Жозе Сарамаго 15 страница

В кухне было чисто и прибрано, и даже пыли накопилось не очень много, и вот вам, помимо того, что исправно поливаются капуста и трава, еще одно преимущество дождливой погоды, и, глянув сверху на этот пресловутый садик, жена доктора подумала, что видит настоящие джунгли в миниатюре. Неужели и кролики разгуливают на свободе, спросила она себя, да нет же, они по‑ прежнему в своем крольчатнике, ждут, когда слепая рука протянет им капустных листьев, а однажды ухватит за уши и вытянет, как ни брыкайся, наружу, и потом другая рука, подготовив, опять же вслепую, удар, перешибет шейные позвонки в основании черепа. Память повела девушку в темных очках по квартире, как и старуха снизу, она не спотыкалась и не раздумывала, присев на непокрытую, должно быть, родителей забрали на рассвете, двуспальную кровать, заплакала. Жена доктора оказалась рядом, сказала: Не надо, что еще она могла сказать, какой смысл плакать, если смысла лишен весь мир. В спальне, на комоде стояла ваза, откуда уже давно испарилась вода, а в вазе – засохшие цветы, и к ним потянулись слепые руки, и пальцы легко прикоснулись к мертвым лепесткам, как хрупка становится жизнь, если не поддерживать ее. Жена доктора открыла окно, выглянула на улицу, увидела, как, усевшись прямо на землю, терпеливо ждут ее, один только слезный пес поднял голову, чуткий слух подал ему сигнал. Небо, вновь заволоченное тучами, потемнело, близился вечер. Подумала, что сегодня не надо будет искать приют, переночуют здесь. Старухе не понравится, если мы все пройдем через ее квартиру, пробормотала она. В этот миг девушка в темных очках дотронулась до ее плеча: Ключи остались в замке, они их не взяли с собой. Что ж, хоть с этой проблемой, если, конечно, это проблема, справились, не надо будет испытывать терпение старухи с первого этажа. Схожу за ними, скоро вечер, как хорошо переночевать в доме, под крышей, сказала жена доктора. Вы ляжете здесь. Там видно будет. Вы у меня дома, и я здесь хозяйка, так что слушайся. Ты права, будь по‑ твоему, и она обняла девушку в темных очках, а потом отправилась за остальными. Поднимаясь по лестнице вверх, оживленно переговариваясь, иногда оступаясь, хотя, кажется, ясно было сказано: По десять ступенек на каждом марше, они напоминали компанию, идущую в гости. Слезный пес следовал позади так спокойно, словно всю жизнь был с ними неразлучен. С площадки смотрела вниз девушка в темных очках, так уж исстари повелось, что выходят за дверь поглядеть, кого бог привел, если это незнакомый человек, или произнести слова привета, если это друзья, а в данном случае не надо и глаз, чтобы узнать, кто это пожаловал, и сказать: Заходите, проходите, располагайтесь. Выглянула в щелку старуха, решив, что это опять черт принес ночлежников, и насчет этого не ошиблась, и на вопрос: Это еще кто, ответила сверху девушка в темных очках: Это мои, и старуха, недоумевая, как это та смогла оказаться на площадке, тотчас поняла и разозлилась на себя, что не сообразила отыскать и забрать себе ключи от входной двери, тем самым лишаясь вроде бы как прав собственности на этот дом, где была уже несколько месяцев единственной жилицей. Она не нашла иного способа избыть поднявшуюся в душе досаду, кроме как крикнуть вверх: Смотрите, не забудьте, вы мне обещали еды дать. И поскольку ни жена доктора, ни девушка в темных очках не ответили, потому что одна была занята своими обязанностями поводыря, а другая – приемом гостей, крикнула в бешенстве: Оглохли, что ли, и зря она это сделала, потому что слезный пес, как раз в этот миг поравнявшийся с нею, облаял ее так раскатисто, что вся лестница загудела, и этот лай произвел поистине чудотворное действие, потому что старуха, испуганно вскрикнув, метнулась к себе и захлопнула дверь. Что за ведьма такая, осведомился старик с черной повязкой, доказывая, что человек довольно часто не желает поставить себя на место другого, ты поживи‑ ка со старухино, а мы поглядим, насколько хватит твоей учтивости.

