Благодарности автора 3 страница

Присмотревшись, Ян обнаружил, что там имеется не только какое-то уравнение – в самом низу; наверху небрежным, корявым почерком было написано:

Mailed to police 04. 22! ^[79]

Глава 27

Утро 24 ноября

Когда Арам Барзани из шведской оперативной группы в 04. 52 утра вошел в дом Габриэллы Гране, он увидел огромного, одетого в черное, мужчину, лежащего на полу возле круглого обеденного стола.

Арам осторожно приблизился. Дом казался пустым, однако рисковать не хотелось. Совсем недавно им сообщили, что здесь, наверху, ведется интенсивная стрельба, а снаружи, с уступов скал доносились возбужденные крики коллег.

– Здесь! – кричали они. – Здесь!

Арам не понимал, к чему это относилось, и на мгновение засомневался: бежать ли ему к ним? Наконец он решил остаться здесь и посмотреть, в каком состоянии находится мужчина на полу. Вокруг него были осколки стекла и кровь. На столе кто-то разорвал в клочки лист бумаги и растер в порошок несколько мелков. Мужчина лежал на спине и слабым движением руки крестился. Теперь он что-то забормотал – очевидно, молитву. Язык напоминал русский, Арам уловил слово «Ольга» и сказал мужчине, что медики уже едут.

– They were sisters^[80], – ответил мужчина.

Но это было произнесено так растерянно, что Арам не придал его словам значения. Вместо этого он обыскал его одежду, констатировав, что мужчина безоружен и, по всей видимости, ранен в живот. Свитер у него намок от крови, и выглядел мужчина подозрительно бледным. Арам спросил, что случилось. Сперва ответа не последовало. Затем мужчина прошипел еще одно странное предложение по-английски.

– My soul was captured in a drawing^[81], – произнес он, казалось, начиная терять сознание.

Арам постоял еще несколько минут, чтобы убедиться, что мужчина не сможет создать им проблем. Но услышав, что персонал «Скорой помощи» уже на подходе, он оставил мужчину и вышел на скалы. Ему хотелось узнать, о чем кричали коллеги.

Снег продолжал валить, было скользко и холодно. Из расположенной пониже долины доносились голоса и звук моторов подъезжавших машин. Было по-прежнему темно и плохо видно, повсюду лежали камни и торчали ветки хвойных деревьев. Колоритный ландшафт, да и спуск с горы крутой. Воевать на такой местности явно нелегко, и Арама охватили недобрые предчувствия. Ему показалось, что стало удивительно тихо, и он не понимал, куда подевались коллеги.

Однако они стояли неподалеку, прямо возле обрыва, за большой, бурно разросшейся осиной. Обнаружив их, Арам вздрогнул. Это было на него не похоже, но он испугался, увидев, что они устремили в землю серьезные взгляды. Что там такое? Неужели мальчик-аутист мертв?

Арам медленно пошел вперед, думая о собственных детях; им уже шесть и девять лет, и они помешаны на футболе. Ничем больше не занимаются и ни о чем другом не говорят. Их зовут Бьёрн и Андерс. Они с Дильван дали сыновьям шведские имена, посчитав, что это поможет им в жизни… Что же это за люди такие, которые отправляются сюда, чтобы убить ребенка? Его охватила внезапная ярость, и он покричал коллегам. В следующее мгновение полицейский вздохнул с облегчением.

На земле лежал не мальчик, а двое мужчин, тоже явно раненных в область живота. Один из них – здоровенный, жестокого вида тип со щербатой кожей и приплюснутым боксерским носом – попытался встать, но его быстро уложили обратно. В лице поверженного читалось унижение. Правая рука у него дрожала от боли – или от злости. Второй мужчина, в кожаной куртке и завязанными хвостом волосами, похоже, чувствовал себя хуже. Он лежал неподвижно, потрясенно уставившись в темное небо.

– Никаких следов ребенка? – спросил Арам.

