ГЛАВА IV. ГЛАВА V. Примечания

ГЛАВА IV

Но, конечно, о том, что мое предупреждение оказалось напрасным, я узнал только много недель спустя, А пока некоторое время после своего успеха я был самым счастливым человеком в немецком Генштабе. Я был уверен, что сделал действительно большую работу. Я ходил по Шарлевилю, как будто город принадлежал мне. В это время я был настолько уверен в себе, что не испытывал вообще никаких опасений. В любом случае, я теперь точно больше не был капитаном Бернардом Ньюменом, а капитаном Адольфом Нойманом. Для уверенности у меня были все основания. Я очень хорошо выполнял вою работу, и мои начальники, очевидно, были мной вполне довольны. Я не чувствовал никакого повода для тревоги. А теперь судите сами о степени моего удивления, когда поздно вечером после одного из посещений армии на передовой я прибыл на свою квартиру, а вестовой сообщил мне, что меня хочет увидеть мой отец!

Можете представить, насколько опасным был для меня этот момент. Как раз этого я никогда не ожидал. Отец Адольфа был майором, вышел в отставку задолго до войны, но потом был призван из резерва и командовал батальоном Ландвера (резервистов) на Русском фронте. Что же он делает здесь? Неужели что-то пошло не так? Но, естественно, мне пришлось немедленно собраться и войти в мою комнату, излучая удивление и радость. Сможет ли отец не узнать своего собственного сына?

Очевидно, он смог. Во всяком случае, отец Адольфа приветствовал меня именно как Адольфа – а почему он должен был поступать по-другому? Он уже говорил со многими моими друзьями. Вспомните, что не было ничего, что могло бы навести его на какие-то подозрения. Потому, почувствовав твердую почву под ногами, я перевел беседу от меня и спросил, почему он здесь. Его объяснение было совсем простым. Его бригаду отвели с Русского фронта для службы на бельгийской границе, потому что войска, занимавшиеся там охранной службой, не справлялись со своей задачей – препятствовать контактам через границу – и требовали себе подкреплений. Так как солдаты в бригаде «моего» отца были сравнительно старыми – во всяком случае, для солдат, поскольку им было уже за пятьдесят, их решили освободить от малозначительных боев с русскими и направить для решения этой задачи. Мой «отец» радостно хихикал при мысли о том, что теперь он будет всего в двадцати или тридцати милях от меня, потому что его штаб должен размещаться где-то в районе Лувена. Возможно, меня эта новость не так радовала, но я, во всяком случае, не подавал вида.

После недолгого разговора я попросил у него прощения, потому что мне нужно было явиться с докладом к полковнику Николаи. Он спросил, может ли он пойти со мной, потому что они с Николаи были знакомы еще с того времени, когда он сам был солдатом. Полковник очень тепло принял его, доброжелательно похвалил меня, и даже намекнул, что меня в самом ближайшем времени могут перевести на очень важную должность. Это обрадовало и меня, и «отца», хоть и по совсем разным причинам. Зато это очень помогло мне в другом аспекте. Мой «отец» упомянул, как сильно моя мать хочет увидеть меня. (Я тут не буду больше использовать кавычки и рассматриваю родителей Адольфа как своих. ) Он был уверен, что я вскоре получу отпуск, но теперь я вполне естественно мог подчеркнуть, что меня ждет очень важная работа, и потому мне придется долго ждать, прежде чем я смогу поехать домой. Для моего отца долг офицера, несомненно, стоял на первом месте, потому он согласился без всяких вопросов. Он сам собирался в отпуск только после того, как разместит свой батальон на новом месте. На крайний случай, сказал он, он сможет сказать моей матери и сестре, что я здоров и у меня все в порядке.

Неделей спустя шеф рассказал мне о характере моей новой работы. Он всегда очень тепло обращался со мной. В полковнике Николаи не было ничего от предвоенного образа типичного прусского милитариста. Я непринужденно уселся, закурил одну из его великолепных сигар, слушая его небольшую лекцию о деятельности немецкой разведки – удивительно интересную лекцию, замечу я. Он объяснил мне, почему большая часть действовавших до войны немецких агентов в Англии была арестована немедленно после объявления войны. (Случайно я узнал, что количество этих агентов было сравнительно небольшим – возможно, одна тысячная от числа, существовавшего в воображении нервных старушек и одаренных богатым воображением газетчиков. ) Потому Германии требовалось создать новую разведывательную сеть. Что касается морской разведки, то она работала достаточно хорошо, хотя несколько важных агентов были разоблачены и расстреляны, среди них знаменитый Карл Лоди, погибший геройской смертью в Лондонском Тауэре. Но что касается военной разведки сухопутных войск, то ее сети в Англии практически не существовало. До последнего времени это не было серьезной проблемой, поскольку Британская армия была сравнительно невелика, и ее действия не вызывали большой тревоги германского командования. Тут мне хотелось бы заметить, что управление немецкой разведкой радикально отличалось от нашего. У нас национальную службу разведки контролировало Военное министерство. В Германии разведкой управлял старший офицер разведки в Генеральном штабе, а германское Военное министерство осуществляло сравнительно слабый контроль над нею. Каждая из систем обладала своими преимуществами и своими недостатками.

Приблизившись к сути вопроса, полковник Николаи сказал, что он решил использовать для сбора информации в Англии агентов из числа граждан нейтральных государств. Ему не нравилась эта идея: как он всегда подчеркивал, шпионаж это занятие для джентльменов. Но немецких офицеров, способных заняться такой работой, было слишком мало. К сожалению, немец, пусть он и не выглядит как немец, обязательно разговаривает как немец, даже общаясь на иностранном языке. Даже сегодня, я полагаю, число немцев, способных говорить по-английски без всякого акцента удивительно невелико.

Но «нейтралы», конечно, были людьми другой категории. Они могли спокойно приезжать в Англию, если только их национальный паспорт был в порядке. Самой главной проблемой было найти среди них людей с достаточными способностями умом, желавших заняться таким делом. Именно такую работу я и хотел бы получить – съездить в Голландию, отобрать десять или даже двенадцать человек и предложить им подходящую плату, если они согласятся отправиться в Англию и выведать там то, что нас интересовало.

Вкратце он обрисовал мне наши основные вопросы. Они касались формирования в Англии новых армий, их дислокации и численности личного состава, что особенно интересовало правительство. Было уже известно, что армии Антанты планируют мощное наступление на Германию ближайшим летом. После предшествовавших боев за Верден было сомнительно, что французы смогут внести существенный вклад в это наступление, потому англичанам в основном придется вести его в одиночку. Нам нужны подробности – в первую очередь, сколько британских дивизий готовится к переброске во Францию.

Люди, которых я отбирал, должны были, разумеется, хорошо говорить по-английски. Нужно было сделать так, чтобы они были готовы пойти на риск, потому что умный человек вполне может собрать достаточно полезной информации, просто слоняясь вокруг военного лагеря, или даже сидя время от времени в пивнушках, расположенных вокруг казарм. Конечно, одно донесение, основанное на собранной таким образом информации, не принесло бы никакой пользы, но если собрать много таких донесений, то из этой мозаики вполне можно было бы «склеить» такую картину, которая много о чем бы сказала понимающему офицеру.

Вот такие указания я получил. Шеф увидел, что мне нравится эта работа, но не знал почему. Даже если бы попытался, он не смог бы подыграть мне лучше. Действительно, мне сейчас придется покинуть Генеральный штаб на некоторое время, но я, как минимум, могу быть уверен, что к моему предупреждению о Вердене прислушаются. Зато теперь у меня появлялась возможность бывать в нейтральной стране, откуда можно было отсылать целую кучу бесценной информации, в том числе и очень важные детали о деятельности немецкой разведки во Франции.

