Вместо эпилога 1 страница

ОБЯЗАН ПОБЕЖДАТЬ

Роман

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА

В январе 1934 года начальник Генерального штаба РККА Александр Егоров издал директиву о формировании специальных диверсионных подразделений в Красной Армии на случай войны. В целях обеспечения секретности директива предписывала именовать эти подразделения " саперно-маскировочными взводами" и формировать их при саперных батальонах дивизий. В ближайших воинских частях для них хранилось вооружение и снаряжение (стрелковое оружие, боеприпасы, взрывчатка, карты местности, сухие пайки, медикаменты), а также у доверенных лиц в селах и хуторах закладывались схроны. Для связи существовали пороли и отзывы. В 1935 году начали действовать специальные курсы для командиров этих взводов, расположенные на одной из учебных баз Разведывательного управления РККА в окрестностях Москвы. В тылу врага действовало 2200 оперативных отрядов и групп, численность их достигла почти 78 тысяч человек. Ассы минно-подрывного дела Е. А. Темгуев пустил под откос 20 эшелонов, П. С. Синицин – 19, И. В. Майский – 18, Э. Б. Соломин – 17 поездов врага с боевой техникой, продовольствием, горючим…

Война накрыла лейтенанта Белухина в утренний час после того, как он получил в штабе дивизии назначение: возглавить в стрелковом полку взвод разведчиков-диверсантов. Такая мысль родилась не на пустом месте. Она исходила от командующего армией, который в своё время занимался подготовкой курсантов на случай войны для диверсионных действий и разведки в тылу противника. Парней готовили по программе специального назначения с изучением иностранных языков, затем отправляли жить и работать в приграничную полосу. Для них закладывали в тайниках оружие, боеприпасы, продовольствие. И вот просочились скупые сведения, что агенты выходят из подполья и проявляют себя в глубоком тылу у немцев. Почему бы не создать подвижные подразделения для выполнения разведки и специальных задач на переднем крае фронта. Базой должны стать дивизионный штаб и полк, успешно отбивающие атаки врага, куда лейтенант был направлен. Подразделения, как такового там не было. Его предстояло создать и дерзкими налётами на ближайшие тылы противника уничтожать склады с боеприпасами, продовольствием, горючим, живую силу противника.

Константин Белухин выглядел немного старше своих лет. Его высокая фигура ладно скроена; бросались в глаза широкие плечи и мощный, атлетический торс. Походка легкая, скользящая и бесшумная – выработанная тренировками. Взгляд серых глаз острый, изучающий, он словно фотографировал предмет и откладывал в память, чтобы потом в определённой ситуации использовать этот багаж. Прическу русых волос носил короткую, «бокс». Это шло из детства, когда в школу мальчишек стригли наголо, под машинку. Оттуда же его любознательность и любопытство увидеть своими глазами, потрогать руками; тяга к военным играм, имитирующих стрельбу то ли из самодельных луков, то ли вырезанных из небольших досок пистолетов.

Инструкции на будущую борьбу с врагом Белухину выданы тоже в штабе дивизии, но они были общего характера. Предстояло шлифовать тактику и выучку на месте схваток на основе подготовки в учебной базе.

А накрыло лейтенанта в дивизионном продовольственном складе, где он по предложению майора Никудышнова из особого отдела перед дорогой в полк получал сухой паёк. Затем ему надо было двигать в автороту, расположенную на северной окраине посёлка, где стоит на ремонте гружёная боеприпасами полуторка. Там есть кое-что и для его будущей группы. Кроме того ему в распоряжение отданы обстрелянные разведчики сержант и ефрейтор после легких ранений и лечения. Людей и машину лейтенанту надо разыскать, и на ней отправиться в полк.

Добрая информация, раннее солнечное утро, правда, с ночным шатанием по штабным кабинетам придала настроение и уверенность в успехе. Все карты спутал внезапный налёт стервятников и разорвавшаяся бомба перед окном с решеткой, давно без стекла, у которого он стоял. Лейтенанта обдало горячей сжатой волной взрыва и осколком пробороздило левую ключицу. В голове шумело, мешало слышать.