– Никаких, – ответил его коллега Клас Линд.

– А женщины?

– Тоже.

Арам был не уверен, хороший ли это знак, и задал еще несколько вопросов. Но никто из коллег не имел отчетливого представления о том, что произошло. Точно известно было только то, что метрах в тридцати-сорока ниже по склону обнаружили два автомата марки «Барретт REC7». Оружие посчитали принадлежавшим мужчинам. Но почему автоматы оказались там, оставалось неясным. Щербатый мужчина на этот вопрос выдал какой-то маловразумительный ответ.

В течение следующих пятнадцати минут Арам вместе с коллегами прочесывали местность, но не обнаружили ничего, кроме новых следов битвы. Тем временем прибывало все больше народу: медицинский персонал, инспектор уголовной полиции Соня Мудиг, пара-тройка криминалистов, множество полицейских, а также журналист Микаэль Блумквист и какой-то американец с коротко стриженными волосами и грузным телосложением, который сразу вызвал у всех непонятное уважение. В 05. 25 поступило сообщение, что на берегу, возле парковки, имеется свидетель, ожидающий допроса. Мужчина хотел, чтобы его называли КоГе^[82]. На самом деле его звали Карл-Густав Матсон, и он совсем недавно приобрел новый дом на другой стороне залива. По словам Класа Линда, к мужчине следовало относиться с известной долей скептицизма.

– Старик несет небылицы, – сказал он.

Соня Мудиг и Йеркер Хольмберг уже стояли на берегу и пытались понять, что произошло. Общая картина пока все еще оставалась слишком фрагментарной, и они надеялись, что свидетель КоГе Матсон внесет ясность в развитие событий.

Однако, увидев его идущим вдоль берега, они сильно засомневались в успехе. На голове у КоГе Матсона была ни больше ни меньше как тирольская шляпа. Одет он был в зеленые клетчатые брюки и красную куртку фирмы «Канада гуз» и носил замысловатые усы. По его виду казалось, что он намерен шутить.

– КоГе Матсон? – спросила Соня Мудиг.

– Собственной персоной, – ответил мужчина.

После чего он, без всяких просьб – возможно, понимая, что надо повысить к себе доверие, – сообщил, что владеет книжным издательством «Тру краймс», которое издает правдивые рассказы об известных преступлениях.

– Отлично. Но на этот раз нам нужны правдивые свидетельские показания, а не какая-нибудь реклама готовящейся к изданию книги, – на всякий случай предупредила Мудиг.

На это КоГе Матсон ответил, что, разумеется, все понимает, поскольку «человек серьезный». Далее рассказал, что проснулся до нелепого рано, лежал и слушал «тишину и спокойствие». Но непосредственно перед половиной пятого он услышал нечто такое, что незамедлительно определил как выстрел из пистолета. Тогда он поспешно оделся и вышел на террасу, с которой видны пляж, гора и парковка, где они сейчас стоят.

– И что вы увидели?

– Ничего. Стояла зловещая тишина. Потом воздух взорвался. Послышались такие звуки, будто началась война.

– Вы слышали стрельбу?

– Громыхало с горы на другой стороне залива, и я пораженно уставился туда, и тогда… я сказал, что я орнитолог?

– Нет.

– Понимаете, это натренировало мне зрение. У меня прямо-таки соколиные глаза. Я привык фиксировать детали на дальнем расстоянии, поэтому обратил внимание на маленькую точку на уступе скалы там, наверху, видите его? Уступ как бы вдается в гору, точно карман.

Соня посмотрела вверх по склону и кивнула.

– Поначалу я никак не мог сообразить, что это, – продолжал КоГе Матсон. – Но потом понял, что это ребенок, мальчик, как мне думается. Он сидел там наверху и трясся – по крайней мере, я представлял себе это так, – и вдруг… Господи, я этого никогда не забуду.

– Чего?