Но даже на этой стадии, однако, я был достаточно прозорлив, чтобы найти для себя заранее оправдание, которое могло бы оказаться необходимым. Я подчеркнул, что нейтралы, занимающиеся разведкой просто за деньги, не очень надежные люди. Полковник Николаи оценил мой комментарий: таким было и его собственное мнение. Он согласился, что поставил передо мной трудную задачу. Он знал, как трудно найти правильных людей и держать их под контролем. Он был бы очень благодарен мне в случае удачи, но не стал бы ругать меня за неудачу. Именно такой гарантии я и хотел, и несколько дней спустя, после обсуждения всех основных деталей этого предприятия с моим непосредственным руководителем, я пересек границу с Голландией с легким сердцем - и в гражданской одежде. Теперь и меня непосредственно могли бы арестовать как шпиона - хотя, конечно, даже в этом случае мне не угрожала бы смертная казнь. Но шпионаж в большинстве стран, даже когда он не направлен против данной страны, все равно является наказуемым преступлением.

Но что стоил такой риск после тех, которых я уже избежал? Помимо всего, для меня все было прекрасно подготовлено. Я теперь стал младшим партнером фирмы «Диркс и Ко. », главный офис которой был в Роттердаме. Туда я поспешил, и был должным образом принят управляющим директором. Мне предоставили отдельный кабинет, секретаршу - немецкую девушку, и почти неограниченный банковский счет. Вот так я начал свою работу. Причем и с этой работой я хорошо справлялся. В целом, из многочисленных претендентов, которые ответили на неопределенные запросы, которые я распространял по всем направлениям, я выбрал шестнадцать мужчин. Я обучал их в небольшой школе. И обучил их настолько хорошо, что из шестнадцати агентов не менее тринадцати были арестованы в Англии! Из них двенадцать были приговорены к длительным срокам тюремного заключения. Трем другим, которые убежали, удалось это благодаря официальному попустительству, потому что было очевидно, что они не смогут принести большого вреда, находясь под контролем, и информация, которую они соберут, как бы много ее ни было, фактически будет стоить не больше газетной сплетни.

Рассмотрев свое положение, я подумал, что оно, похоже, слишком подвержено риску и крупномасштабное. Несмотря на гарантии моего начальника, офицеру, который вернется с задания с одними лишь провалами, вряд ли предоставят снова важную работу. Потому я решил, что должен сделать кое-что отчаянное, чтобы оправдать мое назначение. “Шпионаж – занятие для джентльменов”, - вспомнил я любимую фразу моего шефа. Исходя из этого, я послал памятную записку полковнику Николаи, где написал, что попытки нейтралов меня настолько разочаровали. Хотя, конечно, попасть в Англию было для меня самой простой вещью в мире, я обязательно принимал все меры предосторожности. Я путешествовал как голландский купец и носил громоздкую одежду, типичную для таких людей. У меня даже был голландский паспорт. (Паспорта были совершенно бесполезны как методы идентификации, поскольку каждая воюющая страна обладала небольшой мастерской, которая могла изготовить любое количество паспортов любой другой страны - и изготовить с очень высоким качеством, так что только опытный эксперт, располагающий достаточным временем, смог бы, возможно, обнаружить различие. )

После прибытия в Англию, как только я удостоверился, что никто за мной не следил, я отправился к себе домой - где, само собой разумеется, мои родители очень удивились и обрадовались, увидев меня. Затем я надел мой собственный мундир и явился для доклада в Военное министерство. Там, естественно, меня тоже ждал самый теплый прием. Я не только получил подтверждение, что мое сообщение о Вердене было получено, но я смог еще предоставить много другой информации, особенно о работе немецкого штаба и также о количестве боеспособных дивизий на Западном фронте, включая подробные сведения о тех, которых должны были перебросить из России. Фактически, мой перекрестный допрос в Военном министерстве почти напоминал допрос третей степени по интенсивности, поскольку с полудюжину руководителей департаментов хотели поговорить со мной. Я даже имел честь довольно долго беседовать с самим лордом Горацио Китченером. Он был замечательным человеком. Как и Хейг, Китченер не был словоохотлив. Он сидел, смотря на меня целую минуту, которая для меня тянулась намного дольше, - а затем задавал вопрос одним предложением, состоявшим из всего пяти-шести односложных слов. Но многословие не самое главное, и когда я впоследствии обдумал это, то понял, что та полудюжина простых слов охватывала всю суть вопроса.

Я просил предоставить мне немного информации, которую я мог бы использовать, чтобы показать, какую хорошую работу я проделал. Об этом мы легко договорились. Три новых дивизии собирались отправиться во Францию. Всего через пару недель немцы в любом случае обнаружили бы их присутствие на фронте. Не было никакой разумной причины, почему бы не сообщить противнику эту информацию немного заранее - особенно, как я уже говорил, по той причине, что предстоящее нападение не было уже никакой тайной для немецкого командования, даже его точное место. Поэтому этот лакомый кусочек информации фактически не причинил бы делу союзников ни малейшего вреда, а мой очевидный блестящий успех, конечно, помог бы мне очень существенно укрепить свое положение.

Я приехал полностью по своей собственной инициативе и не имел никакой связи с секретной службой, уже организованной в Англии. Перед моим возвращением, однако, я позвонил одному человеку, имя и адрес которого я уже знал – именно он пытался передавать сообщения моих неудачных агентов. Странное совпадение, но этот человек был арестован как раз через день, после моего посещения его парикмахерской, которая была его прикрытием!

Мое возвращение в Голландию прошло без труда, и, проведя день или два в Роттердаме, где я «подчистил» свои дела, я помчался назад в Генштаб. При этом я не просчитался, предвидя, что мое приключение получило бы самое полное одобрение, если бы я возвратился с успехом. Пусть моя информация фактически была довольно скудной, это, тем не менее, было уже кое-что абсолютно определенное. Я видел эти три дивизии в их лагерях; я даже установил точную дату, когда их пошлют во Францию; я видел обучение солдат и сообщал, что они были довольно слабы в подготовке, уступая тем, которые сражались под Лоосом предыдущей осенью. Это, конечно, был мой преднамеренный обман, поскольку эти три дивизии были столь же хороши, как любые другие, которые Англия когда-либо отправляла на войну. Мне хотелось обратить внимание немецкого командование на плохое качество будущих наступающих войск, чтобы немцы выделили меньшее количество своих дивизий для отражения этого наступления. В данном случае, фактически, именно так и случилось, но, к сожалению, громоздкие планы британского командования и отчаянное сопротивление каждого, даже небольшого, немецкого подразделения полностью разрушило все надежды, которые я питал в этой связи.

