СТРАШНЫЕ СНЫ 2 страница

Мало того, товарищи, наши дети пьют! Да, Вячеслав Никитич, не надо делать большие глаза! В минувший выходной произошло ЧП! Пьяный старшеклассник, смею вам напомнить, свалился с лестницы, ребра переломал! Проведенное расследование показало, что старшие воспитанники во главе с Николаем Бутусовым обменяли в деревне новые форменные брюки на самогон! В результате чего старшеклассники явились в детский дом в подпитии. Конечно, администрация приняла меры. Группу нарушителей оставили без ужина и без завтрака, но…

— Да плевали они на наше наказание! — не выдержал физкультурник. — Они у малышей хлеб отнимают, это известно! Никто из них с голода не опухнет!

— Вы это знаете и молчите? — живо обернулась в сторону Абрамова начальница. — Где же ваша педагогическая совесть? Что же вы не встали на защиту малышей?

— А я жить хочу, Тамара Павловна, — ехидно отозвался физкультурник. — Беспризорнички и финку под лопатку всадить не побрезгуют!

Педсостав взорвался в ответ на последнюю реплику. Поднялся настоящий гвалт. Тамара Павловна стояла перед коллегами, прикрыв ресницами глаза. Августина отметила про себя, что все их последние собрания превращаются в крик. И Тамара Павловна делает вид, что ей это по душе. В ее позе читалось некоторое всезнающее удовлетворение. В этом шуме, в этом якобы хаосе мнений начальница пыталась держать лицо, делала вид, что нарочно выжидает момент, когда можно вклиниться и одним неожиданным словом, фразой развернуть это бушующее море в другое направление.

Не тут-то было. Коллеги еще не научились воспринимать новую начальницу всерьез. Она была временно исполняющей обязанности.

Коллеги не удовлетворились общими фразами. Они начали вспоминать примеры из практики, и это грозило затянуться надолго.

— Я захожу к ним в спальню, а они развалились и в карты режутся! — докладывал физкультурник. — Здоровые бугаи! На них пахать можно, а их в детский дом определили.

Ангустина вдруг заметила, что начальница смотрит прямо на нее. «Знает о ночном происшествии? Вообще-то сторож не из болтливых. Дети проговорились? Сейчас спросит, как получилось, что дежурный воспитатель выходила за пределы замка. Тогда скажу, что никуда не отлучалась, а ходила проверять, закрыта ли входная дверь. Что дети испугались грозы, и потому… Нельзя же признаться, что бегала проверять во флигель сына? Это — нарушение. За это можно и выговор схлопотать».

Августина спокойно выдержала взгляд Тамары Павловны.

— Августина Тихоновна, а вы почему молчите? — спросила начальница. Реплики коллег постепенно иссякли, все обернулись к ней.

— О чем?

— Да, собственно, по вопросам дисциплины, — усмехнулась начальница, оглядывая коллег. Призывая всех усмехнуться вместе с ней. Но коллеги, разгоряченные спором, не сумели оценить предложение.

Августина встала.

— Если вы хотите знать мое мнение, — негромко начала она, — то я считаю, что, кроме наказания, большое значение имеет и поощрение.

— Что вы имеете в виду? Мы что же, медальки им давать должны?

— Может, и медальки. Грамоты, благодарственные листы. Детям очень важно в чем-то быть хорошими. Хоть в чем-то.

— Вот это правильно! — поддержала пионервожатая. — А то мы их затюкаем совсем!

— Или они нас! — огрызнулся физкультурник.

— За что же им грамоты, если они работать не хотят, учатся через пень-колоду?

— С чего же они будут работать или, например, учиться, если они беспризорники бывшие? Их никто к труду не приучил, — возразила Августина. — Но каждый из них чем-то отличается. А если нет, то надо дать им такую возможность.

— Это как же? — усмехнулась Слепцова уже не столь уверенно. — Растолкуйте нам, пожалуйста.

— Нужно сделать так, чтобы каждый воспитанник чем-то был занят, чему-то учился.

— Да они и так все обязаны учиться в школе.

