Подстава. 2 страница

Я вышел и направился в парк бронетехники, где такой же ленивый прапорщик, лишь мельком глянув на бумагу, и выцепив взглядом печать и подпись Кадкина, закачал солярой три БТРа, где уже сидели механики водители с моего взвода.

Через час три десятка человек на трех БТРах подъехали к горной тропе, которая вела к кишлаку. Оставив у машин десяток бойцов, я с остальными двумя десятками перемахнув мелкую речушку Вардудж, выдвинулся к плоскогорью, на котором находился кишлак.

Через сорок минут мы вышли на горное плато, пестрящее зарослями опиумного мака и олеандровыми кустарниками.

- Взвод – к бою! – я остановился и поднял руку. Широкий веер раскидывался у меня за спиной. Солдаты быстро разбегались в обе стороны, превращаясь из колонны в длинную цепь.

- Ложись!

Два десятка человек вмиг, словно провалились сквозь землю.

Сержанты Мухамеддиев и Козлов подползли ко мне.

- Командир, а вдруг там духи? – словно разговаривая с самим собой, спросил Козлов.

- Вот пойдем и посмотрим, - шепотом ответил я. – Приказ хош, не хош, а выполнять надо.

- Неспокойно мне как-то, - буркнул Козлов. – До дембеля два месяца осталось…

- Что, смерти боишься? – спросил я его.

- Да нет, - качнул головой сержант, - смерти не боюсь… плена боюсь.

- Э-э, че бояться? – усмехнулся лежавший рядом аварец Расул Гайзаров и похлопал себя по карману разгрузки, в котором оттопыривались ребристые корпуса лимонок, как на армейском сленге именуют оборонительную гранату Ф-1, с разлетом осколков до 200 метров.

- Дернул за колечко и вознесся вместе со всеми, кто пришел тебя в плен брать.

- Это как развод и брак одновременно, - криво улыбнулся Ломакин. – Колечко снял, с жизнью расстался, со смертью обвенчался. Я тоже всегда эту обручалку под рукой держу.

- Ага, Расулу хорошо, - проворчал Козлов, - он как все мусульмане к смерти стремиться, там его в раю целый взвод баб ждать будет, да еще целок. Ломакина девчонка бросила, к какому-то сынку ректора ушла из своего института. У него сейчас психологическая травма. Для него, теперь что жизнь, что смерть – один хрен. А ну как в отключке возьмут, после взрыва, али контузии? Я красным тюльпаном быть не хочу.

- Боишься смерти, боишься… - оскалился Ломакин. – Задолбал уже ныть. Набекаешь тут козел. Лучше сдохнуть достойно, как мужик, чем быть девочкой у духов, как Евсеев.

При упоминании о Евсееве, уголки губ у Козлова поползли вверх, растягиваясь в злорадной улыбке.

Рядовой Евсеев убежал из части в прошлом году. Почему он это сделал, никто сказать не мог, в том числе – он сам. Что он пытался найти или от чего сбежать, здесь в чужой для него стране, было непонятно. Многие сходились в том, что у парня просто подорвало крышу, от зрелища той милой мясорубки, что здесь происходила уже восьмой год. Духи, взявшие Евсеева в плен, обошлись с ним в меру своего воспитания. То ли молодых женщин в кишлаке не было, то ли в банде процветал культ плотской любви к мужчине, но факт, остается фактом. Евсеев стал объектом развлечения моджахедов. Всю зиму, в забытом Аллахом селении, пользовали борцы за веру русского солдата Вовку Евсеева, держа на привязи, как собаку и кормя из грязной глиняной миски.

Весной наши особисты выменяли Евсеева у духов за 10 мешков муки и пять мешков риса. Дешевка, да и только.

Его долго мурыжили в особом отделе, заставляя подписывать какие-то бумаги. Видно собирая компромат на офицеров и дедов всего батальона. Потом он появился на плацу.