– Сверху кто-то выскочил, молодая женщина… она бросилась прямо вперед и приземлилась на горный уступ с такой страшной силой, что чуть не свалилась вниз; а потом они сидели там вместе, она и мальчик, и просто ждали, ждали неизбежного, а затем…

– Да?

– Появились двое мужчин с автоматами в руках, и всё стреляли и стреляли, и, сами понимаете, я бросился на пол – испугался, что в меня попадут. Но я все-таки не мог удержаться от того, чтобы посматривать туда. Знаете, с моей стороны мальчика и женщину было видно прекрасно. Но от мужчин наверху они были скрыты – по крайней мере, пока. Однако я понимал, что это лишь вопрос времени, их наверняка обнаружат, а деваться им некуда. Стоит им покинуть уступ, как мужчины увидят их и убьют. Ситуация казалась безнадежной.

– Тем не менее мы не нашли там ни мальчика, ни женщины, – сказала Соня.

– Именно что! Мужчины подходили все ближе, и под конец на уступе, наверное, даже слышалось их дыхание. Они стояли так близко, что им достаточно было наклониться вперед, чтобы увидеть женщину с ребенком. Но тут…

– Да?

– Вы не поверите! Тот парень из оперативной группы мне явно не поверил…

– Лучше рассказывайте, а достоверность мы обсудим потом.

– Когда мужчины остановились, чтобы прислушаться, или просто заподозрив, что их цель поблизости, в этот самый миг женщина рывком поднялась и застрелила их. Пиф, паф! Затем подскочила и сбросила их оружие с горы. Действовала она безумно круто, как в боевике, а потом побежала, или, вернее, помчалась вместе с мальчиком, перекатываясь и падая, к стоявшей на парковке машине «БМВ». Перед тем, как они залезли в машину, я заметил, что женщина что-то держала в руке, сумку или компьютер.

– Значит, они уехали на «БМВ»?

– С дикой скоростью. Куда, я не знаю.

– Хорошо.

– Но это еще не конец.

– Что вы имеете в виду?

– Там стояла еще одна машина, думаю, «Лендровер», высокая машина, черная, новой модели.

– Что произошло с ней?

– Я о ней, честно говоря, не думал; а потом, я был полностью занят тем, что звонил в колл-центр. Но когда я как раз собирался положить трубку, увидел, что вон с той деревянной лестницы спускаются два человека, высокий худой мужчина и женщина, и хорошо рассмотреть их я, конечно, не сумел. Они были слишком далеко. Тем не менее две вещи об этой женщине я сказать могу.

– Что именно?

– Она была прямо как королева, и очень злая.

– Как королева – в смысле, красивая?

– Во всяком случае, эффектная, яркая. Это было видно издалека. А еще она была в ярости. Перед тем, как сесть в «Лендровер», она влепила мужчине пощечину, и, что самое странное, парень почти не отреагировал. Он просто кивнул, будто считал, что заслужил. Потом они уехали. За рулем сидел мужчина.

Соня Мудиг все записала и поняла, что должна как можно скорее объявить «БМВ» и «Лендровер» в общегосударственный розыск.

Габриэлла Гране пила капучино на кухне у себя дома, на Виллагатан, и чувствовала себя все-таки довольно собранной. Но, вероятно, она просто пребывала в шоке.

Хелена Крафт вызвала ее для разговора к себе в кабинет к восьми утра. Габриэлла догадывалась, что ее не просто выгонят. Будут еще правовые последствия, и тем самым она практически лишится возможности найти другую работу. Ее карьера закончится в возрасте тридцати трех лет.

