В.И. Будько 4 страница

Когда это место послесловия М. И. Семевского (к запискам Сушковой) прочитано было кузену и приятелю Лермонтова А. П. Шан-Гирею, тот, по словам П. В. Висковатова, «расхохотался и сообщил, что он в церкви был вместе с Лермонтовым и не только не видал его плачущим, но, напротив, в весьма веселом настроении».

Дальнейший рассказ Семевского об этой свадьбе подтверждает, скорее, версию Шан-Гирея. «…рассказывают, – продолжает Семевский, – что из церкви Лермонтов поспешил прежде молодых в дом жениха и здесь, в суете приема молодых, сделал оригинальную шалость: он взял солонку и рассыпал соль по полу. «Пусть молодые новобрачные ссорятся и враждуют всю жизнь», – сказал Лермонтов тем, которые обратили внимание на эту умышленную неловкость»[92].

Сушкова и ее Лермонтов

В 1844 г., сразу же после смерти Лермонтова, Е. А. Сушкова, в замужестве Хвостова, искренняя поклонница творчества поэта, а по мужу – еще и его родственница, дважды в 1844 г. в журнале О. И. Сенковского предприняла издание стихотворений поэта. То были публикации «Пять стихотворений М. Ю. Лермонтова. Из альбома Екатерины Александровны Сушковой»[93] и «Семь стихотворений М. Ю. Лермонтова. Из альбома Е. А. Сушковой»[94].

Среди сотен статей и книг о Лермонтове особняком стоят так же неподписанные ею «Воспоминания о Лермонтове», которые она печатала в 1857 г. в журнале М. Н. Каткова «Русский вестник»[95].

Первая публикация развернутых мемуаров Е. А. Хвостовой в серьезном общерусском журнале свидетельствовала о том, что современники вполне сознавали большую общественную значимость ее Воспоминаний.

В 1869 г., уже после смерти мемуаристки, в журнале «Вестник Европы» были напечатаны «Воспоминания Е. А. Хвостовой»[96], которые в очередной раз подогрели общественный интерес к заявленной теме.

В связи с этим мемуары ее в 1870 г. были переизданы уже в виде отдельной книги с «правкой» М. И. Семевского под названием – «Записки Екатерины Александровны Хвостовой»[97]. Редактор особо подчеркнул, что это были «Материалы для биографии М. Ю. Лермонтова».

Семевский в книге Хвостовой дал от себя литературно-биографическую преамбулу под названием «Предисловие издателя», которая и сегодня является основной источниковедческой базой о человеке, создавшем сей замечательный труд. На нем, кстати, сегодня базируется изрядная доля лермонтоведения.

В советское время Записки Е. А. Хвостовой вышли в 1928 г., под девичьей ее фамилией и назывались «Записки Сушковой»[98].

«Метаморфозу» в названии предпринял Ю. Г. Оксман, который так же дал к Запискам свой очерк и несколько откликов современников, среди которых были Хвостовой и Лермонтова родственники:

«Ю. Г. Оксман. М. Ю. Лермонтов и Е. А. Сушкова.

Е. А. Сушкова-Хвостова. Предисловие к запискам.

Дополнения

М. И. Семевский. Устные рассказы Е. А. Сушковой.

Е. А. Сушкова. Дневник за 1833 год.

В. П. Желиховская. М. Ю. Лермонтов и Е. А. Сушкова в письмах Е. А. Ган.

Е. А. Ладыженская. Замечания на Воспоминания Е. А. Хвостовой-Сушковой.

Е. П. Ростопчина. Записка о М. Ю. Лермонтове.

А. П. Шан-Гирей. М. Ю. Лермонтов (Рассказ).

Приложения

Адель Оммер-де-Гэлль. Письма о Лермонтове.

Эмилия Шан-Гирей. Воспоминание о Лермонтове»[99].

