Ссылка инокини Марѳы Ивановны въ Толвуйскiй погостъ и жизнь ея въ заточеніи.

Какъ свидѣ тельствуетъ подлинное дѣ ло о ссылкѣ Романовыхъ *) приговоръ надъ ними былъ объявленъ 30 іюня 1601 года, слѣ довательно, принимая во вниманіе состояніе дорогь того времени и способовъ передвиженія, можно утверждать, что инока Марѳ а Ивановна прибыла въ Толвуйскій погостъ зимою 1601 г., тѣ мъ болѣ е, что глубокій снѣ гъ тогда выпалъ на сѣ верѣ Россіи въ началѣ сентября. Ее сопровождали въ ссылку два пристава,

С. 9

которые должны были слѣ дить за нею и обо всемъ доносить въ Москву. Далекій и утомительный путь пришлось сдѣ лать невольной инокѣ Марѳ ѣ, а прибывъ

За лѣ са за дремучіе,

За болота зыбучія,

За Онего шумливое,

По-край моря Студенаго,

она, вмѣ сто свободной жизни въ московскихъ палатахъ, должна была влачить жалкую участь узницы въ маломъ теремѣ. По преданію, записанному однимъ путешественникомъ (Мих. Алекс. Ксил. ) отъ толвуйскихъ старожиловъ въ 1827 году, теремъ Марѳ ы Іоанновны находился „позади крестьянскихъ селеній погоста Толвуи, въ прямой почти линіи съ церковью на сѣ веро-востокъ[6] отъ нея. Судя по размѣ рамъ фундамента, жилище узницы не было обширно“. Теремъ стоялъ на возвышенномъ мѣ стѣ, но виды, открывавшіеся изъ его оконъ, не могли ласкать, а скорѣ е удручали взоры узницы. Зимой кругомъ разстилалась печальная снѣ говая поляна Онега, и взоръ могъ отдохнуть развѣ на зелени лѣ са въ Палеостровѣ, въ другія же времена года, хотя картины и были разнообразнѣ е, но все же въ суровыхъ, строгихъ тонахъ. Даже весной и лѣ томъ, по словамъ поэта, *)

Нѣ ма, глуха страна сія!

Здѣ сь нѣ тъ Орфея-соловья,

Не свищетъ перепелъ подъ нивой;

Тутъ нѣ тъ янтарнаго сота,

И не кружится рой игривый

Домашнихъ пчелъ; нѣ ма, пуста

Сія страна въ дичи лѣ систой;

На ели только лишь смолистой

Порой услышишь крикъ клеста.

Особенно же уныла осень въ этомъ „царствѣ камня, воды и лѣ са“, оглашаемомъ шумомъ и гуломъ свирѣ пыхъ онежскихъ волнъ, катящихся съ необозримаго озера-моря и дробящихся о каменистые толвуйскіе берега.

Пережитыя бѣ дствія, ссылка и одиночная жизнь на чужбинѣ не остались безъ послѣ дствій для здоровья 30-лѣ тней невольной иноки Марѳ ы Ивановны. Съ нею сдѣ лалась припадочная болѣ знь, происхожденіе которой она приписывала своимъ злодѣ ямъ, и которая слыла тогда подъ именемъ „портежной болѣ зни“.