Я, похоже, был обречен постоянно сталкиваться со сравнительными контрастами. Всего несколько месяцев назад я был представлен Королю Англии и Кайзеру Германии; теперь, только несколько дней спустя после долгого разговора с лордом Китченером, я уединился на целый час с самим генералом фон Фалькенхайном. Фалькенхайн мало чем отличался от Китченера во многих отношениях - он был более словоохотлив, но и у него был мозг профессионального военного – холодный и расчетливый. Я часто думал впоследствии это, если бы только у Китченера были преимущества Фалькенхайна. Каким изумительным Главнокомандующим стал бы он. Но тогда Китченер не знал абсолютно ничего об европейских делах. Сердцем и душой он был в его любимом Египте, и стоило нескольким сотням турок подвергнуть Египет опасности, как он готов был отвлечь целые армии для его защиты. Если бы он обучался по тем же принципам, что и Фалькенхайн - думавший всегда в терминах европейских, а не колониальных войн - и в особенности, если бы он (как, впрочем, и все наши другие генералы) с самого начала своей службы на должности младшего командира привык бы справляться с большими войсковыми соединениями вместо несчастных бригад и разношерстных дивизий, которые могли бы использоваться на маневрах, тогда история войны, возможно, была бы написана совсем по-другому

Как только мой доклад был готов, и я прошел неизбежный перекрестный допрос руководителей различных других отделов штаба, полковник Николай естественно предложил, что мне хотелось бы отправиться в отпуск. Это было странное положение: в немецкой и в любой другой армии 99, 9 процентов офицеров и солдат всегда хотели получить отпуск. Недостаточное количество предоставляемых отпусков было главной причиной для жалоб на войне. А тут я, которому раз за разом едва ли не каждую неделю предлагали отпуск, отказывался от него! Все же рано или поздно мои постоянные объяснения отказа от отпуска большой нагрузкой на службе и военным рвением стали бы слишком неправдоподобными. Во время мимолетного визита в Англию я фактически уже сделал один предварительный шаг. Я посетил Адольфа. Бедный парень был вынужден провести остаток войны в тюрьме на острове Уайт. Его, конечно, не рассматривали как преступника; больше того, во многих аспектах он жил даже в лучших условиях, чем обычный военнопленный. У него была небольшая комната в крыле начальника тюрьмы и все виды привилегий - кроме одного. Хоть он и не знал этого, ни одно из написанных им писем никогда не попало к нему домой.

Я получил необходимое разрешение и посетил его в его тюрьме. Он, конечно, не мог понять, что все-таки случилось. Почему именно его отобрали для такого одиночного заключения? Я не мог сказать ему правду, но предположил, что он, должно быть, сам доставил себе неприятности в лагере для военнопленных – думал ли он когда-либо о попытке побега? Да, да, сказал, он конечно, думал. Каждый офицер думал об этом. Тогда, заметил я, он, вероятно, как-то раз проболтался об этом. Возможно, его подслушали, и это намерение стало известно британским властям. Это могло быть причиной его заключения. Адольф почесал затылок и предположил, что это объяснение, пожалуй, правдоподобнее любого другого ответа. Что сказал бы он, если бы узнал, что я фактически исполнял его роль в немецком штабе, этого я не знаю. Скорее всего, у него случился бы припадок ярости

Мне легко было разговорить его о доме, поскольку он был уже очень обеспокоен тем, что в течение прошлых трех месяцев он не получал никаких новостей - естественно, так как все его письма из дома автоматически приходили ко мне. Я предполагаю, что я был всегда тенью за макушкой Адольфа, и я уверен, что он не раскусил того, как я непрерывно высасывал из него информацию. Я задал ему много вопросов, намекая на то, что моя мать могла бы что-то узнать через своих родственников в Эльзасе. Таким образом, я задал ему кучу наводящих вопросов, пополняя то большое количество информации о нем и его домашней жизни, которой я уже обладал. Бедный старина Адольф! Он горько жаловался, что англичане украли все его частные бумаги и даже его бумажник с фотографиями. Он не подозревал, что эти бумаги лежат в моем кармане, что его документы и письма оказали мне огромную помощь, что именно собственноручно написанные им письма помогли мне научиться копировать его почерк, и что его фотографии помогли мне сохранить в моей памяти множество образов, которые я никогда не забуду. Я был рад развить эту тему, поскольку это открывало передо мной новые возможности. У него было две или три групповые фотографии сослуживцев по полку и так далее, и я думал, что мне стоило бы знать имена этих людей на тот случай, если я случайно столкнусь с ним. Я вспомнил свое временное замешательство, когда я в первый раз встретился с Аммером. Их лица я уже запомнил. Потому я сказал, что попрошу начальника тюрьмы вернуть Адольфу его фотографии и бумаги. Я ушел и очень скоро вернулся с целой стопкой фотографий, которые я, конечно, предварительно скопировал. Адольф был восхищен. Он походил на ребенка с новой игрушкой, снова и снова пересматривая фотографии. И тут я воспользовался возможностью, чтобы задать необходимые вопросы и получил на них ответы. В целом эти три часа, включая обед, которые я провел с Адольфом, были для меня необычайно полезны.

Мог ли я теперь рискнуть отправиться в отпуск? Я обманул отца Адольфа, это верно, но, как гласит пословица, глаза матери намного острее. Однако проблема разрешилась сама по себе. Приблизительно через две недели после своего возвращения я получил телеграмму от моего отца. (То есть, конечно, от отца Адольфа. Этот рассказ, похоже, становится немного запутанным). Моя мать была серьезно больна - сам он тут же получил специальный отпуск. Если бы я смог устроить это, поехал бы я с ним, встретившись с ним в Льеже на следующий день в полдень? Я не колебался ни мгновения. Эту возможность мне точно была послана небесами. Даже мать не заподозрила бы человека, которого бы ей как ее сына представил его отец, а раз моя мать больна, это не будет обострять ее критические способности.

Может быть, я уделяю слишком большое внимание этому вопросу, но друзья, которым я описал свои военные приключения, всегда больше всего спрашивают именно об этом моменте. Они могут понять, что я смог обмануть сослуживцев по армии, но не могут вообразить, как получилось, что меня приняла как Адольфа его собственная семья. На самом деле, как я подчеркивал, это было проще, чем кажется. Не одна английская мать была почти не в состоянии узнать ее собственного сына, когда он вернулся с войны, настолько он менялся – менялось его тело, иногда сгорбленное от усталости, иногда намного более здоровое, чем прежде, иногда развалина с издерганными нервами. Разве редки случаи, когда жены не узнавали их собственных мужей? Пусть я был почти на один дюйм выше Адольфа - хорошо, но разве армейская жизнь не могла привести к увеличению роста? Кроме того, по комплекции я был немного шире, так что простое различие в высоте не было настолько заметно. Мои волосы были того же цвета – для постороннего взгляда, во всяком случае - и, что было самое важное, мои глаза почти не отличались по цвету от его глаз. А ведь именно глаза составляют основной признак лица. Мой цвет лица был, конечно, более румяным, чем у Адольфа, но и здесь снова война была достаточным объяснением. Мое самое большое преимущество состоит, конечно, в том факте, что никто не имел ни малейшей причины для подозрений; все же я полагал, что удача, в конце концов, оказала мне хорошую услугу, подвергнув меня опасности и открыв затем новые возможности.

Я встретился с отцом в Льеже на следующий день. Он чрезвычайно волновался - я помнил, что он и моя тетя Гретхен всегда были людьми типа Дарби и Джоан. Поезд шел медленно и переводился на запасной путь, пропуская любой другой состав, идущий к фронту, и только в ранние часы следующего утра мы приехали домой. Там мы нашли мою мать, конечно, в достаточно плохом, но не совсем в таком безнадежном состоянии, как понял мой отец из телеграммы. Она была, однако, очень слаба и не могла держать глаза открытыми больше чем несколько минут. Хотя, конечно, я чрезвычайно сожалел о ней - я очень любил ее, даже до того, как она стала моей матерью - все же, хоть я надеялся, что она быстро выздоровеет, я благословлял ее болезнь, потому что она избавила меня от страха разоблачения. С сестрой у меня не было никаких проблем. Я знал ее достаточно хорошо, и Адольф много рассказывал о ней: письма, которые я получал из дома, были чрезвычайно полезны. Я знал мужчину, за которого она собиралась выйти замуж. Она тоже так сильно переживала за свою мать, что ей было просто не до того, чтобы в чем-то меня подозревать.