— Я не о школе. Нужно организовать кружки, чтобы у детей совершенно не оставалось свободного времени. Они должны быть заняты всегда, и заняты тем, что им интересно,

— А что им интересно? В карты резаться!

— Да многое. Каждый из нас мог бы вести свой кружок как общественную нагрузку.

— А это мысль! — оживился физкультурник. — Если бы мне помогли оборудовать тир, я бы взялся за кружок военного дела.

— Я могу драмкружок, — подхватил библиотекарь Слава. — Или «Синюю блузу».

Августина заметила, что Слепцова снова прикрыла взгляд ресницами. Пережидает.

— Давно пора хор организовать! — подхватила Тучкова.

— Ну а вы, Августина Тихоновна, насколько я понимаю, хотели бы организовать кружок рукоделия?

Она снова старалась поддеть ее! «И за что она меня так ненавидит? » — удивилась Августина.

— А почему бы и не рукоделия? — услышав подвох в тоне начальницы, вступился физкультурник. — Они ведь ни черта не умеют! Ни пуговицу пришить, ни заплатку поставить! Как жить-то будут неумехами?

— Могла бы и рукоделия, — спокойно согласилась Августина. — Но еще могу обучать оказанию первой медицинской помощи. Я когда-то работала в госпитале.

После этой фразы начальница сникла. Она согнала с лица насмешку и в раздумьях покачала головой.

— Вот увидите, коллеги, — скептически заявила Тучкова, — мы будем из шкуры лезть, а детки наши наплюют на наши усилия. Как всегда.

— Попробовать можно!

— Ну что ж, коллеги, будем голосовать? — спросила начальница.

Всем надоело собрание в душной библиотеке, за кружки проголосовали единогласно. Осталось заручиться поддержкой в РОНО.

На лестнице Августину догнал физкультурник:

— Послушайте, Августина Тихоновна, где вы нашей Мухе умудрились дорогу перейти?

Она плечами пожала.

— Вот Наталья была человек! А эта…

Августина только улыбнулась:

— Извините, Федя, я побегу домой. Уже полдня выходного пролетело.

И она не без облегчения покинула стены замка.

В душном мареве соснового бора было тихо и уютно. Здесь совсем не слышно птиц, лишь где-то в вышине выстукивал дятел. Владик напрасно задирал голову, пытаясь отыскать его красную спинку на золотистой коре. Дятел не показывался.

Устланная ковром прошлогодних иголок земля служила мальчику игровой комнатой. Чувствовал себя он здесь почти так же хорошо, как дома возле матери.

Эта часть леса, сразу за выпасом Муськи, была знакома и изучена мальчиком не хуже палисадника тетки Глаши. Он знал, где находится лучший черничник с пока еще зелеными ягодами и глянцевыми круглыми листочками. Дальше, за кустами колючей ежевики, тянулся полосой брусничник. Ягоды у брусники будут темно-красные, с горчинкой. Хорош из них кисель. Как только поспеют, они придут сюда с матерью вдвоем, ом покажет место.

Владик перелез небольшой овражек и притих — присел на корточки и замер: прямо перед ним средь иголок мелькнул чей-то серебристо-зеленый переливчатый хвост. Ящерица!

Боясь спугнуть, мальчик наблюдал, как ящерка приостановилась у пенька, повертела крошечной головой, будто раздумывая, куда направиться, и, быстро перебирая лапками, пробежала вертикально по коре. Миг — и она оказалась в самом центре пенька, на его узорчатом срезе. Весь ее вытянутый, с рисунком по хребту, сверкающий силуэт заставил ребенка распахнуть глаза и сладко вздохнуть в невольном восхищении.

Ящерица тут же молнией сорвалась с места и стекла с пенька расплавленным серебром. Мелькнула напоследок в траве — и нет ее!

Незаметно для себя Владик добрался до кромки леса. Он знал — дальше ему нельзя. Дальше — болотце, туда мать ходить в одиночку не велит.

Мальчик уселся на мягкую кочку прямо напротив огромного муравейника и засмотрелся. Муравьи вели очень активную жизнь. Каждый из них куда-то торопился. Они тащили к своему жилищу палочки, лапку дохлого жука, крылышко божьей коровки.