С. 10

Пищевое довольствіе, которое получала въ заключеніи Марѳ а Ивановна, было, вѣ роятно, очень плохого качества и недостаточно, если по этому поводу могло составиться преданіе, записанное нами отъ обѣ льнаго крестьянина д. Потаповской, Гаврилы Алексѣ евича Андреева, 60-ти лѣ тъ: „Слышалъ я“, говорилъ Андреевъ, „отъ своего дѣ да[7], который жилъ 90 годовъ, и отъ другихъ стариковъ, что данъ былъ „царицѣ “ Марѳ ѣ Ивановнѣ столикъ, подъ столикомъ въ чашѣ вода, а на столикѣ овесъ ей ѣ сть“. О подобномъ наказаніи въ древней Руси есть свидѣ тельство въ былинахъ (Гильфердингъ, „Онежскія былины“, т. II, стр. 193), а сколь жестоко на самомъ дѣ лѣ пристава обращались съ Романовыми-заточниками, видно изъ того, что сосланному въ Ныробъ, скованному и посаженному въ яму съ маленькой печью боярину Михаилу Никитичу сторожа давали только хлѣ бъ и воду и то такъ немного, что, несмотря на свое богатырское тѣ лосложеніе и здоровье, онъ черезъ годъ умеръ голодною смертью. Недолго бы могла терпѣ ть свое тяжелое заключеніе и инокиня Марѳ а Ивановна, если бы не пришло неожиданное облегченіе ея участи.

Въ мартѣ 1602 года царь Борисъ, можетъ быть, по чувству раскаянія, снялъ съ невинныхъ Романовыхъ позорное имя „злодѣ евъ"; строгое заключеніе для нихъ окончилось, и Марѳ ѣ Ивановнѣ представилась возможность войти въ сношенія съ мѣ стнымъ населеніемъ и черезъ него получать живыя вѣ сти объ обстоятельствахъ жизни мужа и дѣ тей. Небезразлично, конечно, было отношеніе толвуянъ къ знатной затворницѣ и съ самаго ея пріѣ зда, но все ограничивалось, вѣ роятно, тѣ мъ, что предполагаетъ поэтъ:

Карельцы бродятъ боязливо

У терема съ большимъ крыльцомъ.

Онъ новый, выстроенъ красиво,

И тынъ кругомъ его, кольцомъ.

Стрѣ льцы съ пищалями на стражѣ.

А кто-жъ подъ стражей? Какъ узнать?

И кто-бы столько былъ отваженъ,

Чтобъ о затворникѣ пытать?..

Однако-жъ знали, что кого-то

Изъ дальней Русскія земли

Въ покрытой соймѣ *) привезли

И въ теремъ заперли за что-то!..

С. 11

Но все измѣ нилось съ весною 1602 года; по царскому указу, пристава умѣ рили строгость заключенія иноки Марѳ ы и впослѣ дствіи были уже въ добрыхъ отношеніяхъ съ нею, а чуждые раболѣ пства, не знавшіе городскаго обычая крестьяне, познакомившись съ невольною инокинею-боярыней[8], берегли и покоили, какъ могли, московскую гостью въ своихъ просторныхъ и теплыхъ избахъ, когда она посѣ щала ихъ. По преданію же инокиня Марѳ а бывала не только въ ближайшихъ къ Толвуйскому погосту деревняхъ, но ѣ зжала и къ Спасу въ Кижи, и въ Сѣ нную губу, и за Онего въ Челмужу, гдѣ угощали и дарили ее сигами. Эти сиги, за свой превосходный вкусъ, доставлялись впослѣ дствіи ко Двору. („Карелія", примѣ чаніе 30-е). Сочувствуя „царицѣ “ инокѣ Марѳ ѣ въ ея „портежной“ болѣ зни, толвуяне указали ей на близкій къ погосту цѣ лебный источникъ, и подверженная болѣ зни „царица“ такъ часто пользовалась этой цѣ лебной водой, что и источнику было дано и до сихъ поръ за нимъ остается названіе „Царицынъ ключъ“, какъ равно и деревни, ближайшія къ „Царицыну ключу“, стали называться: Ближнее Царево (3 двора) и Дальнее Царево (2 двора); онѣ находятся — первая въ 7, а вторая — въ 7½ верстахъ отъ Толвуйскаго погоста.

