ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

⇐ ПредыдущаяСтр 9 из 57Следующая ⇒

В воскресенье утром Саксон оказалась готовой даже раньше девяти, и

когда она вернулась из кухни, куда бегала уже второй раз, чтобы посмотреть в

окно, не подъехал ли экипаж, Сара, как обычно, на нее накинулась.

-- Стыд и срам! Некоторые особы не могут жить без шелковых чулок... --

начала она. -- Посмотрите на меня, я день и ночь гну спину, а разве у меня

когда-нибудь были шелковые чулки да по три пары туфель? Но я одно говорю:

бог справедлив, и некоторые люди не обрадуются, когда придет расплата и они

получат по заслугам.

Том, который в это время покуривал трубку и держал на коленях своего

младшего сына, незаметно подмигнул Саксон, что, мол, на Сару опять

" наехало". А Саксон тщательно перевязывала лентой волосы одной из девочек и

казалась всецело погруженной в свое занятие. Сара грузно шлепала по кухне,

перемывая и убирая посуду после завтрака. Наконец, она, охнув, выпрямила

спину и, отойдя от раковины, с новым приливом злобы уставилась на Саксон.

-- Что? Небось молчишь? А почему молчишь? Потому что еще, должно быть,

не совсем стыд потеряла. Хороша! С боксером спуталась! Слышала, слышала я

кое-что насчет твоих похождений с этим Робертсом. Тоже гусь! Да подожди,

голубушка, дай только Чарли Лонгу до него добраться! Тогда увидишь!

-- Ну, не знаю, -- вмешался Том. -- По всему, что я слышал, Билл

Роберте очень хороший парень.

Саксон снисходительно улыбнулась, но Сара, перехватив эту улыбку,

окончательно рассвирепела.

-- Почему бы тебе не выйти за Чарли Лонга? Он об тебе с ума сходит, не

пьяница...

-- Насколько мне известно, он пьет гораздо больше, чем следует, --

возразила Саксон.

-- Это-то верно, -- подтвердил брат. -- А кроме того, я знаю, что он и

дома держит бочонок пива.

-- Может, ты сам к нему прикладывался? -- съязвила Сара.

-- Может, и прикладывался, -- спокойно ответил Том, невольно отерев рот

рукой.

-- А почему бы ему и не держать у себя бочонка, коли ему хочется? --

вновь перешла она в наступление, направленное теперь и на мужа. -- Он чужого

не берет, зарабатывает хорошо, во всяком случае побольше, чем иные прочие.

-- Да, но у него нет на руках жены и ребят, -- сказал Том.

-- И он не платит дурацких взносов во всякие там союзы.

-- Ошибаешься. Взносы и он платит, -- невозмутимо возразил Том. --

Черта с два он работал бы на этом предприятии, да и на любом в Окленде, если

бы не был в ладах с союзом кузнецов. Ты ведь, Сара, ничего не понимаешь

насчет профсоюзных дел. Коли человек не хочет умереть с голоду, он должен

держаться за союз.

-- Ну еще бы, -- презрительно фыркнула Сара. -- Я всегда ничего не

понимаю! Где уж мне! Я дура набитая! И ты мне это говоришь при детях?! --

Она с бешенством обернулась к старшему мальчику, который вздрогнул и

отскочил. -- Слышишь, Билли? Оказывается, твоя мать дура! Понимаешь? Твой

отец это ей заявляет в лицо, и при вас -- детях! Она круглая дура! Скоро он

скажет, что она спятила, и отправит ее в сумасшедший дом. А что ты на это

скажешь. Билли? Тебе понравится, если твоя мать будет сидеть взаперти, в

халате, в отделении для буйных, без солнца, без света, и ее будут бить, как

били негров, когда они были рабами. Билли, как настоящих черномазых негров?

Вот какой у тебя папаша! Подумай об этом. Билли! Представь себе свою мать,

которая тебя родила, в буйном отделении, среди сумасшедших! Они воют и

вопят, а кругом валяются залитые известью трупы тех, кого эти звери сторожа

били так, что забили до смерти!..

Она продолжала неутомимо рисовать в самых мрачных красках то ужасное

будущее, которое ей готовит ее супруг, а мальчик, охваченный смутным

предчувствием какой-то непонятной катастрофы, начал беззвучно плакать, и его

нижняя губа судорожно вздрагивала.

Саксон, наконец, вышла из себя.

-- Ради бога! -- вспылила она. -- Пяти минут мы не можем пробыть

вместе, чтобы не ссориться!

Сара тут же забыла о сумасшедшем доме и опять набросилась на Саксон:

-- Это кто же ссорится? Я рта не могу раскрыть, вы оба тут же на меня

накидываетесь!