Откинувшись в кресле тем вечером, я совершенно расслабился. Все прошло слишком легко. Мне следовало бы знать, что как раз в такие моменты судьба обычно наносит свой подлый удар. Девушка-служанка – типична я миловидная баденская крестьянка – как раз убирала со стола. Я остался в комнате и курил сигару, отец и сестра уже ушли в спальню матери. Девушка закрыла за ними дверь, и я заметил, что она сделала это очень тихо. Уже одно это должно было бы насторожить меня, но то ли после хорошего обеда, то ли после столь успешного преодоления испытаний, которых я так опасался, я не знаю, но мой ум не проявил такой прозорливости, которой следовало бы ожидать. И когда девушка подошла ко мне на цыпочках и прошептала с широкой улыбкой: - Ханси встретит вас в кабинке для переодевания завтра утром в семь, - я, к сожалению, должен сказать, что выказал слишком сильное удивление.

Кто эта Ханси? Я ведь так старался узнать от Адольфа все возможное о его любовных приключениях, если они были. Я был вполне уверен в себе, что после моих бесед с ним, фотографий, которые я видел, и моих довоенных посещений его дома, вполне непринужденно смогу поговорить с любым из его друзей-мужчин. Что касается его женщин, если таковые вообще были, я не был так уверен. Были ли у него женщины? Я решил, что нет. Перед войной Адольф был естественно застенчивым, очень стеснительным и сдержанным молодым человеком. Во время любого из моих посещений не было даже намека на какой-то роман, благородный или нет. Он не был помолвлен, ничего не говорил о женитьбе и так далее. Я ведь столько информации выкачал из него во время моей последней встречи с ним.

- Очень трудно оставаться здесь одному, - сказал я ему. - Достаточно плохо сидеть без мужской компании, но еще хуже оставаться без женщин.

- О, женщины меня не волнуют, - Адольф ответил. - И никогда не волновали.

Я верил ему, потому что не было ни малейших свидетельств о хоть каких-то амурных его делах. Все же мне следовало бы знать, что даже у застенчивых, стеснительных мужчин бывают небольшие тайные романы; и в любом случае мне не следовало бы показывать свое удивление, даже если бы служанка прошептала мне, что в доме пожар. Человек, живущий в ситуации и обстоятельствах, подобных моим, должен быть всегда готов ко всему.

В тот момент, когда я так непреднамеренно поднял брови, я понял, что совершил ошибку, поскольку видел, что в ее взгляде на секунду отразилось удивление. Немедленно я опомнился – я ведь не просто так был раньше актером.

- Ах! – прошептал я. - Именно это меня так интересовало. Значит - завтра в семь часов утра! Хорошо! Я буду там!

Ее взгляд тут же изменился. Она снова заулыбалась, шаловливо взглянув на меня, пока она двигалась по комнате. Фактически, взгляд ее был таким милым, что если бы не ее собственное замечание, я подумал бы даже, что и у не самой была какая-то любовная интрижка с Адольфом. Однако это было очевидно не так; но кто же эта Ханси?

Я задумался, продолжая курить сигару. Как мне лучше всего поступить? Задать наводящие вопросы моей сестре? Но это могло бы привести только к новым осложнений, и в любом случае не принесло бы мне большой пользы – ведь Ханси достаточно распространенное время, и в небольшом городке могло бы быть сто девушек по имени Ханси. Нет, я решил, лучше всего самому прийти в кабинку для переодевания в семь утра и лично все проверить. По крайней мере, на сей раз я был предупрежден. Я знал, что я должен встретиться с кем-то по имени Ханси, и, скорее всего, это будет романтичным свиданием. Потому, перед тем, как пойти спать, я сказал отцу, что хочу завтра утром встать рано и пойти искупаться в озере. Отец вздрогнул от этой идеи – как я и рассчитывал – потому что было все еще очень холодно, а озеро наше питали воды рек, стекавших с горных вершин, где еще лежал снег. Но конечно, мне на самом деле совсем не нужно было купаться, нужно было только зайти в кабинку.

Следующим утром я был там достаточно рано, но Ханси пришла еще раньше меня. Я вошел в небольшую деревянную хижину и нашел ее там, жажда любви была написана у него на лице. По крайней мере, это точно не нуждалось ни в каком объяснении. Стоило нам оказаться там, как она бросилась ко мне, обняла, бормоча, срываясь в рыдания, как рада она меня видеть. Она бормотала об ужасах, которые принесла ей война, и так далее, и так далее - бормотания любви многих миллионов жен и матерей в те ужасные времена. Значит, вот что было тайной Адольфа! Ладно, он сделал довольно хороший выбор. Я должен отдать ему должное. Я прекрасно рассмотрел ее, поскольку она так близко прижалась ко мне, и я должен сказать, что она была очень красивой - немного пухлой, как многие девушки в Шварцвальде, но крепкая, здоровая, с чистым и приятным лицом. Но все же, почему Адольф ни разу даже не намекнул на нее? Однако сейчас следовало разыграть любовную сцену. Хорошо, я мог сделать и это! Я же все-таки сыграл Ромео и полдюжины других не менее романтичных ролей.

Я успокоил ее. Мои заявления привязанности были вполне обычны, но они очень хорошо удовлетворили ее. Тут важна манера, в какой вы говорите о таких вещах; даже уклончивая фраза может означать много, если правильно ее произнести. (Впрочем, это, пожалуй, самая большая трудность для начинающего драматурга - он пишет свои диалоги в слишком сильной манере, не учитывая, какую роль играет выдающееся мастерство актера, никогда не предполагая, что самая обычная фраза может казаться чрезвычайно сильной в устах человека, понимающего свою работу. ) Конечно, Ханси хорошо подыгрывала мне, и я был абсолютно уверен, что у нее не возникло никаких подозрений. Было, конечно, необходимо узнать еще кое-что о ней, но это, несомненно, удастся мне со временем. Когда она преодолела первый шок от удивления и радости встречи, ее язык, естественно, начнет лепетать, и тогда я узнаю все, что нужно.

Увы, здесь это не удалось так легко. Она тут же прекратила рыдания, схватила меня за руку и воскликнула: - Ну, пошли! Пошли! Смотри, я принесла его сюда!

Она втянула меня через дверь в отделение кабинки, предназначенное для переодевания женщин. Там, к моему изумлению, я увидел местный вариант детской коляски, в которой отдыхал крепкий младенец, я думаю (хотя я неопытен в таких делах), приблизительно годовалый! Взяв меня за руку, Ханси гордо подвела меня к детской коляске. Ребенок спал. Она попыталась разбудить его, но я мягко остановил ее.

- Нет, нет, пусть спит! - прошептал я. Я был ей очень благодарен, что в своей фразе она дала мне признак пола ребенка; иначе я, возможно, сделал бы непростительную ошибку.

После того, как я с удивлением посмотрел на младенца, и назвал его всеми ласковыми именами, подходящими к такому случаю, мы снова ушли в соседнюю комнату, и любовная сцена продолжилась. Эта девочка, конечно, без памяти любила Адольфа, я подумал. Но он точно был настоящей темной лошадью, поскольку она лепетала про множество вещей, которые он говорил ей - используя фразы, которые я и представить не мог, исходящими из его уст. Но влюбленный мужчина может порой произносить такие слова, которые заставили бы его краснеть в любом другом случае.

- Ты же помнишь ту июльскую ночь? - спросила она. - Когда ты уже знал, что война близко? Как мы сидели там под горой у водопада, и как ты говорил мне, что любишь меня?

- Конечно, я помню, - прошептал я, крепко ее обнимая. - Неужели ты думаешь, что я смогу это забыть?

- О, это было так странно, - продолжала она. - Ведь ты всегда был таким тихим и сдержанным. Было так необычно слушать, с какой любовью и страстью ты тогда говорил. Да, я была удивлена.

И я был удивлен! Я никогда не подозревал, что Адольф способен на что-то подобное.