Стихотворения Лермонтова т. н. «Сушковского цицкла», а потом и полноценные материалы о самом поэте, будут издаваться Сушковой в разных вариантах и с разными комментариями при жизни мемуаристки в 1844, 1857 и 1869 гг. [100]

В 1870 г., книга ее, снабженная большим историко-биографическим материалом М. И. Семевского, выйдет как бы посмертной «меморией» ее, и станет в итоге первым и самым масштабным на тот момент материалом о Лермонтове вообще[101]. – За это Сушковой уже следует памятник поставить.

В достоверности же «приватного» по сути рассказа Сушковой в целом и по частям некоторые исследователи сомневаются до сих пор. Оставим это на их совести.

Между тем, читая «Записки Сушковой», надо учитывать не только психологию мемуаристки, но и «творческий метод» Семевского, которого уже современники подозревали в не слишком добросовестной «редактуре» Записок.

Они в «полной» мере явились миру только после смерти Сушковой. Есть подозрение, что Семевский «дописал» и «приукрасил» Записки в угоду жанру. Дело еще и в том, что никакой «окончательной рукописи» Записок Сушковой так никогда и нигде не было обнаружено.

В советское время, в 1928 г., было предпринято еще одно издание мемуаров Сушковой, которое претендовало на абсолютную полноту собранных специалистами материалов[102]. Кстати, книга Екатерины Александровны за первые 70 лет своего существования, практически от издания к изданию меняла свое название.

Косвенные «отблески» мезальянса Лермонтова и Сушковой представлены в переписке поэта, а сегодня уже и показаны средствами кинематографа.

Примечательно, что в 1914 г. в Середниково, под окнами комнаты, в которой в 1830-м – 1831-м гг. пребывал Лермонтов, его почитателями была установлена небольшая стела, выполненная из камня, на которой были высечены слова:

«М. Ю. Лермонтов. 1914 год. Сей обелиск поставлен в память его пребывания в 1830 – 31 гг. в Средникове».

С тыльной стороны стелы был написано:

«Певцу печали и любви…»

И стела эта, и в целом музей в Середниково, безусловно, заслуга – Екатерины Александровны Сушковой, которая воплотила свой несравненный дар мемуаристки в замечательных мемуарах, и не побоялась того. – Она одной из первых опубликовала посмертно стихи его, хотя имя поэта в годы реакции было запрещено в журналах даже упоминать.

В 1914 г. в Середниково, которым в тот момент владела просвещенная меценатка В. И. Фирсанова, был установлен специальный обелиск, – памятник, на котором было написано: «М. Ю. Лермонтов. 1914 года. Сей обелиск поставлен в память его пребывания в 1830 – 31 гг. в Средникове».

Между тем: «По словам Б. Г. Федорова, автора биографии П. А. Столыпина, «кроме Алексея и Дмитрия Аркадьевичей, никто из Столыпиных не любил своего знаменитого поэта-сородича М. Ю. Лермонтова» за его вспыльчивый нрав, и по понятным причинам обелиск поэту у дома был поставлен не родственниками, а В. И. Фирсановой, чтившей память мэтра русской словесности.

Людям подобного склада всегда есть необходимость высказаться доверителю.

На Кавказе

После отъезда на Кавказ Лермонтов будет общаться еще и с Ипполитом Вревским, своим свояком, который был братом означенных Вревских:

«О другом брате С. А. Вревского – Павле Александровиче, непосредственном начальнике Дружинина, – говорилось выше. Незаурядной личностью был еще один брат С. А. Вревского – Ипполит Александрович (1814 – 1858). По словам декабриста А. П. Беляева, он являлся «одним из образованнейших и умнейших людей своего времени», «знал многие иностранные языки, был очень любознателен, имел чрезвычайно многосторонние познания»[103]. И. А. Вревский учился в Дерптском университете, служил прапорщиком в лейб-гвардии Измайловском полку, откуда поступил в школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, где познакомился со своим свойственником М. Ю. Лермонтовым. В 1833 г. он был выпущен в лейб-гвардии Финляндский полк, позже закончил Военную академию. Генерал-лейтенант И. А. Вревский командовал войсками лезгинской линии Кавказа. Это был храбрый офицер, выбиравший «самые почетные позиции по опасности»[104]. На Кавказе И. А. Вревский сблизился с декабристами Н. И. Лорером, А. П. Беляевым, М. А. Назимовым, а также с Р. И. Дороховым, А. А. Столыпиным, Л. С. Пушкиным. Зимой 1840-1841 гг. в Ставрополе он снова встретится с Лермонтовым.