Вместо розыска разведчиков и полуторки по совету старшины-кладовщика, чтобы не приписали умысел отказа от лечения, пришлось топать в противоположную сторону в санбат на перевязку с окровавленной юношеской мечтой будущих дерзких и победных схваток с фашистами. Всё пошло как-то сразу наперекосяк, – думал совсем не так начать войну. Его личную войну в составе общего отечественного войска, личную, потому что остался один из семьи, погибшей вот так же нелепо под бомбежкой, как и сегодня оказался под ударом и он. А молодость и ненависть кипели и не давали свободно дышать. Нет, он не думал, что вот, приедет на передовую и даст жару! Глупцом себя не считал, но не так же всё представлялось, а иначе, – гораздо удачливее.

В палатке с Красным Крестом на крыше плотно стояли койки, занятые ранеными бойцами. Остро пахло йодом, нашатырным спиртом, запекшейся кровью, мужским стойким потом давно немытых тел, мочой и, казалось, страданиями, поскольку то резко, то протяжно раздавались стоны. В лучах солнца, прорывающегося в узкие оконца палатки, госпитальная картина действовала удручающе. Его перевязывала санинструктор Таня, оказавшаяся свободной от дел, поскольку только что сдала хирургу тяжело раненного командира полка и двух офицеров и должна была возвращаться на передовую. Машина, на которой она приехала, ушла грузиться боеприпасами и когда появится, неизвестно.

Он старался не смотреть на санинструктора, большеглазую, с аккуратным носиком, впрочем, всё у нее аккуратное и фигура, и лицо, а также руки, умело орудующие пинцетом, протирая перекисью рану, смывая запекшуюся кровь. Вопреки своёму внутреннему приказу не смотреть на девушку, глаза так и косили на это милое создание, словно он впервые увидел женщину в армейской форме, в берете, что прикрывал густые пшеничные волосы. Как-то сразу отодвинулась удручающая лазаретная тягость, мол, не всё так мрачно, как с первого взгляда. В учебной базе, которую называли попросту – лагерем, обучали радисток. Группы парней и девушек чаще всего пересекались в столовой, но ни одна из них не смогла привлечь его взгляд. А тут, можно сказать в боевой обстановке, совершенно незнакомая дивчина прикасалась руками к его обнажённой мускулистой груди, туго накладывая бинты, чтобы прежде времени не свалились. И это прикосновение было приятно, даже смахнуло с его лица некоторую угрюмость, вызванную нелепым ранением. Он даже улыбнулся, кстати, забыл уж, когда последний раз ему было весело и так тепло на душе. И тут же поймал ответную белозубую улыбку. Улыбку смущения и потаённой радости от негаданной встречи. Что и говорить, военная обстановка обострила чувства и подарила ему эту необыкновенную встречу. Но она может также неожиданно закончиться, как и состоялась, но вряд ли забудется. Он с каким-то неизвестным ему настроением краем глаза видел, как девушка быстро и умело заштопала вспоротую осколком гимнастёрку, подала и сказала:

– Всё, орёл будет летать! Рана заживёт как на собаке, у меня рука лёгкая.

– Спасибо, иначе быть не может. Орлу надо бить гадов.

Она в ответ благодарно улыбнулась.

А старался не смотреть лейтенант на девушку потому, что природа военной ситуации, грозящей смертью, была влюбчивая, и он мог запросто влюбиться и потом страдать, вспоминать милое свежее, как утренний рассвет лицо, что по его неверному убеждению могло мешать бить врага с холодной беспощадностью, одновременно мстить за погибших маму и деда. Он боялся нахлынувшей на него сентиментальности, что излишняя чувствительность может вредить его главной цели – громить супостата.

