Подстава. 1 страница

Подстава.

Когда этот прапорщик прибыл на должность командира взвода в полк и его засунули в один из самых разгильдяйских взводов разведроты, который уже вторую неделю жил без командира, ввиду убытия того грузом 200 в Союз, головная боль появилась не только у его подчиненных, но и начальников.

До этого жизнь в полку делилась на две половины: война и сплошная расслабуха после нее. И все – начиная с солдат и кончая старшими офицерами, напоминали буйную вольницу анархистов, щеголявших в трофейных американских камуфлированных куртках и китайских кепках с необъятными козырьками.

Этот же прапор заставил надеть свой взвод отечественную выцветшую форму песочного цвета и начал гонять его по склонам ближайших сопок с полной выкладкой.

Взводные лейтенанты, отдыхающие на своих первых командных должностях от училищной дуристики, открыто насмехались над такими экспериментами прапорщика Березина, называя их - «идиотизмом». Кто-то дал ему кличку – «Мазохист», а иные при упоминании о нем крутили у виска пальцем, и махали рукой: мол - че возьмешь с дебила?

Подчиненным же прапорщика было не до смеха. Он продолжал гонять их как горных козлов, выматывая все силы, не давая никакой надежды на расслабуху и отдых.

Через две недели такой сволочной жизни, «старики» взвода посовещавшись, решили устроить своему командиру «темную», накинув вечером в одной из палаток на голову одеяло. Но не тут-то было. Прапор был необычно силен и увертлив, да еще владел приемами какой-то непонятной системы рукопашного боя.

Он легко, как щенят расшвырял мстителей, а потом долго не выпускал из палатки, проверяя на прочность ребра, грудные клетки и пресс.

Против дьявольской ловкости и первобытной физической силы не попрешь. И солдаты забились в норы – зализывать раны, а также отчаянно решать: что же делать с чрезвычайно агрессивным и упрямым взводным?

Вывод был прост, и по тем временам и обычаям, царившим в полку, очень даже приемлемым. Стариками подробно было оговорено, как на ближайших боевых прапора замочить, то есть – пристрелить.

Но «боевые», которые для прапорщика Березина должны были оказаться последними, внесли серьезные изменения в план мести. Их рота, в ущелье Тешкан у кишлака Гелавук напоролась на свору «непримиримых», или как они себя называли «львов ислама». Свора была не хилая – более трех сотен стволов, полтора десятка гранатометов, и столько же пулеметов, включая крупнокалиберные ДШК.

Соотношение сил было один к трем, и даже три БТРа и столько же БМДешек не давали роте большого преимущества, ибо три из шести машин были сожжены в самом начале боя, а одна, лишившись гусеницы, и с заклинившей башней, была, по сути, бесполезна. Тогда всем пришлось крайне хреново.

Духи зажали роту с двух сторон, и лупили по ней со своих позиций на выбор. Потом люди в черных перуханах[1] появились сразу отовсюду. Черные люди на белых камнях. В этом даже была какая-то зловещая красота. Их долго натаскивали в Пакистане иноземные инструктора, и они фанатично, не страшась смерти, делали свою работу. Даже не было привычных выкриков: «Аллах Акбар! » и тому подобного пафоса, они, молча, шли меж белых валунов по каменному сыпняку, сея перед собой ливень свинцовых зерен. Выплевывая из базук дымные хвосты огненных джинов, разламывающих камни и рвущих человеческую плоть на кровавые лохмотья.

Перекрестный огонь пулеметов вколотил в камни роту у выхода из ущелья. Пол дня они провалялись на земле под палящим солнцем и огнем непримиримых, которые раз за разом кидались в атаку, пытаясь раздавить роту упрямых «шурави». А рота, разрезанная и разбитая на части свинцовым ливнем, медленно сходила с ума. Громко стонали раненые, а живые старались забраться под любой камешек, и палили из автоматов, куда не попадя, молясь Христу, черту, Аллаху, что если придет смерть, то пусть она будет быстрой и безболезненной, чтобы не мучиться с пулей в хребте, или брюхе от боли, как ящерица потерявшая хвост, истекая кровью и царапая ногтями каменную землю.