Еды, кроме той, что принесли с собой, не было, воду приходилось расходовать крайне экономно, буквально по капельке, ну а в отношении освещения повезло – обнаружились в шкафу две свечи, хранимые на случай перебоев электроэнергии, и жена доктора зажгла их исключительно для собственного блага, потому что другим это было без надобности, у них и так в головах горел свет такой яркий, что они от него ослепли. Больше ничего не было, но и этой вот малости благодаря вышел семейный праздник, из тех, из редкостных, где все, что принадлежит одному, принадлежит всем. Прежде чем сесть за стол, жена доктора и девушка в темных очках спустились на первый этаж, исполнили обещание, хотя точнее было бы сказать – выполнили требование, уплатили натурой за проход через тамошнюю таможню. Старуха встретила их бранчливыми и ворчливыми попреками, проклятая тварь, чуть насмерть не загрыз меня, просто чудом спаслась: Чтоб такую зверюгу прокормить, наверно, много еды надо, ввернула она с намеком, ожидая, что это укоризненное замечание пробудит в посланницах остатки совести, и в самом деле, может быть, скажут они друг другу, что бессовестно морить голодом бедную старушку, покуда грубое животное жрет от пуза. Но нет, две женщины не отправились за новой порцией, принесенное и так вполне можно было счесть щедрым даянием, особенно по нашим‑ то, по теперешним стесненным обстоятельствам, и старуха, которая была совсем не так зла, какой могла бы показаться, совершенно неожиданно поняла это в правильном смысле и, вдруг вынеся откуда‑ то из закромов ключ от черного хода, вручила его девушке в темных очках со словами: Держи свой ключ, и, более того, пробурчала, закрывая за ними дверь: Спасибо вам. Пораженные тем, что у ведьмы обнаружились добрые чувства, женщины поднимались по лестнице: Она – не плохая, просто одна осталась, и от этого, наверно, рассудка лишилась, сказала девушка в темных очках, по всей видимости, не удосужившись подумать, что говорит. Жена доктора не ответила ей, решила перенести этот разговор на потом, и вот, когда все остальные, угомонившись, расположились на ночлег, а кое‑ кто и заснул, она, оставшись с нею на кухне, как мама с дочкой, которые после ухода гостей набираются сил для последней приборки по дому, спросила: И что же ты теперь будешь делать. Да ничего, здесь останусь, буду ждать родителей. В одиночестве и слепоте. К слепоте я уже привыкла. А к одиночеству. Придется привыкать, живет же эта старуха как‑ то. Хочешь стать такой, как она, питаться капустой и сырой крольчатиной, покуда хватит, похоже, во всем квартале людей больше не осталось, вот и будете с нею на пару куковать, ненавидеть друг друга от страха, что еда кончится, и каждый кусок, проглоченный одной, будет вырван изо рта у другой, а ты ведь даже не видела, во что эта несчастная превратилась и что у нее в доме творится, ты только запах ощущала, так я тебе скажу, что это будет похлеще нашей с тобой психушки. Рано или поздно все мы станем такими, станем, а потом вообще перестанем, жизни больше не будет. Живем же пока. Послушай, ты знаешь гораздо больше меня, рядом с тобой я круглая дура, но мне кажется, мы уже умерли, мы и слепы‑ то потому, что мертвы, или, иначе говоря, мертвы потому, что слепы, это одно и то же. Но я‑ то пока вижу. К счастью для тебя, к счастью для твоего мужа, для меня, для всех остальных, кто с нами, но ведь неизвестно, сколько это еще продлится, а если ослепнешь, будешь такой же, как все мы, и все мы в конце концов будем ничем не лучше этой старухи. Сегодня есть сегодня, завтра будет завтра, и ответственность на мне – сегодня, пока я еще вижу. Ответственность за что. За то, что хожу зрячей меж слепцов. Ты не можешь стать поводырем и кормилицей всех слепцов в мире. Должна. Но ведь не можешь. Буду помогать