-Я любил тебя уже задолго до этого, - возразил я, - но боялся сказать об этом. Ты казалась мне такой красивой, а я, как ты сказала, был таким стеснительным.

- О, но почему ты должен был быть таким стеснительным? - проворковала она. - Ты человек благородного происхождения, а я служанка! Ох, как много горя принесла эта война, но, по крайней мере, мне она принесла счастье, потому что ты наверняка никогда не сказал бы, что любишь меня, если бы не эта мрачная тень близкой войны и тревожная атмосфера, которую она принесла. Я уверена, если бы не война, ты так и остался бы таким же стеснительным, чтобы любить меня, и я никогда не родила бы для тебя ребенка.

- Но ты ведь не слишком ругаешь меня теперь? - предположил я, начав понемногу понимать ситуацию.

- Ругать тебя? - воскликнула она. - Нет, конечно, нет! И за что, разве не я сама предложила себя тебе? Я набралась тогда храбрости и до сих пор едва ли не страдаю от стыда. Но я выбросила у себя это из головы, потому что эта ночь подарила мне тебя, а нашего малыша нам обоим. Ругать тебя! Почему, ведь это ты тогда сопротивлялся, говорил о женитьбе - разве не помнишь? Ругать тебя! За что, за самый счастливый момент в моей жизни - только ты и я?!

Положение становилось немного щекотливым. Она прильнула ко мне, снова переживая ту сцену у водопада - очень красивую сцену, очень естественную сцену, ту, которая наверняка разыгрывалась у тысячи водопадов и в сотне тысяч других мест на Земле в подобных обстоятельствах. Но было слишком очевидно, что она хотела именно повторения этой сцены здесь и сейчас. Признаюсь - я не знал, как поступить. Передо мной стояла очень красивая девушка, жаждущая от меня любви: моим долгом было дать ей эту любовь, чтобы поддержать свою роль. Но я больше думал об Адольфе. Разумеется, есть границы того, что может позволить себе разведчик; он может занять место человека, воспользоваться как своими его отцом и матерью, но может ли он поступить так же с его любимой? Я знаю, как решил бы эту проблему драматург викторианской эпохи, но его решение едва ли отвечало бы моим нынешним обстоятельствам. Мой ум долго потом горько волновал этот эпизод - я чувствовал, что это был самый грязный трюк, который сыграла со мной моя профессия.

Так как Адольф все еще жив и достаточно известен в его родном городке, мне придется согласиться с тем, что предать этот инцидент огласке было с моей стороны, вероятно, признаком дурного тона. Хотя, как вы это легко можете себе представить, это был один из самых волнующих и интересных моментов в моей карьере. Потому я должен сказать в этом месте, что я никогда не рассказал бы эту историю публике без полного разрешения со стороны Адольфа и - что еще более важно - его жены. Позвольте мне тут забежать немного вперед, чтобы проследить судьбы героев этого эпизода. После войны Адольфу потребовалось некоторое время, чтобы простить мне то, что я выступал под его именем. Но он был таким добродушным парнем, что не мог сохранять враждебные чувства долго. Потому мы уже много лет снова дружим и часто ездим друг к другу в гости. Сейчас Адольф состоит в счастливом браке - не с Ханси, а с девушкой своего круга. Очень жаль Ханси, потому что ее положение сейчас едва ли лучше, чем у мертвой. Во время налета английской авиации на Фрейбург она была в подвале дома, в который попала бомба. Подвал был набит людьми - их была дюжина или больше в очень небольшом помещении. Половина их погибла мгновенно, остальные были похоронены заживо. Представьте себе эту сцену - шестеро мертвых и шестеро живых, замурованных в темном подвале. Проходили часы. Выжившие потом описывали агонию, в состоянии которой они ожидали спасения, которого могло и не быть. Пока наконец-то подвал откопали - что произошло спустя двое суток, еще два человека умерли - от безумия! И Ханси не погибла, но сошла с ума.

Адольф сделал все, что только мог сделать мужчина. Он очень любил эту девушку - хотя, как мне кажется, этот ”амур” был лишь следствием эмоционального момента накануне неизбежной войны. Самые знаменитые психиатры Европы осматривали Ханси, но ничего не могли для нее сделать. Потому Адольф поместил ее в приватный пансион, где к ней относились со всем вниманием. Это все, что можно было сделать - пока человеку позволено быть столь же милосердным по отношению к своим сородичам, как к своим собакам.

Конечно, Адольф очень серьезно позаботился и о своем сыне. Мальчик получил первоклассное образование, как и у многих других “детей любви”, у него оказался прекрасный ум. Я без колебаний могу предсказать, что через немного лет он станет одним из самых блестящих физических химиков Германии - а это немало! И он вовсе не страдает от стыда, потому что носит фамилию Адольфа, и к нему относятся как к его сыну.

Адольф женился только в 1925 году. Когда я услышал от него эту новость, я засомневался в нем - пока не встретил его жену. После ужина в их доме - в той самой комнате, где когда-то служанка шепотом передала мне сообщение, послужившее поводом к этой драматической сцене - мне было немного не по себе, как любому, хранившему тайну другого человека. Но именно жена Адольфа обрадовала меня.

- Вы не спросили о сыне Адольфа, Бернард, - заметила она. Потом, видя мое замешательство, добавила: - Он вырос в славного мальчугана - очень похожего на отца. На следующей неделе он приедет к нам на выходные.

В порыве благодарности я встал и поцеловал ее: для меня было большим счастьем встретить девушку с таким здравым умом.

Позже тем же вечером я обсуждал с ними эти воспоминания, которые к тому времени я уже написал.

- Конечно, - сказал я, - я выбросил этот эпизод.

-Но почему? - спросила она. – Это же самый пикантный случай в вашем рассказе.

- Я согласен. Но...

- Вам не нужно думать об Адольфе, не нужно ведь, да, дорогой?

- Нет, конечно, я не возражаю, - согласился Адольф.

- Я больше думал о вас, чем об Адольфе, - сказал я. - У мужчины могут быть романы по разным причинам, и никто не подумает о нем плохого. Его девушке достается более трудная доля - но не самая трудная. Больше всего насмешек выпадает на долю обманутой жены. Вы, правда, не совсем обманутая жена, поскольку в то время вы еще не были замужем...

- Но я вовсе не обманута, - прервала она. - Адольф рассказал мне все задолго до того, как женился на мне. Но, Бернард, ваш рассказ очень важен - это история. История войны состоит из рассказов о войне, описывающих ее с тысяч точек зрения. Мы не должны искажать историю - так учил меня мой старый профессор - и ничто другое тоже не следует искажать. Кроме того, как ваш рассказ может повредить мне, если я уже давно признала ребенка Адольфа? Я не люблю уверток. Я люблю чистую правду.

В этом была вся Анни. Когда она взглянула на меня своими ясными честными глазами, я больше не колебался.

- Но имейте в виду, что вам нужно будет сделать то же самое! - шаловливо пригрозила она мне. - Помните, что вам тоже придется все рассказать вашей будущей жене, перед тем как вступить с ней в брак!

Потом мы печально помолчали, подумав о Ханси. Я подумал еще и о Сюзанне, но Ханси мне было жаль больше. Сюзанна просто умерла; а Ханси все еще страдает каждую ночь, переживая заново агонию того воздушного налета, прижимая к себе подушку вместо своего ребенка.