И кто знает, чем бы кончилось избиение роты, если бы не чокнутый прапорщик…

Он собрал гранаты у очумевших солдат и метнулся в сторону рыжих скал, откуда лупил пулемет, простреливая выход из ущелья. Через четверть часа там ухнули три разрыва. И духовский ДШК захлебнулся было, а потом опять застрочил, но не в сторону издыхающей роты, а через ущелье по позициям духов с противоположной стороны горного склона. Это подхлестнуло оставшихся в живых, и те ринулись вперед, стараясь побыстрее выскочить из смертоносной зоны огня. Только в этом было спасение, и каждый трус понимал, что последний шанс выжить, это вырваться из проклятого каменного мешка в долину, пока у прапора не кончились патроны, и он не дает духам поднять головы.

Через некоторое время, когда рота стала отходить от этого кошмара, прапорщик Березин выстроил свой взвод на линейке, перед выбеленными солнцем палатками.

К этому времени у солдат произошла некоторая переоценка личных качеств командира, и поэтому они смотрели на него хоть и настороженно, но без прежней злобы. Такие поступки на войне всегда в цене, особенно когда ты в результате чьей-то храбрости не лежишь горизонтально в цинковом ящике с биркой на ноге, а твердо стоишь, пусть и на чужой, а все-таки земле.

Прапорщик долго молчал. Смотрел на молодые, почти детские лица, затем жестко сказал, как отрезал:

- В том, что мы потеряли треть роты, есть и моя вина. Конечно, на войне от ошибок и смерти никто не застрахован. Но подыхаете вы в основном по дурости и разгильдяйству. Не хрена вы на самом деле не умеете, и знать не хотите, ибо пантов и гонора – полные штаны. Впрочем, и это не ваша вина. У вас были плохие учителя, и воевать вас просто не научили. Настоящий боец, это не тот, кто геройски подыхает, а тот, кто убивает врага, а сам остается жив. Много ума не надо, чтобы дать противнику продырявить себе шкуру, гораздо труднее продырявить ее – ему! Вот этому и будем учиться, для того, чтобы ваши матери не носили черных платков, а ваши девчонки не спали с другими парнями. Предупреждаю сразу, что будет очень тяжко, но иначе нельзя, если хотите выжить. Я никого не стану заставлять. Кто не желает учиться – пусть подыхает! Итак, кто не желает учиться – выйти из строя!?

Взвод не шевельнулся. И на следующий день началась самая настоящая боевая учеба.

Несмотря на то, что мои солдаты прошли предварительную подготовку в Союзе, где их спешно натаскивали для войны в Афгане, я сразу увидел, как слабы и беспомощны они, даже в самых простых ситуациях. Я увидел, что они не знают самых простых вещей, которые, тем не менее, часто спасают жизнь, ибо смерть не так уж слепа, а выбирает самых неумелых, нерасторопных и тупых. Хотя бывают и исключения.

Большая часть моего взвода, не умела маскироваться, окапываться и использовать складки местности. К тому же вообще не имела представления о том, как правильно перемещаться под огнем противника. Добрая половина взвода не умела хорошо стрелять и правильно бросать гранаты. Я уж не говорю, что представление о военной топографии и ориентированию у всех было довольно поверхностное. Большинство были психологически не готовы к использованию в ближнем бою штык ножа и малой пехотной лопатки, хотя порой и имели неплохие физические навыки. Но это скорей для показухи, а не реального боя.

Я недоумевал: как же так – людей посылают на войну, а они к ней не готовы? Отправить бы сюда тех великих начальников, которые отвечают за боевую подготовку. Пусть твари посмотрят в глаза тем матерям и отцам, у которых они своими тупостью и непрофессионализмом отобрали сыновей.