От первого брака с терской горянкой у И. А. Вревского осталось трое детей – Павел, Николай и Мария. В 1857 г. он вторично женится на Юлии Петровне Варпаховской (1841? – 1878). После свадьбы Ю. П. и И. А. Вревские жили во Владикавказе, где, по словам М. А. Кретовой, находились и «дети умершей горянки»[105]. Благодаря хлопотам Юлии Петровны, пишет исследовательница, все они получили право на баронский титул, владение наследственной землей и «были приняты в привилегированные учебные заведения»[106]. На самом деле Марии между ними не было. Не имея возможности заниматься воспитанием дочери, боевой генерал И. А. Вревский, видимо, обратился к бездетной жене покойного брата Е. Н. Вревской с просьбой взять Машу на воспитание: в 1856 г. с аналогичной просьбой – принять в свою семью его сыновей – он обратится к брату Борису, ссылаясь на то, что «Жюли по своей юности трудно будет с ними справиться»[107]. Но Борис Александрович, у которого было несколько собственных детей, откажет в помощи брату. Николай и Павел Терские останутся на попечении Ю. П. Вревской. Характерно, что о дочери в письме И. А. Вревского к Борису Александровичу не упоминается. Таким образом, девочка-сиротка, находившаяся на воспитании у Е. Н. Вревской, – Мария Ипполитовна Терская-Вревская, дочь брата ее покойного мужа. В справедливости сказанного убеждает и свидетельство В. Г. Дружинина, встречавшегося с М. И. Вревской: «Чаще других бывала у них (Дружининых. – Н. А. ) бар[онесса] Вревская с племянницей Марией Ипполитовной, очень хорошо воспитанной и образованной, знавшей четыре иностранных языка. Александр Васильевич очень жаловал эту девочку, несмотря на значительную разницу их лет, что препятствовало ему, конечно, ухаживать за ней»[108]. О дальнейшей судьбе М. И. Вревской неизвестно.

Брак И. А. и Ю. П. Вревских будет недолгим: в 1858 г. Ипполита Александровича убьют при штурме лезгинского села Кутури. Что касается Ю. П. Вревской, то, как известно, она умрет от тифа в солдатском лазарете в г. Бяла в Болгарии, куда отправится во время русско-турецкой войны 1877-1878 гг. в качестве сестры милосердия. Я. П. Полонский посвятит ей стихотворение «Под Красным Крестом», И. С. Тургенев – стихотворение в прозе «Памяти Ю. П. Вревской»[109].

Примечания

М. И. Семевский

Предисловие издателя[110]

10-го октября 1868 г, в Петербурге после непродолжительной болезни, на 57-м году от роду, скончалась Екатерина Александровна Хвостова, рожденная Сушкова. Покойница оставила после себя собственноручные записки. Записки эти предоставлены в наше распоряжение, для обнародования их дочерьми г-жи Хвостовой, Анастасией Александровной и Александрой Александровной. – Воспоминания эти составлены покойницей более тридцати лет тому назад, и именно в 1836 – 1837 гг. Они были написаны для близкой, как выражается Екатерина Александровна, к «единственной ее приятельницы» Марьи Сергеевны Багговут, рожденной княжны Хованской, супруги знаменитого генерала Багговута, героя кавказской и восточной войны.