Однако это было далеко не самое худшее. Габриэлла знала, что пренебрегла буквой закона и сознательно пошла на риск. Но поступила она так, поскольку думала, что это лучший способ защитить сына Франса Бальдера. А теперь, после яростной стрельбы у нее на даче, никто, похоже, не знал, где находится мальчик. Возможно, он тяжело ранен или мертв. Душа Габриэллы разрывалась на части от чувства вины – сперва отец, потом сын…

Она встала и посмотрела на часы: четверть восьмого. Габриэлла хотела выйти пораньше, чтобы успеть до встречи с Хеленой немного почистить ящики своего письменного стола. Она решила держаться достойно, не извиняться и не умолять, чтобы ее оставили. Она собиралась быть сильной или, по крайней мере, такой казаться. У нее зазвонил «Блэкфон». Сил отвечать не было. Габриэлла надела сапоги, пальто от «Прада» и экстравагантный красный шарф. Ей подумалось, что погибать тоже надо красиво, поэтому она встала перед висевшим в прихожей зеркалом и принялась подправлять макияж. С юмором висельника Габриэлла сделала пальцами V-образный жест, как Никсон перед своим уходом. Тут «Блэкфон» снова зазвонил, и на этот раз она нехотя ответила. Это оказалась Алона Касалес из АНБ.

– Я уже слышала, – сказала она.

Естественно, слышала.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила Алона.

– А как ты думаешь?

– Ты ощущаешь себя самым худшим человеком на свете.

– Приблизительно так.

– Которого больше никогда опять не возьмут на работу.

– В точку, Алона.

– Тогда могу тебе сообщить, что тебе нечего стыдиться. Ты действовала совершенно правильно.

– Ты надо мной издеваешься?

– Не самое подходящее время для шуток, душенька. У вас имелась «подсадная утка».

Габриэлла вдохнула поглубже.

– Кто это?

– Мортен Нильсен.

Габриэлла оцепенела.

– У вас есть доказательства?

– О, да! Через несколько минут я тебе все перешлю.

– Зачем Мортену понадобилось предавать нас?

– Подозреваю, что он не рассматривал это как предательство.

– А как же он это рассматривал?

– Возможно, как сотрудничество с Большим Братом, как долг по отношению к ведущей нации свободных стран, откуда мне знать…

– Значит, он снабжал вас информацией?

– Он скорее следил за тем, чтобы мы могли снабжать себя сами. Поставлял нам сведения о ваших серверах и шифрах, и в нормальной ситуации это было бы не хуже всего остального дерьма, которым мы занимаемся. Мы ведь прослушиваем всё – от сплетен соседей до телефонных разговоров премьер-министра.

– А сейчас утечка пошла дальше?

– Сейчас просочилось – будто мы какая-то воронка. Я знаю, Габриэлла, что ты действовала не совсем по уставу, но с моральной точки зрения ты поступила правильно, я в этом уверена, и обязательно прослежу за тем, чтобы довести это до сведения твоих начальников. Ты понимала, что в вашей организации что-то прогнило, и поэтому не могла действовать внутри ее, но тебе все-таки не хотелось уклоняться от ответственности.

– И тем не менее получилось плохо…

– Иногда получается плохо, как тщательно ты все ни просчитываешь.

– Спасибо за добрые слова, Алона. Но я все равно никогда не прощу себе, если с Августом Бальдером что-нибудь случится.

– Габриэлла, с мальчиком все в порядке. Он сейчас едет на машине в засекреченном направлении, с юной фрёкен Саландер, на случай если кому-нибудь вздумается продолжить за ними погоню.

Габриэлла, казалось, не поняла.

– Что ты имеешь в виду?

– Что он невредим, душенька, и благодаря ему убийца его отца пойман и опознан.

– То есть ты хочешь сказать, что Август Бальдер жив?

– Именно это я и хочу сказать.

– Откуда ты знаешь?

– У меня есть источник… можно сказать, очень удачно стратегически расположенный.

– Алона…

– Да?

– Если то, что ты говоришь, правда, то ты вернула мне жизнь.

Закончив разговор, Габриэлла Гране позвонила Хелене Крафт и настояла на том, чтобы на их встрече присутствовал Мортен Нильсен. Начальница хоть и неохотно, но согласилась.