Я начал обучение с самого простого: как правильно должно перемещаться подразделение в горах, быстро уходить с линии огня используя складки местности, вести бой в наступлении и обороне, все время меняя укрытия и прикрывая друг друга. Как правильно бросать гранаты, вернее для начала болванки без запала, а потом уж боевые. Потом пришло время ножа и МПЛ[2]. Я показывал, как их правильно держать в руке, как точно и быстро наносить удары по конечностям, по горлу, по ключицам, в печень и основание черепа.

- Есть и пить тоже надо уметь, - повторял я им, ибо от этого зависит ваша боеспособность.

Я запретил им есть соленые консервы на выходах, а сухари и галеты заставлял вымачивать в воде, ибо сухарь глотку дерет и язык разъедает. Три дня посидишь на них, вообще жрать не сможешь. Воду разрешал пить только утром и вечером.

- Днем хоть подыхайте, но за флягу не хватайтесь. Зря все это. Хлестать будете без остановки, а толку никакого… вся вода обратно вместе с потом выходить будет.

Затем мы начали проводить учения. Я разбил взвод на две части. Одна была духами, а вторая – шурави. Задача духов – подготовить засаду, а цель шурави – в нее не попасть и уничтожить духов.

Когда после занятий собирались на разборку действий обеих групп, я не уставал повторять им, что во всех этих играх в «казаки-разбойники», есть золотое правило: «Не считай противника дурней себя». Так и здесь:

- Рядовой Маркушев!

- Я…

- Головка от примуса. Какого черта ты прешь по тропе, как кабан? Я уже не раз говорил, что хорошо просматриваемые и удобные тропы – минируются. Оно конечно – по тропе проще. Да только упрощение себе жизни и лень – приводит к потере нижних конечностей и мужского достоинства. Потом, когда я дал вводную, что Маркушев подорвался, какого дьявола вы втроем, как бараны побежали к нему?

- А один его не вытащит…

- Вы и втроем его не вытащите, ибо уже потенциальные трупы. Я повторяю последний раз: при подрыве к пострадавшему, ползет… ползет, а не идет и не бежит, только один человек. Остальные не стоят столбами, и глазами не лупают, а рассыпаются за укрытия и залегают, не забывая контролировать тыл. Ибо вас может специально пропустили, чтобы напасть сзади. Тот один, что приполз к трехсотому, внимательно проверяет местность на наличие мин и растяжек, пытается понять – нет ли засады и только после этого оказывает медицинскую помощь пострадавшему. А так вы втроем примчались к трехсотому, как скорая помощь и нарвались, либо на растяжку, либо на снайпера… там все спасатели и легли рядышком на вечный отдых. Лучше потерять одного человека, чем половину группы из-за того, что некоторые придурки возомнили себя спасителями, навроде Христа.

Учеба стала давать первые результаты. Через месяц на рейде близ Файзабадского перевала мы раздолбали отряд моджахедов почти без потерь. За исключением одного бойца, подвернувшего ногу на сыпняке, и одного раненого в голову осколком камней. Все произошло так быстро, что духи даже не поняли - откуда к ним пришла желанная смерть, и как они оказались у ворот Джанны – мусульманского рая, где каждого воина, павшего за веру, встречает толпа сексапильных грудастых девственниц, именуемых в исламе гуриями.

А дальше… дальше прапорщик Березин чуть не влип под трибунал.

Началось все с того, что шурави всерьез обозлились на афганских «борцов за веру», терзающих их колонны по дороге от Кабула до Хайратона. После того как духи в клочья порвали «нитку»[3] у города Джабаля-Уссаранджа началась крупномасштабная операция вдоль всех главных дорог, или говоря военным языком – рокад.