Опять же обстоятельства оказались сильнее его мальчишеской надуманности и строгости к себе. Едва она закончила перевязку и штопку, а он надел гимнастёрку, в палатку вошёл молодой симпатичный военврач, улыбнулся санинструктору и сказал:

– Вижу, практика у тебя на высоком уровне. Вот твоя до отказа набитая сумка с медикаментами. Жди оказию в полк. До встречи, мне – в операционную.

И тут же ушёл.

Костя, взволнованный симпатией хирурга, его многообещающей улыбкой глухо спросил:

– Случаем не в 117 стрелковый?

– Именно туда. Но ждать здесь не буду. Машины с боеприпасами идут одна за одной. Проголосую.

– Тогда давайте знакомиться. Я такого же мнения. Лейтенант Константин Белухин.

– Таня Котомкина…

Костя не успел пожать и поцеловать руку девушке. В перевязочную ввалились два бойца, за ними вошла пожилая военфельдшер.

– Лейтенант, помогите уложить на кушетку этого бедолагу.

– Но он сам ранен…

Костя, не обращая внимания на слова Тани, подхватил на руки долговязого парня, из правого плеча которого хлестала кровь, видно, перебита вена, и опустил его на высокую кушетку.

– Да, ты богатырь, лейтенант! Спасибо. Свободен.

Не дознакомившись, они тут же покинули санбат, стоящий на южной окраине посёлка Клинового, не подозревая, что скоро снова один из них окажется на этом месте с почерневшими от времени деревянными бараками, приспособленные под полевой госпиталь и склад из кирпича.

– Держитесь за мной, я тут все тропинки знаю, не первый раз побывала за неделю боёв.

Лейтенант старался отмалчиваться всё по той же причине, не зная о том, что эта дорога потянет на целую жизнь.

– Пойдём на проселочную, лесистую дорогу, пробитую нашими снабженцами. Она против гравийной – короче почти на десять километров. Та окружная идёт через железнодорожный узел, давно развороченный бомбёжками с воздуха.

– Держусь за вами след в след, – сухо ответил лейтенант.

Таня искоса глянула на попутчика, чему-то усмехнулась.

–А вот и попутки! – Таня подняла руку, но тяжелогружёная полуторка, не остановилась, зато тормознула следующая, тоже набитая грузом.

– Никак наша Татьяна! – заорал молодой шофёр, – в полк что ли?

– А куда ж ещё!

– Быстро в кузов, кабина завалена мешками с сухарями.

Секундное дело и молодые люди оказались в кузове. Машина натужено двинулась.

– Устраивайтесь на ящики, – кричал водитель, высовываясь из кабины, – в них боеприпасы. Народ кусачий, но вас не тронет!

Уселись на ящики. Скорость машины была невелика, потому трясло не шибко. Пыли хватало, не продохнёшь. Лейтенант бегло осмотрел поклажу. В продолговатом ящике лежали два новеньких пулемёта ДП, попросту именуемые солдатами «дегтярями» и боекомплект к ним. Несколько винтовок с коробками патронов. Одна с оптикой, укутана. Снайперская самозарядная. К удовлетворению Белухин обнаружил катушки провода и все приспособы для управляемого взрыва. Тут же лежал в коробках тол. Для его будущего взвода? Да ведь майор-особист говорил о машине, грузе с оснащением для него.

«Разыщи, на ней и поедешь», – приказал майор.

Полуторка та, самая. Но где же обещанные обстрелянные сержант- разведчик и ефрейтор? Не стали ждать окончания ремонта грузовика, его, лейтенанта, и отправились с оказией на передовую, пока он перевязывался?

– Всю ночь бились с движком, – прокричал словоохотливый Танин знакомец. – Отработал, завестись-завёлся, а тянуть не хочет. Коптит, как смолокурня и глохнет. Пришлось новый двигатель ставить. Майор-особист трибуналом грозился.

– Сержант и ефрейтор тебя разыскали?

– Да, крутились, но до бомбежки уехали на передовую.

«Ах, досада! И тут наперекосяк! » – подумал Белухин.

