Часть 2, глава 10 5 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 5 из 6Следующая ⇒

- Волос - он дурак... - смущенно бормотал Аникушка, - он и где не надо

растет... Зря ты, Кошевой, ногами болтаешь...

- Нет, уж хватит! Хлебнули через край! - вспыхнул неожиданно Грязнов. -

Мы тут бедствуем, во вшах погибаем, а семьи наши там нужду принимают, да

ить как? - режь - кровь не потекет.

- Ты чего взбугрился? - насмешливо, пожевывая пшеничный ус, спросил

Петро.

- Известно чего... - за Грязнова ответил Меркулов и надежно захоронил

улыбку в курчавой, цыганской бороде. - Известно, нудится казак...

тоскует... Иной раз пастух выгонит табун на зеленку: покеда солнце росу

подбирает, - скотинка ничего, кормится, а как станет солнце в дуб, заюжит

овод, зачнет скотину сечь, - вот тут... - Меркулов шельмовато стрельнул

глазами в казаков, продолжал, повернувшись к Петру: - Тут-то, господин

вахмистр, и нападает на скотину бзык. Ну да ты знаешь! Не из суцких

[суцкой (судской) - чиновник, интеллигент], небось! Сам быкам хвосты

крутил... Обнаковенно, какая-нибудь телка задерет хвост на спину, мыкнет -

да как учешет! А за ней весь табун. Пастух бегет: " Ая-яй!.. ая-яй!.. "

Только где ж там?! Метется табун лавой, не хуже как мы под Незвискойна

немцев лавой ходили. Где ж там, рази удержишь?

- Ты к чему это загинаешь-то?

Меркулов ответил не сразу. Намотав на палец завиток смолистой бороды,

дернул его ожесточенно, заговорил уже деловито и без улыбки:

- Третий год воюем... так? Третий год, как нас в окопы загнали. За что

и чего - никто не разумеет... К тому и гутарю, что вскорости какой-нибудь

Грязнов али Мелехов бзыкнет с фронта, а за ним полк, а за полком армия...

Будя!

- Вон ты куда...

- Туда самое! Не слепой, вижу: на волоске все держится. Тут только

шумнуть: " Брысь! " - и полезет все, как старый зипун с плеч. На третьем

году и нам солнце в дуб стало.

- Ты бы полегше! - посоветовал Бодовсков. - А то Петро... он ить

вахмистр...

- Я товарищев, кубыть, не трогал, - вспыхнул Петро.

- Не серчай! Шутейно оказал. - Бодовсков смутился, поворочал узловатыми

пальцами босых ног и встал, пошлепал к кормушке.

На углу, у цибиков прессованного сена, вполголоса разговаривали казаки

других хуторов. Из них лишь двое были с хутора Каргинского - Фадеев и

Каргин, остальные восемь - разных хуторов и станиц.

Спустя немного они запели. Заводил чирский казак Алимов. Он начал было

плясовую, но кто-то шлепнул его по спине, простуженно рявкнул:

- Отставить!..

- Эй вы, сироты, полезьте к огню! - пригласил Кошевой. В костер кинули

щепки (остатки разломанного на полустанке забора). При огне веселее

подняли песню:

Конь боевой с походным вьюком

У церкви ржет, когой-то ждет.

В ограде бабка плачет с внуком.

Жена-молодка слезы льет.

А из дверей святого храма

Казак в доспехах боевых идет,

Жена коня ему подводит,

Племянник пику подает...

В соседнем вагоне двухрядка, хрипя мехами, резала казачка. По дощатому

полу безжалостно цокотали каблуки казенных сапог, кто-то дурным голосом

вякал, голосил:

Эх вы, горьки хлопоты,

Тесны царски хомуты!

Каэаченькам выи [выя - шея] труть -

Ни вздохнуть, ни воздохнуть.

Пугачев по Дону кличет,

По низовьям голи зычет!

" Атаманы, казаки!.. "

Второй, заливая голос первого, верещал несуразно тонкой скороговоркой:

Царю верой-правдой служим,

По своим жалмеркам тужим.

Баб найдем - тужить не будем.

А царю... полудим.

Ой, сыпь! Ой, жги!..

У-ух! Ух! Ух! Ха!

Ха-ха-хи-хо-ху-ха-ха!

Казаки давно уже оборвали песню и вслушивались в бесшабашный гомон,

разраставшийся в соседнем вагоне, перемигивались, сочувственно улыбаясь.