Шурави двинули к Джабалю колонну техники, под прикрытием вертолетов и прямой наводкой расстреляли все укрепления духов на подступах к нему. Реактивные «грады» снесли все дувалы и строения вдоль дорог, превращая их в труху из камня и глины. Как грибы после дождя вырастали дополнительные блокпосты на рокадах и ближайших к ним высотах и новенькие багряные лоскуты, точно флажки на волков затрепетали на флагштоках, от Кабула до Ус-Саранджа и Хайратона.

Афганцы уходили вглубь Чарикарской долины, уползали в горы, но и там их доставали настырные шурави. Юркие серебристые птицы стремительно падали на долину, вонзая огненные жала ракет в мятежные кишлаки и швыряя на отряды моджахедов железные яйца, раскалывающие землю объемными взрывами. Из-за облаков словно свора гончих выскакивали поджарые хищные стрекозы и гремя железными винтами гнались по пятам за уходившими в горы духами, вонзая в них свои раскаленные клыки – эресы[4]. Люди пытались в страхе вползти и спрятаться в любую нору или пещеру, но ненасытные летучие хищники доставали их и там, выковыривая термобарическими[5] бомбами. Потом устав от кровавой охоты, они дружно заваливались на бок и уходили в Баграм – пополнять запасы оружия и топлива.

Афганцам никогда еще не приходилось воевать с таким свирепым и мстительным врагом. Русские солдаты были отчаянны, их командиры упорны, летчики жестоки и безрассудны. Духи, зажатые в горах, пытались огрызаться, однако с небес на них, как гнев Аллаха лился огненный дождь и потрепанные в боях отряды моджахедов начали переваливать Гиндукуш и уходить в Пакистан.

Ассадула-хан – бывший хозяин кишлаков Дархани-хаш и Заршах, что расположены у перевала Дархан невдалеке от дороги на Бахарак, в самом центре провинции Бадахшан, тоже увел своих людей в Пакистан. В боях с шурави он потерял почти половину своего отряда, еще два десятка человек дезертировали. В общем в Пакистан он привел только треть тех людей, что семь месяцев назад пришли с ним в Афганистан, после обучения в одном из пакистанских центров по подготовке воинов ислама. Большинство задач, поставленных перед Ассадулой и его отрядом иноземными инструкторами – так и не были выполнены, поэтому хитрый и искушенный в партийных интригах Ассадула пытался поражение использовать с выгодой для себя. Он демонстрировал всем раны своих людей, раздул до небес число убитых ими шурави. Количество же сожженных танков и колонн, а также сбитых вертолетов с каждым разом все увеличивалось. Ну а правительственные войска вообще бегали от него в ужасе.

Ассадула оплакивал храбрых воинов погибших в джихаде против неверных и призывал к отмщению. Стоны вперемешку с боевыми кличами дали результаты. Ассадула стал получать деньги, оружие, боеприпасы и медикаменты. Но вскоре пришло время возвращаться в Афганистан, и сколько Ассадула не ловчил, как не изворачивался, но сделать ничего не смог. Пришлось подчиниться приказу лидера исламской партии Афганистана Гульбеддина Хекматияра.

И вот он снова в родном кишлаке Заршах. Сидит на мягком бадахшанском ковре, подломив под себя ноги, и медленно прихлебывает чай из прозрачного стакана.

Длинноволосые бородатые мужики затащили в комнату дуканщика[6] Юсуфа и швырнули на глиняный пол. Дуканщик довольно прибыльно торговал с шурави и Ассадула решил проучить этого шакала, продавшегося неверным. Он вопросительно глянул на опустевший стакан и тотчас к нему скользнул тонкий юноша, схватил небольшой чайничек из китайского фарфора и наполнил стакан до краев.

Ассадула взял стакан двумя пальцами и качнул ухоженной бородой.

Охранник поднял автомат и лениво хрястнул Юсуфа прикладом по спине.

- О Алла, Алла… - застонал, рыдая дуканщик.

- Хамош! – (молчать) тихо приказал Ассадула-хан, и имя Аллаха готовое слететь с уст дуканщика, так и застряло у него в горле.