ГЛАВА V

15 сентября 1916 года состоялся дебют танка на войне. Танки оказались для немцев полнейшим сюрпризом - ни один другой секрет войны не охранялся так тщательно. Я это знаю точно, потому что хотя мы и получали расплывчатые намеки от наших агентов в Англии о том, что англичане готовят какое-то новое оружие, все усилия немецкой секретной службы проникнуть в эту тайну оказались тщетными. Хоть какую-то ценность представляли собой разве что донесения одного нашего агента о том, что англичане изобрели машину, которая может резать колючую проволоку. Этот агент не смог разузнать подробности и очевидно сам придумал их, пользуясь собственной фантазией. Он описал какого-то механического кролика, который может пролезать через ничейную полосу и разрезать проволоку каким-то непонятным способом.

Из сорока девяти танков, выделенных для атаки в этот знаменитый день, ставший одной из вех в истории этой войны и военного искусства вообще, только девять смогли с успехом выполнить свою задачу. И, как нам известно, эффект от этой атаки был огромен! Тут же возник спор - можно ли было раскрыть секрет танка, обладая лишь такими мелкими крупицами знаний? Если девять танков добились такого успеха, то что могли бы сделать девятьсот и так далее. Дебаты продолжаются по сей день. Пока многие говорят о том, что требовалось нанести немцам любой возможный удар, как только подвернется возможность, и пока дискутируют о необходимости испытать танки в условиях современной войны, в моем мозгу, во всяком случае, нет сомнений, что если бы мы продержали танк в секрете подольше, пока у нас не было бы хотя бы несколько сотен машин, тогда мы смогли бы использовать их в одном лишь наступлении, которое могло бы оказаться решающим.

Как я уже говорил, военные специалисты - и не только они - спорят над этим вопросом с самого начала. Но есть момент, с которым вы столкнетесь в любой из этих дискуссий - как случилось так, что немцы, получив первое предупреждение на Сомме во время слабой танковой атаки, не приняли никаких эффективных контрмер? Почему массированное танковое наступление у Камбре годом спустя оказалось для них таким неожиданным? Мне кажется, никто из спорящих пока не нашел приемлемого ответа на этот очень важный вопрос. Но я думаю, что то, что я сейчас скажу, будет им очень интересно.

Летом 1916 года в высших эшелонах германского командования произошли неожиданные и резкие изменения, которые оказали большое влияние и на мое положение, и на мои возможности по-прежнему оказывать полезные услуги Англии. Я помню, как одним августовским утром в мой кабинет ворвался полковник Николаи и приказал мне собирать вещи для отправки на Восточный фронт. Я был очень удивлен. Мне не приходила в голову ни одна причина для моего перевода на Восточный фронт. Какую пользу я мог бы там принести? (Я не упоминал, конечно, о том, что перевод на Русский фронт на восемьдесят процентов снижал эффективность мой разведывательной работы для Англии. ) Но у полковника Николаи не было времени для дискуссий. Он просто отдал приказ, подчеркнув, что я получу полные инструкции уже в поезде. Он также подробно перечислил документы, которые мне следовало взять с собой. Со своей обычной тщательностью Николаи уже отсортировал эти бумаги для меня. Итак, несколько часов спустя я уже сидел в поезде, ехавшем на восток. Вместе со мной ехали три или четыре офицера из Генерального штаба, в более высоких званиях, чем я. Из разговора с ними я и узнал причину нашей миссии. Оказалось, что генерал Эрих фон Фалькенхайн, начальник Генштаба немецкой армии и реальный Главнокомандующий, практически уже попал в опалу. Кайзер утратил доверие к нему. (Я помню, что некоторые английские газеты того времени полагали, что падение Фалькенхайна было связано с британской победой на Сомме. Но это неверно. Фалькенхайн пал не из-за Соммы - где, как мы убедились на собственной шкуре, немецкая оборона была просто превосходной - а из-за неудачи под Верденом. ) Если Фалькенхайна снимают с должности, то альтернативой мог быть только один военачальник - Пауль фон Гинденбург, чья слава после его победы над русскими под Танненбергом гремела по всей Германии. Конечно, мы прекрасно знали, что “Гинденбург” на самом деле означало “Людендорф”, хотя и сомневаюсь, что в те годы больше одного из трех немцев когда-либо слышали имя Эриха Людендорфа. Таким образом, цель нашего путешествия становилась понятной. Гинденбург и Людендорф должны были возглавить Генеральный штаб через несколько дней, как только они передадут командование Русским фронтом. Конечно, они хотели получить подробные сведения о положении дел на Западном фронте, и мы, представлявшие все отделы Генерального штаба, были направлены в Россию в их распоряжение, с тем, чтобы, вероятно, вернуться вместе с ними примерно через неделю.

Если у меня раньше и были какие-то сомнения относительно сравнительного положения Гинденбурга и Людендорфа, то они исчезли сразу же после прибытия. Гинденбург принял нас всех вместе, он был очень любезен и приветлив, сразу пригласив нас на обед. Но когда мы перешли к реальным делам, то уже Людендорф забрал нас в свой кабинет, выслушал наши доклады и долго расспрашивал. Только моя беседа с ним длилась больше трех часов. Я очень старался произвести на него наилучшее впечатление - не так часто младшему офицеру предоставляется такая возможность. Последующие события показали, что мне это удалось.

Я много раз видел Людендорфа в последующие дни и во время нашего путешествия обратно через Германию. {1} Он всегда был вежлив со мной, но каких-либо дружеских отношений у нас не возникло - слишком велик был разрыв в положении, а Людендорф, прежде всего, был истинно немецким офицером. Совсем по-другому обстояло дело с Гинденбургом. Со временем я почувствовала большую привязанность к этому генералу, представительному пожилому джентльмену, выделявшемуся скорее не военным гением, а высокими моральными качествами. Но Гинденбург редко задавал мне вопросы рабочего характера - всей практической стороной дел занимался Людендорф.

Забегая наперед, скажу, что Людендорф совершил крупнейшую ошибку в своей жизни, оставив генерала Макса Гофмана на Русском фронте. Я заметил, что сегодня самые проницательные военные ученые по праву считают, что из всех полководцев времен войны только Макс Гофман показал настоящие признаки военного гения. Таким же было мое представление о нем, хотя я видел его всего несколько дней. Мне за всю жизнь не приходилось сталкиваться с более острым умом. Пусть даже верно то, что условия на Восточном фронте нельзя сравнивать с положением на Западе, где Германия противостояла не плохо вооруженным и малограмотным новобранцам, а хорошо вооруженным и подготовленным армиям Англии и Франции, все равно я был в душе рад тому, что Гофман остался там. Из одного разговора я узнал, что Людендорф немного завидовал своему блестящему заместителю. Может быть, он не мог забыть распоряжения, сделанные Гофманом перед Танненбергом? Может быть, он подозревал, что историки будущего, присмотревшись внимательнее к обстоятельствам этого сражения, припишут великую победу не Людендорфу или Гинденбургу, а именно Гофману. Как бы то ни было, Гофман остался на востоке, получив важную должность начальника штаба Русского фронта.

Прибытие Гинденбурга и Людендорфа - или “HL”, как остроумно назвал эту комбинацию характера и мозга Уинстон Черчилль - означало огромные перемены в статусе разведывательного управления Генерального штаба. Правда, у нас не было никаких причин жаловаться - мы пользовались глубоким уважением - куда большим, чем наши оппоненты в британском штабе. Но Людендорф был человеком, который в огромной степени зависел от точных разведданных. И он не ограничивался разговором только с шефом. Мне повезло, что полковник Николаи не был завистливым человеком и не возражал, когда Людендорф напрямую вызывал меня для консультаций по одному - двум вопросам, на которых я специализировался - то есть, на организации британской армии, которая стала для меня любимым предметом изучения. Потому он задавал мне много вопросов о танках - я не буду использовать тут немецкое слово ”панцеркампфваген”, занимающее едва ли не целую строчку. Мы, конечно, делали все возможное, чтобы получить полную характеристику этих машин и подробности их конструкции. Людендорф, казалось, не был сильно обеспокоен - в конце концов, танки появились на фронте только в небольшом количестве, и было слишком мало немцев, видевших их в реальности, и вернувшихся живыми, которые могли бы распространять панический ужас. Тем не менее, было важно, что мы (то есть, Людендорф) должны были знать больше об этом новом факторе войны, каким бы несущественным он ни казался. Потому, естественно, наши агенты в Англии получили срочные инструкции собрать любую информацию, касающуюся чертежей и деталей конструкции танков. Я рассылал шифрованные письма с легким сердцем, будучи уверенным, что ни одному агенту не улыбнется удача. Я даже послал двух или трех специальных агентов для выяснения этих вопросов. Я доложил об этом как о доказательстве моего энтузиазма в этой области - вряд ли можно было поставить мне в вину, что всех людей, которых я послал, арестовали еще до того, как они получили возможность сделать хоть что-нибудь.

