![]()
|
|||||||
КРАСНАЯ РЕКА 10 страницаИфигения впала в глубокую тоску. Родные Али кормили ее насильно. Уткнувшись в угол, она целыми днями плакала. Ночами ей снились кошмары, в горячем бреду звала своих родителей, брата и сестру и Мильтоса. Сердце Али разрывалось от боли, когда он видел, как она страдает. Он пытался ободрить ее, помочь ей позабыть пережитое, но она продолжала жить в молчании, в уединении и в своей боли. Отпуск Али заканчивался 27 июля. В субботу, 18 июля в 8 часов утра два жандарма постучали в дверь. Выхватив из кобуры пистолет, он побежал в комнату Ифигении. Думал, что правда раскрыта, и готов был защитить ее и себя или же вместе погибнуть. К счастью, его опасения не оправдались. Жандармы вручили его отцу телеграмму, извещающую, что майору Али Омероглу необходимо срочно вернуться на службу в Константинополь. В первый раз со дня их приезда в Эрзерум Ифигения обратилась к Али: —Али, почему до окончания отпуска тебя зовут обратно? —Не исключено, что Хасан что-то пронюхал. Впрочем, может быть и другое Али вдруг умолк. Комок застрял в его горле. Скупые мужские слезы упали на руку Ифигении. С пониманием и болью она взглянула на него и тихо, подбирая нужные слова, ответила: — Теперь я понимаю, что ты сделал для меня. Спасибо тебе, Али. Но ты ведь тинополь. Меня беспокоит судьба моих родных. И о тебе я волнуюсь. Ради меня ты рисковал. Где-нибудь найдется место, где я смогу спрятаться... Али пальцем дотронулся до ее губ, желая этим выразить свое удовлетворение от ее искренности и не дав ей докончить свою мысль. На его лице появилась невинная детская улыбка. Смотря ей в глаза, предупредил: — Ифигения, я не могу забрать тебя с собой. Если начнется война, усилят полицейский и военный контроль. А если Хасан задумал еще что-то, то лучше мне быть одному в Константинополе. Потерпи немножко! Доверься мне. Я легко не сдамся! * * * Накопившиеся густые тучи вызвали бурю. Одно за другим государства поступали в международную психиатрическую больницу. 28 июля Австро-Венгрия объявила войну Сербии. 1 августа немцы напали на русских и 3 августа вторглись в Бельгию. Франция и Англия объявили войну Германии. 1 августа в Турции началась мобилизация мужчин с 20 до 45 лет. Христиане освобождались от военной обязанности, внося 44 золотых лиры в качестве откупа, бедель, как называли турки. Богатые греки и армяне выплатив бедель, хотя бы временно избежали призыва в армию. Бедные же надели мундир турецкого солдата. Не имея права откупа, христиане, врачи и фармацевты, были призваны на военную службу и размещены на дальних границах империи с Палестиной, Аравийским полуостровом и Кавказом. Для новобранцев жизнь с первых минут превратилась в ад. Мусульмане считали оскорблением и угрозой присутствие христиан в своих рядах. Ругали их, поручали им все принудительные и тяжелые работы, обливали их грязью и били кнутом, по вымышленным обвинениям отправляли их под чрезвычайные военные трибуналы. Комитаты новотурков составили черный список, куда заносили христиан. Непрерывно продолжались массовые переселения, начавшиеся с начала мая. Имущество, честь и жизнь христиан уже не имели никакой защиты, никакой цены. Греция занимала нейтральную позицию. Король смотрел в сторону Германии, а премьер-министр Венизелос — Англии и Франции. Тысячи греков из Фракии, Малой Азии и Понта, спасшиеся от ссылки или турецких погромов, голодные и оборванные с угрозой для жизни прибывали в Грецию, прося защиты или службы в греческой армии. Греция их не принимала, чтобы не спровоцировать турков. Многих были изгнаны обратно и замучены на турецких виселицах. Другие записались во французскую армию в военных французских центрах по сбору солдат, действующих в Салониках, Ханья и Афинах. Потом на французских кораблях «Каледония» и «Мусули» прибыли на фронт и, воюя в составе французской армии, прославили греческое оружие. * * * В Париже Мильтос и Захаров подняли всех на ноги, чтобы узнать о судьбе Ифигении. Мильтос напоминал дикого зверя в клетке. Он мрачнел при одной мысли, что чья-либо грязная рука могла прикоснуться к его возлюбленной. В субботу, 7 августа, Захарова пригласили в кабинет министра иностранных дел Франции. Там ему показали зашифрованную телеграмму от французского посла в Константинополе, в которой сообщалось: «О вашем вопросе от 20 июля об участи Ифигении Николаидис, знаем следующее: Один (. ). Наши совместные с греческим послом господином Панасом поиски убедили, что вышеупомянутая девушка прибыла в Константинополь утром 1 июля (. ) Два (. ) Арестована, обвиняется в шпионаже (. ) Три (. ) Ночью с 1 на 2 июля освобождена тремя вооруженными (. ) Убиты двое турецких полицейских. (. ) Четыре (. ) Дальнейшая участь ее неизвестна (. ) Пять (. ) Отец девушки Михалис Николаидис выслан вместе с семьей (. ) Место ссылки неизвестно (. )». Как только Мильтос узнал трагические новости, месть, словно голодный леопард, рвала на части его душу. Внутренний голос громко велел ему: славный эвзон, чего ты ждешь, предотврати зло, бросайся в бой! —Уеду в Турцию. Разделю участь моих родных. Освобожу Ифигению или же —Ради бога, Мильтос, нельзя этого делать! Ты не можешь, как овца, пойти на Прошло две недели, усилия Захарова не привели ни к чему, и его охватила тревога. Резко подскочила продажа оружия. Слава Захарова росла вместе с заказами и прибылью. Но, несмотря на это, его влияние на новотурков было незначительным. Его вклады, внесенные в турецкую экономику в прошлом, были закрыты турецким правительством. Его агенты зорко следили за Мильтосом. Он искренне, как своего сына, любил юношу и от всей души радовался его профессиональному росту. Однако Мильтос не мог дальше ждать. Страстно влюбленный, он ни с чем не считался: ни с деньгами, ни со славой, ни даже со своей собственной жизнью. В дождливое утро 21 августа Мильтос поехал на Лионский вокзал, чтобы пересев в Марселе на корабль, отплыть в Грецию, откуда намеревался тайно войти на турецкую территорию. Он не успел подняться в поезд. Три крепких парня жестоко избили его и окровавленного бросили на платформе. Его доставили в больницу, где после обеда его навестил Захаров. Увидев Мильтоса, закричал: — Всего четыре дня я был в Лондоне и ты, не предупредив меня, пустил в ход свой — Почему вы полагаете, что меня избили подкупленные агенты турков? «Если попытается уехать, удержите любым способом, даже если понадобиться применить силу». Впрочем, для него действовала только одиннадцатая заповедь: «Цель оправдывает средства». Но сидя у больничной кровати Мильтоса, разыгрывал из себя незнайку: — Это очевидно, Мильтос! Разве у тебя есть враги в Париже? Не заметил, что говорилось в телеграмме французского посла из Константинополя? Ифигению арестовали по обвинению в шпионаже. Думаешь, здесь не следили за ней? Не надо считать турков дураками: в заговорах и в жестокости они неудержимы. Безрассудные поступки не признак мужества, а позволь мне сказать, величайшая глупость! * * * 15 августа, за два часа до рассвета, постучали в дверь Ифигении. Проснувшись от испуга, соскочив с кровати, она тихо спросила: —Кто там? —Ифигения, открой, это я Сабиха, тетя Али. Она открыла дверь и увидела празднично одетую Сабиху. —Ифигения, одевайся быстро, пойдем со мной. —Что происходит? В такой ранний час куда мы пойдем? Мне страшно. Умоляю, — Девочка моя, не волнуйся, с нами тебя только любовь ждет. Торопись. низкой двери за амбаром они вошли в соседний дом дедушки и бабушки Али. Затем в спальне стариков они сняли три доски на полу и осторожно спустились на двадцать деревянных ступенек. Узкий земляной проход