Юсуф лишь стонал сквозь зубы, царапая пальцами холодную глину.

- Бача э сур, дост э шурави (сын свиньи, друг советских), - с кривой усмешкой выдавил Ассадула-хан. Охранники свирепо улыбались.

- Ты забыл истинную веру грязная свинья, ты продался шурави за водку и деньги. Ничего, я убью тебя очень медленно. Быстрая смерть для достойных врагов, а не предателей. Сперва я переломаю тебе ребра и брошу на солнце, потом, когда тебе станет жарко, я сорву с тебя кожу, чтоб ты остыл, а затем завяжу ее у тебя над головой…

Губы дуканщика тряслись: «Я мусульманин…» - прохрипел он. – «Я верен Аллаху, я делаю пять раз намаз, я исполняю все посты, я ненавижу урусов…».

- Если ты мусульманин, - все так же тихо произнес Ассадула-хан, - и хочешь жить, тогда в ближайшие три дня приведешь в кишлак шурави. Скажешь, что в кишлаке нет правоверных и борцов за веру. Как ты это сделаешь – твое дело… запомни – у тебя три дня!

- Приведу, приведу… - Юсуф хватал себя окровавленными пальцами за шею и полз на коленях к Ассадула-хану, пытаясь ухватить и поцеловать его руку и полу чавдара[7].

- Пошел прочь, собака! – Ассадула отпихнул его ногой. – Если в ближайшие три дня шурави не придут в кишлак, я переломаю тебе кости и сотворю из тебя кровавый тюльпан.

А у прапорщика Березина тем временем происходил жесткий разговор с ротным Деминым. И разговору этому предшествовали вчерашние события.

От авиаразведки пришла информация, что в кишлаке Афаки объявились вооруженные люди. Возможно – гости из Пакистана. Демин поднял свою роту по приказу комполка и, оставив взвод Березина в засаде, с остальными двумя взводами пошел прочесывать кишлак.

Через час после выхода к месту засады, Березин услышал стрельбу в районе кишлака и, подумав, что Демин напоролся на духов, начал вызывать его по рации. Но рация упорно молчала. Тогда подняв свой взвод, Березин обогнул кишлак, чтобы дать возможность Демину вытеснять духов прямо на его солдат. Но в кишлаке было тихо, а Демин на связь не выходил. Осторожно крадучись, словно горные призраки они вошли в кишлак.

Слева горел дукан. В воздухе черным тополиным пухом летали хлопья сажи.

- Не было духов здесь, - сказал сержант Козлов, вертя головой, за постоянную подвижность и быстроту прозванный «Стрекозел». Он присел, осматривая гильзы на дроге и трупы двух убитых ишаков.

Справа вдоль тоненького арыка стояли три дерева с пышной листвой. Она давала обильную тень, и в этой тени словно две тряпичные куклы висели люди.

Березин пошел в их сторону, приказав солдатам рассыпаться по краям большой площади посреди кишлака. За прапорщиком, как два верных телохранителя маячили мощные фигуры старшего сержанта Ломакина и ефрейтора Онопенко.

На дереве висели старый афганец и старуха в старой грязной кофте, прожженной сигаретой. Они были подвешены к дереву на парашютных стропах, а рядом с горящим дуканом лежал молодой парень – афганец, лет шестнадцати, видно их внук, прошитый автоматной очередью.

Солдаты цепочкой проходили мимо повешенных, хмуро косились на обезображенные смертью лица, морщились и сплевывали, как порой в мирной жизни, плевали, увидев раздавленную на дороге кошку.

- Снимите их и похороните – сказал угрюмо прапорщик и зашагал прочь от дерева, ставшего импровизированной виселицей.

- Ты где должен был находиться? – кривился Демин, угрожающе надвигаясь на Березина. – Ты чего приказ нарушаешь?