Дорога кривила меж перелесками. То ныряла в узкие тенистые проходы меж сосен и берёз, то вырывалась на обширные поляны, то тянулась по косогорам, поросших шиповником, бузиной, жимолостью. Редко стояли кряжистые дубы. На их фоне зелёная полуторка была почти не приметна. Однако именно на таком косогоре их обстрелял фоккер. До слуха лейтенанта долетел глушимый перелесками гул канонады. Впереди шёл тяжелый бой.

– Ничо! Прорвёмся, – прокричал из распахнутой кабины шофёр. – Осталось километра три. Правда, через открытое ухабистое поле.

Высоко в небе лейтенант заметил, уже ставшую знаменитой «раму» – самолёт-разведчик и наводчик. Фокке-Вульф, по словам полковника- инструктора учебки появлялся на решающих участках фронта для корректировки огня артиллерии, удара бомбардировщиков. Не оставлял тройной глаз (три члена экипажа) и мелкие объекты: движущиеся на передовую автомашины то ли с живой силой, то ли с боеприпасами, и по ним била дальнобойная артиллерия или утюжили штурмовики-истребители. Один из них-то и напал на полуторку. Лейтенант видел, как фоккер спикировал на первый грузовик и сбросил бомбу, но промахнулся, и полуторка осталась целой.

Вражеский самолёт далеко не ушёл, развернулся и снова ринулся в атаку на них. Длинная пулемётная очередь на этот раз резанула по кабине. Шофёр вскрикнул, окровавленный выбросился из кабины, а грузовик стал заваливаться на правый бок под крутой откос.

– Прыгаем! Смелее!

Лейтенант схватил девушку за пояс и можно сказать, выбросил из невысокого кузова, и сам выпрыгнул следом. Грузовик дважды перевалился через правый борт, раскидывая ящики, уткнулся в густые заросли бузины, всё тем же правым бортом.

– Таня, вы живы? Ушиблись?

– Ушиблась, но до свадьбы заживёт, – и бросилась к шофёру. Он дышал, но из двух ран на груди хлестала кровь.

Таня вспорола ножом гимнастёрку, собираясь перевязать раны. Но они от крупнокалиберного пулемёта были смертельны. Через несколько секунд, пульс на шее у шофёра не прощупывался.

– Отнесём тело к машине. Берём, сколько сможем банок с патронами, вы – автоматы, я – «дегтярь» с дисками и – в полк. Там идёт бой. Вечером вернёмся, соберём все ящики.

Санинструктор не возражала. Слегка прихрамывая, она помогла лейтенанту перенести труп шофёра к машине.

На передовой стоял ад. Полк отбивал очередную танковую атаку озверевшего врага. Его бесило упорство русских, стойко оборонявших неделю стратегическое направление, где пролегало широкое гравийное шоссе вдоль железной дороги. У защитников родной земли очень не хватало солдат и командиров, выбитых беспрерывными атаками немцев и контратаками красноармейцев; не хватало боеприпасов, которые, казалось, шли постоянным потоком на машинах и подводах ночами; не хватало орудий разбитых бомбёжками и артиллерией противника; не хватало каши и сухарей, махорки. Но с избытком хватало ненависти и отваги, на которых держались последние силы полка.

В эту горячую минуту санинструктор и лейтенант, с «дегтярём» и коробками с патронами нырнули в штабную землянку полка, что была скрыта лесом. В неё упиралась извилистая, отрытая в полный профиль траншея.

Зам командира полка, а теперь командир, что-то кричал в телефонную трубку и смотрел на распахнувшуюся дверь, через которую со всей силой рёва и гула ворвался бой. Майор свирепо глянул на вошедших, ибо ничего не мог расслышать при распахнутой двери, властно махнул рукой, что означало немедленно её захлопнуть. Докричал, что без подкрепления не удержится, и через паузу, – «полурота на подходе, спасибо, встречу! » И уставился на вошедших, скорее на их груз.