Внезапное известие о кончине г-жи Багговут в 1837 г. было причиной, что записки Е. А. оборвались, так сказать, на первой своей половине. По самой цели, для какой они написаны, а именно как исповедь, полная глубочайшей искренности пред задушевным другом, записки эти, казалось, должны были бы носить совершенно интимный характер, заключающий при сем мало общего интереса и значения. Казалось, что записки эти должны бы были ни чем не отличатся от целой массы таких дневников, и всевозможных сердечных излияний, к изложению которых в доброе старое время так расположены были наши барышни в известный возраст и которые либо весьма охотно уничтожались ими же самими по приходе в более зрелый возраст или же валяются и до сих пор в куче семейных бумаг ближайших родственников. Записки Екатерины Александровны Хвостовой никак не могут быть отнесены именно к этой массе бесцветных излияний. При всем интимном характере, они полны того именно общего интереса, который и дает им право на появление в свет. Они имеют, по нашему мнению, довольно большое значение в крайне бедной, по объему, литературе наших отечественных мемуаров текущего столетия.

В чем же заключается общий интерес этих записок и их значение? Для ответа на этот вопрос надо указать на общественное положениe г-жи Хвостовой в ту эпоху, которую она описывает в своих воспоминаниях.

Екатерина Александровна принадлежала к довольно известной Фамилии Сушковых. Из этой Фамилии выдвинулось два, три писателя, отмежевавших себе место в рядах русских писателей и одна писательница, одаренная, бесспорно, значительным талантом и занимавшая в конце тридцатых и начале сороковых годов довольно видное место в нашей литературе. То была – Евдокия Петровна Сушкова, в замужестве графиня Ростопчина.

Таким образом принадлежа, по отцу, к старинной дворянской Фамилии, покойная Е. А. по матери своей, рожденной княгине Анастасии Павловне Долгоруковой, принадлежала к именитейшим родам русской аристократии. С этой стороны генеалогия ее переплетается с Фамилиями не только князей Долгоруких, но также и Ромодановских, частью князей Голицыных, князей Горчаковых и др.

Связи эти и родство, не принеся в жизни Екатерины Александровны ни малейшего ей счастья, в чем она искренно сознается, волей-неволей однако, в период ее детства и девичества, бросили ее в водоворот великосветской жизни как московского, так и петербургского обществ. Образование, полученное ею, было далеко не блистательно; оно не выдвигалось из общего уровня теперешнего модного образования, которое получали достаточные великосветские барышни. А между тем стройный стан, красивая, выразительная физиономия, черные глаза, сводившие многих с ума, великолепные, как смоль, волосы, в буквальном смысле доходившие до пят, бойкость, находчивость и природная острота ума, все это делало Екатерину Александровну в период ее молодости заметной в великосветских гостиных и в бальных залах. Добавьте сюда страсть к танцам и ловкость в них, и тогда будет понятно, что Екатерина Александровна была всегда в свое, давно прошедшее время дорогой гостьей на всех балах. Рой поклонников весьма рано жужжит вокруг нее; они принадлежат, разумеется, к той великосветской среде, к которой принадлежала она сама.

Определивши таким образом положение Екатерины Александровны в ее молодости, мы тем самым определяем и сущность ее записок: мы уже знаем, что здесь не приходится искать ни политических трактатов, ни учено-философических взглядов, ни глубокой характеристики высших интересов русского общества прошлого времени, но на то мы в праве искать более или менее живой очерк великосветского общества обеих столиц того времени, описание его, как с внешней, так сказать, парадной стороны, так и в его домашнем быту. И действительно, такому требованию вполне удовлетворяют настоящие записки. Пред нами в живых эскизах проходить картина домашнего воспитания наших великосветских, дворянских, барышень первой четверти текущего столетия; мы видим наше столбовое дворянское общество в его провинциальном быту на разных торжественных празднествах – наконец, с шумной жизни обеих столиц; при этом, не одни невинные, радужные картинки мелькают пред нами в этом рассказе. Нет! Среди веселящихся фигур поднимаются и образы в довольно трагической обстановке. И здесь мы видим тех героев, которых только могла создать крепостная дворянская Русь старого времени, при ее распущенности, при том жалком o6paзoвaнии, которое получало в те годы большинство представителей этого сословия. В то же время подле этих Куролесовых[111] новейшего времени поднимается полный романической прелести страдающей лик молодой женщины...