- Да я почем знал, что с вами стало, если вы на связь не выходили… - пожал плечами прапорщик. – Я стрельбу услышал, взвод поднял… может вас уже там покрошили тихо и без шума…

- Ты что дурак? Я тебе где сказал находиться! – не унимался Демин.

- Я помочь хотел, - ответил прапорщик, глядя в глаза Демину, - а ты господин штурмбанфюрер тем временем стариков вешал. Мразь ты и фашист! – добавил он хмуро, чувствуя сейчас, только ненависть и отвращение к этой наглой самоуверенной сволочи, которая была его командиром.

Демин остановился и, выкатив он ярости глаза, занес кулак.

Березин в упор с прищуром взглянул на ротного и чуть согнул колени, принимая незаметно боевую стойку русского рукопашного боя.

- Драки хочешь? – презрительно бросил он ротному. – Изволь… только потом не обижайся.

Рука капитана покачивалась в воздухе и была похожа на тело змеи, готовящейся к броску. Затем она ужом скользнула вниз, уцепившись большим пальцем за портупею.

- А что ты видел?

- Все!

- Это были духи, духи… - рявкнул Демин и топнул ногой. – Они отстреливались… их брать пришлось…

- Брать? Стариков?.. – Березин сплюнул прямо на пол.

- Щенок, гнида! Много ты понимаешь?! – рот Демина поехал вбок. В его уголках скапливалась слюна. Впервые за много месяцев проведенных в Афгане ему приходилось оправдываться. И перед кем? Перед подчиненным.

- Ножа ему! – как о решенном подумал Демин. – Надо сказать пацанам, чтобы пришили гада.

- Духов защищаешь? – тоном следователя НКВД обвиняющего подследственного в покрывательстве «врагов народа», прохрипел ротный. – Наглеешь чижик? По морде давно не получал?

- А это откуда? – кивнул Березин на коробки с сигаретами под кроватью ротного. – Вчера же курить нечего было? Все друг у друга голимую «Приму» стреляли. А сегодня – ты гляди: «Пел-Мел», «верблюд», «Мальборо»? Красиво живешь! С друзьями не поделишься? Смотри сколько заныкал барахла… не с подожженного ли дукана? Мародерство — это капитан, и трибуналом пахнет.

Ротный швырнул только засунутую в рот сигарету в лицо Березину и отпрянул в угол, где стоял автомат.

Прапорщик прыгнул вперед, ударил ротного ногой по руке и подхватил на лету выскочивший из руки Демина автомат. Медленно стал отходить к двери.

- Тихо, не дергайся!

Ротный, полусидя, заворожено смотрел на черную дыру ствола.

Березин рывком отсоединил магазин, сунул его в карман, передернул затвор, выбрасывая на пол патрон из патронника.

- Автомат за дверью возьмешь, - сказал тихо, почти шепотом. – Меня стрелять на улице – не советую. Свидетелей много. Шестеркам своим тоже приказывать не надо. Мои бойцы знают все и молчать не будут. Про твое мародерство узнают все – от комполка до особого отдела в штабе контингента. Понял штурмбанфюрер? – прапорщик зловеще улыбнулся и выскользнул за дверь.

Сам капитан по-прежнему сидел на койке, испытывая одно желание – схватить автомат и раскромсать наглого прапора очередями.

- Сволочь, паскуда, учит меня сопляк, душков пожалел!.. Орденам моим падла завидуешь? Так они хребтом, руками этими вырваны. 22 месяца в Афгане. 16 операций, 23 колонны. Гад, ты хоть знаешь, что это такое? Боевик долбанный. Ты сперва гад по горам сотни километров отходи, а потом вякай вояка хренов.

Обида, удивление, желание немедленно и страшно отомстить – все это разом нахлынуло на ротного. Ему хотелось немедленно расквитаться со строптивым прапором, но от возбуждения он не мог ничего придумать.