На этой стадии мне следовало бы рассказать об одной из моих ошибок. То, что эти неудачи были сравнительно редки за всю войну, объясняется не столько моими способностями, сколько защищенностью моего положения. Но однажды утром к своему удивлению я нашел в почте, адресованной лично полковнику Николаи, письмо от одного из наших агентов в Англии, в котором лежал полный комплект ”синек” основных агрегатов танка! Я был поражен! Лишь по счастливой случайности полковник Николаи отправился на несколько дней в отпуск, потому письмо попало мне в руки, в противном случае секрет обязательно стал бы известен немцам, и они смогли бы строить танки, сколько им было бы угодно.

Мне нужно было воспользоваться случаем. Я не был уверен, видел ли кто-нибудь другой это письмо, довольно толстое и поступившее в штаб из Голландии, но я не задумывался над этим. Если бы мне задали какие-то вопросы, то я придумал бы объяснения - может быть, письмо потерялось или что-то еще, но я, мол, никогда его не видел. Несколько дней я очень волновался из-за этого дела - наверняка агент попробует написать снова, возможно, требуя платы за свой невероятный “улов”. Нужно было быть очень неловким, чтобы не придумать подходящую “сказку”.

Но мне не стоило беспокоиться. Через неделю я получил записку от Мэйсона, который после тяжелого ранения прошлой зимой был переведен на штабную должность в Военном министерстве, где работал под руководством генерала Джорджа Кокерилла в отделе специальной разведки. Он разработал способ связи со мной через одного бельгийского торговца в Льеже. Было договорено, что эта линия используется очень редко. Хотя риск разоблачения казался минимальным, я не хотел рисковать своим положением ради мелочей. Письмо Мэйсона было, на первый взгляд, именно такой чепухой. Вряд ли с его стороны было мудро отсылать его, но чувство юмора Мэйсона было таким сильным, что он не смог устоять от соблазна. Единственным недостатком было то, что такая почтовая связь занимала много времени, и письмо пришло на неделю позже, чем чертежи, посланные немецким агентом.

- Прекрасная шутка! - писал Мэйсон. - Мы вычислили одного из ваших агентов, который самым детским способом хотел получить чертежи наших новых танков. Ну, хорошо, мы дали ему эту возможность! Мы сами позаботились об этом! Они наверняка вскоре прибудут к вам. Я рассчитываю лишь на то, что немцы угрохают миллионы фунтов на постройку танков согласно чертежам, которые переслал вам ваш агент, а потом мне так хотелось бы взглянуть на их лица, когда они увидят, что танки не работают!

Да, это было великолепной шуткой! Мне тоже хотелось бы посмотреть на лица ответственных за этот вопрос немцев в такой ситуации. К сожалению, я уничтожил все ”синьки” неделю назад! Я полагаю, что мне следовало бы больше доверять нашим властям дома - хотя множество моих земляков, знакомых с нашей бюрократией во время войны, простят мне мою ошибку в оценках.

Тем не менее, я был собой очень не доволен. Мне подвернулась возможность полностью дезинформировать немцев, а я из-за своей спешки сам ее утратил. Почему я не сохранил чертежи где-то в укромном месте, вместо того, чтобы порвать их и сжечь? Я сердито шагал по комнате, напрасно пытаясь стукнуть самого себя. Впоследствии, через две недели мне подвернулась новая возможность, чтобы восстановить свою репутацию, и я схватился за нее обеими руками.

Предложение исходило от самого Людендорфа. Однажды утром он вызвал меня и спросил, смог ли я узнать все подробности о танках, которые ему требовались. Мне пришлось признаться в неудаче - я был зол на самого себя все это время. Мне не нужно было объяснять ему все мои трудности. Он знал их лучше меня, но в конце разговора он дал мне тонкий намек. Необходимость узнать больше об этих машинах становилась остро актуальной и, пусть он не сказал больше, но я не ожидая, пока он закончит фразу (если он хотел ее закончить), тут же предложил, что я могу сам попробовать поехать в Англию и предпринять самые решительные действия в этом направлении.

Таким образом, я снова направился в Англию. И одним из самых досадных событий моей жизни стал мой разговор с Мэйсоном, когда я признался ему, что разрушил его прекрасный маленький план.

- Теперь, - сказал я, - мы должны придумать что-то не хуже, или даже более эффективное. Так что с этими танками? - спросил я. - На что они хоть похожи? Я вспомнил, что никогда не видел ни одного, хотя по приказу полковника Николаи выехал однажды на Сомму, чтобы проверить, возможно ли организовать атаку, чтобы отбить Флер вместе с брошенными танками, лежавшими там в долине. Но местный командир обоснованно заявил мне, что шансы на успех такой контратаки равны нулю. Правда, однажды я мельком все-таки видел танк, но это было с самолета, летевшего на высоте много сотен ярдов, что значило, что я фактически не видел ничего. Потому я забросал Мэйсона вопросами, и он предоставил мне всю информацию, которой располагал.

- Но не похоже, чтобы они были настолько хороши, - сказал он. - По крайней мере, Генштаб просто яростно высказывался против них.

- Что! - воскликнул я. - Но это же абсурд! Я понимаю, что 15 сентября в бою участвовали всего несколько машин, но даже они нанесли немцам огромный урон.

- Ну, - продолжал он, - такова их позиция. Форбс рассказывал мне, что из Генштаба поступил длинный доклад, в котором доказывалось, что танки - ненужное и плохое изобретение. Почему?! Я знаю, что мы передали Министерству боеприпасов заказ на изготовление тысячи машин, а этот доклад рекомендует отмену заказа, который, как мне кажется, уже почти выполнен. Впрочем, давай пригласим Форбса и поговорим с ним.

Вместо этого, по моему предложению, мы сами пошли в кабинет Форбса. Если можно, мне хотелось бы самому взглянуть на доклад. Мне дали его почитать. В докладе танки были раскритикованы в пух и в прах. Они неэффективны и бесполезны, говорилось там, если резюмировать все несколько тысяч слов. Доклад заканчивался предложением полной отмены всей программы танкостроения. Военное министерство действительно согласилось с этим докладом и обратилось в Министерство боеприпасов с требованием отмены заказа на производство танков. Англии очень повезло, объяснял Форбс, что департаментом танкостроения в Министерстве боеприпасов руководил “временный офицер” - майор Альберт Стерн, хорошо известный финансист, не испытывавший ”дисциплинарного ужаса”, который парализовал бы волю кадрового военного. Получив приказ об отмене выпуска танков, он через голову своего шефа обратился прямо к Дэвиду Ллойд Джорджу, который в то время был военным министром, и, убедив Ллойд Джорджа в ошибочности отмены заказа, Стерн холодно сообщил Военному министерству, что не готов принять к выполнению приказ о прекращении программы.