Священникомъ въ Толвуѣ за время ссылки инокини Марѳ ы состоялъ выборный, какъ это было принято въ старину, мѣ стный крестьянинъ Ермолай Герасимовъ. „Тотъ попъ Ермолай“, а равно и сынъ его Исаакъ, „памятуя Бога и свою душу и житіе православнаго крестьянства, непоколебимымъ своимъ умомъ и твердостью разума служили и прямили и доброхотствовали во всемъ” инокинѣ Марѳ ѣ Ивановнѣ, какъ объ этомъ гласитъ обѣ льная грамота царя Михаила Ѳ еодоровича. Но кромѣ обычнаго расположенія къ заточницѣ и „во всемь вспомоганія ей въ великихъ скорбѣ хъ напраснаго заточенія“, священникъ Ермолай съ сыномъ и нѣ которые крестьяне, проявивъ большое самоотверженіе, оказали ей не однажды особенно цѣ нную услугу, за которую впослѣ дствіи и были по-царски награждены. Можно съ достовѣ рностью предположить, что въ первые полгода ссылки узница Марѳ а Ивановна не знала о томъ, гдѣ находятся ея любимые мужъ и дѣ ти. По крайней мѣ рѣ, Филаретъ Никитичъ, какъ видно изъ донесенія его пристава Борису Годунову, не зналъ ничего о дѣ тяхъ и женѣ. „Гдѣ они, милые мои? “ взывалъ онъ. „Кому ихъ поить и кормить? А жена моя бѣ дная на удачу уже жива-ли? Чаю, она близко такого же замчена, гдѣ и слухъ не зайдетъ“. Мучилась за судьбу своей семьи и Марѳ а Ивановна и, мучась, она могла причитывать словами мужа: „Малыя мои дѣ тки! Маленьки бѣ дныя остались. Кому ихъ поить и кормить? Мнѣ же что надобно? лихо на меня мужъ да дѣ ти; какъ ихъ помянешь, ино што рогатиной въ сердце толкнетъ“. При этомъ она, конечно, просила своихъ

С. 12

доброжелателей сдѣ лать попытку передавать извѣ стія отъ нея къ мужу и обратно. На просьбу несчастной матери отозвались священникъ Ермолай съ сыномъ Исаакомъ, толвуйскіе же крестьяне Гаврила и Климъ Глездуновы, съ отцомъ Еремой и дѣ тьми, Поздѣ й, Томила да Степанъ Тарутины, и Кижскаго погоста сѣ нногубскіе крестьяне: Никита, Морозъ, Сидоръ съ дѣ тьми и ихъ сестра Наталья. Тронутые горемъ и тоской московской изгнанницы по дѣ тямъ и мужу и въ то-же время не разсчитывая получить какую-либо награду отъ опальной инокини, эти крестьяне-герои, съ рискомъ для собственнаго благополучія, рѣ шились узнать мѣ сто изгнанія инока Филарета Никитича и сдѣ латься передатчиками писемъ-грамотокъ изъ Толвуи въ Холмогорскій край — въ далекій Антоніевъ-Сійскій монастырь. И это имъ, крестьянамъ, удалось: по повелѣ нію царя, ворота Сійскаго монастыря только что недавно открылись для богомольцевъ, и Филаретъ Никитичъ, получившій уже дозволеніе стоять на клиросѣ въ церкви, могъ черезъ толвуянъ получать живыя вѣ сти отъ „бѣ дной жены“ и могь отписывать ей о себѣ и „милыхъ дѣ тяхъ“ и братьяхъ. Изъ получаемыхъ извѣ стій Марѳ а Ивановна узнала, что мужъ ея, инокъ Филаретъ Никитичъ, и дѣ ти Михаилъ и Татьяна живы-здоровы. Полученіе этихъ свѣ дѣ ній было такъ важно для иноки Марѳ ы Ивановны, что впослѣ дствіи оно послужило однимъ изъ главныхъ основаній къ „обѣ ленію“ толвуйскаго священника и вышеназванныхъ крестьянъ, въ обѣ льныхъ грамотахъ которыхъ выданныхъ отъ царя Михаила Феодоровича, прописано: „пожаловали есмя“ за то, что „и про отца нашего здоровье провѣ дывали и матери нашей Великой Государынѣ старицѣ Марѳ ѣ Ивановнѣ обвѣ щали“... Могла узнать также инока Марѳ а, что одинъ изъ деверей ея, „недужный“ и потому безопасный, Иванъ Никитичъ, возвращенъ Годуновымъ изъ ссылки въ Москву, приближенъ ко двору и даже щедро награжденъ. Но вмѣ стѣ съ этими пріятными извѣ стіями могли держать въ трепетѣ Марѳ у Ивановну слухи о новой грозѣ Годунова на остальныхъ ея родныхъ: черезъ годъ ссылки всѣ три брата: Михаилъ, Александръ и Василій Никитичи[9], почти одновременно были умерщвлены: Филаретъ же Никитичъ, не испытавъ новаго тѣ леснаго озлобленія, былъ еще болѣ е закрѣ пленъ на поприщѣ священства, дарованіемъ ему сана архимандрита. Совершенно устранивъ съ своей дороги взрослыхъ Романовыхъ, Борисъ Годуновъ вспомнилъ, наконецъ, о сынѣ Ѳ еодора Никитича и Ксеніи Ивановны Михаилѣ, которому невступно было лишь три года. „Но... приверженцы Романовыхъ ожидали этого момента, приготовились кь нему и спасли послѣ дній отпрыскъ Дома Романовыхъ для Престола и Россіи, скрывъ его отъ Годунова на три года, вплоть до смерти Годунова“. Своею теткою Марѳ ою Никитишною Черкасскою дѣ ти Михаилъ и Татьяна Романовы были перевезены