Демин плюхнулся на кушетку, потянувшись, открыл дверцу холодильника, достал из него сто граммовый пузырек медицинского спирта, плеснул в стакан, добавив из железной банки апельсинового сока. Выпил, скривился, с трудом проталкивая в желудок огненный комок алкоголя.

В комнату вошел майор Николай Огрызко – зам. начальника особого отдела полка. Был он лет сорока пяти, коренастый, полный, с лысой головой и усами, что топорщились, как у шляхтича времен Речи Посполитой.

- Ну? – спросил с порога.

- Баранки гну, - огрызнулся Демин. – Уже знаешь? Чего тогда спрашиваешь?

- То-то ты все горилку хлещешь? – втянул носом воздух Огрызко, - и с друзьями не делишься. У нас в Хохляндии так не поступают…

- Знаю, как у вас поступают, - прохрипел Демин, глотая остатки спирта прямо из пузырька. – Сам не зъим, так хочь понадкусываю. Влипли по самые помидоры. Убирать его надо. Этот продаст – не поморщиться… в могилу нас утянет.

- Нас? – удивился Огрызко.

- Вон ты как заговорил? А я что, только для себя бакшиш брал? Ты не причем?

- Много взял? – оживился майор.

- Че взял, то мое!..

- Но я же тебя наводил… и планировал…

- Вот и думай теперь, как этого ублюдка убрать! Вон бывшего комбата упекли под трибунал. Теперь у него небо в клеточку, а друзья в полосочку. Так, что у нас выхода нет.

- Откуда у тебя такие сведения? – сощурился майор.

- От баб, - хмыкнул ротный. – Зойка моя с комбатовской Нинкой – землячки. Та ей все рассказывает. В соплях целыми днями ходит. Переживает…

- А начпрода окручивает… - хмыкнул Огрызко. – Кругами ходит, как акула.

- Жизнь продолжается, - философски заметил Демин. – Как Нинка без пайсы[8]? Ей тряпки фургонами возили, чековыжималка…

Алчность и жадность комбатовской любовницы стали притчей во языцех. Сколько кишлаков прошерстили роты по приказу бывшего комбата с единственной целью – пайса. Старинное оружие, и украшения, серебро, золото, персидские ковры, чеканка, посуда – все уходило к Нинке. «Чума» - говорили про нее в полку, но признавали: баба красивая, гладкая, хоть и двинутая на шмотье. Такой принцессы не отыскать по всему Афгану, хоть сейчас на обложку какого-нибудь «Плейбоя».

- Что делать будем? Решать надо… - опять напомнил о своей обиде Демин. – А то все начальники словно с ума посходили. Чуть что – компромат собирают. Будто мы не на войне, а в институте благородных девиц. Вон раньше города на трое суток победителям отдавали. Хочешь жри, хочешь пей, хочешь баб трахай. Тогда знали толк в войне. Топали хрен знает куда, жизнью рисковали. Победил – получи город на три дня. Потому, что заслужил. А сейчас?.. Пайсу не возьми, сразу в политотдел настучат. А я право такое имею… - капитан пьяно срыгнул. – Я жизнью рискую! А мне за это 300 чеков. В гробу я видел такую оплату. Плати мне, как американскому капитану во Вьетнаме, я на эти тряпки и рыжье – вообще смотреть не буду.

- Может ему медаль устроить, чтоб заткнулся? – спросил Огрызко.

- Не-а, - качнул головой капитан. – Не согласится. Он же чокнутый. Ему сразу орден подавай… и славу на всю эту гребанную страну…

- Стой! Есть идея! – Огрызко поднял пухлый короткий палец вверх. К нам в штаб, вчера дуканщик прибежал из кишлака Заршах, что в 20 километрах отсюда, у горной дороги на Бахарак. В том кишлаке бывший хозяин объявился с бандой в полсотни человек. Дуканщик наш человек. Осведомитель ХАДа. [9] Сказал – пытали его, убить хотели, но отпустили с условием, что он в кишлак наших бойцов приведет. А духи им засаду устроят и внезапно почикают. Видно хозяин кишлака перед своими пастухами выслужиться хочет. Показать какой он крутой парень. А может просто шкуру свою спасает. Какой-то китайский полководец говорил, что своих близких врагов, надо уничтожать руками дальних врагов. Так, что давай поможем хорошим людям. В кишлак прапора нашего пошлем, с отделением солдат. Мол, наблюдательный пункт туда переносить будем. Пусть место подберет получше. Там он и нарвется на духов.