вел к широкому подземному помещению. В глазах у Ифигении потемнело. Приблизительно тридцать человек, мужчины и женщины, собрались вокруг маленькой иконы Богоматери. Держали горящие свечи. Дедушка Али, старый Юсуф, в епитрахили на турецком языке тихо пел христианские тропари. Церемония была краткой. Перед причащением все попросили прощения друг у друга и обнялись. Об Ифигении никто ничего не спросил. Молчание — нерушимая клятва тайных христиан. Когда все ушли, Ифигения вместе с родственниками Али села завтракать в доме дедушки Юсуфа. —Сабиха, о какой еде может идти речь в шесть часов утра? Еще первые лучи —На завтрак курица с кефиром, «ариани», как называют турки, а понтийские —Ты шутишь, — улыбнулась Ифигения. —Девочка моя, ты не заметила, что ела в последние две недели? Хоть раз видела Ифигения покраснела от стыда и недоумения. Отвлеченная своими испытаниями, она не обращала внимания на то, что ела, и не могла даже предположить, что родственники Али не турки, а те несчастные криптохристиане, греческие предки которых когда-то под угрозой меча были вынуждены поменять свою веру. Взяв турецкие имена, они на виду были мусульманами, забыли даже свой язык, но скрытно сохранили христианские имена и в подземных церквях кланялись Христу. Сидя со скрещенными ногами на коврах ручной работы вокруг «софры», за низ- ким деревянным круглым столом, они с аппетитом ели вареную курицу и горячий суп. Ифигения воспользовалась случаем и спросила старца Юсуфа: — Дедушка, почему вы открыто не исповедуете свою религию? Не можете, как мы, Он посмотрел на нее, погладил длинную белую бороду и ответил: —Дочь моя, я не знаю, чему учились вы, археологи. Но знай, что согласно Корану, —А не боитесь ли собираться в тайне? Турки не следят за вами? —Э! Это глубокий секрет. Видела, как все разошлись? Одно поколение учит другое. —Дедушка, а что же ты знаешь о Гомере? Когда он жил, что написал... —Я не знаю, что написал Гомер! — прервал ее старец. — Но я чувствую, что в моей * * * Перевод Али утвердили. 7 сентября 1914 он прибыл на новое место назначения, в Эрзерум. В Константинополе узнал, что родителей Ифигении выслали в центральную часть Малой Азии, в город Гиоскати. Панайотис был призван в армию и служил на палестинском фронте. Перед приездом в Эрзерум встретился с родителями Ифигении. В первые дни после прибытия в город Гиоскати их поместили в старой конюшне, затем вместе с 700 беженцами перевели в греческую школу. Мать ее, София, работала служанкой в доме богатого турка и присматривала за своим мужем Михалисом. В начале супруги приняли Али недоверчиво. Но после того как он рассказал им историю спасения Ифигении, о смертельной опасности, которой подвергся, прониклись к нему доверием и уважением и поведали ему о своих скитаниях: — Что тебе сказать, господин майор, — начал свое горькое повествование госпо Замолчал. С глаз его потекли слезы, с левого быстрее, чем с правого. —Прошу вас, расскажите мне все. Ифигения очень беспокоится, хочет узнать —София, лучше расскажи ты, — предложил Михалис своей супруге. —Да, Михалис, мы обязаны все рассказать. В нашем положении жизнь не имеет Черная кожа под глазами Али стала еще темнее. Он попытался сдержать слезы, готовые скатиться. — В полночь 26 июля, — продолжала госпожа София, — два жандарма и трое мое и через четверть часа последовать за ними. Ключи от дома отобрали. Ругая, угрожая и подталкивая, нас спустили в Каракой, где стояли и другие знатные греческие семьи. С большинством мы дружили. Там перед посадкой в битком набитый грязный грузовой корабль полицейские и солдаты нас обокрали. На рассвете нас высадили в Никомидии и повели в казарму, куда в течение трех лет постоянно привозили беженцев из Тузла, Ялва и с окрестностей Никомидии. В этой казарме офицеры и солдаты