С. 13

изъ Бѣ лозерскаго края въ старинную вотчину Романовыхъ, въ село Клинъ, Юрьевскаго уѣ зда. Сюда къ дѣ тямъ прибыла изъ заонежской дали и инокиня Марѳ а Ивановна, но врядъ ли въ 1602 году: *) ея заточеніе окончилось, вѣ роятнѣ е всего, вмѣ стѣ съ заточеніемъ Филарета Никитича въ 1606 году, когда по приказанію Лжедимитрія были вызваны въ Москву Борисовы „измѣ нники“.

Оставаясь въ невольной разлукѣ съ семьей и относясь съ благоговѣ йнымь чувствомъ къ своему иноческому сану, Марѳ а Ивановна находила для себя утѣ шеніе въ молитвѣ и благотвореніи ближнимъ и дальнимъ церквамъ, монастырямъ и часовнямъ. По преданію, ею было сдѣ лано много пожертвованій въ Толвуйскія, Георгіевскую и Троицкую церкви, въ Петро-Павловскую церковь въ Челмужахъ, перестраивавшуюся въ 1605 году и сохранившуюся до сего времени. Затѣ мъ инокиня Марѳ а Ивановна сдѣ лала вклады въ часовню, что на родинѣ преподобнаго Зосимы Соловецкаго, въ д. Загубьѣ, въ 3 верстахъ отъ Толвуйскаго погоста **). Палеостровскій монастырь Преподобнаго Корнилія и Хутынскій новгородскій монастырь позже, „по упрошенію матери Царевой“ получили отъ Царя Михаила Ѳ еодоровича часть земли въ Челмужахъ. Вклады отъ благочестивой инокини получили еще монастыри нынѣ шняго Олонецкаго края Яшезерскій и Спасо-Каргопольскій, а впослѣ дствіи и Свирскій ***). Но изъ всѣ хъ вкладовъ инокини Марѳ ы Ивановны до настоящаго времени сохранилось очень немногое, о чемъ рѣ чь ниже.