- Вот черт, варит башка! – хлопнул Демин по плечу майора.

- А як же, - самодовольно усмехнулся тот. – Мой дид в гражданскую у самого Махно в ординарцах ходил. А я весь в дида, як матуся моя говорила. – Огрызко, когда волновался, переходил на украинский суржик. – Сейчас пойду погутарю с твоим ворогом. Только чтоб ни одна падлюка об том не узнала.

- Понял, понял… - закивал Демин. – Только ты оговорился… не с моим, а с НАШИМ врагом.

Огрызко покачал большой круглой головой и вышел за дверь.

Получив приказ выдвинуться с отделением в кишлак Заршах для разведки местности под наблюдательный блокпост, я сразу почуял неладное. Но делать нечего, приказ исполнять надо, поэтому я собрал свой взвод и обнародовал, так сказать поставленную задачу.

- Всех гонять туда не к чему… - сказал я им, - поэтому со мной пойдут добровольцы. До дороги дойдем на броне, а там пару километров вверх по горной тропе, до плоскогорья. В кишлаке жителей под сотню человек, в основном женщины, старики и дети. Духи его покинули еще год назад и увели с собой большую часть жителей. Итак, кто желает сбегать в кишлак?

Весь взвод сделал шаг вперед.

- Вы не поняли, бойцы, - попытался объяснить я, - мне нужно только одно отделение – десять человек. Остальные остаются здесь.

- Мы все пойдем… - угрюмо прогудел старший сержант Ломакин. – В тот кишлак уже давно никто не заглядывал. Вам кто приказ давал? Эта свинья – Огрызко, из особистов? Так он с Деминым – лучшие кореша. Все это подставой пахнет. Береженого Бог бережет. Поэтому давайте все вместе прошерстим эту дыру.

- Ну, раз вы такие энтузиасты… - пожал я плечами.

В штабе я отыскал зампотеха первого батальона капитана Кадкина, который дрых в своем кабинете, развалившись в кожаном кресле и по-ковбойски задрав ноги в стоптанных сапогах на стол, заваленный бумагами: путевками, накладными на топливо и рапортами на запчасти для техники полка. Под столом стояла недопитая бутылка столичной, которую ныне можно было купить в любом дукане или торговой лавке по всей территории Афганистана. Растолкав капитана, я сунул ему приказ, подписанный Огрызко, о выделении мне топлива для БТРа, в связи с выдвижением в район кишлака Заршах. Кадкин едва разлепив веки, не глядя, подмахнул приказ, и поставил свою печать. Потом, уже отдавая мне, спросил: «А почему подписи комполка нет? »

- Это ты у Огрызко спроси, - ответил я. - Подписал он и мой ротный.

Кадкин задумчиво покачал бумагой, потом махнул рукой.

- Эти особисты уже задолбали. Считают, что раз они подчиняются КГБешникам, то комполка им побоку. А техника то, не ГБешная, а полковая…

- Да мне все одно, - пожал я плечами. – Скажешь не ехать без подписи, я не поеду. Но ты уж тогда сам с Огрызко разбирайся.

Капитан поморщился как от зубной боли, и сунул мне бумагу.

– Да ну их на хрен… Я на совещании этот вопрос подниму. А пока катись…

Он наклонился, достал из-под стола бутылку, отхлебнул, прямо из горла и закурил сигарету, развалившись на кресле и закинув ноги обратно на стол.

12 3 4 Следующая ⇒