Полк выстроили плечом к плечу, весь личный состав, что не был в наряде и на блокпостах. Даже техников, санинструкторов пригнали. Евсеева провели под охраной вдоль строя. Задумка замполита батальона, в котором он служил – в назидание всем.

Худая фигура в рваном афганском халате ковыляла вдоль бывших однополчан. Редкая, жиденькая бороденка делали его похожим на юродивого с картины Сурикова «Боярыня Морозова». Щеки и губы Евсеева запали. Передних зубов не было. Ему его выбили все те же охотники до сексуальных извращений. Строй недобро молчал.

Неожиданно из солдатских рядов вылетел плевок и приклеился к халату Евсеева. Евсеев вздрогнул и остановился, поднимая пустые глаза вверх. Он едва шевельнул губами и сделал следующий шаг. Сопровождающие солдаты едва успели отскочить в сторону. Из рядов полетели плевки. В шеренгах волнение. Офицеры лениво бросились наводить порядок. Бесполезно. Задние пробивались в первые ряды, те до которых не дошел дезертир – сосредоточенно копили слюну. Комполка и его заместители закурили, повернувшись спиной к полку. Евсеев медленно продолжал брести, опустив голову, шаркая, как старик подошвами больничных тапочек. Не обращая внимания на слюну, залепившую его одежду. Потом он исчез. Его отправили в Союз в психиатрическую клинику Министерства Обороны, и, что с ним стало дальше – неведомо.

- Товарищ прапорщик – не ходите туда! – вдруг хрипло сказал Мухамеддиев, показывая рукой на кишлак. – Не ходите… там духи!..

- А ты почем знаешь? – спросил я.

- Не надо туда, - словно заклинание повторял таджик.

- Ты, что сержант, приказ надо выполнять…

- Товарищ прапорщик – не ходите!..

- Отставить! Слушай приказ! Приказываю выдвинуться на окраину населенного пункта Заршах, провести рекогносцировку данного объекта. Выявить наиболее удобные места для блокпоста наблюдения за дорогой и противоположными высотами. Взво-од, короткими перебежками вперед – ма-арш!

Я видел, как вскочили с обоих флангов, точно подброшенные пружиной солдаты и помчались вперед, зигзагами, как я их учил. Через полсотни шагов они залегли, и следующая двойка рванула через поле.

В двух сотнях шагов от кишлака взвод опять залег, вдавливаясь в каменистую землю.

- Товарищ прапорщик… - рядом опять был Алишер Мухамеддиев, - не ходите туда! Давайте мы сам проведем сначала разведку.

- Ты что? – удивился я. – Прекрати истерику!.. Мы с тобой потом поговорим.

- Не поговорите, убьют нас… - тихо и печально сказал таджик.

Если б он кричал, матерился, я бы быстро заткнул ему рот, но такая тоска и безысходность были в голосе этого двадцатилетнего парня из Куляба – таджикского городка у самой Афганской границы, что я смешался.

Видно поняв мое молчание, как согласие на проведение разведки, сержант махнул рукой и, пригнувшись, побежал вперед. За ним бросились еще пятеро.

За все время, проведенное здесь, никто не мог бы упрекнуть Мухамеддиева в трусости. На духов у Алишера был особый нюх. Порой его бесила тупость афганцев. Они не хотели никак признавать, что живут плохо. Совсем не так, как люди в Таджикистане. Первобытная нищета и дикость здесь ужасала. Ходят в тряпье, света нет, вода грязная, болезней – море, врачей нет, дети в школу не ходят. Алишер не раз про себя благодарил Советскую власть, которая избавила его от такой жизни. Он даже благодарил Аллаха, что родился в Советском Союзе, а не в этой нищей стране. Он выходил из себя, когда старики афганцы, слушая его рассказы о жизни в СССР – согласно кивали, но стремления к изменению жизни в своей стране не высказывали. Мухамеддиев жалел этих людей – тупые, забитые, серые.

Когда он во главе пяти разведчиков уже подбегал к кишлаку, из-за дувалов ударил дружный залп. Он ждал этого, и с первыми выстрелами упал на землю.