Теперь умѣ стно было бы сказать о томъ, какъ инокиня Марѳ а Ивановна коротала въ заточеніи время, свободное отъ молитвы дома и въ церкви, и какь вообще шла во всѣ хъ подробностяхъ ея подневольная обыденная жизнь въ Толвуѣ. Но по данному вопросу молчатъ народныя преданія и нѣ тъ прямыхъ свѣ дѣ ній въ историческихъ матеріалахъ, не исключая и подлиннаго дѣ ла о ссылкѣ Романовыхъ. Конечно, инокиня Марѳ а Ивановна глубоко страдала въ душѣ, скорбя о семьѣ и своей горькой долѣ, а истинная скорбь чѣ мъ глубже, тѣ мъ молчаливѣ е. По этой причинѣ, а также и по званію инокини и по высокому положенію своему, ей слѣ довало оставаться болѣ е въ одиночествѣ и безмолвіи, а для бесѣ дъ обращаться къ лицамъ духовнымъ — упоминавшемуся уже священнику Ермолаю Герасимову и инокамъ Палеостровскаго монастыря съ игуменомъ Іоасафомъ 1-мъ во главѣ. И то обстоятельство, что безъ

С. 14

ходатайства со стороны Палеостровскаго монастыря впослѣ дствіи инока Марѳ а Ивановна замолвила о немъ доброе слово своему Царственному сыну, и монастырю были даны земли, — это обстоятельство говоритъ не только объ усердіи бывшей заточницы къ святому мѣ сту, но и о ея благодарности къ духовной и матеріальной попечительности о ней палеостровскихъ старцевъ *).

Но на ряду съ иноками и священникомъ у инокини Марѳ ы Ивановны, какъ выше сказано, было много искреннихъ доброжелателей и среди толвуйскихъ крестьянъ. Естественно, что посѣ щая ихъ избы, невольная заточница, которой еще только минуло 30 лѣ тъ, съ интересомъ наблюдала и изучала совершенно незнакомую ей ранѣ е жизнь заонежской глуши. И это не должно казаться удивительнымъ: относясь съ благоговѣ ніемъ къ своему иноческому сану, невольная постриженица Марѳ а Ивановна и во всю послѣ дующую жизнь стояла какъ бы внѣ монастырскаго начала, не обязывая себя жить въ монастырѣ и оставаясь при своихъ мірскихъ обязанностяхъ матери. Характерна при этомъ и такая мелочь, что будучи монахиней, инокиня Марѳ а не разставалась съ драгоцѣ нными перстнями, символами супружеской жизни, какъ это видимъ на ея старческомъ портретѣ, хотя одежда ея была почти монашеская. Будучи уже „матерью Царевой“, инокиня Марѳ а носила дома ряски и охабни длиною 1 аршинъ 14 вершковъ **) черной камки съ зеленою и синею тафтяною опушкою, съ нашивкою спереди 33 пуговицъ. Для выходовъ же и пріемовъ она имѣ ла цвѣ тные атласные и бархатные охабни, горностаевыя и лисьи шубы, и головные уборы — каптуры, шляпы и шапки съ мѣ ховой опушкою, въ родѣ той, въ какой Марѳ а Ивановна изображена на портретахъ. Эти же одежды, но, вѣ роятно, проще, она носила и въ заточеніи на Толвуѣ. Въ расходныхъ запискахъ Великой Государыни старицы Марѳ ы Ивановны есть еще одна любопытная подробность ея домашняго обихода: при ней для ея государской потѣ хи по обычаю того времени состояли шутиха-дурка Манка и карлица Афимья ***). Не представляется поэтому невозможнымъ и далекимъ отъ правды, что и въ своемъ заонежскомъ заточеніи молодая постриженица слушала для своего утѣ шенія сказителей богатырскихъ старинъ, каликъ перехожихъ и сказочницъ, въ родѣ той, о которой въ поэмѣ „Карелія“ говоритъ Ѳ. Глинка.

