Из книги Молитвы русских поэтов. XI-XIX. Антология

Из книги Молитвы русских поэтов. XI-XIX. Антология

Аполлон Майков

Майков Аполлон Николаевич (1821–1897) – поэт, переводчик. «Это была, – отмечал Иннокентий Анненский, – одна из тех редких гармоничных фигур, для которых искание и воплощение красоты являлось делом естественным и безболезненным, потому что природа вложила красоту в самые души их». Помимо этих природных данных он обладал еще и внутренним религиозно-нравственным стержнем, который уберег его от нигилизма 50–60-х годов (что не произошло с его родным братом Валерианом Майковым, одним из самых радикальных критиков того времени). Аполлон Майков вместе с братом, по его собственному признанию, «ходил в гости» в кружки Белинского, был знаком с петрашевцами, но никакого влияния они на него не оказали. «Нравственная евангельская правда, – признавался он, – с малолетства не была поколеблема».

Первый сборник стихотворений двадцатилетнего Аполлона Майкова вышел в Петербурге в 1842 году, в то же самое время, когда в «Москвитянине» появились первые публикации его будущих друзей-единомышленников А. А. Фета и Я. П. Полонского. Они познакомятся лишь через десятилетие, когда Аполлон Майков сблизится с «молодой редакцией» «Москвитянина», но уже в начале 40-х годов все трое выступят со стихами, которые станут образцами «чистого искусства»: «Я пришел к тебе с приветом... », «Священный благовест торжественно звучит... », «Гармонии стиха Божественные тайны... ». Известно, какую бурю негодования вызовет у «шестидесятников» подобный же сборник античных стилизаций Николая Щербины: Чернышевский разнесет их, что называется, в пух и прах. Белинский встретил подобные же антологические стихи Аполлона Майкова восторженно: «Даровита земля русская: почва ее не оскудевает талантами». И в этом, пожалуй, заключалось едва ли не основное отличие поколения Пушкина и Лермонтова («неистовый Виссарион» – из их числа) от «шестидесятников», для которых гармония стиха, его божественные тайны воспринимались уже со знаком минус. В 60– 70-е годы Аполлон Майков вместе с Фетом и Апухтиным создали «тройственный союз» поэтов, сохранивших верность поэзии. Никто из поэтов «чистого искусства» не получил такого признания, как Майков. «Вечерние огни» Фета так и остались в нераспечатанных пачках у него дома. Апухтин сам отказался от «печатного станка», его стихи выходили в основном в нотных изданиях как романсы. У Аполлона Майкова вышло шесть прижизненных Полных собраний стихотворений. Он при жизни стал классиком. Хотя был момент, когда его репутация висела, что называется, «на волоске»... В самом начале Крымской войны он написал стихотворение «Коляска», в котором прозвучали слова о Николае I: «Ни чувств, ни дум его не пощадил наш век клевет и злоязычья». Он даже не успел опубликовать «Коляску», как по рукам пошла гулять эпиграмма Николая Щербины, начинавшаяся строками: «Ты гимны воспевал «откинутой коляске», // Лбу медному кадил, и льстил ты медной каске». Ни в стихотворении, ни в эпиграмме не называлось, но конечно же легко угадывалось имя Николая I, что само по себе было уже вполне достаточно для вопроса, обращенного к Майкову: «Скажи, подлец ли ты, иль «скорбен головой»? » Он заберет из редакции уже набранный текст, «Коляска» появится в печати лишь в посмертных изданиях, равно как и его ответная эпиграмма:

Вы «свобода» нам кричите,

Я одной себе ищу –

Думать так, как я хочу,

А не так, как вы хотите!

Аполлон Майков, обвиненный в верноподданичестве, впервые испытал на себе то, что Достоевский называл «либеральным террором». Даже в условиях военного времени ему, как поэту, отказывалось в праве быть верным подданным. Точно так же были встречены и другие патриотические стихи, опубликованные в первые же дни войны: «Ура! » Федора Глинки, «К ружью» Петра Вяземского, «Разговор в Кремле» Каролины Павловой. Тогда же появилось и само это слово «ура-патриотизм», ставшее политическим ярлыком. (Можно подумать, что во время войны может быть какой-то иной патриотизм, без русского боевого «Ура! »?! ). Позже тот же Николай Щербина со слезами на глазах будет просить прощения у Аполлона Майкова за свою злополучную эпиграмму. Они даже обнимутся в знак примирения, но с тех пор Аполлон Майков, наученный горьким опытом, уже будет, что называется, дуть на воду...