Чуть впереди лежал Козлов с огромной дырой в голове, залитой темно-бурой кровью. Рядовой Беляков стонал, и левая его рука зажимала живот, сквозь пальцы струился багровый ручеек. Выстрел. Беляков дернулся и застыл, уткнувшись русой головой в жухлую траву. Абрамцев и Сироткин были уже мертвы, лишь Алешка Кулиш, с перебитым плечом и раздробленной ногой шумно дыша, подтянул к себе за ремень автомат и дал короткую очередь в сторону дувалов.

Дымная полоса прочертила воздух, и яркая вспышка разметала то, что мгновение назад было Алешкой Кулишом.

Из канавы, которая протянулась вдоль кишлака, метрах в двадцати от них показалась голова. Затем подождав немного человек, поднялся вверх и, пригнувшись, согнув ноги в коленях, двинулся к убитым. За ним вылезло еще четверо. Бородатые, в длиннополых одеждах. Автоматы в их руках выцеливали стволами лежащих на земле людей. Когда они были в пяти шагах от Мухамеддиева, Алишер незаметно разжал руку, в которой лежала ребристая граната без кольца.

Я ворвался в модуль Демина и с размаху врезал поднимающемуся с койки капитану ногой в пах. Ротный вскрикнул и скрутился пополам. Удар кулаком по шее бросил его на колени.

- Это за ребят тебе, тварь! – схватив его за волосы, выдохнул я в искаженное лицо ротного. – Меня хотел подставить, а погибли мальчишки. Следующий удар пришелся капитану коленом в челюсть. Что-то хрустнуло, и Демин распластался на полу. Из разбитых губ и носа потекла кровь, заливая подбородок и тельняшку. А я все стоял над ним и повторял:

- За что мальчишек то подставил? За что – сука?..

Ловушка.

(Воспоминания напривале)

Четвертый час мы идем по склону Камарасанга, или «Большого камня», так с фарси переводится название длинной горы у входа в Ваханский коридор, расположенного в провинции Бадахшан[10]. В группе 19 человек. Два проводника из ХАДа – майор Умар и лейтенант Фахид, а также пять боевых троек «охотников» из спецподразлеления военной контрразведки. Троек должно быть шесть, но во время высадки с вертолетов, (после того как вертушки долго крались меж скалами, подрабатывая винтами на малых оборотах и выплевывая огненные гроздья тепловых ловушек, пока не нашли удобную для высадки площадку) один из группы сержант Андрей Шутов, по кличке «Челентано», неудачно приземлился на «подлянку» - неустойчивый камень, в результате подвернул ногу. В обычной жизни небольшое растяжение – ничего страшного, но в нашей ситуации этого достаточно, чтобы боец выбыл из строя. Потому как протопать 30 верст по горам, это не в магазин за угол сходить. Капитан Горелов – командир группы, узнав о происшествии, заковыристо выругался и зло сплюнул. Засунув большие пальцы рук за ремень, он стоял и с явной презрительностью наблюдал, как Челентано морщась, стягивал ботинок, а фельдшер Эдик Тимохин по прозвищу «Айболит», готовил жесткую повязку, дабы наложить ее на лодыжку горе-прыгуну.

Когда «Айболит» закончил свою гуманитарную миссию, Горелов вяло поинтересовался:

- Ну, что старшина – насколько его хватит?

- Ни на сколько… - ответил спокойно фельдшер. – Этот горный козел свое уже отпрыгал. Даже с анестезией, он – не ходок. Стрелять – сможет. Полноценно передвигаться – нет. Пускай его забирают, сейчас от него толку, как от витаминов, во время гепатита.

Эдик любил красиво выражаться, используя вместе с нецензурной лексикой самые витиеватые названия из латыни и медицинских терминов. Но в сей раз почему-то сказал просто и без пафоса.