Петро Мелехов не выдержал и захохотал:

- Эк дьяволы их размывают!

У Меркулова в коричневых, крапленных желтой искрой глазах замигали

веселые светлячки; он вскочил на ноги, улавливая такт, носком сапога

посыпал мельчайшее просо дроби и, вдруг топнув, легко, пружинисто, кругло

пошел на присядку. Плясали все по очереди - грелись движением. В соседнем

вагоне давно уже затихли двухрядные голоса, там уже хрипло и крупно

ругались. А тут бились в пляске, беспокоили лошадей и кончили, только

когда вломавшийся в раж Аникушка, во время одного необычайнейшего по

замысловатости колена, упал задом на огонь. Аникушку с хохотом подняли,

при свете свечного огарка долго оглядывали новехонькие шаровары, насмерть

сожженные сзади, и края припаленной ватной теплушки.

- Скинь шаровары-то! - сожалея, советовал Меркулов.

- Ты, цыган, сдурел? А в чем же я?

Меркулов порылся в саквах, достал холщовую бабью исподницу. Огонь

раздули вновь. Меркулов держал рубаху за узкие плечики; откидываясь назад,

стоная от хохота, говорил:

- Вот!.. Ох! Ох! Украл я ее на станции, с забора... На портянки блюл...

Ох! Пороть не бу-у-уду... Бери!

Силком обряжая ругавшегося Аникушку, ржали так смачно и густо, что из

дверей соседних вагонов повысунулись головы любопытных, в ночной темноте

орали завистливые голоса:

- Чего вы там?

- Жеребцы проклятые!

- Чего зашлись-то?

- Железку нашли, дурочкинысполюбовники?

На следующей остановке притянули из переднего вагона гармониста, из

других вагонов битком набились казаки, сломали кормушки, толпились,

прижимая лошадей к стене. В крохотном кругу выхаживал Аникушка. Белая

рубаха, со здоровенной, как видно, бабищи, была ему длинна, путалась в

ногах, но рев и хохот поощряли - плясал он до изнеможения.

А над намокшей в крови Беларусью скорбно слезились звезды. Провалом

зияла, дымясь и уплывая, ночная небесная чернь. Ветер стлался над землей,

напитанной горькими запахами листа-падалицы, суглинистой мочливой

ржавчины, мартовского снега...

Часть 4 глава 21

Полк отступал вторые сутки. Медленно, с боями, но отступал. По

возвышенным грунтовым дорогам тянулись обозы русской и румынской армий.

Объединенные австро-германские части охватывали отступавших, глубоким

фланговым обходом пытались сомкнуть кольцо.

К вечеру стало известно, что 12-му полку и соседней с ним румынской

бригаде грозит окружение. Противник на закате солнца выбил румын из

деревни Ховинески и уже продвинулся до высот " 480", что граничат с

Голшским перевалом.

Ночью 12-й полк, подкрепленный батареей конно-горного дивизиона,

получил приказ занять позиции в низовьях Голшской долины. Полк, выставив

сторожевое охранение, приготовился к встречному бою.

В эту ночь Мишка Кошевой и хуторянин его, чурбаковатый Алексей Бешняк,

были в секрете. Таились в ярке возле покинутого обвалившегося колодца,

вдыхая разреженный морозом воздух. По облачному мохнатому небу изредка

протекала припозднившаяся стайка диких гусей, сторожкими криками

отмечавшая свое направление. Кошевой, с досадой вспоминая, что курить

нельзя, тихо шелестел:

- Чудная жизнь, Алексей!.. Ходют люди ощупкой, как слепые, сходются и

расходются, иной раз топчут один одного... Поживешь вот так, возле смерти,

и диковинно становится, на что вся эта мура? По-моему, страшней людской

середки ничего на свете нету, ничем ты ее до дна не просветишь... Вот я

зараз лежу с тобой, а не знаю, об чем ты думаешь, и сроду не узнаю, и

какая у тебя сзади легла жизня - не знаю, а ты обо мне не знаешь... Может,

я тебя зараз убить хочу, а ты вот мне сухарь даешь, ничего не

подозреваешь... Люди про себя мало знают. Был я летом в госпитале. Рядом

со мной солдат лежал, московский родом. Так он все дивовался, пытал, как

казаки живут, что да чего. Они думают - у казака одна плетка, думают -

дикой казак и замест души у него бутылошная склянка, а ить мы такие же

люди: и баб так же любим, и девок милуем, своему горю плачем, чужой

радости не радуемся... Ты как, Алешка? Я, парень, жадный до жизни стал -

как вспомню, сколько на свете красивых баб, аж сердце защемит! Вздумаю,

что мне их всех сроду не придется облюбить - и кричать хочу с тоски! Такой

я нежный до баб стал, что каждую бы до болятки миловал... Крыл бы и

летучую и катучую, лишь бы красивая была... А то тоже с большого ума

приладили жизню: всучут одну тебе до смерти - и мусоль ее, нешто не

надоисть? Ишо воевать вздумали, и так...

- Мало тебя в спину кололи, бугай идолов! - беззлобно поругивался

Бешняк.

Кошевой, запрокинувшись на спину, молчал, долго глядел в вышнюю пустошь

и, мечтательно улыбаясь, волнующе-нежно ласкал руками нахолодавшую,

неприступно-равнодушную землю.

За час до смены взяли их немцы. Бешняк, успевший выстрелить, присел,

скрежеща зубами, сгибаясь в смертном поклоне: немецкий ножевой штык

искромсал ему внутренности, распорол мочевой пузырь и туго дрогнул,

воткнувшись в позвоночник. Кошевого положили прикладом. С полверсты его

тащил на себе плотный ландштурмист. Мишка очнулся, почувствовал, что

захлебывается кровью, передохнул и, собравшись с силами, без особого труда

сорвался со спины немца. По нему ударили залпом, но ночь и кустарник

выручили - бежал.

После того как отступление приостановилось и русско-румынские части

вышли из мешка, 12-й полк был снят с позиции, брошен в тыл, левее своего

участка на несколько верст. Был объявлен приказ по полку: нести

заградительную службу, выставлять дозоры на дорогах, следить, чтобы в тыл

не уходили дезертиры, задерживать их, не стесняясь применением оружия, и

под конвоем направлять в штаб дивизии.

Мишка Кошевой в числе первых попал в наряд. Он и еще трое казаков с

утра вышли из деревушки и, по указанию вахмистра, расположились в конце

кукурузного поля, неподалеку от дороги. Дорога, обегая перелесок,

скрывалась в холмистой исполосованной квадратами пахоты равнине. Казаки

наблюдали поочередно. После полудня заметили группу, человек в десять,

солдат, подвигавшуюся по направлению на них. Солдаты шли, имея явное

намерение обойти видневшуюся под изволоком деревушку. Поравнявшись с

перелеском, они остановились, закурили - очевидно, совещаясь, - потом

пошли, круто изменив направление, под прямым углом свернув влево.

- Шумнуть им? - поднимаясь из зарослей кукурузных будыльев, спросил у

остальных Кошевой.

- Стрельни вверх.

- Эй, вы! Стойте!

Солдаты, находившиеся от казаков на расстоянии нескольких десятков

саженей, заслыша крик, на минуту остановились и вновь, словно нехотя,

тронулись вперед.

- Сто-о-ой! - крикнул один из казаков, раз за разом выпуская вверх

обойму.

С винтовками наперевес казаки догнали медленно шагавших солдат.

- Черта ли не стоите? Какой части? Куда идете? Документы! - подбежав,

крикнул урядник Колычев, начальник поста.

Солдаты остановились. Трое неспешно сняли винтовки.

Задний нагнулся, шматком телефонной проволоки перевязывая оторванную

подошву сапога. Все они были невероятно оборванны, грязны. На полах

шинелей щетинились коричневые кожушки череды, - видно, валялись эту ночь в

лесу, в зарослях. На двух были летние фуражки, на остальных грязно-серые

вязаной смушки папахи, с расстегнутыми отворотами и болтающимися мотузками

завязок. Последний - как видно, вожак, - высокий и по-стариковски сутулый,

дрожа дряблыми сумками щек, закричал злым гундосым голосом:

- Вам чего? Мы вас трогаем? Чего вы привязываетесь-то!

- Документы! - напуская на себя строгость, перебил его урядник.

Голубоглазый солдат, красный, как свежеобожженный кирпич, достал из-за

пояса бутылочную гранату, помахивая ею перед носом урядника, оглядываясь

на товарищей, зачастил ярославской скороговоркой:

- Вот, малый, те документ! Вот! Это тебе на весь год мандат! Береги

жизнь, а то как ахну - печенки-селезенки не соберешь; Понял? Понял, что

ли? Понял?..