В половине восьмого утра Эд Нидхэм и Микаэль Блумквист спускались по лестнице от дома Габриэллы Гране к стоявшей на парковке у пляжа машине «Ауди». Все вокруг было покрыто снегом, оба мужчины молчали.

В половине шестого Микаэль получил от Лисбет сообщение – такое же краткое, как и всегда:

Август невредим. Мы ненадолго спрячемся.

Лисбет опять ничего не написала о собственном состоянии. Но известие о мальчике все равно принесло колоссальное успокоение.

После этого Микаэля долго допрашивали Соня Мудиг и Йеркер Хольмберг, и он подробно рассказал о том, как действовали в последние дни он сам и журнал. К нему отнеслись без излишней благосклонности. Тем не менее у него сложилось впечатление, что они его в какой-то степени поняли.

Теперь, часом позже, Блумквист шел вдоль лодочной пристани и склона. Чуть поодаль скрылась в лесу косуля. Журналист уселся на водительское место и ждал, пока подойдет на несколько метров отставший Эд. У американца явно болела спина.

На выезде к местечку Брюнн они неожиданно попали в пробку. В течение нескольких минут вообще не двигались, и Микаэль подумал про Андрея. Собственно, он и не переставал о нем думать. Андрей по-прежнему не подавал никаких признаков жизни.

– Включи какую-нибудь крикливую радиостанцию, – попросил Эд.

Микаэль настроил частоту 107. 1 и сразу же услышал Джеймса Брауна, который вопил о том, как он неутомим в сексе.

– Дай мне свои телефоны, – продолжил Эд.

Получив телефоны, он положил их сзади, возле самых усилителей. Очевидно, Нидхэм собирался рассказать что-то деликатное, и Микаэль, конечно, ничего не имел против. Ему предстояло писать репортаж, и он нуждался во всех фактах, какие только мог добыть. Однако он лучше большинства других знал о том, что, занимаясь журналистскими расследованиями, человек всегда рискует стать орудием для защиты интересов одной из сторон.

Никто не выдает информации, не имея собственного плана. Иногда мотивом является нечто благородное, например, чувство справедливости, желание указать на коррупцию или насилие. Но чаще всего речь идет о борьбе за власть – о том, чтобы потопить противника и усилить собственную позицию. Поэтому репортеру никогда нельзя забывать о вопросе: «Зачем мне это рассказывают? »

Конечно, можно согласиться на роль пешки в чьей-то игре – во всяком случае, в какой-то мере. Любое разоблачение неизбежно кого-то ослабляет, тем самым усиливая влияние других. Каждый поверженный властитель быстро заменяется другим, который совсем не обязательно будет лучше. Но если журналист становится частью этого, ему или ей надо непременно понимать предпосылки и знать, что победителем из борьбы выйдет не только одно-единственное действующее лицо. Победителями должны также становиться свобода слова и демократия. Даже если сведения выдаются исключительно из корыстных побуждений – из алчности или из жажды власти, – это все равно может приводить к чему-то хорошему: к тому, что какие-то нарушения вытаскиваются на свет и исправляются. Журналист просто должен понимать стоящие за этим механизмы – и в каждой строчке, в каждом вопросе, в каждой проверке фактов биться за собственные нравственные принципы. И хотя Микаэль ощущал известное родство душ с Эдом Нидхэмом и даже симпатизировал его угрюмому шарму, он ни на секунду ему не доверял.

– Выкладывай, – сказал Блумквист.

– Можно сказать так, – начал Эд. – Существует некая разновидность знаний, которая легче других провоцирует действие.

– Та, что дает деньги?

– Именно. Мы знаем, что в экономике почти всегда кто-нибудь норовит воспользоваться инсайдерской информацией. Даже притом что кое-кто попадается, до обнародования предприятием положительных новостей курсы постоянно растут. Кто-нибудь всегда пользуется случаем и покупает.

– Верно.