обесчестили и изнасиловали молодых женщин и девушек. Тринадцатилетняя наша дочь Ирини от страха перенесла нервное потрясение, золотце мое, все время плакала, два раза потеряла сознание. Утром 29 июня около тысяч ссыльных пешком под знойным солнцем и плетью пятидесяти конных жандармов пустились в долгую дорогу изгнания. Мы следовали по пути, по которому в XIX веке прошли неотесанные рыцари и сброд первого крестового похода. Недалеко от Никеа, у села Драки, в узкой лесистой долине на нас напала банда разбойников, «четы». Думаю, что их набег был заранее согласован с полицией, потому что, когда убивали, насиловали женщин, грабили, конвой ни одного выстрела не сделал, чтобы прогнать их. Уходя, бандиты забрали с собой более двадцати девочек. Госпожа София вновь замолчала. По ее щекам постоянно текли слезы. Глубоко вздохнув, добавила: —... Дикие звери!.. один ходжа схватил мою девочку... мою Ирини... Али не промолвил ни слова. Дал ей возможность успокоиться. Но она не стала далее продолжать свой рассказ. — Господин Николаидис, прошу вас, — попросил Али, — если можно, продолжите Николаидис по состоянию жены понял, что не она сможет описать все, что последовало потом, и решил вывести ее из трудной ситуации: — От голода, истощения и страданий в пути умирали старики, старухи и беремен Нас становилось меньше, нашу колонну пополняли ссыльные из Триглии, Муда-нья, Айвали, Адрамити и других ионических городов. Однажды вечером мы расположились на отдых за городом Эски Сехир. Возле нас протекла река Пурсак. Несколько женщин, среди них и моя София... —Хватит, Михалис... Прошу тебя, не продолжай дальше, — в слезах взмолилась —Нет, София моя! Я все скажу. Позор и вечное проклятие пусть падет на чудовищ Учитывая тяжелое психологическое состояние госпожи Софии и невыносимую боль ее супруга, Али сказал: —Если вам трудно, прекратите рассказ. —Пусть мне тяжело. Но вы, господин майор, представляете власть и, возможно, Значит, несколько женщин побежали к реке Пурсак, чтобы вымыться, освежить водой свои грязные и измученные тела. Десять «четов» последовали за ними. Поймали десять красивых женщин и мою Софию и попытались на наших глазах изнасиловать их, но мы, более ста мужчин, бросились спасать женщин. Началась настоящая бойня. «Четы» убили тридцать мужчин и их трупы бросили в реку. Прикладом винтовки ударили меня по голове и пояснице... Один из жандармов угрожал мне дулом пистолета. Я стонал от боли. Два других изверга на моих глазах изнасиловали Софию... Еще тридцать шесть дней павшие духом, в жалких лохмотьях мы плелись по сожженному солнцем плато Анкары. Лишь треть ссыльных избежала «белой смерти». Когда мы добрались в Гиоскати, я перенес инсульт в легкой форме. Выжил, но следы на виду: тяну левую ногу, с трудом двигаю левую руку, парализована левая сторона лица. Али не мог дальше слушать печальный рассказ несчастных людей. Его сердце разрывалось от сострадания. Он попрощался, оставив им двадцать золотых лир: — Даю вам эти деньги в долг. Вернете, когда закончатся ваши мучения. —Береги мою принцессу! Не говори ей ничего о наших невзгодах, скажи, что мы —Господин майор, пусть Аллах сбережет вас! Прошу вас, найдите мою Ирини, * * * Приехав в Эрзерум, Али рассказал Ифигении об участи ее родных. Сообщил, что ее брат Панайотис был военным хирургом в районе Дамаска и 20 августа его жена Артемис родила ему здорового мальчугана. И в конце упомянул, что навестил ее родителей в городе Гиоскати. Ифигении недостаточно было общей информации, ей хотелось деталей. Она засыпала Али вопросами: — Ты видел Ирини? Как она поживает? Сможет ли она продолжать свою учебу Али оказался в затруднительном положении. Не желая огорчить Ифигению, не мог посмотреть ей в глаза, боясь выдать правду. С понурой головой и взглядом, устремленным на пол, он ограничился общими фразами: —Все чувствуют себя хорошо. Давай помолимся, чтобы наступил скорый конец —Али, ты от меня что-то скрываешь. В последнее время мне снятся кошмарные —После всего пережитого, естественно, что видишь дурные сны. Я видел твоих