– Товарищ майор, лейтенант Белухин прибыл для дальнейшего прохождение службы, вот предписание.

– Мне о тебе ночью докладывали из дивизии, но не время сейчас с тобой заниматься. Отобьём атаку, тогда. Что у вас в мешках?

–Патроны к «дегтярю», ППШа с разбитого грузовика, на котором мы сюда ехали.

– Ах, вот почему не дошла вторая машина. Патронов позарез не хватает. Где машина?

– Километров в трёх у зарослей бузины, – отчеканила санинструктор.

– Вот что, лейтенант, бери Татьяну, две подводы в санроте и дуйте за боеприпасами. Одна нога здесь, другая там!

– Есть! – лейтенант козырнул и тут же вместе с Татьяной вылетел в дверь, в траншею, в оглушительный грохот боя.

– Нам туда, в глубине леса санитарные палатки. Там же и тягло.

Разорвавшийся близко вражеский снаряд, обдав упругим, горячим воздухом и песчаной пылью, прибавил прыти.

Подводу удалось взять только одну. С тяжелоранеными бойцами три телеги ушли в тыл утром. Осталось только две. И военврач, понимая, что без боеприпасов полк обречён, выделил старого мерина с широкой телегой, приспособленной для перевозки раненых. Время бежало быстро. Припекало последних дней сухое августовское солнце. Где-то там под раскалённым диском продолжала висеть «рама».
К полуторке, постоянно понукая мерина, подъехали к двенадцати часам. Лейтенант это время засёк на своих часах. Принялись собирать разбросанные по траве ящики. Они оказались санинструктору не под силу. Лейтенант носил один, девушка только отыскивала следующий. Пыталась подхватить за ручку, делала несколько шагов и спотыкалась. Лейтенант отбирал ручку, брал ящик на себя и, едва ли не бегом, с мокрой от пота спиной – к телеге.

– Вы лучше сухари из кабины выньте и к телеге несите, – сказал лейтенант, обливаясь потом.

С тревогой в душе услышали усиливающийся гул боя. Особенно часто били вражеские пушки. Полчаса назад было тише. Встревожились: устоит ли сегодня полк? По словам санинструктора в ротах осталось по два-три десятка бойцов. Бутылки с зажигательной смесью кончились, гранат противотанковых в обрез. Кстати, в кузове были два ящика «лимонок», столько же противотанковых. Всё больше патроны в запаянных цинках, и три коробки мыла. Что несказанно удивило Таню.

– Это тол, товарищ санинструктор, и взрыватели к нему. Пока всё это богатство оставим здесь. Замаскируем. Повозка-то одна, всё не увезёшь.

Торопливо, слыша нарастающую танковую стрельбу, тронулись, выскочили из лесочка на поляну, скатились в ложбинку и тут появился проклятый фоккер. Он шёл низко, бояться некого! И ударил прицельно. Шальная пуля вспорола бок лошади. Она тут же рухнула. Тане показалось, что слышит смех удачливого и ненавистного фашиста и кубарем свалилась с подводы.

Фоккер развернулся, чтобы расстрелять лейтенанта и санинструктора. Но Белухин успел вооружиться вторым «дегтярем», и в упор всадил очередь зажигательными под брюхо самолёта – этакого радостного покорителя Европы. Машина взмыла вверх, с разворотам на запад, но тут же вспыхнула. Видимо, пуля угодила в бензобак.

– А-а, стервец! Налетался, наскалил зубы! – вскричал лейтенант.

И подумал: не зря выбор, возглавить диверсионную группу, упал на него, как на стрелка, бьющего в десятку.

На стрельбах в училище приезжий полковник-инспектор из органов разведки сразу же обратил на курсанта внимание. Попросил повторить стрельбу по новой мишени. Костя всадил пули в десятку.

–Чья это мишень? – спросил полковник.

–Курсанта Белухина. – ответил начальник училища. – Таков его почерк из любого оружия, товарищ инспектор. Белухин, ко мне!