Онъ выводитъ въ поэмѣ толвуянку, дѣ вушку Машу, которая, желая развеселить

С. 15

московскую изгнанницу, то знакомитъ ее съ интересными въ какомъ-либо отношеніи мѣ стами Заонежья, то рисуетъ предъ ней мрачную картину двоевѣ рія заонежанъ, разсказывая мѣ стныя сказки о водяныхъ, лѣ шихъ и другихъ миѳ ологическихъ существахъ, которыя и до сихъ поръ держатъ въ плѣ ну фантазію населенія Олонецкаго края.

Маша у сельскаго чтеца

Училась многому, читала,

Наслушалась отъ стариковъ;

Да ужъ и свѣ тъ таки видала;

На Шунгѣ въ ярмарку бывала *),

На ловлѣ Челмужскихъ сиговъ,

Была на берегахъ Неглинки

И воду, вѣ рно, тамъ пила **)!

И по изгибамъ Лососинки ***)

До Машеозера дошла

И тамъ въ монастырѣ была ****).

Тамъ въ житіи и скорописьменномъ преданьи

Узнала, какъ гласятъ преданья,

Что ликъ пречистый Иліи

Пророка, а отколь? не знаемъ!

Плылъ, плылъ и — сталъ. И уважаемъ

Онъ тамъ отъ русскихъ и лопянъ:

Сей ликъ съ какой-то грозной славой!

Святой пророкъ казнитъ обманъ;

И горе, кто съ душой лукавой

Придетъ съ поклономъ и свѣ чей:

Сожжетъ огонь его очей!...

Но — грустна затворница, скучаетъ,

А Маша весело сидитъ

И про Карелу говоритъ.

Она преважно увѣ ряетъ,

Что есть у нихъ водяники,

Воздушники и лѣ совые.

С. 16

Ихъ часто видятъ старики,

Или видали въ дни былые.

И въ этой мнимой пустотѣ

Все полно. Духи и лѣ сами

И на воздушной высотѣ

Владѣ ютъ, славясь чудесами!...

Они, то въ видѣ великановъ,

Кроятъ одежды изъ тумановъ,

То, мелкіе, въ рыбачью сѣ ть

Закрывшись, жадно крадутъ рыбу...

Подъ-часъ иной, на скотъ заразу

И страшную всегда проказу

Чрезъ знахарей-кореляковъ

На свадьбѣ сочинятъ. Въ волковъ

(Да, да волковъ! ) гостей и свадьбу...

... Есть въ народѣ слухи,

Что тамъ, въ горахъ,

Живутъ селеніями духи:

Точь-въ точь, какъ мы! Въ большихъ домахъ,

Лишь треугольникомъ ихь кровли

Они охотники до ловли,

И все у нихъ, какъ и у насъ...

Такъ въ теремѣ, наединѣ

Карелка сказки говорила,

А мнѣ молва ихъ повторила...

Но — грустна затворница, скучаетъ...

Малое утѣ шеніе могло приносить инокинѣ Марѳ ѣ подобное времяпрепровожденіе; долгая ссылка истомила ее и естественно, что она жила однимъ желаніемъ, одной надеждой на освобожденіе. И вотъ настало время добрыхъ предчувствій: и до заонежской изгнанницы дошли слухи о сынѣ Грознаго царя и о томъ, что чудесный врагъ Бориса уже двинулся ратью къ Москвѣ. Съ какою радостью встрѣ чали изгнанники Романовы зарю своей свободы, кратко обмолвился приставъ инока Филарета Никитича. — Сійскій постриженикъ, оказывается, не въ силахъ былъ скрывать свои предчувствія; онъ стряхнулъ монашескую обстановку, насколько это было возможно: сталъ ѣ здить на охоту, иногда бѣ галъ и радовался невѣ домо чему, къ удивленію чернецовъ и своего пристава *).