—Али, ты, как маленький ребенок, даже лгать не умеешь. Обещай мне, что —Ах! Ифигения, тебе кажется, что живешь во Франции. Спустись на грешную —Я не стану тебе мешать. Скажи, что мне нужно делать, — торопливо заверила Али покраснел, как неопытный юнец, в первый раз признающийся в любви. Правда! Человеческое поведение порой странно и необъяснимо. Храбрый майор, осмелившийся в самом центре Оттоманской столицы организовать кровавое похищение, робко стоял перед молодой женщиной. Смущенно глотал слюну, не решаясь посмотреть на нее. Потом признался. Голос его был тихим, но слова, казалось, исходят из его души: — Ифигения, ты очень привлекательная девушка. В любой одежде, в любом Ифигения, угадав цель его признания, прервала его: —Али, никогда не поздно. Теперь, когда ты вернулся в родные края, ты найдешь —Ифигения, лучше тебя мне не найти во всем мире. Знаю, что ты снова станешь Вдруг Ифигения побледнела: у нее закружилась голова и к горлу подкатила тошнота. Она закрыла рот руками и побежала в туалет. Али заволновался, но постеснялся следовать за ней. Он слышал, как она кашляла, ее рвало. Позвал тетю Сабиху и попросил помочь Ифигении. Али, не зная, чем объяснить головокружение Ифигении, нервно шагал по комнате. Вскоре вернулась Ифигения, бледная, как полотно. Она легла на кровать, выпила два глотка воды и попросила тетю Сабиху оставить их одних. Встревоженный Али склонился над ней и спросил о ее самочувствии, не нужно ли позвать врача. Ифигения устало взглянула на него и прошептала: —Али, не волнуйся, я здорова. В какие же приключения ты попал из-за меня. —Ифигения, не продолжай. Знаю, что ты скажешь: если бы не любила Мильтоса —Не только это, Али... Мне стыдно сообщить тебе более вескую причину... — Ифигения, ты должна мне сказать. Я пойму и готов тебе помочь. — Али, уже несколько дней у меня головокружение и тошнота, было и кровоточие Али растерялся, словно его ударило громом. Поспешно вышел из ее комнаты, шепча: — Подумаю, что можно сделать... * * * В следующие два дня Али не приходил домой. Родители его забеспокоились. Ифигения же думала, что его задела их последняя беседа. Халил, отец Али, иначе по-христиански Харилаос Омиридис, обратился к командиру жандармерии, чтобы узнать о сыне. Там ему сообщили, что у Али важное секретное задание, и он будет отсутствовать еще несколько дней. Ифигения считала дни. Прошло двадцать восемь дней, а Али все еще не было. Ее охватила тревога. Головокружения и рвота продолжались. Однажды повторилось легкое кровотечение. Она была в безвыходном положении. Погода испортилась. Утром 7 октября 1914 года разразился снежный буран. Через несколько часов Эрзерум и окружающие его горы покрылись снегом. Днем и ночью, не переставая, падал снег. Ифигения осталась в своей комнате, отказалась выйти на обед. Стоя у окна, она смотрела, как земля покрывается густым снегом, и чувствовала, как разочарование, отчаяние охватывают ее душу. На следующий день поздно ночью Али бесшумно открыл железную входную калитку. Ифигения, как и в прошлую ночь, не спала. Побежала и отворила дверь. Все еще шел снег, и Али, покрытый снегом, напоминал снежного человека. Ифигения прислонилась лбом к его груди и разрыдалась. Услышав шум, родные прибежали встретить и позаботиться об Али. Перебивая друг друга, расспрашивали о причине долгого отсутствия, о месте его нахождения и почему молчал. Через час родители и тетя Али ушли спать и оставили их одних. Несколько минут они сидели молча. Затем заговорил Али: —Ифигения, как чувствуешь себя? —Меня