- Ты не балуй, - толкая его в грудь, хмурился урядник. - Не балуй и не

стращай нас, мы и так пужаные. А раз вы дезертиры, - поворачивай в штаб.

Там таких супцов до рук прибирают.

Переглянувшись, солдаты сняли винтовки. Один из них, темноусый и

испитой, по виду шахтер, шепнул, переводя отчаянные глаза с Кошевого на

остальных казаков:

- Вот как возьмем вас в штыки!.. А ну, прочь! Отойди! Ей-богу, сейчас

первому пулю всажу!..

Голубоглазый солдат кружил над головой гранату; высокий, сутулый,

шедший впереди, царапнул ржавым жалом штыка сукно урядницкой шинели;

похожий на шахтера матерился и замахивался на Мишку Кошевого прикладом, а

у того палец дрожал на спуске и прыгало прижатое к боку локтем ложе

винтовки; один из казаков, ухватив небольшогосолдатишку за отвороты

шинели, возил его на вытянутой руке и боязливо оглядывался на остальных,

опасаясь удара сзади.

Шуршали на кукурузныхбудыльях сохлые листья. За холмистой равниной

переливами синели отроги гор. Около деревушки по пажитям бродили рыжие

коровы. Ветер клубил за перелеском морозную пыль. Сонлив и мирен был

тусклый октябрьский день; благостным покоем, тишиной веяло от

забрызганного скупым солнцем пейзажа. А неподалеку от дороги в бестолковой

злобе топтались люди, готовились кровью своей травить сытую от дождей,

обсемененную, тучную землю.

Страсти улеглись немного, и, пошумев, солдаты и казаки стали

разговаривать мирнее:

- Мы трое суток как с позиций снялись! Мы не по тылам ходили! А вы

бегете, совестно! Товарищей кидаете! Кто же фронт держать будет? Эх вы,

люди!.. У меня вон у самого товарища под боком закололи - в секрете с ним

были, а ты говоришь, что мы войны не нюхали. Понюхай ты ее так, как мы

нюхали! - озлобленно говорил Кошевой.

- Чего там распотякивать! - перебил его один из казаков. - Идем в штаб

- и безо всяких!

- Ослобоните дорогу, казаки! А то, видит бог, стрелять будем! - убеждал

солдат шахтерского обличья.

Урядник сокрушенно разводил руками:

- Не могем мы исделать этого, браток! Нас побьете - все одно уйтить вам

не придется: вон в деревне наша сотня стоит...

Высокий сутулый солдат то грозил, то уговаривал, то начинал униженно

просить. Под конец он, суетясь, достал из грязного подсумка бутылку,

оплетенную соломой, и, заискивающе мигая Кошевому, зашептал:

- Мы вам, казачки, и деньжонок прикинем, и вот... водка немецкая... еще

чего-нибудь соберем... Отпустите, ради Христа... Дома детишки, сам

понимаешь... Измотались все, тоской изошли... До каких же пор?..

Господи!.. Неужели не отпустите? - Он торопливо достал из голенища кисет,

вытряхнул из него две помятые керенки, настойчиво стал совать их в руки

Кошевого. - Бери, бери! Фу, божа мой!.. Да ты не сомневайся... мы

перебьемся и так!.. Деньга - это ничего... без нее можно... Бери! Еще

соберем...

Опаленный стыдом, Кошевой отошел от него, пряча за спину руки, мотая

головой. Кровь с силой кинулась ему в лицо, выжала из глаз слезы: " Через

Вешняка озлел... Что ж это я... сам против войны, а людей держу, какие же

права имею?.. Мать честная, вот так набороздил! Этакая я псюрня! "

Он подошел к уряднику и отвел его в сторону; не глядя в глаза, сказал:

- Давай их пустим! Ты как, Колычев? Давай, ей-богу!..

Урядник, тоже блудя взглядом, будто совершал в этот миг что-то

постыдное, проговорил:

- Пущай идут... Черта ли с ними делать? Мы сами скоро вокат на такой

дистанции будем... Чего уж греха таить!

И, повернувшись к солдатам, крикнул негодующе:

- Подлюги! С вами, как с добрыми, со всей увежливостью, а вы нам денег?