тем, кто рядом. Знаю, мне ли этого не знать, если бы не ты, меня, может быть, уже и в живых‑ то не было. И я не хочу, чтобы ты умерла. Я должна жить, такая у меня теперь обязанность, здесь мой дом, и я хочу, чтобы родители, когда вернутся, застали меня здесь. Когда вернутся, это ты сказала, и теперь осталось лишь узнать, останутся ли они твоими родителями. Не понимаю. Старуха снизу тоже, по твоим словам, не всегда была такой ведьмой. Бедная. Бедными будете ты и твои родители, когда встретитесь, ни глаз, ни чувств, ибо чувства, с которыми жили мы и которые заставляли нас жить так, как мы жили, были чувствами людей зрячих, какими мы родились, а у слепых чувства иные, не знаю какие, не спрашивай, отчего они стали такими, ты сказала, что мы мертвые, потому что слепые, это оно и есть. Ты любишь своего мужа. Да, как самое себя, но если ослепну и, ослепнув, перестану быть такой, как была, то смогу ли любить его и что это будет за любовь. Но раньше, когда мы еще видели, тоже ведь были слепые. Их было относительно мало, и чувства у них были те же, что у зрячих, то есть чужие, чувства не слепцов, но зрячих, а вот теперь на белый свет рождаются истинные чувства слепых, и мы еще только в самом‑ самом начале этого пути, и живем пока памятью о прошлом, и не нужны глаза, чтобы понять, какая жизнь сейчас, и сказали бы мне раньше, что я способна убить человека, я оскорбилась бы, а вот поди ж ты, убила. Так что ты хочешь, чтобы я сделала. Идем со мной, в наш дом. А они. Что нужно и ценно для тебя, нужно и ценно и для них тоже, но люблю‑ то я тебя. Почему. Я и сама себя спрашиваю об этом, может, потому, что ты стала мне как сестра, а может, потому, что мой муж лег с тобой. Прости. Это не преступление и в прощении не нуждается. Мы сосем из тебя кровь, мы будем, как паразиты, жить тобой и благодаря тебе. В них не было недостатка и в ту пору, когда мы еще видели, ну а что касается крови, то зачем‑ то ведь нужна она, не только же для того, чтобы поддерживать тело, в котором циркулирует, а теперь давай спать, завтра будет новая жизнь.

Ну, это как сказать. Косоглазый мальчик, которому что‑ то безутешно расстроило желудок, проснулся среди ночи и отправился в уборную, но тотчас же убедился, что войти туда нельзя, ибо, судя по всему, старуха с первого этажа посещала уборные во всем доме и каждую поочередно довела до такого состояния, когда пользоваться ими стало невозможно, и это было бы уже всем известно, если бы по необыкновенному стечению обстоятельств никому из семи человек вчера перед сном не понадобилось опорожнить кишечник. Однако сейчас эту безотлагательную надобность почувствовали все, а пуще всех – бедный мальчуган, который держался уже из последних сил, и, как ни трудно нам признать это, но и подобные неаппетитные житейские реалии должны быть учтены и отображены в любом повествовании, ибо, когда желудок спокоен, всякий склонен обсуждать, например, есть ли связь между глазами и чувствами или можно ли счесть ответственность естественным следствием хорошего зрения, а вот когда начинает крутить и подпирать, когда тело от специфической тоски выходит из повиновения, вот тогда и становится очевидно, что мы всего лишь зверюшки, и ничего больше. На двор, воскликнул доктор, и был прав, если бы не столь ранний час, мы уже встретили бы там соседку с первого этажа, и пора бы уж оставить, ей‑ богу, прежнюю уничижительную манеру называть ее старухой, да, так вот, уже застали бы ее там, на корточках и в окружении кур, а кто спросит, при чем тут куры, тот не знаком с повадками этой птицы. Держась за живот, косоглазый мальчик с помощью жены доктора в муках, на пределе терпения, коему тут и пришел конец, спустился по лестнице, и о большем не просите, скажите спасибо, что чудом каким‑ то продержался так долго, но