Таким образом, если б записки покойной В. А. Хвостовой ограничивались только живым эскизом нашего общества за первые десятилетия настоящего века, если б они охватили лишь никоторые стороны быта этого общества, то и тогда бы они заслуживали внимания и имели бы право на обнародование. И в самом деле, в нашей литературе очень мало мемуаров и в особенности мемуаров и воспоминаний русских женщин и каждое новое явление в том роде должно считаться не безинтересным приобретением для русской литературы. Но за записками г-жи Хвостовой есть другое и несравненно большее право на общий интерес в среде русских читателей. Почти половина этих, к сожалению небольших, по объему, воспоминаний посвящена величайшему из поэтов наших, Михаилу Юрьевичу Лермонтову. Жизнь этого поэта, столь преждевременно погибшего, чрезвычайно мало известна и весьма недостаточно расследована, ранние ли годы, в которые погиб Лермонтов, то ли обстоятельство, что он, по своим семейным и общественным связям, стоял почти совершенно в стороне от литературного круга, в то время впрочем далеко не многочисленного, наконец цензурные ли колодки, сковывавшие речь каждого о тех лицами, которые так или иначе навлекли на себя гонения, которые сошли наконец с поприща пpecтупным образом, – как бы то ни было, но биографические сведения о Лермонтове ограничиваются до сих пор двумя, тремя отрывочными заметками, в высшей степени мало содержательными, небольшим запасом писем поэта, вынырнувших в разных изданиях из-под спуда семейных архивов, и наконец двумя-тремя десятками статей широковещательно толкующих о сочинениях Лермонтова и весьма мало о его жизни. В виду этого, каждый новый рассказ, знакомящий с Лермонтовым, как с человеком, представляется уже дорогим вкладом в русскую литературу, и особенно, когда появляется не маленький рассказ, не отдельный эпизод, а длинный ряд живо и увлекательно набросанных воспоминаний об этой замечательной личности. Именно такие воспоминания мы находим во второй половине записок покойной г-жи Хвостовой.

Выше мы сказали, что эти записки ведут нас на бальный паркет, в великосветские гостиные московского и петербургского обществ 20-х и 30-х годов. Поэтому и Лермонтова мы встречаем здесь не в его домашнем быту, не за кабинетным рабочим столом, не за учебной книгой, не за изучением наконец лучших поэтов Франции и Англии, где, пред нами является 16-ти-летний «косолапый, крайне невзрачной наружности» мальчик с умными выразительными глазами, с бойкой и злой речью на язык, и с вечно готовым стихотворением на устах. Этот мальчик развивается, как говорится, не по дням, а по часам, и в четыре или пять годов, которые выхватываются из его жизни в настоящих записках, мы видим этого юношу развившимся уже до зрелого мужа. Самолюбие его необъятно, жажда побед и первенства на каком бы то ни было поприще необыкновенна, решимость, энергия и настойчивость во всех, самых маловажных поступках – неотразимы. Повторяем, в записках г-жи Хвостовой Лермонтов преимущественно является нам в сфере гостиной, великосветской жизни, но эта-то сторона из его биографии особенно и интересна. Кто не знает, что по своему воспитанию, родственным и общественным связям, Лермонтов почти исключительно принадлежал именно к этому кругу; кто не знает, что это-то самое общество, заполонив молодого поэта, – преждевременно, так сказать, и сгубило его, развив в нем дурные особенности его характера, которые привели его под пистолетную пулю армейского майора Николая Соломоновича Мартынова[112].