Горелов снова зло сплюнул: еще работа не началась, а уже один трехсотый. Ну и дал господь соратников, сплошные калеки на голову и все остальные части тела. Спецназ – мать вашу…

Горелова можно понять. Когда штабные крысы разрабатывали операцию, то долго вычисляли – сколько нужно людей для ее качественного выполнения? Дабы не мозолить глаза духовским наблюдателям и не провалить все дело из-за нехватки личного состава. Вычислили, что нужно шесть боевых троек, плюс – два надежных проводника, которые будут не просто манекенами, а в случае чего, тоже вступят в бой с противником. Небольшой и активный резерв – так сказать.

Каждой тройке была поставлена своя задача, каждый человек был в деле. А теперь одна тройка получалась неполной. И это маленькое, казалось бы, несоответствие разработанному плану могло кончиться весьма хреново. Потому как на войне мелочей не бывает. И всякая мелочь, может вылиться большим дерьмом, в котором утонет весь тщательно разработанный план вместе с его исполнителями.

К тому же Челентано был «кротом», то бишь – сапером, и с его отставкой от дела, профессиональных саперов оставалось только двое: сержант Пинчук Костя, за длинный гоголевский нос, прозванный «Буратино», и сам капитан Горелов, который в контрразведку пришел тоже из «кротов».

Вообще-то саперную подготовку проходят все, так же, как и снайперскую и медицинскую и тактику, но в каждом деле должны быть спецы. У них вырабатывается нюх, что ли, по своей штатной специальности, или как говорят эзотерики – шестое чувство.

Вон старший сержант Роман Варгин – шустрый паренек с Алтая – прирожденный стрелок. С шести лет шастал с отцом по тайге. Стреляет навскидку с любой руки, а из СВД за шестьсот метров может вогнать пулю в спичечный коробок, за что и кликуха у него подходящая – «Робин Гуд».

В принципе в группе все стреляют неплохо, на уровне первого разряда, или даже кандидата в мастера, но Роман – профи, потому и числиться официально – снайпером, вместе с настоящим мастером спорта по стрельбе омским угрюмым мужиком Гориным Сергеем.

Прапорщик Горин, действительно мужик, а не отрок. Хотя ему всего тридцать, но выглядит старше своих лет. Коренастый, молчаливый, из староверов-язычников. Носит на груди не крестик, а странный амулет в виде колеса с восьмью загнутыми посолонь спицами, сходящимися в центре, и ладанку – кожаный мешочек с горстью родной земли. Колесо, по его словам, это знак Перуна-громовержца – покровителя воинов в дохристианской Руси. Каждое утро Горин молится солнцу, шепчет что-то, а потом вытягивает руки к небу и глухо рычит: «Ур-Ра». Некоторые вертят пальцем у виска, но большинство относятся к Сергею уважительно, называя его меж собою «Отцом Сергием», или «Волхвом».

Или взять хотя бы «Моцарта», он же – старший сержант Юра Малевич, наш штатный радист. Музыкой занимался с пяти лет. Окончил музыкальное училище. Играет на всех мыслимых и немыслимых музыкальных инструментах, и даже из касок, котелков и бутылок может выжать мелодию. Поступил в консерваторию. Пророчили великое музыкальное будущее. Но в восемнадцать лет «Моцарта» угораздило влюбиться в девицу с последнего курса. Он долго мучился, пытаясь объясниться ей в чувствах и когда, наконец, выпив водки для храбрости, он решился на этот героический поступок, девица Аня – так кажется, ее звали, посмеялась над ним, и сказала, что он еще не вырос для серьезных отношений, а ей больше нравятся мужики в возрасте, типа Микеле Плачидо, или Индиана Джонса, и вообще она собирается после консерватории уехать в Америку, где у нее есть не то троюродная сестра, не то двоюродная бабушка. Вдобавок, весьма скоро доброжелатели сообщили «Моцарту», что предмет его обожания уже второй год спит с деканом курса: высоким, лысым и худым мужиком лет сорока пяти, у которого уже третья жена и четверо детей от всех трех браков. Потрясение от открывшейся истины было таким, что Юра запил и по пьянке полез драться к декану. В результате с треском вылетел из консерватории и загремел в армию.