на последних ступеньках сфинктер отказался сдерживать внутреннее давление, ну и последствия сами можете вообразить. Тем временем пятеро остальных сползли, уж как смогли, по лестнице черного хода и если еще сохраняли со времен пребывания в карантине хоть какое‑ то подобие стыдливости, то теперь пришло время расстаться с нею окончательно. Рассыпавшись по садику, стеная от усилий, страдая от совершенно бессмысленных и ненужных остатков застенчивости, делали они свое дело, и жена доктора тоже, но та хоть плакала, глядя на них, на них на всех, на своего мужа, на первого слепца и его жену, на девушку в темных очках, на старика с черной повязкой, на косоглазого мальчика, глядя, как раскорячились они в траве, меж узловатых стеблей капусты, среди выжидательно наблюдающих кур, ну да, и слезный пес тоже спустился, до кучи, как говорится, и не до одной. Подтерлись, как смогли, а смогли мало и плохо, чем под руку попалось, пучками травы или обломками черепицы, и свет не видывал еще более неудачной замены. Потом по черной лестнице же в молчании пошли назад, и соседка с первого этажа не предстала перед ними с вопросом, что, мол, вы за люди, откуда идете, куда направляетесь, она, должно быть, еще спала после нежданно хорошего ужина, и, когда вошли в квартиру, не знали сначала, что и говорить, а потом девушка в темных очках сказала, что нельзя больше пребывать в таком состоянии, да, конечно, воды нет, и вымыться, значит, нечем, и жаль, что не льет, не хлещет с неба, как вчера, а то они вновь выскочили бы во двор, только теперь голые и бесстыдные, приняли бы на головы и плечи щедрые потоки воды с небес, почувствовали бы, как течет она по спине, по груди, по ногам, и смогли бы набрать ее в наконец‑ то чистые, ковшиком сложенные ладони, напоить ею жаждущего, не важно кого, и пусть бы даже губы встретили сначала кожу рук, а уж потом воду, и, если жажда сильна, вобрали бы в себя последние капли, задержавшиеся на дне этой чаши, и, как знать, пробудили бы иную жажду. Девушку в темных очках, как уже отмечалось не раз, если что и погубит, то избыток воображения, о чем недурно бы ей помнить в этой ситуации – трагикомической и безысходной. Но, с другой стороны, в доказательство того, что не лишена и определенной практической сметки, она полезла в шкаф сначала у себя в спальне, потом – в родительской и принесла сколько‑ то простыней и полотенец: Вытремся этим, сказала, все лучше, чем ничего, и нет сомнения, что мысль была удачна, ибо, когда сели за стол, почувствовали себя другими людьми.

И за столом жена доктора высказалась так: Пришло время решить, что нам делать, я убеждена, что ослепли все, по крайней мере, все, кого я видела до сих пор, вели себя именно так, нет воды, нет света, полностью прекратилось снабжение чем бы то ни было, вокруг царит настоящий хаос. А вот интересно, правительство есть, спросил первый слепец. Непохоже, а если даже и есть, это правительство слепых, желающих управлять слепыми, то есть не предпринимать никаких попыток что‑ либо наладить. Стало быть, и будущего нет, сказал старик с черной повязкой. Не знаю, есть ли будущее, мне интересней, как нам пережить настоящее. Без будущего настоящее ни на что не годно, его как бы и вовсе не существует. Может быть, человечество научится жить без глаз, но тогда оно перестанет быть человечеством, и результат уже налицо, кто из нас может с тем же правом, что и раньше, звать себя человеком, вот я, например, совершила убийство. Кого это ты убила, поразился первый слепец. Того, кто верховодил в левом крыле, воткнула ему ножницы в глотку. Ты убила, чтобы отомстить за нас, а чтобы отомстить за женщин, надо самой быть женщиной, сказала девушка в темных очках, а месть, если она справедлива, это человеческое чувство, если у жертвы нет права покарать