С. 17

Но прошли еще цѣ лые мѣ сяцы, когда, наконецъ, по смерти царя Бориса и воцареніи Лже-Димитрія прискакалъ въ Толвую одинъ изъ гонцовъ, посланныхъ въ глухіе края вызвать въ Москву Борисовыхъ „измѣ нниковъ“. Покинувъ глухое, но гостепріимное и радушное Заонежье, инокиня Марѳ а Ивановна направилась къ дѣ тямъ въ Клинъ, а оттуда въ Москву. Романовы прибыли съ честью въ столицу, гдѣ ихъ приняли, какъ царскихъ родственниковъ, по родству съ отцомъ названнаго Димитрія и по свойству съ царевой матерью. Инокиня Марѳ а, счастливая встрѣ чей съ „малыми дѣ тьми“, встрѣ тилась, наконецъ, и съ мужемъ. Надо полагать, что она вновь увидала стѣ ны Романовскихъ палатъ и занялась здѣ сь воспитаніемъ сына и дочери, вступивъ въ права домохозяйки, подобно тому, какъ впослѣ дствіи она приняла на себя заботы, лежавшія на царицахъ по домостроительству и веденію порядка въ Государевомъ обиходѣ. Но много горя пришлось пережить инокинѣ Марѳ ѣ Ивановнѣ въ тяжкое смутное время, пока, наконецъ, она укрылась съ сыномъ въ стѣ нахъ костромской Ипатьевской обители, чтобы выйти оттуда „Великой Государыней, царевой матерью“. Особенно сильнымъ ударомъ была для нея съ сыномъ вѣ сть о плѣ нѣ Филарета Никитича, уже состоявшаго митрополитомъ въ Ростовѣ: приверженцы второго самозванца схватили его въ Ростовскомъ соборѣ и босаго и переодѣ таго въ литовское рубище, съ татарскою шапкою на головѣ, увезли въ село Тушино. Здѣ сь самозванецъ, не забывая своей роли, встрѣ тилъ съ честью Филарета, какъ родственника, удержалъ его у себя и назвалъ патріархомъ. Горько было инокинѣ Марѳ ѣ Ивановнѣ узнать о новомъ санѣ Филарета Никитича, полученномъ отъ нечестиваго самозванца. Но доброе имя Романова не пострадало отъ временнаго и невольнаго подчиненія второму Лжедимитрію. Самъ патріархъ Гермогенъ, не щадившій измѣ нниковъ въ своихъ воззваніяхъ къ народу, оберегалъ это имя и отзывался о Филаретѣ, какъ о страдальцѣ и плѣ нникѣ *). Плѣ нъ патріарха Филарета, окончился 24 апрѣ ля 1610 года, къ радости инокини Марѳ ы Ивановны съ сыномъ, но ихъ посѣ тило скоро новое семейное горе. Въцарствованіе Василія Шуйскаго инокиня Марѳ а выдала замужъ свою дочь Татьяну Ѳ едоровну, и меньше, чѣ мъ черезъ годъ ея зять, князь Михаилъ Ивановичъ Кофтыревъ-Ростовскій, погибъ въ смутѣ, а за нимъ въ 1611 году умерла и его молодая княгиня. Черезъ два года послѣ освобожденія Москвы отъ поляковъ, осенью 1612 года, инокиня Марѳ а Ивановна съ сыномъ покинули Москву и уѣ хали сначала въ село Домнино, а потомъ въ Кострому, въИпатьевскую

С. 18

обитель, и въ бытность ихъ здѣ сь, а Филарета Никитича въ посольствѣ, которое должно было просить на русскій престолъ польскаго королевича Владислава, совершилось великое событіе въ жизни Романовыхъ и всей Русской земли: 21-го февраля 1613 года бояринъ Михаилъ Ѳ еодоровичъ Романовъ всенародно былъ избранъ на русскій престолъ. 2-го мая состоялся торжественный въѣ здъ въ Москву Царя Михаила Ѳ еодоровича съ матерью, которая уже именовалась теперь Великой Государыней старицей инокой Марѳ ой Ивановной **).

IV.

⇐ Предыдущая 1 2 345 Следующая ⇒