Воспоминания г-жи Хвостовой отличаются замечательной искренностью по отношению к Лермонтову и именно эта сторона в них весьма любопытна. Лермонтов играл в жизни Е. А. самую крупную роль. Зная это, мы, когда приступили к чтению ее воспоминаний, думали встретить в составительнице их барышню большого света доброго, старого времени, которая, предавшись воспоминаниям о своих победах, без всякого сомнения, поднимет себя на высокий пьедестал и заставит в лучах своего сияния потонуть личность Лермонтова. Но как приятно были мы изумлены, когда увидели, что г-жа Хвостова с полной искренностью, отнюдь не делая из себя героиню, является, напротив, личностью чуть окончательно не погибшей вследствие столкновения своего с Лермонтовым, с человеком, на которого сначала не обращала ни малейшего внимания и для которого потом принесла весьма тяжкие жертвы.

Записки г-жи Хвостовой обнимают период времени с 1812 по 1835 г. Они написаны в 1836 и 1837 годах в деревне, когда еще Е. А была девицей и спустя лишь несколько месяцев после страшного нравственного потрясения, испытанного ею вследствие знакомства с Лермонтовым. Отсюда эта живость рассказа, эта задушевность исповеди, отнюдь не предназначавшейся в то время для печати. Эта исповедь с вестью о смерти г-жи Багговут обрывается; но она, как нам кажется, и помимо этого события должна была оборваться: за изложенными в ней событиями в жизни Е. А. не было уже таких сильных толчков и потрясений: бурный, поэтический период ее жизни окончился; начался отдел прозы тихой, быть может счастливой, но уже не просящейся под перо.

Е. А. вышла замуж в 1838 г. за своего первого поклонника, Александра Васильевича Хвостова, с которым познакомилась еще в 1829 г. [113] Mногие годы своей супружеской жизни Е. А. провела за границей и наконец последние годы провела в С. -Петербурге в заботах о воспитании дочерей.

В I860 г. друзья убедили ее заняться своими записками, обработать их и дополнить. Е. А., перечитав исповедь свою 1836 – 1837 годов, нашла, что они действительно имеют не один только частный интерес и заслуживают появления в печати. Но как ни принималась она за продолжение записок, от всех этих попыток, остались две-три странички, да небольшое предисловие к прежним запискам, подписанное 1860-м годом. Таким образом, издавая записки Ек. Алек. Хвостовой, мы выполняем только ее собственное намерение и никак не делаемся нескромными относительно ее памяти. При этом в первом издании этих записок в «Вестнике Европы» 1869 г. мы сделали весьма значительные сокращения, доходившие до целой трети оставшейся рукописи; сокращения эти были сделаны нами, главным образом, в видах журнальных условий, чтобы не занимать в периодическом издании слишком много места. В настоящем же отдельном издании – записки Е. А. Хвостовой являются вполне, без малейших пропусков.

Не коснувшись таким образом текста записок, мы не позволили себе сделать никаких изменений и в языке; вследствие этого некоторые галлицизмы и вообще обороты речи, которые показывают, что составительница записок зачастую думала по-французски, хотя и писала по-русски, уцелели в слоге настоящих воспоминаний; впрочем, язык довольно легок, местами даже увлекателен, что довольно удивительно, если вспомнить, что Е. А. воспитана была по великосветских тогдашним образцам, исключительно на французский лад.

В заключение скажем, что так как издаваемые записки главным образом тем особенно интересны, что являют собою немаловажный материал к жизнеописанию поэта Лермонтова, то мы сочли не лишним поместить в приложениях к ним почти все те статьи и заметки, которые представляют данные к его биографии. В этом своде четырнадцати статей читатель встретит на ряду со статьями, более или менее известными, и такие, которые помещены были в изданиях крайне мало распространенных, либо в летучих газетных листках, обыкновенно – в самом скором времени по их выходе – обращающихся в библиографическую редкость; тут же мы сообщили некоторые и не бывшие в печати известия о Лермонтове. Впрочем, эти последние мы надеемся, впоследствии времени, несколько пополнить сообщением на страницах «Русской Старины» тех сведений, которые собраны нами от некоторых друзей Лермонтова, а именно гг. Л. И. Арнольди, кн. А. И. В – ва, А. Д. Столыпина и друг. лиц, весьма близко знавших поэта. В настоящее же издание сведения эти потому не вошли, что нуждаются в некоторых дополнениях. Первое издание записок Е. А. Хвостовой («Вестн. Европы» 1869 г. кн. VII и VIII) было встречено в нашей печати весьма одобрительными отзывами; между прочими явилась одна заметка, именно г-жи Надежды Фадеевой (Соврем. Летоп. 1869 г. №. 46), на которой мы считаем необходимым остановиться.