палача, то, значит, и справедливости нет. И человечности тоже, сказала жена первого слепца. Давайте ближе к делу, сказала жена доктора, если будем держаться все вместе, может быть, сумеем выжить, если разойдемся, нас раздробит и поглотит эта темная масса. Ты ведь сама сказала, что слепцы собираются в какие‑ то группы, а это значит, что они пытаются придумать способы жить иначе, и потому вовсе не обязательно мы будем раздроблены и проглочены. Не знаю, насколько они организованны, пока видела только, как они сообща ищут еду и ночлег. Мы становимся первобытной ордой, сказал старик с черной повязкой, с той лишь разницей, что нас – не десяток тысяч мужчин и женщин на лоне бескрайних просторов нетронутой природы, а миллиарды в истощенном и обескровленном мире. Истощенном, обескровленном и вдобавок слепом, добавила жена доктора, когда трудно станет добывать продовольствие и воду, эти сообщества, скорей всего, распадутся, ибо каждый сочтет, что в одиночку легче выжить, не надо будет ни с кем делиться, что урвал – твое, и больше ничье. У этих самых групп должны быть руководители, те, кто организует и приказывает, напомнил первый слепец. Но от этого они не становятся зрячими. Зрячая – ты, сказала девушка в темных очках, и потому стала той, кто организует и приказывает. Я не приказываю, а организую уж как могу, а вообще‑ то я – всего лишь те единственные глаза, что остались у вас. Самый натуральный вожак, сказал старик с черной повязкой, зрячий король в стране слепых. Если так, я и впредь буду вашими глазами, насколько хватит их, и потому предлагаю не расходиться каждому в свой дом, а жить вместе. Можем остаться здесь, сказала девушка в темных очках. У нас в доме больше места, сказал первый слепец. Если его, конечно не заняли, добавила его жена. Доберемся до него – узнаем, занят – значит, вернемся сюда или пойдем к вам, отнесся он к старику с черной повязкой, и тот ответил: Я снимаю комнату. А семьи нет, спросила девушка в темных очках. Нет. Ни жены, ни детей, ни братьев. Никого. Если мои родители не вернутся, я тоже останусь одна на всем свете. Я с тобой буду, сказал косоглазый мальчик, но не добавил: Если мама не появится, этого условия он не поставил, что довольно странно, а может быть, вовсе и нет, молодые люди быстро сообразуются с обстоятельствами, у них вся жизнь впереди. Ну, так как же мы решили, спросила жена доктора. Я с вами пойду, сказала девушка в темных очках, но только обещай, что раз в неделю будешь приводить меня сюда, вдруг мои все‑ таки вернутся. Оставишь ключи соседке снизу. Другого выхода нет, сильней, чем она нагадила, уже не нагадит. Разорит тут все. После того, как я побывала здесь, может, и не разорит. Мы тоже с вами пойдем, сказал первый слепец, только хотелось бы наведаться, и чем раньше, тем лучше, в нашу квартиру, взглянуть, что там происходит. Ну конечно. А ко мне – смысла нет, я ведь вам сказал, что снимал комнату. Но ты пойдешь с нами. Пойду, но и у меня есть одно условие, хоть на первый взгляд и может показаться сущей ересью, что кто‑ то ставит условия, когда ему делают одолжение, но, сами знаете, старики, они такие, то, чего лишены временем, добирают гордыней. Так какое же условие, осведомился доктор. Когда я стану для вас настоящей обузой, неподъемным бременем, попрошу вас сказать мне об этом, а если по дружбе или из сострадания решите промолчать, надеюсь, у меня хватит ума сделать, что должен. Что же, спросила девушка в темных очках. Отстать, уйти, исчезнуть, как слоны раньше делали, раньше, потому что я слышал, в последнее время стало не так, но раньше ни один не доживал до старости. Но ты ведь не вполне слон. Но и человек тоже – не совсем. Особенно когда начинаешь глупости говорить, оборвала его девушка в темных очках, и на этом разговор окончился.