беспокоят слабость и головокружение. Я многого не знаю о беременно —Мое отсутствие не имеет никакого отношения к тебе. Напротив, ни на минуту В 1904 году молодым младшим лейтенантом я вступил в движение младотурков, веря, что оно действительно принесет свободу и правосудие. В сентябре 1908 года меня послали на обучение в Германию. Через три года я вернулся на родину. Меня направили в Генеральное полицейское управление, и на этом посту я познакомился со всеми членами Центрального Комитата. Один из них, Бахаэдин Сакир, тридцать пять дней назад приехал в Севастию, где собрал всех видных младотурков Армении и Понта. По случаю нашего знакомства позвал и меня. —Жаль, Али! Значит, и ты один из этих фанатиков? — прервала его Ифигения. —Ты несправедлива ко мне. Я никогда не был фанатиком. Изображаю из себя На собрании Бахаэдин и вали города Муамер-бей сообщили о секретном плане правительства и огласили приказ министра иностранных дел Талаата-бея о подроб- ностях его осуществления. Затем малочисленная комиссия объездила главнейшие города Армении и Понта, чтобы на месте разработать детали. Мне поручили обеспечить безопасность комиссии. Это явилось причиной моего отсутствия. — Ты не можешь мне доверить содержание этого плана? — План уже вступил в силу. В настоящее время по фальшивым обвинениям по — И ты все терпишь? — Ах! Если бы ты знала, с какими опасностями я предупредил многих наших — Видишь, ты сам признаешься. Ведь могут и удирают за границу? Почему ты не — Думаешь, это легко? Везде конъюнктурщики, шпионы и агенты. Сами турки * * * В предпоследнюю пятницу октября по мусульманскому закону сыграли свадьбу. Молодожены были очень красивыми. Городской вали, наглый младотурок и бесстыдный волокита в конце свадебной церемонии подошел к молодоженам и, кидая ненасытные взгляды на Ифигению, спросил Али: — Браво, Али! Как зовут твою гюль бахар (весенний цветок)? Откуда ты привез — Мой вали, зовут ее Михри Эдем и послал ее мне Аллах, — ответил Али. — Берегитесь грязного вали. Не доверяйте ему и моему командиру. В мое отсут В полночь следующего дня в подвале дома дедушки Али в кругу семьи и кумы, тети Сабихи, старый Юсуф, одев епетрахиль, обвенчал молодых. Слезы потекли по глазам Ифигении при словах Юсуфа: «Женится раб божий Илиас (христианское имя Али) на рабе божьей Ифигении... » Все подумали, что это слезы радости. Но в тот момент только тело Ифигении находилось в темном подвале, ее мысли летели в Константинополь и Париж. Она мечтала выйти замуж за Мильтоса в большой православной церкви святой Троицы в Перане! * * * 30 октября 1914 году Турция вступила в войну на стороне Германии. На русско-турецкой границе загремели пушки. Вторая стадия коварного плана вступила в исполнение. «Белая смерть» греков и армян. Массовые ссылки в сорокоградусный мороз по дорогам Кавказа. На протяжении пути ссыльные подвергались ограблению, избиению, бесчестью, насильственной смерти, умирали от голода, бедствий и болезней. Оставшиеся в живых проклинали богов за то, что те не забирают их, чтобы спасти от мучений и постоянного позора. Заранее подготовленные группы четов — курдов, турков и лазов, нападали и истребляли караваны ссыльных, днем и ночью пешком волочившихся по снежным горам Анатолии. На глазах родителей и дедушек похищали девственниц, насиловали женщин, несовершеннолетних детей и младенцев. 8 января 1915 года после полуночи Али вошел в дом, держа в объятиях костлявую девочку четырех лет. Следом за ним волочил ноги пятилетний мальчик. Али разбудил домашних, повелел закрыть занавеси и ставни, потушить лампу и оставить горящей только одну свечу. Попросил позаботиться о детях. Ифигения приготовила им горячий суп. У детей не было сил даже рот открыть. Несчастные дрожали и горели от высокой температуры.
|
|||||||
|