Саксон в отчаянии полсала плечами, а Сара повела новую атаку на мужа:

-- Уж если сестра тебе дороже жены, так зачем же ты на мне женился? Я

тебе детей народила, я работала на тебя, как каторжная, я все руки себе

отмотала! Ты и спасибо не скажешь... при детях оскорбляешь меня, кричишь,

что я сумасшедшая! А ты для меня хоть что-нибудь сделал? Ты вот что скажи! Я

на тебя и стряпала, и твое вонючее белье стирала, и носки чинила, и ночи не

спала с твоими щенками, когда они болели! А вот на -- посмотри! -- И она

высунула из-под юбки бесформенную распухшую ногу, обутую в стоптанный,

нечищенный потрескавшийся башмак. -- На это посмотри! Вот я про что говорю!

Полюбуйся! -- Ее крик постепенно переходил в хриплый визг. -- А ведь других

башмаков у меня нет! У твоей жены! И тебе не стыдно? Уж трех пар ты у меня

не найдешь! А чулки? Видишь?..

Вдруг голос ее оборвался, и она рухнула на стул у стола, задыхаясь от

нестерпимой обиды и злобы; но тут же опять поднялась, деревянным угловатым

движением, как автомат, налила себе чашку остывшего кофе и таким же

деревянным движением снова села. Она вылила на блюдце подернутую жиром,

противную жидкость, -- словно кофе был горяч и мог обжечь ей рот, -- и

продолжала бессмысленно смотреть перед собой, а грудь ее приподнималась

судорожными, короткими вздохами.

-- Ну, Сара, успокойся! Пожалуйста, успокойся! -- тревожно упрашивал ее

Том.

Вместо ответа она медленно, осторожно, словно от этого зависела судьба

целого государства, опрокинула блюдечко на стол, -- затем подняла правую

руку, медленно, тяжело, и так же неторопливо и тяжело ударила Тома ладонью

по щеке и тут же истерически завыла -- пронзительно, хрипло, все на тех же

нотах, как одержимая -- села на пол и принялась раскачиваться взад и вперед,

словно в порыве безысходного горя.

Тихие всхлипывания Билли перешли в громкий плач; к нему присоединились

обе девочки с новыми лентами в волосах.

Лицо Тома вытянулось и побелело, хотя щека его все еще пылала. Саксон

очень хотелось ласково обнять его и утешить, но она не решилась.

Он наклонился над женой:

-- Сара, ты нездорова. Дай я уложу тебя в постель, а тут уж: сам

приберу.

-- Не трогай! Не трогай меня! -- судорожно завопила она, вырываясь.

-- Уведи детей во двор. Том, и погуляй с ними, во всяком случае уведи

их отсюда, -- сказала Саксон; сердце ее сжималось, она была бледна и

дрожала.

-- Иди, иди. Том, пожалуйста! Вот твоя шляпа. Я успокою ее. Я знаю, что

ей нужно.

Оставшись одна, Саксон с судорожной поспешностью принялась за дело.

Всеми силами старалась она казаться спокойной, чтобы успокоить эту

раскричавшуюся, обезумевшую женщину, все еще бившуюся на полу. Тонкие

дощатые стены дома пропускали малейший звук, и Саксон догадывалась, что шум

скандала слышен не только в соседних домах, но и на улице и даже на той

стороне. Больше всего она боялась, чтобы именно в эту минуту не появился

Билл. Саксон чувствовала себя униженной, оскорбленной до глубины души.

Каждый ее нерв трепетал, вид Сары вызывал в ней почти физическую тошноту, и

все же она не теряла самообладания и медленным, успокаивающим движением

гладила волосы кричавшей женщины, затем обняла ее -- и постепенно ужасный,

пронзительный визг Сары стал затихать. Еще несколько минут -- и та уже

лежала в постели, судорожно всхлипывая, с мокрым полотенцем на голове и на

глазах.

-- Это облегчит головную боль, -- сказала Саксон.

Когда на улице раздался топот копыт и затих перед домом, Саксон уже

могла оставить Сару и, выскочив на крыльцо, помахала рукою Биллу. В кухне

она увидела брата, тревожно ожидавшего дальнейших событий.

-- Все в порядке, -- сказала она. -- За мной приехал Билл Роберте, и

мне надо уходить. А ты поди посиди с ней; может, она заснет. Но только не

раздражай ее, пусть себе куражится. Если она позволит тебе подержать ее

руку, подержи; во всяком случае -- попробуй. Но прежде всего, ничего не

говоря, намочи опять полотенце, положи ей на голову и посмотри, как она к

этому отнесется.

Том был человек мягкий и покладистый. Но, как большинство жителей

Запада, он не привык и не умел выражать свои чувства. Он кивнул, повернулся

к двери и нерешительно остановился. Во взгляде, который он бросил на Саксон,

была и благодарность и братская любовь. Она это почувствовала и так и

потянулась к нему.

-- Ничего, ничего, все хорошо! -- поспешила она его успокоить.

Том отрицательно покачал головой.

-- Нет, не хорошо! Стыдно, гадко, а не хорошо! -- Он повел плечами. --

Мне не за себя, а за тебя горько... Ведь ты, сестренка, только начинаешь

жить. Молодые годы пройдут так быстро, что и опомниться не успеешь. Вот у

тебя уже и день испорчен. Постарайся как можно скорее забыть все это, удирай

отсюда со своим приятелем и хорошенько повеселись. -- Уже взявшись за

дверную ручку, он опять остановился. Лицо его было мрачно. -- Черт! Подумать

только! Ведь и мы с Сарой когда-то уезжали кататься на целый день! И у нее,

наверно, тоже было три пары туфель! Даже не верится!