Записки Е. А. Хвостовой – по отзыву г-жи Фадеевой – отличаются таким неподдельным простодушием, такою чистосердечною откровенностью, рассказ веден так бойко, картинно, остро, без притязаний и ужимок, что читая их невольно располагаешься к беспрекословному доверию такой приятной рассказчице. Как будто видишь пред собой умную, любезную женщину, испытанную на светской арене жизни, которая в дружеской беседе передает живым, задушевным словом, свободно и просто, радости и невзгоды своего минувшего житейского поприща, подчас со слезами на глазах, с глубоким вздохом, подчас с веселым искренним вздохом, иногда с едким сарказмом и даже как бы с некоторою ядовитостью, но всегда с преобладающим, истинно женственным добродушием.

Все эти красоты рассказа Е. А. Хвостовой, столь выразительно очерченные г-жою Фадеевой, не мешают этой последней, в свою очередь не без «ядовитости», высказать недоверие относительно некоторых подробностей в восхваляемых ею записках. Так напр., г-жа Фадеева выражает сомнение в достоверности рассказа Е. А. относительно трагического случая, сопровождавшего рожденье ее матери («3ап. » стр. 58). Сомнение это г-жа Фадеева основывает на том, что в письмах бабки Е. А. к ее деду нет ни слова об этом событии. Между тем, нам кажется весьма естественным, что жена не желая тревожить мужа, бывшего в то время в походе, умолчала в письмах к нему о печальном случае, сопровождавшем ее разрешение от бремени, а затем самый случай – не таков, чтоб о нем в семье охотно говорили, а по сему нет ничего удивительного, что г-жа Фадеева, двоюродная сестра г-жи Хвостовой, ничего о нем и не знала.

Вообще же надо сказать, что недоверие к рассказу Е. А. положительно не может иметь места. Г-жа Хвостова конечно могла сделать и сделала одну-две ошибки в тех случаях, когда ей изменяла память, но присочинять кой-какие подробности – тем менее могла, что рассказ ее писан отнюдь не для печати, писан лишь для самой близкой подруги, и затем – тридцать лет тщательно сберегался в рукописи, не будучи даже известным наиболее короткими знакомым автора; таким образом присочинятъ для того только, чтоб самую себя потешить, является делом весьма неестественным.

Впрочем, голословно выражать свое мнение о том, что Е. А. довольно часто являет в своих записках «маленькую слабость к рельефу и своеволию воображения» и что в ее рассказе есть «много вольных и невольных промахов», г-жа Фадеева выражаете полную уверенность в том, что все сказанное в «Записках» о Лермонтове есть истина, и что вообще: «Записки Е. А. Хвостовой очень интересны и местами написаны с замечательным талантом»[114].

Примечательно, что в Лермонтовской энциклопедии есть статья об Ипполите Вревском:

ВРЕ́ ВСКИЙ Ипполит Александрович (1814—58), знакомый Л., вместе с ним учился в Школе юнкеров. В 1838, будучи офицером Генштаба, приехал на Кавказ. В кон. 1840 участвовал в экспедиции П. Х. Граббе в Малую и Большую Чечню, где, вероятно, снова встретился с Л. По свидетельству А. П. Беляева, В. был «одним из образованнейших и умнейших людей своего времени» и был близок к декабристам. В Ставрополе в его доме осенью 1840 и зимой 1840—41 бывали Л., А. А. Столыпин (Монго), С. В. Трубецкой, Л. С. Пушкин, Р. И. Дорохов, К. К. Ламберт, А. Н. Долгорукий, Н. И. Вольф, М. А. Назимов, Л. В. Россильон. По словам А. Д. Есакова, Л. относился к В. с большим уважением.