Рослый и стройный курсант с короткими русыми волосами выскочил из строя и бегом направился к командирам.

–Товарищ генерал, курсант Белухин по вашему приказанию прибыл, – козырнул Костя.

–Где так научились стрелять? – спросил инспектор.

–В тирах, товарищ полковник, когда на пиротехника собирался учиться в столице. Для кино.

–В тирах многому не научишься, – усомнился полковник, – там мишень почти под носом.

–Глаз и рука у него от отца – красного командира, к сожалению, погибшего в Туркестане. Словом, стрелок, минёр, спортсмен и полиглот, –доложил горделиво начальник училища.

–Какие знаете языки?

–Немецкий, французский и немного английский, товарищ полковник.

–Такой молодец для нас подходит. Забираю, товарищ генерал. Кто ещё десятку выбивает?

–Стреляют неплохо, но в десятку редко. Опыта мало.

Инспектор посмотрел документы курсанта Белухина. Отец красный кавалерист погиб в Туркестане, мальчик рос с матерью и дедом в одной из деревень Сибири, остался доволен и выдал начальнику училища предписание: отправить курсанта на базу разведывательного управления для особой подготовки. Назавтра Белухин отбыл в Подмосковье, где в лесном массиве с часовыми на вышках шла изнурительная учёба курсантов, собранных отовсюду, стрельбе из различного оружия, в том числе из снайперской винтовки, рукопашному бою, изучению вражеского оружия, разведке, ориентировке на местности, выносливости и многому другому, о чём Костя даже не мог подумать. Преподавателю-полковнику, что нашёл его в училище, понравилось увлечение курсанта пиротехникой с гражданки.

– Это будет ваш козырь в будущих операциях, и, конечно же, безупречная стрельба.

Полковник оказался прав. Горит первый стервятник где-то в лесу…

Таня сидела на земле и плакала от радости и горечи: как же они повезут это военное богатство на передовую, которая к этому часу, по всей видимости, смята. Рёв танков сюда доносился отчётливо и уходил в сторону шоссейной дороги, ведущей к железнодорожному узлу, уже давно разбомблённому авиацией, дороги, которой танкисты отдавали предпочтение, против лесных и сырых просёлков.

Лейтенант по-своёму понял слёзы девушки, слыша танковый гул почти без пушечного огня.

– Вы дрались в полку не один день, знаете его боеспособность, считаете, оборона прорвана, и немцы уходят вперёд, не встречая сопротивления?

– Нет, я так не подумала, я от радости за меткий «дегтярь». Помогите мне встать.

Лейтенант подал руку, поддернул девушку. «Пушинка», – подумал Костя. Она вскочила, и резкая боль в правой ноге вызвала короткий вскрик.

– Что с ногой?

– Видать сильно потянула сухожилия, когда спрыгнула с повозки под огнём мессера.

– Это не мессер, а однопилотный истребитель Фокке-Вульф. Давайте, помогу снять сапог, посмотрим.

У них то и дело с официального – вы, речь скатывалась на – ты.

– Помоги, я так боюсь всяких болей, но буду терпеть, – она умоляюще смотрела на лейтенанта. Скорее всего, с любовью. За сбитый самолёт врага? Или от того, что он молод, симпатичен с короткой стрижкой под пилоткой, светлоглазый и такой сильный? Нет-нет, она даже и подумать не могла, что он мог её бросить, и так умоляюще смотрела? Если бы у неё появилось такое сомнение, она бы просто возненавидела себя за слабую веру в товарища. Она знала, что вера эта могучая, неломаемая даже самыми страшными обстоятельствами, под которыми у некоторых вызревает предательство, с чем, к сожалению, придётся столкнуться. Нет, она смотрела тем первым взглядом, за которым вспыхивает нежная девическая любовь. Тогда он не понял этого взгляда, помешала тяжесть предполагаемого разгрома полка и неясных дальнейших действий. Пока же лейтенант сосредоточил всё внимание на ноге санинструктора. Он умел вправлять вывихи, учили в лагере, не раскрывая будущее назначение каждого, кто был с ним в группе.