В своей комнате Саксон, кончая одеваться, влезла на стул, чтобы

посмотреть в маленькое стенное зеркальце, как на ней сидит полотняная юбка;

эту юбку и жакетку она купила готовыми, сама переделала и даже прострочила

двойные швы, чтобы придать костюму такой вид, словно он от портного. Все еще

стоя на стуле, она уверенным движением поправила складки и подтянула юбку.

Нет, теперь все хорошо. Понравились ей и ее стройные лодыжки над открытыми

кожаными туфлями и мягкие, но сильные линии икр, обтянутых новенькими

бумажными коричневыми чулками.

Соскочив со стула, она надела, приколов шляпной булавкой, плоскую белую

соломенную шляпу с коричневой лентой, под цвет кушака, потом свирепо

растерла себе щеки, чтобы вернуть тот румянец, который исчез из-за истории с

Сарой, и задержалась еще на минуту, натягивая свои нитяные перчатки: в

модном отделе воскресного приложения к газете она прочла, что ни одна

уважающая себя дама не надевает перчаток на улице.

Решительно встряхнувшись, она прошла через гостиную, мимо Сариной

спальни, откуда сквозь тонкую перегородку доносились тяжелые вздохи и

жалобные всхлипывания, и вынуждена была сделать огромное усилие, чтобы щеки

ее опять не побледнели и блеск в глазах не померк. И это ей удалось. Глядя

на сияющее, жизнерадостное молодое создание, так легко сбежавшее к нему с

крыльца, Билл никогда бы не поверил, что девушка сейчас только выдержала

мучительную сцену с полубезумной истеричкой. Она же была поражена его

освещенной солнцем белокурой красотой. Щеки с гладкой, как у девушки, кожей

были чуть тронуты легким румянцем; синева глаз была темнее обычного, а

короткие кудрявые волосы больше чем когда-либо напоминали бледное золото.

Никогда он не казался ей таким царственно-юным. Здороваясь, он ей улыбнулся,

между алыми губами медленно сверкнула белизна зубов, -- и она опять

почувствовала в этой улыбке обещание покоя и отдыха. Саксон еще находилась

под впечатлением полубезумных выкриков невестки, и несокрушимое спокойствие

Билла подействовало на нее особенно благотворно; она невольно рассмеялась

про себя, вспомнив его уверения, будто бы у него бешеный нрав.

Ей и прежде приходилось кататься, но всегда в одноконном тяжелом,

неуклюжем экипаже, нанятом на извозчичьем дворе и рассчитанном главным

образом на прочность. А тут она увидела пару красивых лошадок, которые

поматывали головами и от нетерпения едва стояли на месте, и каждый

золотистый блик на их гнедых шелковистых спинах как бы говорил о том, что

они за всю свою молодую и славную жизнь никогда еще не отдавались внаймы. Их

разделяло до смешного тонкое дышло, и вся их сбруя казалась легкой и

хрупкой. А Билл, точно по праву, как будто являясь главной и неотъемлемой

частью всей этой упряжки, сидел в узкой, изящной, до блеска начищенной

коляске на резиновом ходу с высокими желтыми колесами, -- такой сильный и

ловкий, такой бесконечно не похожий на молодых людей, которые возили ее

кататься на старых, нескладных клячах. Он держал вожжи в одной руке и

уговаривал молодых нервных лошадок своим негромким спокойным голосом, в

котором были и ласка и твердость; и они подчинялись его воле и внутренней

силе.

Однако времени терять было нечего. Зорким женским взглядом Саксон

окинула улицу, и женское чутье не обмануло ее: она увидела, что со всех

сторон сбежалась не только любопытная детвора -- из окон и дверей

высовывались лица взрослых, открывались ставни, откидывались занавески.

Свободной рукой Билл отстегнул фартук и помог ей сесть рядом с ним.

Роскошное, на пружинах, сиденье с высокой спинкой, обитое темной кожей,

оказалось чрезвычайно удобным; но еще приятнее была близость ее спутника,

его сильного тела, полного спокойной уверенности.

-- Ну как -- нравятся они вам? -- спросил он, забирая вожжи в обе руки

и пуская лошадей, которые сразу стремительно взяли с места, -- Это ведь

хозяйские. Таких не наймешь. Он мне дает их иногда для проездки. Если их

время от времени не объезжать, так потом и не справишься. Посмотрите на

Короля, вон того, -- видите какой аллюр! Шикарный! Да? Но другой все-таки

лучше. Его зовут Принц. Пришлось его взять на мундштук, а то не удержишь. Ах

ты! Озоруешь? Видели, Саксон? Вот это лошади! Это лошади!

Им вслед понеслись восторженные возгласы соседских ребят, и Саксон с

глубоким и радостным вздохом подумала, что ее счастливый день, наконец,

начался.

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8910 11 12 13 Следующая ⇒