Командир погранотряда, куда он попал, был мужиком неглупым и, заметив незаурядные музыкальные способности новобранца – отправил его в учебку радистов. Где Юра и получил погоняло «Моцарт», потому как освоил игру с точками и тире очень быстро и научился на слух принимать самую быструю передачу до 140 знаков в минуту. После учебки его рекомендовали в штаб округа, а оттуда быстро изъяли покупатели из контрразведки, которым всегда не хватало талантливых спецов.

Вторым радистом в нашей группе идет прапорщик Корсаков Виктор, с позывным «Сакс». Кличка пришла к нему за хорошее знание английского языка. На гражданке Витя увлекался радио, и ухитрился сконструировать хитрую радиоантенну, которая ловила до полутора сотен станций, со всего мира, в том числе через спутники. А так-как сие сооружение было несколько громоздким и нигде не зарегистрированным, милиция приказала его демонтировать, а самоучку изобретателя оштрафовать за незаконное прослушивание всякой вражеской пропаганды. Но тут Вите пришла повестка, и он спасся от штрафа призывом в радиороту одной из дивизий Прибалтийского военного округа, откуда его успешно изъяла для своих нужд вездесущая контрразведка «ограниченного контингента».

В общем, группа у нас элитная во всех смыслах. Каждый в чем-то спец с большой буквы. Только это не дает гарантию на бессмертие. Спецы на войне гибнут порой чаще, чем дилетанты, потому, что их кидают в самые неуютные места, в той мясорубке, что идет здесь уже который год. К тому же спецов – мало, а дилетантов – много. А наше любимое руководство, вместо того, чтобы готовить побольше спецов, пытается имеющимися заткнуть все свои косяки и дырки.

Когда Горелов истратил весь свой запас неуставных оборотов речи в отношении «Челентано», так не вовремя растянувшего ногу, он, последний раз сплюнув на подлый камень, подвернувшийся так некстати, наконец махнул рукой и приказал вызвать по рации вертушку, кружащую неподалеку.

Повернувшись к Шутову, капитан презрительно бросил: «Лезь на борт, обормот! И запомни дружок, если мы из-за тебя провалим дело и поменяем свое место жительства на цинковый ящик, мы потом тебя все навестим в кошмарном сне. И еще неизвестно – проснешься ли ты после этого дружеского рандеву.

- Да я не специально, товарищ капитан, - протяжно завыл Челентано, - мамой клянусь! Ну, что мне – застрелиться, что ли?..

- Живи пока, - разрешил Горелов, - но имей в виду, то, что я тебе сказал…

Вертолет спустился и сильные руки бортмеханика втянули «Челентано» в люк.

Парни, подняв оружие, махали Андрею, а тот, все пытался высунуться из люка взлетающей «восьмерки» и кричал:

- Простите мужики! Честное слово – я не хотел!.. Удачной охоты!

Вертолет, подрабатывая винтами, отвалил в сторону от скалы, а в открытом люке все виднелась фигура Шутова, но гул винтов заглушал слова, и все, наконец, вернулись к своим прямым обязанностям.