– Это не вывих стопы, – сказала Таня, когда сапог был снят, – это хуже. Сильно потянула связки, болеть будет несколько дней. Надо наложить шины и двигать к передовой.

– Шины не проблема, есть ли смысл идти к траншее? Там хозяйничают немцы, убирая своих и добивая наших раненых.

В его голосе Тане послышались нотки скорби и уныния.

– Вы боитесь?

– Товарищ санинструктор, прошу больше никогда не произносить это гадкое слово! – резко сказал лейтенант, и в его светлых и беспокойных глазах коротко полыхнула злость, но от сострадания к девушке быстро улетучилась. – Да, я боюсь быть быстро убитым, я пока не испытывал страха во время бомбёжки или атаки. Не привелось, но это не значит, что я трушу. Мы обязаны выжить и драться до последнего дыхания, до последней капли крови, чтобы не осталось сомнений в упущенных возможностях. Меня кое-чему в училище научили, а подготовленный боец – это его главное оружие, не подготовленный – пушечное мясо.

– Прости, Костя, выдала, не подумав, – извиняющимся тоном отвечала Таня, слегка кривя алые детские губы от боли в ноге. – Да, здравый смысл – прежде всего. Но ведь мы можем под покровом ночи кого-то спасти от потери крови, от смерти словом.

– В твоих словах есть резон. Дело к вечеру. Чертовски долго мы грузили подводу. Что подумает майор? Теперь бы груз спрятать от постороннего глаза, загрузиться патронами и за ночь попытаться догнать своих.

– Товарищ лейтенант, но передовая совсем рядом, меньше километра, – говорила Таня умоляющим грудным голосом, но вместе с тем звучащим настойчиво. – Я обязана отыскать раненых и помочь. Может быть, кто-то уцелел. Не могли же погибнуть все. И тогда – на прорыв.

Лейтенант долго молчал. У него не было боевого опыта, но он знал из рассказов раненых фронтовиков, как опасно появляться на поле боя занятого врагом. Заметят, никакой «дегтярь» не поможет. Окружат и уничтожат. И цена этой смерти – несусветная глупость.

– Нет, санинструктор Котомкина, с растянутой стопой вы останетесь здесь, а я проведу разведку, – с горячим и острым сердечным волнением сказал Костя.

Ни того, ни другого сделать не удалось. Едва лейтенант ошиновал подруге ногу, завалил ветками подводу, как по просёлку, с которого они всё же успели съехать в ложбину, протарахтела вереница мотоциклов с пулеметами в каждом, за ними потянулись легкие бронемашины, крытые грузовики с солдатами. Оттуда доносились маршевые песни, игра на губных гармошках. Со стороны траншеи полка слышалась трескотня автоматов. Добивали раненых.

Медленно надвигались сумерки, а по знакомому просёлку всё шли и шли захватчики.

Они лежали под телегой тихо, как мыши. Лейтенант пристроил оптический прицел к винтовке и в просвет между ветками наблюдал за движением врага. Этой массе войск было наплевать, что творилось рядом. Но Костя был уверен, пройдёт какое-то время, появятся солдаты из похоронной команды, что зачищала передовую от раненых, наткнётся на заметную со стороны кучу веток. Тогда придётся принять бой и подороже продать жизнь. Но такой план для лейтенанта не годился. Он не собирался так быстро умирать, не для того прошёл спецподготовку на базе разведывательного управления. Обязан драться, выживать в любых условиях, оправляться и снова наносить удары по врагу. Жаль, не было карты местности. Придётся изучать нюхом. Молодость, прошедшая в таёжном поселке, букварьное познание её под рукой деда, помогут ему и здесь быстро разобраться в лесной глухомани. И если есть она, глухомань – то станет теперь его безотказным надежнейшим другом и помощником.