Пластиковые сумки сильно полегчали с тех пор, как их внесли сюда, ничего удивительного, соседка снизу тоже к ним приложилась, даже дважды, один раз – вчера вечером, да и сейчас, перед уходом, в попытке немного умаслить старушку, о характере которой мы уже получили исчерпывающее представление, ей тоже оставили кое‑ каких продуктов, сопроводив даяние просьбой хранить у себя ключи, пока не объявятся законные хозяева квартиры, и слезному псу тоже перепадало, ибо только каменное сердце не дрогнет при виде этих молящих глаз, а где он, кстати, в квартире нет, из подъезда не выходил, значит, во дворике, да, именно там и обнаружила его жена доктора, убедившись заодно, что он успел сожрать курочку, атаковав ее столь молниеносно, что та не успела даже подать сигнал тревоги, и если бы старуха с первого этажа, во‑ первых, видела, а во‑ вторых, загодя пересчитала кур, то, ей‑ богу, неизвестно, какая судьба постигла бы вверенные ей ключи. Сознавая, с одной стороны, что совершил уголовно наказуемое деяние, а с другой – что человек женского рода, которого он охраняет, собирается уходить, пес, поколебавшись никак не более мгновения, стремительно выкопал в рыхлой земле ямку и, прежде чем старуха с первого этажа успела выйти на площадку черного хода, чтобы понять происхождение странных звуков, зарыл в ней обглоданный скелет, сумев замести следы преступления, угрызения же совести оставив на потом. Потом дунул по лестнице вверх, именно как дуновение, или, вернее, вихрь, промчался мимо юбок старухи, даже не осознавшей, какой опасности подвергалась только что, и занял свое место у ног хозяйки, громогласно возвестив о свершенном подвиге. Старуха же, услышав этот кровожадный лай, обеспокоилась, хоть, как мы знаем, – слишком поздно, за безопасность своего квохчущего припаса и крикнула, задрав голову кверху: Пса своего на привязи держите, а то как бы он мне кур не передушил. Не беспокойтесь, отвечала жена доктора, он не голодный, мы его покормили, да и вообще сейчас уже уходим. Прямо сейчас, переспросила старуха с оттенком сожаления и с невысказанным желанием быть понятой в каком‑ то совсем ином смысле, вот вроде такого, например: Как, одну меня оставляете, но к сказанному не прибавила больше ни слова, и напрасно думать, что людям с черствым сердцем не свойственны огорчения, очень даже свойственны, эта вот женщина огорчилась до такой степени, что даже не открыла дверь, чтобы попрощаться с неблагодарными, которым дала свободный проход по своей территории. Она слышала, как те спускаются по лестнице, переговариваясь: Осторожно, не споткнись, Возьмись за мое плечо, Держись за перила, произнося слова, ставшие обычными в мире слепцов, но странным показалось ей, когда одна из женщин сказала: Такая темнотища, ничего не вижу, хоть глаз выколи, то есть сообщила, что слепота у нее иная, не такая, как у всех, что и само по себе удивительно, а кроме того, зачем бы ей надо выкалывать и без того незрячий глаз. Старуха задумалась, силясь понять, но не смогла, голова не соображала, и через некоторое время произнесла, адресуясь к самой себе: Должно быть, я ослышалась. На улице жена доктора вспомнила свои слова и решила, что следует быть повнимательней, ходить, как зрячая, ходи, а вот речи веди подобающие слепой.