Горелов построил группу, проверил крепления подсумков, рюкзаков и «лифчиков», как здесь называют разгрузочные жилеты, и даже приказал всем попрыгать, дабы выяснить – не гремит ли что в экипировке. Затем раздал всем снаряжение Шутова, которое придется тащить оставшимся. Как я уже говорил, «Челентано» был сапером, и при нем было все необходимое снаряжение сапера: два мотка изолированной проволоки с зачищенными концами, десятиметровая эластичная веревка с кошкой на конце, для снятия мин, поставленных на неизвлекаемость, бекфордовый шнур, тонкая леска для растяжек, различные взрыватели для пластиковой взрывчатки, сама взрывчатка – две колбасы молочного, похожего на пластилин вещества, щуп, портативный телескопический миноискатель и четыре мины МОН-50 и ОЗМ-72. В общей сложности около 14 килограмм груза. В среднем по 800 грамм на брата, если точно распределить между всеми. Но в горах, каждый лишний грамм груза — это страшная давящая усталость мышц, когда, кажется – все, сейчас упадешь и умрешь, и это порой то чуть-чуть, что тебе не дало возможности дойти до цели, или рассредоточило твое внимание, и ты вовремя не увидел опасность. В горной войне побеждает зачастую не тот, кто лучше стреляет, или лучше вооружен, и даже не тот, кто находится выше. А тот, кто первым увидел противника. Проглядеть врага, это гарантированно сыграть в ящик, вот и вся тактика, и стратегия. Тем более, что у духов кругом есть глаза и уши. Они на своей территории. Их наблюдателем может быть пацан 10 лет, женщина из горного кишлака, старик, пасущий баранов на горных лугах, да и горы, это такое место, где может укрыть каждый камень. Вот почему двое из наших – прапорщик Шафиров Тимур, с позывным «Хан» - осетин, и сержант Догаев Расул, прозванный «Абреком» - чеченец, переодеты в духовскую одежду. Один в «люнги» - в смотанном по местному обычаю тюрбане из белого полотна, длиннополой рубахе, поверх которой надет «лифчик» с боекомплектом и широких шароварах, из-под которых выглядывают китайские кроссовки. Другой в плоской афганской серой шапочке, похожей на шестиконечный берет, который здесь называют «пакуль», в разгрузке, поверх такой же рубахи, и в американских камуфлированных штанах, заправленных в английские горные берцы, серого цвета.

У обеих черные бороды и автоматы старого образца – АК-47, какими пользуется большинство местных моджахедов. Афганцы – проводники, тоже одеты в одежду местных горцев. Оба офицеры ХАДа, родом из того района провинции Бадахшан, где пролегает наш путь. У обоих есть кровники на противоположной стороне баррикад, и горы, по которым мы сейчас идем, тоже напоминают большие баррикады, которые покрыли эту многострадальную землю.

Афганцы с «Ханом» и «Абреком» - ушли вперед. Они в случае чего, должны подать знак об опасности и первыми принять бой. Мы уже идем четвертый час и пока все идет по плану.

Потом, через много лет, я услышу песню из чьего-то магнитофона, где какая-то новомодная группа будет выть: «Все идет по плану, все идет по плану…», и так почти всю песню. Бред, в общем-то. Не знаю, что там шло по плану у тех безголосых певцов, но тогда в восемьдесят восьмом у нас сперва тоже все шло по плану, но это значило только одно: чем дальше все идет как надо, тем больше пакостей может возникнуть впереди.

«Большой камень» - остался позади и мы начали огибать его, повернув на юг.

Тут же в лицо задул противный «афганец», - вместе с мелкой пылью. Пришлось завернуть лица в плотные, мягкие куски материи, как делают бедуины в пустыне, оставив только узкую щель для глаз. Одежда уже до самых ягодиц пропитана потом. Кажется, незримая рука выжимает из тебя воду, как сок из лимона. Легкие, с хрипом расширяясь, ударяются в кости грудной клетки, заглатывая воздух, которого уже не хватает, словно ты оказался на Луне, в безвоздушном пространстве. В принципе Луна не намного хуже здешнего ландшафта: все вокруг такого же – серо-желтого цвета, как будто других красок природа не придумала для этого унылого края. Желтым кажется даже небо, и сам воздух, перемешанный с пылью, висит желтым маревом. Сердце, получая все более вязкую от обезвоживания кровь – работает с надрывом, как пошедший в разнос двигатель. Но пить сейчас нельзя. Через пять минут выпитая тобой вода выйдет через поры тела и станет еще хуже. Пить можно только тогда, когда зайдет солнце и полуденная жара смениться довольно холодной ночью. Перепады температур в Афгане – бешенные.