Да что, у нас своих мало, что ль? - и побагровел. - Хорони кошельки, а то

в штаб попру!..

Казаки отошли в сторону. Поглядывая на далекие пустые улочки деревушки,

Кошевой крикнул уходившим солдатам:

- Эй, кобылка! Куда ж вы на чистое претесь? Вон лесок, переднюйте в

нем, а ночью дальше! А то ить на другой пост нарветесь - заберут!

Солдаты поглядели по сторонам, пожались в нерешительности и, как волки,

гуськом, грязно-серой цепкой потянулись в залохматевшую осинником

ложбинку.

В первых числах ноября стали доходить до казаков разноречивые слухи о

перевороте в Петрограде. Штабные ординарцы, обычно осведомленные лучше

всех, утверждали, что Временное правительство бежало в Америку, а

Керенского поймали матросы, остригли наголо и, вымазав в дегте, как

гулящую девку, два дня водили по улицам Петрограда.

Позже, когда было получено официальное сообщение о свержении Временного

правительства и переходе власти в руки рабочих и крестьян, казаки

настороженно притихли. Многие радовались, ожидая прекращения войны, но

тревогу вселяли глухие отголоски слухов о том, что 3-й конный корпус

вместе с Керенским и генералом Красновым идет на Петроград, а с юга

подпирает Каледин, успевший заблаговременно стянуть на Дон казачьи полки.

Фронт рушился. Если в октябре солдаты уходили разрозненными,

неорганизованными кучками, то в конце ноября с позиций снимались роты,

батальоны, полки; иные уходили налегке, но большей частью забирали

полковое имущество, разбивали склады, постреливали офицеров, попутно

грабили и раскованной, буйной, половодной лавиной катились на родину.

В сложившейся обстановке было бессмысленно назначение 12-го полка

задерживать дезертиров, и полк - после того как его вновь кинули на

позиции, тщетно пытаясь затыкать те дыры и прорехи, которые образовывала

пехота, бросавшая свои участки, - в декабре снялся с позиций, походным

порядком дошел до ближайшей станции и, погрузив все полковое имущество,

пулеметы, запасы патронов, лошадей, тронулся внутрь перекипавшей в боях

России...

Через Украину двигались эшелоны 12-го полка на Дон. Неподалеку от

Знаменки полк пытались разоружить красногвардейцы. Переговоры длились

полчаса. Кошевой и еще пятеро казаков, председатели сотенных ревкомов,

просили пропустить их с оружием.

- Зачем вам оружие? - допытывались члены станционного Совета депутатов.

- Своих буржуев и генералов бить! Каледину хвост ломать! - за всех

отвечал Кошевой.

- Оружие наше, войсковое, не дадим! - волновались казаки.

Эшелоны пропустили. В Кременчуге вновь пытались обезоружить.

Согласились пропустить, лишь когда казаки-пулеметчики, установив у

открытых дверей вагонов пулеметы, взяли под прицел станцию, а одна из

сотен, рассыпавшись цепью, легла за полотном. Под Екатеринославом не

помогла и перестрелка с красногвардейским отрядом, - полк все же частично

обезоружили: взяли пулеметы, более сотни ящиков патронов, аппараты

полевого телефона и несколько катушек проволоки. На предложение арестовать

офицеров казаки ответили отказом. За всю дорогу потеряли лишь одного

офицера - полкового адъютанта Чирковского, которого приговорили к смерти

сами казаки, а привели в исполнение приговор Чубатый и какой-то

красногвардеец-матрос.

Перед вечером 17 декабря на станции Синельникове казаки вытащили

адъютанта из вагона.

- Этот самый предавал казаков? - весело спросил вооруженный маузером и

японской винтовкой щербатый матрос-черноморец.

- Ты думал - мы обознались? Нет, мы не промахнулись, его вытянули! -

задыхаясь, говорил Чубатый.

Адъютант, молодой подъесаул, затравленно озирался, гладил волосы потной

ладонью и не чувствовал ни холода, жегшего лицо, ни боли от удара

прикладом. Чубатый и матрос немного отвели его от вагона.

- Через таких вот чертей и бунтуются люди, и революция взыграла через

таких... У-у-у, ты, коханый мой, не трясись, а то осыпешься, - пришептывал

Чубатый и, сняв фуражку, перекрестился. - Держись, господин подъесаул!

- Приготовился? - играя маузером и шалой белозубой улыбкой, спросил

Чубатого матрос.