– В мире спецслужб мы долгое время были от этого благополучно избавлены по той простой причине, что тайны, которыми мы владели, имели другую природу. Взрывоопасное вещество находилось в другом месте. Но после окончания «холодной войны» многое изменилось. Промышленный шпионаж вышел на новые позиции. Вообще шпионаж и наблюдение за людьми и предприятиями вышли на передний план, и сегодня мы неизбежно владеем массой материала, на котором можно разбогатеть, иногда быстро.

– И ты хочешь сказать, что этим пользуются?

– Сама основополагающая идея заключается в том, что это должно использоваться. Мы занимаемся промышленным шпионажем, чтобы помогать собственной промышленности – создавать нашим концернам преимущество, информировать их о сильных и слабых сторонах конкурентов. Промышленный шпионаж является частью патриотического задания. Однако, как и вся разведывательная деятельность, он пребывает в «серой зоне». А когда помощь переходит в нечто откровенно преступное?

– Действительно, когда?

– Вот то-то и оно. Здесь, несомненно, произошла некая нормализация. То, что несколько десятилетий назад считалось преступным или аморальным, сегодня признается комильфо. С помощью адвокатов кражи и жестокости признаются законными, и должен, пожалуй, признаться, что в АНБ действуют ненамного лучше, а возможно, даже…

– Хуже.

– Спокойно, спокойно, дай мне договорить, – продолжил Эд. – Я бы сказал, что определенная мораль у нас все-таки есть. Но мы – большая организация с десятками тысяч сотрудников, и у нас неизбежно встречаются негодяи; есть даже несколько высокопоставленных негодяев, которых я, собственно, и собирался тебе сдать.

– Разумеется, исключительно из благородных побуждений, – уточнил Микаэль с легким сарказмом.

– Ха, ну, возможно, не совсем… Но послушай-ка. Когда у нас несколько высокопоставленных лиц во всех отношениях переходят грань преступного, что, по-твоему, происходит?

– Ничего хорошего.

– Они становятся серьезными конкурентами организованной преступности.

– Государство и мафия всегда состязались на одной арене.

– Конечно, конечно, оба вершат собственное правосудие, продают наркотики, предоставляют людям охрану и даже убивают, как в нашем случае. Но настоящая проблема возникает тогда, когда они начинают сотрудничать в какой-то области.

– И такое произошло?

– К сожалению, да. В «Солифоне», как тебе известно, существует квалифицированный отдел, руководимый Зигмундом Экервальдом, который занимается сбором сведений о том, чем занимаются высокотехнологичные конкуренты.

– Не только.

– Да, еще они воруют и продают то, что воруют, и это, разумеется, очень плохо для «Солифона» и, возможно, даже для всей биржи «Насдак».

– Но и для вас тоже.

– Именно, поскольку оказалось, что наши сомнительные парни – два больших начальника из отдела промышленного шпионажа; их, кстати, зовут Джоаким Баркли и Брайан Эббот. Я потом дам тебе все детали. Эти парни и их подручные пользуются помощью Экервальда и его команды и, в свою очередь, помогают им с масштабной прослушкой. «Солифон» указывает, где находятся главные инновации, а наши проклятые идиоты добывают чертежи и технические детали.

– А вырученные деньги не всегда попадают в государственную казну…

– Все обстоит еще хуже, приятель. Если ты занимаешься такими делами, будучи государственным служащим, то становишься очень уязвимым, особенно поскольку Экервальд с командой еще помогают злостным преступникам… или, вернее, поначалу они, вероятно, не знали о том, что те злостные преступники.

– Но они были преступниками?

– О, да, и к тому же не идиотами. У них имелись хакеры такого уровня, что я мог бы только мечтать их нанять, а самой их профессией было использование информации. Так что можешь представить, что произошло: когда они поняли, чем занимаются наши парни из АНБ, они обнаружили золотое дно.

– В удобной для шантажа ситуации?