«Ну, когда же Горелов скомандует – «Привал! », все-таки больше половины пути мы уже прошли, а загонять людей перед операцией – не рекомендуется. Нет, гад – прет, как трактор…»

Вообще-то к объекту нам надо подойти ночью, иначе духи вычислят нас еще на дальних подступах. А глубина охраны особых объектов у них доходит порой до нескольких километров. Во, почти стих получился… - скальд доморощенный. Сага о семнадцати богатырях, которые по указу царя поперлись за тридевять земель порушить царство Кощея.

Посматриваю на парней: у всех в глазах печаль смертная. Из-под материи покрывающей лица слышится только хриплое дыхание. Все-таки на каждом более 25 килограмм груза. Это еще бронежилеты не брали. Толку от него мало, разве что осколок какой удержит, или пулю на излете, зато мучений от его таскания, как в камере пыток у Ивана Грозного. Один такой «Иван» пыхтит сейчас с нами. Это прапорщик Ломакин – махина наподобие медведя-гризли. Новгородец. Господин Великий Новгород издревле славился всякими там медвежеподобными варягами, да ушкуйниками. Ломакин Ваня, по одной версии – «Малыш», по другой – «Варяг», точная копия какого-нибудь своего предка десятого века. Пулемет кажется игрушечным в его лапах. Рожа скуластая, с разбойничьим прищуром серых, как легированная сталь глаз. Бугай еще тот. Похвалялся, что ломает подкову. Насчет подковы – не знаю… ибо – не нашли. Пытались стянуть у танкистов. Они часто на танки вешают всякие такие железные штуки, которые вроде бы должны их спасать от кумулятивного снаряда, или фугаса. У командира полка висели не дополнительные бронеплиты, или сварные решетки из арматуры, а подкова. Однако стянуть ее не удалось по той причине, что она намертво была приварена к броне танка. Зато у стройбатовцев утащили длинный лом. Так вот – «Малыш» сей лом через шею согнул почти пополам. Мы потом вчетвером пытались его вернуть в обратное положение, да чуть пупок не надорвали. Правда и Ломакин его разгибать не взялся: «Круглый – говорит, - вертится в руках…».

Ваня единственный из нас, кто награжден медалью «За Отвагу». Во время одной из операций тянул на себе раненного командира взвода шесть километров, уходя от духовской засады, и донес-таки до вертолета, вместе с автоматом и боекомплектом взводного.

- Стой! Привал! – слышится хриплый голос Горелова.

Ну, наконец-то. Все рухнули на землю, словно скошенные одной очередью. Правда, тут же задвигались, зашевелились. Четверо расползлись в разные стороны и заняли позиции для наблюдения среди камней.

Вспоминаю свой первый марш-бросок. В 1977 году на курсах молодого бойца, в бригаде специального назначения ВДВ, что находилась под Старым Крымом, нас – зеленых юнцов сержанты выгнали на пахоту, нагрузив автоматами, подсумками, противогазами, а в РД – рюкзак десантника натолкали щебенки килограмм на пятнадцать. Бежать надо было десять километров.

Пахота это вам не асфальт, и даже не поле с травкой. Мы не пробежали и полкилометра, как у нас на каждом сапоге было по полтора килограмма грязи. Темп движения резко снизился. На втором километре уже все выдохлись и еле переставляли ноги. Сержанты и «деды» сперва просто матерились, а потом сняли пояса с бронзовыми пряжками и бросились подгонять растянувшееся на полкилометра войско, уже не только ругательными словами, но и безжалостными ударами по ягодицам. Кое-как им удалось сбить роту новобранцев в колонну по три, и даже чуть ускорить передвижение. Мы бежали, как табун загнанных лошадей, подгоняемый полукольцом хватающих за ляжки голодных волков. Подсумок с автоматными магазинами хлопает по бедру, противогаз по заднице, штык нож все время норовит съехать вперед, между ног и отбить главное достоинство мужчины. Но больше всего достает проклятый автомат, который безжалостно натирает спину, а если его перебросить вперед, на грудь, то грозит, или садануть по физиономии мушкой, или прикладом по печени.