- Го-тов!

Чубатый еще раз перекрестился, искоса глянул, как матрос, отставив

ногу, поднимает маузер и сосредоточенно жмурит глаз, - и, сурово улыбаясь,

выстрелил первый.

Под Чаплином полк случайно ввязался в бой, происходивший между

анархистами и украинцами, потерял трех казаков убитыми и насилу прорвался,

с большим трудом прочистив путь, занятый эшелонами какой-то стрелковой

дивизии.

Через трое суток головной эшелон полка уже выгружался на станции

Миллерово.

Остальные застряли в Луганске.

Полк в половинном составе (остальные разъехались по домам еще со

станции) пришел в хутор Каргин. На другой день с торгов продавали трофеи:

приведенных с фронта отбитых у австрийцев лошадей, делили денежные суммы

полка, обмундирование.

Кошевой и остальные казаки с хутора Татарского выехали домой вечером.

Поднялись на гору. Внизу, над белесым ледяным извивом Чира, красивейший в

верховьях Дона, лежал хутор Каргин. Из трубы паровой мельницы рассыпчатыми

мячиками выскакивал дым; на площади чернели толпы народа; звонили к

вечерне. За Каргинским бугром чуть виднелись макушки верб хутора

Климовского, за ними, за полыннойсизью оснеженного горизонта, искрился и

багряно сиял дымный, распластавшийся вполнеба закат.

Восемнадцать всадников миновали курган, подпиравший три обыневшие дикие

яблоньки, и свежей рысью, поскрипывая подушками седел, пошли на

северо-восток. Морозная, воровски таилась за гребнем ночь. Казаки, кутаясь

в башлыки, временами переходили на полевой намет. Резко, звучно до боли

щелкали подковы. На юг текла из-под конских копыт накатанная дорога; по

бокам леденистая пленка снега, прибитого недавней ростепелью, держалась,

цепляясь за травяныебылки, при свете месяца блестела и переливалась

меловым текучим огнем.

Казаки молча торопили коней. Стекала на юг дорога. Кружился на востоке

в Дубовеньком буераке лес. Мелькали сбочь конских ног филейные [филе -

здесь: вязаная сеткою (ячейками) работа (например, рыболовные сети)] петли

заячьих следов. Над степью наборным казачьим поясом-чеканом лежал нарядно

перепоясавший небо Млечный Путь.

Часть 5 глава 13

Слепяще-яркий снеговой хребет бугра, облитый глазурью солнца и синью

безоблачного дня, белел, сахарно искрился. Под ним пестрым лоскутным

одеялом лежала слобода Ольховый Рог. Влево синела Свинюха, вправо

туманными пятнами пластались хуторки и немецкие колонии, за изгибом

голубела Терновская. На востоке за слободой корячился и полз вверх

пологий, изрытый балками меньший размером бугор. На нем частоколом торчали

телеграфные столбы, уходившие на Кашары.

День был на редкость ясный, морозный. Около солнца радужные дымились

столбы. Ветер гнул с севера. В степи сипела поземка. Но снеговые просторы,

обнятые горизонтом, были светлы, лишь на востоке, под самым острием

горизонта, задернутая лиловой марью, курилась степь.

Пантелей Прокофьевич, везший Григория из Миллерова, решил в Ольховом

Рогу не останавливаться, а тянуть до Кашар и там заночевать. Он выехал из

дому по телеграмме Григория, к вечеру 28 января приехал в Миллерово.

Григорий ожидал его на постоялом дворе. Наутро они выехали и около

одиннадцати часов проезжали уже Ольховый Рог.

После того как был ранен в бою под Глубокой, Григорий провалялся в

походном лазарете в Миллерове неделю; слегка подлечив ногу, решил поехать

домой. Коня привели ему станичные казаки. Ехал Григорий со смешанным

чувством недовольства и радости: недовольства - потому, что покидал свою

часть в самый разгар борьбы за власть на Дону, а радость испытывал при

одной мысли, что увидит домашних, хутор; сам от себя таил желание повидать

Аксинью, но были и о ней думки.