– Представляешь, какое это преимущество! И они, конечно, используют его по максимуму. Наши ребята ведь воровали не только у крупных концернов. Они еще грабили мелкие семейные предприятия и новаторов-одиночек, которые борются за выживание. Было бы очень некрасиво, если б это вышло наружу, поэтому возникает достойная крайнего сожаления ситуация, когда наши парни понимают, что вынуждены помогать не только Экервальду с командой, но и преступникам.

– Ты имеешь в виду «Пауков»?

– Именно. И какое-то время все стороны, наверное, остаются довольны. У них получается большой бизнес, и у всех денег куры не клюют. Но вот в действие вступает маленький гений, некий профессор Бальдер, и начинает разнюхивать с той же компетентностью, какая свойственна ему во всем, за что он берется; поэтому он узнает об их деятельности – по крайней мере, частично. Тут все, ясное дело, страшно пугаются и осознают, что надо что-то делать. Как именно происходило принятие решения, я точно не знаю. Однако, предполагаю, наши парни надеялись, что будет достаточно юридических мер, шумихи и угроз со стороны адвокатов. Но не тут-то было – ведь они повязаны с бандитами. «Пауки» же предпочитают насилие. На какой-то поздней стадии они посвятили наших парней в свои планы, чтобы привязать их к себе еще теснее.

– Господи!

– Именно. Но это всего лишь маленький гнойник на теле нашей организации. Мы проанализировали остальную деятельность, и она…

– Наверняка является чудом высокой морали, – резко сказал Микаэль. – Но мне на это наплевать. Мы здесь говорим о людях, которые не остановятся ни перед чем.

– Насилие обладает собственной логикой. Начатое необходимо завершать. Но знаешь, что в этой истории забавно?

– Не вижу ничего забавного.

– Ну, тогда парадоксально. Я ничего не узнал бы об этом, если б к нам во внутреннюю сеть не внедрился хакер.

– Еще одна причина оставить хакера в покое.

– Я оставлю, пусть она только расскажет, как действовала.

– Почему это так важно?

– Ни один гад больше не сможет взломать мою систему. Я хочу точно знать, как действовала Оса, и принять меры. Потом я оставлю ее в покое.

– Не знаю, насколько можно верить твоим обещаниям… Но меня интересует кое-что другое, – продолжил Микаэль.

– Выкладывай.

– Ты назвал двух парней, Баркли и Эббота, если не ошибаюсь. Ты уверен, что на них все заканчивается? Кто начальник отдела промышленного шпионажа? Наверняка кто-нибудь из ваших шишек, не так ли?

– К сожалению, я не могу назвать его имя. Оно засекречено.

– Значит, мне придется с этим смириться.

– Придется, – неколебимо заявил Эд, и в этот момент Микаэль заметил, что пробка рассосалась.

Глава 28

Вторая половина дня 24 ноября

Профессор Чарльз Эдельман стоял на парковке Каролинского института и размышлял над тем, какого черта он согласился. Он сам толком этого не понимал, да и нельзя сказать, чтобы у него имелось свободное время. Однако он только что согласился заняться делом, из-за которого ему пришлось отменить целый ряд встреч, лекций и конференций.

Тем не менее профессор почему-то пребывал в приподнятом настроении. Он был очарован не только мальчиком, но и молодой женщиной, которая выглядела так, будто приехала прямо после драки в переулке, но при этом управляла новеньким «БМВ» и говорила с непререкаемым авторитетом. Почти не сознавая, что делает, он отвечал на ее вопросы «да, ладно, почему бы и нет? », хотя это явно было неразумно и поспешно, и проявил лишь капельку независимости, отказавшись от всякого вознаграждения. Даже сказал, что сам будет оплачивать дорогу и гостиницу. Вероятно, он испытывал чувство вины. Конечно, его переполняла доброжелательность по отношению к мальчику, но, что еще важнее, у него проснулось научное любопытство. Савант, способный одновременно рисовать с фотографической точностью и факторизовать натуральные числа – это его глубоко восхитило, и, к собственному удивлению, он решил даже плюнуть на Нобелевский банкет. Эта молодая женщина просто лишила его рассудка.