Как не ярились сержанты, а через два километра бега наш табун начал снова растягиваться. Первыми стали сдавать самые тяжелые и упитанные. Им ведь кроме всей амуниции приходилось тащить еще и собственный вес.

- Вперед ленивые бараны! – орали загонщики. – Быстрее переставляем копыта!.. Но, то один, то другой из новобранцев задыхаясь, переходил на шаг и безразличный уже к тычкам и ударам ремнем плелся, едва переставляя ноги с налипшей грязью и ломая строй.

Сердце колотится где-то под горлом, на ногах кажется – по тонне груза, грязные потные струйки стекают со лба, дыхание вырывается с протяжным стоном, а печень, переполненная кровью – бьется о ребра и болит, болит жутко. У кого-то вместе с потом уже текут слезы. Думаешь: «Да за что же мне это? Нельзя же так издеваться над людьми!.. Да лучше убейте, только дайте полежать хоть чуть-чуть… глотнуть полной грудью воздуха…», - который кажется застряет где-то меж горлом и легкими. Ощущение, наверное, как у рыбы, выброшенной на берег.

Тогда сержанты выбирают самых резвых и заставляют их тащить отстающих. Наконец общими усилиями под удары и ругань снова удается восстановить какой-то порядок. Люди упрямо переставляют ноги с лицами, идущих на Голгофу смертников, а может просто открылось второе дыхание.

Когда мы бежали последние метры в ушах стоял какой-то неестественный звон, видно от недостатка кислорода в легких, глаза почти ничего не видели из-за пелены пота, тело превратилось в одну ноющую от усталости и боли рану. Когда прозвучала команда «Стой! », несколько человек не зная, что нельзя резко останавливаться после такой скачки – повалились на землю и их тут же вывернуло, всем, что было съедено на завтрак, а может даже еще на ужин. Блевали они долго, пока изо рта не пошла какая-то желтая желчь. Другие – более разумные, шатаясь, на дрожащих ногах ходили из стороны в сторону, пытаясь восстановить дыхание.

Сержанты закурили, хмуро поглядывая на полуживое воинство, потом построили роту и «дед» по кличке «Хохол», он же сержант Кольниченко Стас, произнес пространный монолог, перед «салабонами», «духами», «шнурками», как в то суровое время жесткой советской дедовщины называли новобранцев.

- Запомните засранцы, тута вам не гражданка… тута вы пока никто, и звать вас никак, ибо вы даже не люди, и тем более не воины, а пока, что – дерьмо. А людей и воинов из вас будем лепить мы – «деды» Советской Армии! И вылепим, не смотря на все ваши сопли и вонь, что от вас как от дерьма исходит. Запомните дегенераты, десантник – орел всего две минуты, пока он в воздухе, под парашютом, все остальное время – он лошадь. Потому, что наша задача, как можно больше нагадить врагу, а потом вовремя смыться. Но это если повезет. А не повезет – достойно сдохнуть! Отсюда вывод: кто плохо бегает – сдохнет. Притом сдохнет очень жутко, потому, что в циркуляре НАТО четко прописано – «Советских десантников в плен не брать». Врубились петухи недоделанные?.. Короче – бегаете вы хреново, ни хрена, ни перед собой, ни по сторонам не видите, поэтому будем тренироваться…

Сколько потом было тех марш-бросков?.. Как вспомнишь – так вздрогнешь. И все круги Дантова ада, после тех мучений покажутся детской сказкой из журнала «Мурзилка». Мы бегали по песку и горам, по тайге и болотам, днем и ночью, в жару и в холод. Под проливным дождем и по колено в снегу. Все это делалось с одной целью: выбить из нас страх перед смертью, ибо по сравнению с этими скачками, смерть кажется долгожданным отдыхом. А также обозлить до такой степени, чтобы, дорвавшись до противника, мы выплеснули всю свою ненависть на него, вгрызаясь в его базы, штабы, оборонительные сооружения, как стая голодных волков в стадо жирных баранов.

⇐ Предыдущая 123 4 Следующая ⇒