– Таня, как твоя нога? Распухла. Нам надо засветло перебраться в лес. Здесь опасно. Ты сможешь ползти?

– Попробую. Чему-то же я научилась на передовой в боях! – и она сноровисто двинулась за лейтенантом.

Через полчаса они укрылись за разлапистыми клёнами, что росли в лощине, уходящей к густому смешенному лесу.

– Будь пока здесь. Немцы сюда не сунутся. Я мотнусь за кашей, сухарями и главное, за боеприпасами. Попробую надежно перепрятать, часть принесу сюда. Рано утром уйдём вглубь леса, найдём хорошее убежище.

– Но вы, товарищ лейтенант, собирались прорваться к своим.

– И сейчас не отказываюсь. Но не ползком же с вашей ногой по тылам врага. Подживёт – двинем. И вот ещё что. Сейчас птицы не поют, скоро осень, но кедровка криклива днём, а выпь ночью.

Лейтенант показал крик кедровки.

– Чтобы знала, что иду я, а не немец. Это на всякий случай. Потом научу и тебя. Сейчас перекусим кашей, сухарями, и я пойду.

– Я только сейчас поняла, что жутко проголодалась. За весь день – ни крошки во рту, – Таня натянуто улыбнулась.

– Я тоже, – улавливая настроение девушки, бодро ответил Костя, – когда почувствовал, что мы в относительной безопасности до утра.

До телеги отсюда рукой подать. Метров пятьсот. Лейтенант прятал в кустах ящики с гранатами, толом, цинки с патронами, прикрывая прелой и свежей травой. Но большую часть вместе с мешками сухарей и банками с кашей перенес под клены. И там тщательно укрыл их от глаза, насколько позволял тусклый свет луны. Чертовски устал. Спина мокрая от пота парила, как после веника в горячей бане. И что неприятно для себя отметил: ноги тряслись и подкашивались. Никогда не считал себя слабым физически, а натренированным с упругими бицепсами. Постоянно качал мышцы, марш-броски с полной выкладкой в лагере давали перцу, но ноги никогда не тряслись. А тут от лихорадочно быстрой работы, в полусогнутом состоянии перетаскал и укрыл тонну груза, и большей частью то перед собой нес, когда надо было продираться сквозь заросли клена, то на горбу в открытом месте, бегом. Разбередил рану, чувствовал – закровавила. И все без передыху, боялся не управиться к свету. «Это тебе, лейтенант, не учебка, где не было опасения неожиданной стычки с врагом, а боевая обстановка. Вот она какая, изматывающая психологической нагрузкой». И даже ни разу не вспомнил о своих погибших родных, все мысли забивала суета с переноской военного богатства, доставшегося теперь ему с Таней. И только тогда шевельнулась мысль, что вот с таким арсеналом он отомстит за гибель родных, когда спрятал последний ящик с патронами. И не только, – за поруганную землю Отечества.

Таня, нахохлившись, как раненая орлица, сидела на единственной шинели погибшего шофёра и не сомкнула глаз, баюкая ушибленную ногу, боясь за Костю и сочувствуя ему из-за своей беспомощности. Она, как и он знала: чем меньше будет двигаться, тем быстрее спадёт опухоль, и нога восстановится, тогда можно прорываться к своим.

– Ну, кажется, перенёс всё. Можешь спать. Я даже приказываю спать. Мы должны быть сильными и всегда в форме.

– Я вас не понимаю, товарищ лейтенант, зачем столько боеприпасов, вы что, собрались партизанить?

– Посмотрим. Заживёт нога, решим. По возможности будем совершать диверсии в тылу врага, – несколько отвлеченно ответил Костя.

– Но нас только двое…

– Все погибнуть не могли. Кто-то ушёл в леса. Найдём и сколотим группу. Ничто не сближает людей так, не роднит их, как совместное дело или поставленная цель. Всё, спать, через два часа – рассвет. Завтра поговорим на эту тему. А по свету посмотришь мою рану – разбередил ящиками. Всё!

12 3 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