На тротуаре возле дома она построила своих спутников в колонну по три, в первую шеренгу поставила доктора и девушку в темных очках вместе с косоглазым мальчиком, во вторую – жену первого слепца и по бокам от нее – его самого и старика с черной повязкой. Она хотела, чтобы все были рядом, а обычная цепочка здесь не годилась из‑ за хрупкости своих звеньев, того и гляди, порвется, стоит лишь столкнуться с более многочисленной или более напористой группой, и, как в море, когда налетает пароход на утлую фелюгу, разрезая ее пополам, грянут всем известные последствия, а именно – кораблекрушение, катастрофа, обломки, гибнущие в пучине люди, бесполезные крики о помощи, а пароход уже далеко, он даже не заметил, что наделал, какой беды натворил, вот и здесь так будет, слепец – туда, слепец – сюда, и вот уж подхватили их и завертели беспорядочные потоки других слепцов, которые, подобно волнам морским, никогда не останавливаются и куда стремятся, сами не знают, и жена доктора тоже не знает, о ком печься в первую голову, хватать ли за руку мужа или, может быть, косоглазого мальчика, а тем временем скроются с глаз двое других, девушка в темных очках и старик с черной повязкой, тот вообще уже бог знает где, по дороге на кладбище слонов. И потому она обвязывает всех и себя тоже веревкой, которую ночью, пока остальные спали, сплела, смастерила из разорванной на полосы простыни. Не за меня цепляйтесь, говорит она, а за веревку, цепляйтесь что есть силы и ни в коем случае, что бы ни случилось, не выпускайте. Не жмитесь друг к другу, не то споткнетесь, но и не отдаляйтесь чрезмерно, чувствуйте близость соседа, и один лишь косоглазый мальчик избавлен от необходимости осваивать новую тактику и технику передвижения, ибо идет посередке и защищен со всех сторон. Никто из наших слепцов и не подумал поинтересоваться, как плавают и путешествуют слепцы другие, так же ли они связываются воедино, нет ли, но любопытство их, буде проявится, легко удовлетворить, стоит лишь взглянуть окрест, кто может, конечно, и увидишь тогда, что ходят слепцы по большей части кучками, и кучки эти, за исключением тех, которые по внутренним своим, нам неведомым причинам связаны между собой теснее прочих, постоянно, на протяжении всего дня, теряют своих членов и обретают новых, ибо кто‑ то всегда отстанет и потеряется, а кто‑ то под действием земного тяготения спотыкнется да и растянется на земле, новенького же примут или отвергнут в зависимости от того, что у него с собой имеется. Старуха с первого этажа медленно отворила окно, ей не хочется обнаруживать эту свою чувствительность, она стесняется ее как слабости, но с улицы уже не доносится ни шагов, ни голосов, ушли, значит, оставили улочку, по которой никто почти не ходит, и старухе надо бы радоваться этому, не придется ни с кем делиться курами своими и кроликами, надо бы, но она не радуется, и из незрячих глаз скатываются две слезы, и в первый раз спрашивает она себя, зачем живет и имеется ли хоть какой‑ то резон влачить эту жизнь дальше. Ответа не нашла, ответы не всегда появляются вместе с надобностью в них, а часто вообще бывает так, что ожидание ответа и есть единственно возможный ответ.

Избранный ими путь уже через два квартала привел бы их к дому, где располагается холостяцкое жилье старика с черной повязкой, но они решили, не заходя туда, ибо еды там нет, одеждой они обеспечены, книги читать не могут, двигаться дальше. Улицы запружены слепцами, ищущими себе пропитания. Входят в магазины и выходят из магазинов, входят с пустыми руками, с ними же чаще всего и выходят, заводят затем дискуссии, следует ли покинуть этот квартал и начать прочесывание других или же пока не стоит, приводят доводы за и против, и беда‑ то вся в том, что по всему, как обстоят ныне дела, а дела такие, что вода из кранов не течет, электричества нет, газовые баллоны пусты, и страшно устроить пожар на кухнях, так что стряпать нельзя, да это еще при том условии, что известно, где взять соль, перец там, прочие пряности, масло, это если имеется намерение приготовить блюдо, хоть отдаленнейшим образом напоминающее по вкусу прежнюю пищу, да, впрочем, тут не до жиру, мы бы рады были взять и сварить овощи без затей и изысков, то же и мяса касается, кроме всегдашних кур и кроликов в дело пошли бы и зазевавшиеся собаки и кошки, но опыт есть лучший учитель, и потому даже и эти животные, прежде называвшиеся домашними, научились теперь не доверять умильным словам и ласковым прикосновениям, сбиваются в стаи и сообща отбиваются