(Не стоит и говорить, что майор Стерн получил награду за свои бесценные действия. При самой первой возможности майора сняли с должности - и контроль над департаментом танкостроения оказался в руках адмирала, который никогда в жизни не видел танк! Именно таким путем Англия кое-как “выкарабкивалась” в этой войне. ) {2}

История Форбса была интригующей, но еще до того, как он ее закончил, в моем мозгу уже родилась идея. Мне нужна была только копия этого самого доклада. А еще лучше - оригинал, подписанный очень высокопоставленным офицером Генерального штаба. Если бы я мог взять этот документ и привезти его в Германию, тогда я точно исправил бы свою предыдущую ошибку. Ведь располагая таким докладом, Людендорф наверняка бы сбросил танк со счетов как полностью неудачную машину - и тем больший сюрприз ожидал бы его, когда после выполнения программы постройки тысяч танков, эти сухопутные дредноуты снова появились бы на полях сражений.

Я высказал эту идею Форбсу и Мэйсону, и они с энтузиазмом согласились. Но, конечно, необходимо было посоветоваться с их руководителями, но, как я уже отмечал выше, не каждый офицер в Военном министерстве был дураком; тут работали многие блестящие умы Англии. Проблема состояла лишь в том, что им слишком редко давали шанс. Как бы то ни было, никто и никогда не обвинил бы генерал-майора Джорджа Кокерилла в отсутствии ума или прозорливости, и он с готовностью согласился с моим планом.

Мне хотелось бы увидеть лицо полковника Николаи, когда он получил мое письмо, в котором я просил его немедленно предоставить мне в помощь профессионального опытного взломщика! Мне пришлось подождать две недели, пока этот человек прибыл, которые я провел дома в качестве внеочередного короткого отпуска. Потом я вошел в контакт с одним из наших агентов в Англии, голландским евреем, проживавшим в Лондоне еще с довоенных лет, и не вызывавшим никаких подозрений. Я сообщил ему, что мне потребуется его помощь. Он заколебался. Он ведь, прежде всего, почтальон, сказал он. Его работа - пересылать донесения, а вовсе не заниматься какой-то активной деятельностью. Но я настаивал, и под угрозой выдачи его английским властям, мне удалось получить его согласие. Когда прибыл мой взломщик - он был швейцарцем и официально считался часовщиком - я был готов к делу. Я договорился с Форбсом и Мэйсоном, что оригинал доклада спрячут в Лондоне в доме помощника начальника Имперского Генерального штаба. В ночь, которую я назначил, вся семья в полном составе отправится за город. Дома останутся только дворецкий, лакей, повариха и две служанки. Эти люди ничего не подозревали о нашем плане. Было очень важно, чтобы все происходящее выглядело естественно.

Одной типичной ноябрьской ночью через Гайд-парк в направлении к Кенсингтону проехала машина. За рулем машины был голландец, переодетый шофером. Его работой было внимательно осматривать окрестности и предупредить нас в случае опасности с помощью сигнала звукового рожка. Взломщик и я проникли в дом. Это было легкой работой - немного есть домов, в которые не мог бы забраться даже обычный квартирный вор, если бы он этого захотел - и уже через несколько минут мы попали в подвал. Там и началась забава. Сначала в холле мы ошеломили лакея, и я до сих пор могу вспомнить его взгляд, полный детского изумления, когда он, отведя глаза от газеты, увидел дула двух револьверов, направленных на него. Мы не дали ему возможности произнести хоть слово. Через пару минут его скрутили, связали и затащили в соседнюю комнату. Одна из служанок оказалась второй жертвой, но, к сожалению, она успела закричать, прежде чем мы ее нейтрализовали. Это встревожило дворецкого, старика, но смелого человека, который, не обращая внимания на револьверы, храбро бросился к телефону. Нам пришлось выдержать серьезную схватку с ним. На самом деле, мы были вынуждены сильными ударами свалить с ног бедного старика, прежде чем он успокоился. Другие женщины, конечно, были легкой работой. Весь этот эпизод занял менее десяти минут - чего едва хватило, поскольку, когда мы осмотрели сейф, где хранился документ, мой друг взломщик заявил, что ему потребуется не меньше часа, чтобы его открыть.

Так он принялся колдовать со своими паяльными трубками. Я же решил обойти дом, чтобы проверить, все ли его обитатели еще беспомощны, а затем вернулся понаблюдать за работой взломщика - что, должен признаться, было очень интересно. Поработав несколько дольше, чем он рассчитывал - как и все по-настоящему хорошие мастера - он пробился сквозь стальную обшивку сейфа. Он пролез в дыру рукой и вытащил целую кипу документов. Я просмотрел их. Было очень важно, чтобы я сделал это, потому что взломщик тогда становился бесценным свидетелем в мою пользу, если бы мне вдруг начали задавать какие-то вопросы. Часть документов я сразу отложил в сторону как личные бумаги хозяина. Но затем я издал вопль радости и подбросил вверх небольшую пачку документов. Вот оно, объявил я ему. Доклад о танках, вместе с кучей фотографий! Да, наш босс будет нами очень доволен и, конечно, выразит свою благодарность в денежной форме. Взломщик довольно усмехнулся. Он, конечно, делал всю эту работу за деньги - за очень большие деньги в данном случае.

Несколько минут спустя мы уже были на улице и сидели в машине, направлявшейся к месту нашего укрытия - которое было не в Восточном Лондоне, а в отеле в Вест-Энде. Голландец был очень рад, что остался в стороне от всего этого - особенно, когда на следующий день он увидел сообщения в газетах, открыто написавших о пропаже важных документов из дома в Кенсингтоне. Многие корреспонденты добавили в передовых статьях немало суровых слов о преступной беспечности военных руководителей и так далее. Я забрал экземпляры этих газет с собой, когда на следующий день на пароходе возвращался в Голландию. Мой швейцарский часовщик плыл на том же корабле, но совершенно отдельно от меня.

Я чувствовал себя счастливым. Я не сомневался в эффекте, который произведет этот доклад. Хотя у меня не было чертежей, но было много фотографий танков. Они были интересны, но практически бесполезны. Ведь у танка, по сути, было всего два главных секрета: первый - мощный двигатель, занимавший такой небольшой объем, и второй - броня, специально разработанная экспертами Адмиралтейства - достаточно мощная, чтобы выдерживать пули и осколки, но сравнительно легкая, чтобы ее можно было применять на сухопутной машине. Конечно, ни одного клочка информации об этих двух тайнах нельзя было получить с помощью фотографий, даже если рассматривать их годами. Во всяком случае, после первой попытки на Сомме конструкция танка была существенно изменена, и новые машины очень отличались от тех девяти первопроходцев, карабкавшихся по покрытым жидкой грязью дорогам Флера.

Мне снова трудно описать реакцию на мое возвращение. Мой шеф пожал мне руку, и даже неэмоциональное лицо Людендорфа выражало какой-то намек на воодушевление. Он говорил со мной очень мало - он вообще был не из тех людей, которые расточают комплименты - но было видно, что он доволен. И героем всего был я. Потому я пришел к выводу, что мне теперь следует добиться перевода в оперативное управление Генштаба. Там я был бы во “внутреннем круге”, как говорится. Там я узнавал бы о намерениях Людендорфа из первых рук, а не через ничего не подозревавшего Аммера - теперь моего закадычного друга.

Примечания

{1} Позднее он вернулся на Восточный фронт, обосновавшись со штабом в городке Плесс. Но это оказалось весьма неудобно, особенно когда операции против России постепенно утратили свое значение и стали менее активными, потому штаб переехал в Крейцнах.

{2} См. “Историю мировой войны” капитана Б. Г. Лиддел Гарта (“A History of the World War” by Captain B. H. Liddell Hart).

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