду я забываю, где нахожусь и с кем, и отношусь к Юлию как к человеку, которому не наплевать на меня. Я всхлипываю и выдыхаю:

— Я не могла дотянуться.

Поглаживая щеку теплыми пальцами, он задумчиво бормочет:

— Я знаю.

— Мне холодно. — Мой голос срывается, когда я тихо признаюсь, как будто это страшная тайна, и как будто для того, чтобы доказать, что я не вру, мои зубы неудержимо стучат.

Юлий стоит, глядя на меня сверху вниз, и на мгновение выражение его лица становится жестче. Я не могу не задаться вопросом, вызван ли гнев на его красивом лице тем, что случилось со мной или из-за того, что он позволил этому случиться. Он моргает, смотрит на меня, плотно сжав губы, потом громко вздыхает и подходит к комоду у двери. Он открывает ящик и возвращается с небольшим набором ключей и складным ножом.

При виде маленького ножа у меня внутри все переворачивается, сердце бешено колотится, и тут же плач прекращается, агония сменяется паникой и страхом. Даже если бы я хотела уйти, мое бесполезное тело едва может двигаться. Я смотрю, как он поворачивает ключ и плавно освобождает мои руки. Я пытаюсь сесть, но он крепко прижимает меня к кровати.

— Не двигайся пока. Когда кровообращение вернется, ты окажешься в мире боли, девочка.

Он работает тихо, ножом разрезает изоленту, соединяющую мои ладони, и осторожно снимает ее. От нежности его действий по моему телу разливается тепло, и на одно безумное мгновение мне хочется поблагодарить его за доброту, но прежде чем я успеваю это сделать, он садится на кровать у изголовья и поднимает меня, прижимая спиной к своей голой груди.

Инстинкт заставляет меня сопротивляться, тело напрягается, и я бормочу:

— Нет, нет, нет. — Когда кровообращение в моих руках начинает циркулировать, все мое тело чувствует, будто меня опаляет пламя, и я сгораю изнутри. Когда жидкая молния ударяет во все стороны, разрывая меня на части и заставляя мое тело дрожать, хриплый крик вырывается из моего горла. Но Юлий не наказывает меня за мою вспышку, как я думала.

Инстинкт научил меня, что большинству мужчин нельзя доверять, и они предадут тебя, если представится такая возможность. Его реакция озадачила бы меня, если бы я не испытывала мучительных страданий. Вместо того чтобы отшлепать меня за шум, он успокаивает меня, как ребенка, решительно потирая мои руки своими теплыми ладонями, удерживая мое трясущееся тело.

Боль слишком сильная, она продолжается слишком долго, и у меня кружится голова. Борьба оставляет меня, и яркий белый свет танцует перед глазами. Мой желудок сжимается, когда тело слабеет, голова откидывается на твердое плечо. Я чувствую, как Юлий застывает, но ничего не говорит.

Это все, что я могу сделать, чтобы дышать.

Проходят часы, или, по крайней мере, мне так кажется, и я тупо смотрю на стену на противоположной стороне комнаты, медленно моргая, когда боль уменьшается, уходит из меня. Юлий продолжает растирать мне руки в полном молчании, теперь уже мягче, пока я собираюсь с силами.

Мое лицо мокрое от слез, я продолжаю смотреть в никуда, мое дыхание прерывается время от времени при воспоминании обо всей боли за последние несколько лет моей жизни.

Едва слышно я выдыхаю:

— Пожалуйста, мистер Картер. — Его большие руки все еще лежат на моих локтях, слегка сжимая их в молчаливом признании. Возможно, мне должно быть немного стыдно за наше нынешнее положение. Не знаю, но, может, стоит. Если бы кто-то застал нас в этот момент, он мог бы подумать, что мы любовники. — Пожалуйста, — повторяю я, и новые слезы заливают мои щеки. — Отпустите меня или убейте. — Мое тело начинает трястись, когда я закрываю глаза и плачу за все годы сдерживаемой печали. Моя голова все еще покоится на его плече, мой голос снова срывается, когда я тихо произношу:

— Извините. Мне так жаль. Я не знала, что это случится. Извините.

Он долго молчит, но когда говорит, это совсем не то, что я хочу услышать:

— Ты облажалась. — Чтобы смягчить удар следующих слов, он снова начинает растирать мне руки, медленно, мягко. — Теперь ты живешь с последствиями.

Что-то подсказывает мне, что слова Юлия такие же серьезные, как и тот факт, что он является серьезным мужчиной. Я рискую спросить что-то глупое.

Отвернувшись от него, я сижу боком между его ног, мои ноги покоятся на его сильном бедре. Я, должно быть, выгляжу ужасно, но Юлий смотрит мне в глаза, не заботясь о моем эмоциональном состоянии. Моя нижняя губа дрожит, я не могу сдержать слез, когда протягиваю руку, чтобы коснуться его предплечья, и спрашиваю:

— Что бы ты сделал на моем месте?

Я ожидаю, что он скажет, что подчинился бы своим похитителям, что сделал бы все, что они захотели, и что принял бы свою судьбу. Но я быстро понимаю, что Юлий Картер — загадка, и делает только то, что хочет сам, а не то, чего ожидают другие.

Его взгляд скользит по моему лицу, когда он откидывается на спинку кровати. Юлий поднимает руки, и мои пальцы соскальзывают с его кожи, разрывая контакт, когда он складывает руки за головой, выглядя непринужденно.

— Я бы дрался. Бежал. Кричал, угрожал, рвал всех на части. — Его плечи слегка подпрыгивают. — Сделал бы все возможное, чтобы выбраться отсюда.

Я делаю глубокий вдох и обдумываю его слова. На дрожащем выдохе я встречаюсь с его голубыми глазами и подтверждаю:

— Но ты не позволишь мне сделать этого, не так ли?

Его взгляд смягчается, чтоб соответствовать тону.

— Нет, детка, не позволю.

Я киваю сама себе, прежде чем соскальзываю с кровати и рывком двигаюсь в сторону ванной, стараясь не обращать внимания на скованность мышц и боль в пятке. Я включаю свет и краем глаза вижу, как Юлий выпрямляется и собирается что-то сказать. Но я уже знаю, что он скажет. Прежде чем он успевает предупредить меня, я оставляю дверь ванной приоткрытой на дюйм.

С того момента, как мы закончили разговор, что-то изменилось между мной и Юлием. Была достигнута неофициальная договоренность. Я знаю, что меня ждет.

Подчиниться или умереть.

Внутри у меня все сжимается, когда я засовываю большие пальцы за пояс брюк, опускаю их до колен и сажусь на унитаз. Облегчаясь, я шепчу себе:

— Все в порядке. Все будет хорошо.

Мой разум буквально разрывается от смеха.

Нет, не будет.

Даже близко.

⇐ Предыдущая 8 9 10 11 121314 15 16 17 Следующая ⇒