С отцом они встретились как-то отчужденно. Пантелей Прокофьевич

(нажужжал ему в уши Петро) хмуро присматривался к Григорию - вего

коротких, бивших наосклизь взглядах густели недовольство, выжидающая

тревога. На станции вечером он долго расспрашивал Григория о событиях,

полыхавших в области; ответы сына, видимо, его не удовлетворяли. Он жевал

поседевшую бороду, глядел на свои подшитые кожей валенки, чмыкал носом. В

спор вступил неохотно, но разгорелся, защищая Каледина, - в горячую минуту

по-прежнему прицыкнул на Григория и даже хромой ногой затопотал.

- Ты мне не толкуй! Был у нас по осени Каледин в хуторе! Сбор был на

майдане, он на стол влез, гутарил со стариками и предсказал, как по

Библии, что придут мужики, война будет, и ежели будем мы туды-суды

шататься - заберут все и зачнут заселять область. Он ишо в то время знал,

что будет война. Что ж вы, сукины сыны, думаете? Аль он меньше вашего

знает? Ученый такой генерал, армию водил - и меньше твоего знает? В

Каменской-то позасели вот такие, как ты, пустобрехи необразованные - и

мутят народ. Подтелков твой - из каких? Вахмистр?.. Ого! Одних со мной

чинов. Вот это так!.. Дожи-ли... Дальше некуда!

Григорий неохотно спорил с ним. Знал, еще не видя отца, какого тот

толка. А тут новое всучилось: не мог ни простить, ни забыть Григорий

гибель Чернецова и бессудный расстрел пленных офицеров.

Лошади в дышловой запряжке легко несли сани-кошелку. Позади,

привязанный чембуром, рысил оседланный Григорьев конь. Знакомые с детства

разворачивались в дороге слободы и хутора: Кашары, Поповка, Каменка,

Нижне-Яблоновский, Грачев, Ясеновка. Всю дорогу до самого хутора Григорий

как-то несвязно и бестолково думал о недавнем, пытался хоть вехами

наметить будущее, но мысль доходила до отдыха дома и дальше напарывалась

на тупик. " Приеду, поотдохнутрошки, залечу ранку, а там... - думал он и

мысленно махал рукой, - там видно будет. Само дело покажет... "

Ломала и его усталость, нажитая на войне. Хотелось отвернуться от всего

бурлившего ненавистью, враждебного и непонятного мира. Там, позади, все

было путано, противоречиво. Трудно нащупывалась верная тропа; как в топкой

гати, забилась под ногами почва, тропа дробилась, и не было уверенности -

по той ли, по которой надо, идет. Тянуло к большевикам - шел, других вел

за собой, а потом брало раздумье, холодел сердцем. " Неужто прав Изварин? К

кому же прислониться? " Об этом невнятно думал Григорий, привалясь к задку

кошелки. Но, когда представлял себе, как будет к весне готовить бороны,

арбы, плесть из краснотала ясли, а когда разденется и обсохнет земля, -

выедет в степь: держась наскучавшимися по работе руками за чапиги; пойдет

за плугом, ощущая его живое биение и толчки; представляя себе, как будет

вдыхать сладкий дух молодой травы и поднятого лемехами чернозема, еще не

утратившего пресного аромата снеговой сырости, - теплело на душе. Хотелось

убирать скотину, метать сено, дышать увядшим запахом донника, пырея,

пряным душком навоза. Мира и тишины хотелось, - поэтому-то застенчивую

радость и берег в суровых глазах Григорий, глядя вокруг: на лошадей, на

крутую, обтянутую тулупом спину отца. Все напоминало ему полузабытую

прежнюю жизнь: и запах овчин от тулупа, и домашний вид нечищеных лошадей,

и какой-нибудь петух в слободе, горланящий с погребицы. Сладка и густа,

как хмелины, казалась ему в это время жизнь тут, в глушине.

На другой день перед вечером подъехали к хутору. Григорий с бугра кинул

взгляд за Дон; вон Бабьи ендовы, опушенные собольим мехом камыша: вон

сухой тополь, а переезд через Дон уже не тут, где был раньше. Хутор,

знакомые квадраты кварталов, церковь, площадь... Кровь кинулась Григорию в

голову, когда напал глазами на свой курень. Воспоминания наводнили его. С

база поднятый колодезный журавль словно кликал, вытянув вверх серую

вербовую руку.

- Не щипет глаза? - улыбнулся Пантелей Прокофьевич, оглядываясь, и

Григорий, не лукавя и не кривя душой, сознался:

- Щипет... да ишо как!..

- Что значит - родина! - удовлетворенно вздохнул Пантелей Прокофьевич.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 Следующая ⇒