Ханна Бальдер сидела на кухне, на Торсгатан, и курила. Казалось, будто она в последние дни почти только и делала, что сидела здесь и дымила с ощущением кома в желудке. Правда, ей усиленно оказывали поддержку и помощь. Но это не играло особой роли, поскольку ее также необычайно часто били. Лассе Вестман не переносил ее волнения – вероятно, оно лишало его возможности в полной мере терзаться самому. Он постоянно взрывался и кричал: «Неужели ты не можешь даже уследить за собственным сыном? » – и частенько распускал руки или швырял ее через всю квартиру, точно тряпичную куклу. Сейчас он наверняка тоже взбесится – она неосторожным движением пролила кофе на посвященные культуре страницы газеты «Дагенс нюхетер», а Лассе только что ругался по поводу напечатанной там театральной рецензии, сочтя ее слишком доброжелательной по отношению к нескольким коллегам, которых не любил.

– Что ты, черт побери, наделала? – зашипел он.

– Извини, – поспешно сказала она. – Я сейчас вытру.

По уголкам его рта Ханна видела, что этого недостаточно. Она поняла, что он ударит ее, еще до того, как он сам осознал это, и поэтому настолько хорошо подготовилась к его пощечине, что не произнесла ни слова и даже не шевельнула головой. Просто почувствовала, как на глаза навернулись слезы и заколотилось сердце. Но дело было, собственно, не в ударе. Пощечина просто сыграла роль толчка. Утром ей позвонили и говорили настолько путано, что она почти ничего не поняла: Август найден, но опять исчез, и он, «по всей видимости», цел и невредим… «По всей видимости»… Ханна даже не понимала, стала меньше волноваться после этого известия или больше – тогда она была едва в силах слушать. И вот теперь время шло, а ничего не происходило, и никто, похоже, ничего нового не знал…

Внезапно Ханна встала, не заботясь о том, будут ее бить дальше или нет. Она пошла в гостиную, слыша за собой пыхтение Лассе. На полу по-прежнему лежали листы для рисования, на улице завывала сирена «Скорой помощи». Послышались шаги на лестнице. Кто-то идет сюда? … В дверь позвонили.

– Не открывай. Это опять какой-нибудь проклятый журналист, – прошипел Лассе.

Ханне тоже не хотелось открывать. Мысль о любых встречах вызывала у нее неприязнь. Тем не менее ей подумалось, что игнорировать звонок нельзя. Возможно, полиция хочет еще раз ее допросить, или вдруг они уже узнали что-то еще, хорошее или плохое… Она пошла к двери – и вспомнила Франса.

Ей вспомнилось, как он стоял на площадке лестницы и хотел забрать Августа. Она припомнила его глаза, и отсутствие бороды, и собственное желание вернуться к прежней жизни, до Лассе Вестмана, когда звонили телефоны и поступали предложения и когда страх еще не вонзил в нее свои когти. Затем она открыла дверь, не снимая предохранительной цепочки, и поначалу ничего не увидела – только лифт и рыжевато-коричневые стены. Потом ее словно током ударило, и в первое мгновение она почти отказывалась этому верить. Но перед нею действительно стоял Август! Волосы одним сплошным колтуном, одежда в грязи, на ногах слишком большие кроссовки – и тем не менее… Он смотрел на нее обычным серьезным, непостижимым взглядом. Ханна сорвала предохранительную цепочку и распахнула дверь. В общем-то, она не ожидала, что Август появится один, но все равно вздрогнула. Рядом с мальчиком, уставившись в пол, стояла крутая молодая женщина в кожаной куртке, с царапинами на лице и землей в волосах. В руке она держала большую дорожную сумку.

⇐ Предыдущая 22 23 24 25 262728 29 30 31 Следующая ⇒