Портрет (литография) В. — в кн.: Иванова Т., Л. на Кавказе, 1968, с. 177.

Лит.: Потто (1), Приложения, с. 60; Беляев А. П., Воспоминания декабриста о пережитом и перечувствованном. 1805—1850, СПБ, 1882, с. 434, 499—500; Иванова Л., с. 432—34, 436; Герштейн (8), с. 329—30; Иванова Т. (5), с. 177—178, 180, 184—87; Чарыков, в кн.: Воспоминания; Есаков, с. 255—56; Вацуро (4), с. 117—18; Недумов, с. 121—22.

[1] Гоголь Н. В. Портрет.

[2] Бахметева Софья Александровна (1800 – г. смерти неизвестен), приятельница Л. с детских лет. Воспитывалась в доме Е. А. Арсеньевой. Лето 1830 провела вместе с Л. в Середникове. Была старше поэта, но, по словам Висковатого, «любила молодежь и разные ее похождения... »; «веселая, увлекающаяся», она «увлекла – но ненадолго» Л. Сохранились три письма Л. к Б. (1832). Одно из них подписано: «Член вашей bande joyeuse M. Lerma» (франц. – «веселая шайка»; VI, 411).

Лермонтовская энциклопедия.

[3] Лопухина Мария Александровна (1802 – 1877), друг Л., сестра Варвары Лопухиной и Алексея Лопухина. Знакомство Л. с нею состоялось в Москве и относится к 1827 – 1828. Ее отношение к Л. носило характер дружеской опеки; Л., в свою очередь, отвечал ей постоянным расположением и откровенностью. Их дружба не прервалась и после отъезда поэта в Петербург. В письмах к ней Л. посылал свои стихи: «Для чего я не родился», «Что толку жить!.. Без приключений», «Парус», «Он был рожден для счастья, для надежд», «Молитва» («Я, матерь божия, ныне с молитвою»; в письме озаглавлено «Молитва странника»). Сохранилось 9 писем Л. к Марии Лопухиной (1832 – 1834, 1837 – 1838), а также одно ее письмо к Л. 1832

Лермонтовская энциклопедия.

[4] Лопухина (в замужестве Бахметева) Варвара Александровна (1815 – 1851), сестра А. А. Лопухина и М. А. Лопухиной; одна из самых глубоких сердечных привязанностей Л. Пережив бурное увлечение Н. Ф. Ивановой, поэт в 1831 встретился в близкой ему семье Лопухиных с младшей сестрой своего друга Алексея – Варенькой. «Будучи студентом, – пишет А. П. Шан-Гирей, – он был страстно влюблен... в молоденькую, милую, умную, как день, и в полном смысле восхитительную В. А. Лопухину; это была натура пылкая, восторженная, поэтическая и в высшей степени симпатичная... Чувство к ней Лермонтова было безотчетно, но истинно и сильно, и едва ли не сохранил он его до самой смерти своей... ». Переезд Л. в 1832 в Петербург и зачисление в Школу юнкеров помешали обоюдному увлечению развиться, а военная служба и светские развлечения на время заслонили образ любимой девушки. Однако Л. не переставал интересоваться судьбой Вареньки; в письме к ее сестре Марии он писал: «Я очень хотел бы задать вам один вопрос, но перо отказывается его написать» (VI, 418, 706). Вопрос был разгадан, и Мария Александровна ответила, что Варенька проводит однообразные дни, охраняющие ее «от всяких искушений» (VI, 763). Л. успокоился, но не перестал вспоминать Вареньку (ее профиль мелькает на страницах его юнкерских тетрадей).

⇐ Предыдущая 1 2 345 Следующая ⇒