от охотников, а поскольку они, слава богу, зрячие, то у них и защита, и, если надо, нападение получаются не в пример лучше. Так вот, совокупность всех этих обстоятельств и соображений постепенно убедила людей, что нет для них еды лучше той, которая в консервах, и не только потому, что она чаще всего уже приготовлена, бери да ешь, но и потому, что удобна в транспортировке и легка в использовании. Разумеется, на каждой такой банке‑ жестянке, содержащей подобный продукт, указана дата, по прошествии которой употребление его в пищу нежелательно, а то и просто опасно, однако народная мудрость без промедления пустила в обращение некую довольно безответственную народную мудрость, симметричную другой, уже постепенно выходящей из употребления и гласящей, что видит око, да зуб неймет, а теперь получается так, что если око не видит, то достается нетребовательному желудку много радости, и оттого, наверно, съедается здесь столько гадости. Шествуя во главе, жена доктора проводит мысленную инвентаризацию еще остающихся у нее припасов, хватит еще на одну трапезу, если псу не давать, ну, да, он обойдется собственными средствами, теми самыми, которые позволили ему так ловко ухватить курицу за горло, обрывая и кудахтанье ее, и самое жизнь. Дома, если память ей не изменяет и если никто в этот дом не проник, хранится порядочный запас консервов, вполне достаточный для супружеской пары, но при посредстве семи ртов запасу этому, даже при условии строжайшей экономии, уготована недолгая жизнь. Завтра придется вновь наведаться в подвал супермаркета, и надо еще решить, одной ли идти, взять с собой мужа или попросить первого слепца, который помоложе и попроворней, выбор спутника зависит от того, что важнее – побольше унести или поживей двигаться, с учетом, само собой разумеется, возможности поспешного отступления. Гниющий на улицах мусор, которого вроде бы со вчерашнего дня стало вдвое больше, вкупе с теми человеческими экскрементами, которые тугими струями вчерашнего ливня обращены в кашицу, и теми, плотными и поносно‑ жидкими, которые прямо сейчас унесем на своих подошвах мы, проходящие здесь мужчины и женщины, обращают воздух в удушливое, обволакивающе‑ плотное облако вони, и двигаться в нем можно лишь с большим трудом. На обсаженной деревьями площади с памятником посередине свора собак грызет труп. Должно быть, этот человек умер недавно, не успел еще окоченеть, это становится заметно, когда собаки, ухватив зубами, трясут, мотают его из стороны в сторону, чтобы оторвать мякоть от костей. Невдалеке попрыгивает ворон, ища просвет, чтобы подобраться к падали поближе. Жена доктора отвела глаза, но было уже поздно, из глубины желудка поднялась тягучая спазма, ее вырвало раз, и другой, и третий, так мучительно, словно это собственное ее тело дергала и рвала в разные стороны иная стая собак, называющаяся беспросветным отчаяньем, все, больше не могу, я хочу умереть здесь. Доктор спросил: Что с тобой, и остальные, соединенные веревкой, подошли поближе, спрашивали с испугом: Что случилось, Тебе нехорошо, Наверно, что‑ нибудь несвежее попалось, А я вот ничего такого не чувствую, И я. Что ж, хорошо вам, вы только слышите, как возятся над трупом псы, как вдруг не в своей тональности кратко каркнул ворон, это в свалке одна из собак цапнула его за крыло, мимоходом, почти беззлобно, и тут жена доктора сказала: Не смогла сдержаться, простите, тут собаки пожирают собаку. Нашу, воскликнул косоглазый мальчик. Ну что ты такое говоришь, наша жива, ходит вокруг тех, но не приближается: После той курочки ему, наверно, и есть не хочется, заметил первый слепец. Ну, получше тебе, спросил доктор. Да, все прошло, пойдемте отсюда. А наша, снова вопросил косоглазый мальчик. Она не наша, она просто увязалась за нами, а теперь, может быть, останется с этими, может быть, и раньше с ними ходила, а теперь вновь повстречала друзей. Мне надо по‑ большому. Ну, не здесь же, потерпи немного. Не могу, живот болит, так и крутит, пожаловался косоглазый мальчик. И тут же, не сходя с места, облегчился, и жену доктора вывернуло наизнанку еще раз, но уже по другой причине. Пересекли широкую площадь, и, когда остановились в тени деревьев, жена доктора оглянулась. Появились новые собаки, затеялась грызня из‑ за обглоданных останков. Слезный пес шел оттуда, держа морду у самой земли, словно по следу, привычка, известное дело, потому что на этот раз достаточно было просто взглянуть, чтобы найти ту, кого он искал.

⇐ Предыдущая 10 11 12 13 141516 17 18 19 Следующая ⇒