Особое место в творчестве Аполлона Майкова занимает стихотворная трагедия «Два мира», в предисловии к которой он писал: «Давно, еще в моей юности, меня поразила картина столкновения древнего Грекоримского мира, в полном расцвете начал, лежавших в его основании, с миром христианским, принесшим с собой новое, совсем иное начало в отношениях между людьми». В 1882 году трагедии была присуждена первая Пушкинская премия Императорской академии наук, ее «языческие» и «христианские» темы стали предметом многолетней дискуссии. Сам же Майков подчеркивал, что он «не реставратор древнего мира, а живописец, который, усваивая внешние краски, главное полагает в усвоении духа эпохи, людей, поэзии». Много позже Александр Блок заметит по этому поводу: «Воскресить древних можно только творческим путем. Так делал, например, Майков». Эта трагедия Майкова, вне всякого сомнения, выдающееся явление не только для своего времени и стоит в одном ряду с такими его религиозными стихотворениями, а по сути, «маленькими» поэмами, как «Упраздненный монастырь», «В Городце в 1263 году». Но, обращаясь к историческим сюжетам, он не ушел от современности, а лишь изменил форму разговора с ней, перевел его на другой уровень вечных религиозных и философских проблем. Его «Упраздненный монастырь», созданный в 1860 году, был вполне актуальным ответом на попытки «шестидесятников» упразднить саму веру. В этом отношении характерен его комментарий к образу Циника в трагедии «Два мира»: «Я, признаюсь, особую осторожность приложил к Цинику, чтоб он не смахивал на нынешнего нигилиста (хотя в сущности он то же самое), чтобы не заподозрили меня в умысле обличения последнего». Он настолько вжился в образы своих героев первых веков христианства, что в последние годы стал публиковать свои религиозные стихи под именем Аполлодора Гностика. Лишь единицы из его ближайшего окружения знали, что он не просто переводил, как указывалось в журнальных публикациях, «из гностиков» (о философии и религии гностиков в эти же годы писал Владимир Соловьев), а создал образ поэта-гностика, в стихах которого, как и у подлинных гностиков, соединил христианские и античные мотивы. В письме к Сухомлинову от 28 сентября 1889 года он признавался: «Вы знаете, что это за Аполлодор Гностик? Это моя выдумка: не люблю обнаруживать моих интимнейших мыслей и представлений, вот и прибег к такой уловке. Но секрет обнаруживаю не многим, а многих оставляю в заблуждении (даже филологов), что будто есть такой поэт II века; некоторые отвечали мне: «Знаю, знаю! " » Эта уловка зашла так далеко, что 29 декабря 1893 года, на торжественном академическом обеде, Аполлон Майков обратился к академикам со словами: «Милостивые господа! Я имею счастье в настоящую минуту находиться посреди, так сказать, последних слов науки. Я выбрал прочесть нижеследующее стихотворение и – был бы счастлив, если бы кто-нибудь из сотни мужей науки сказал бы мне с убеждением, что сказанная в стихах мысль – неверна, что чувство, ее вызвавшее, он никогда не испытывал и никакой представитель истинной науки не должен его испытывать». Вслед за этими он зачитал стихотворение Гностика:

Из бездны Вечности, из глубины Творенья

На жгучие твои запросы и сомненья

Ты, смертный, требуешь ответа в тот же миг,

И плачешь, и клянешь ты Небо в озлобленье,

Что не ответствует на твой душевный крик...

А Небо на тебя с улыбкою взирает,

Как на капризного ребенка смотрит мать,

С улыбкой – потому, что всё, все тайны знает,

И знает, что тебе еще их рано знать!

Никто из представителей истинной науки не возразил академику Майкову... Единственное, в чем могли его упрекнуть, так это в «осовременивании» своих переводов. Что, впрочем, тоже вполне соответствовало литературным традициям: даже канонические, священные тексты псалмов порой превращались в революционные агитки. От имени поэта-гностика он был волен обращаться к тем же нигилистам со словами, которые никогда бы не простили ему самому:

«Прочь идеалы! » Грозный клик!..

«Конец загробной лжи и страху!

Наш век тем славен и велик,

Что рубит в корень и со взмаху!

Мир лишь от нас спасенья ждет –

Так – без пощады! И вперед!.. »

И вот, как пьяный, как спросонок,

Приняв за истину символ,

Ты рушить бросился... Ребенок!

Игрушку разломал и зол,

Что ничего в ней не нашел!..

Ты рушишь храмы, рвешь одежды,

Сквернишь алтарь, престол, потир, –

Но разве в них залог Надежды,

Любви и Веры видит мир?

Они – в душе у нас, как скрытый

Дух жизни в семени цветка, –

И что тут меч твой, ржой покрытый,

И детская твоя рука!..

Имя Гностика служило своеобразной защитой: не станут же критики всерьез полемизировать с римским поэтом II века, объявлять его ретроградом, мракобесом... Так что стихи Гностика нельзя рассматривать только как литературную мистификацию, подобную Черубине де Габриак Волошина – Дмитриевой или же «стихам Мери» Валерия Брюсова. Аполлон Майков воспользовался этим именем как литературным приемом для выражения своих собственных самых сокровенных мыслей и представлений, о которых он мог сказать, вслед за Тютчевым: «молчи, скрывайся и таи»... В последних стихах Гностика, прощаясь с жизнью, он признавался:

... Жизнь не сон, не сновиденье,

Нет! – это пламенник святой,

Мне озаривший на мгновенье

Мир и небесный, и земной,

И смерть – не миг уничтоженья

Во мне того живого я,

А новый шаг и восхожденье

Все к высшим сферам бытия!

«Судьба сделала жизненный путь Майкова ровным и светлым. Ни борьбы, ни страстей, ни врагов, ни гонений», – так писал о нем Дмитрий Мережковский в конце XIX века, выразив общую точку зрения о его «светлой и тихой жизни артиста, как будто не наших времен». Да и внешний облик Аполлона Майкова вполне соответствовал этому образу поэта «чистого искусства», живущего в пресловутой «башне из слоновой кости». О том же, как все обстояло на самом деле, можно судить по его стихам, в которых он предстает одним из самых актуальных религиозных поэтов второй половины XIX века.

12 3 4 5 6 7 Следующая ⇒