«Зачем оно им, это крылышко? Впрочем, если перевернуть, то получится неплохое корытце, — подумал он. — А можно этой штукой на ночь вход закрывать. Ведь входы у них круглые…»

Жалобное блеяние козы Муськи заставило Владика вспомнить о волках.

Он выбрал подходящую сухую палку, каких множество валялось возле муравейника, поднялся и зашагал к поляне.

Теперь он понял, что ушел довольно далеко и к тому же забыл о своем обещании подыскать новое пастбище для козы.

Когда лес перед ним поредел и поляна приблизилась настолько, что стало слышно стрекотание кузнечиков и жужжание многочисленных ос, Владик разглядел сквозь редкие стволы сосен свою козу, а рядом с ней — двух взрослых мальчиков из детского дома. Он часто видел их в общей столовой и когда они выползали утром на зарядку. Тот, что повыше и покрепче, ходил все время в картузе, даже когда жарко. Его все так и называли: Картуз.

Второй, поменьше, — щуплый и грязный, с темными пятнами за ушами. И под ногтями у него всегда было черно. И прозвище у мальчика было подходящее — Чернушка. Эти двое ходили везде вместе — курить под березами, прятаться от физрука, и дежурить на кухню их тоже назначали вместе. Владику из окошка флигеля все было здорово видно.

Теперь Картуз и Чернушка стояли невдалеке от козы, тянули ее за веревку, а она отчаянно мекала и мотала головой.

— Ты ее сзади подтолкни! — командовал Картуз. — Она хоть с места сдвинется!

— У нее рога! — возразил Чернушка, но все же обошел животное и уцепился грязными руками в шкуру обезумевшей Муськи.

— Пошла! Пошла!

Владик, насупившись, стоял под сосной со своей палкой в руке и хмуро наблюдал за детдомовцами.

— Тебе чего, пацан? Иди куда шел! — заорал Чернушка, толкая животное. Коза упиралась.

— Сам иди! — сердито буркнул мальчик и для убедительности стукнул палкой.

— Это, кажись, воспиталки пацан, — громко шепнул Картуз и ослабил веревку. Коза немедленно этим воспользовалась и боднула разбойника рогами.

Мальчишка отпрыгнул и грязно выругался. Владик никогда прежде не слышал, чтобы люди так ругались.

— Ты, мальчик, иди к маме. Не видишь — у нас коза заблудилась, — нагло врал Чернушка, сладенько улыбаясь. — Не мешай.

— Коза не ваша! — громко возразил Владик и еще больше нахмурился.

— Почем знаешь, что не наша? — встрял Картуз. — Мал еще старшим перечить.

— Она моя! — заявил мальчик и шагнул вперед, выставив перед собой палку.

— Ой-ей-ей! Напужал! — паясничал Чернушка. — Очень страшно! Я прямо трясуся весь! Ой, спрячьте меня, люди добрые!

Владику стало обидно до слез, что над ним насмехаются. Он свел брови к переносице, прикусил нижнюю пухлую губу.

— Постой, Коляй, — вкрадчиво начал Картуз. — А давай мальчика с собой позовем. Сразу видно — хороший мальчик. Смелый. Мы с ним поделимся. Пойдешь с нами, мальчик? Мясо кушать.

Владик молчал, не в силах разомкнуть губ. Если открыть рот, наверняка заплачешь. Лучше уж так. Он изо всех сил старался не заплакать.

— Из твоей козы знатный шашлык получится. Шамал когда-нибудь шашлык? Вот и вижу, что не шамал. Вкуснотища!

Картуз закатил глаза и стал облизываться. Владик подбежал к козе, обхватил ее, насколько достало рук, а ногой попытался оттолкнуть противного Чернушку.

— Да он еще толкается! — возмутился тот. — Шел бы ты, парень, по-хорошему… — И протянул руку не то к козе, не то к Владику.

— Уходите! — что было сил закричал мальчик. — Уходите! Не отдам Муську!

— Ах, он мамочку позовет! — уже поняв, что задуманное осуществить не удастся, вовсю паясничал Чернушка. Мяса не поесть вдоволь, так хоть потешиться. — Зови мамку. Ну, кричи: «Ме-е-е, ме-е-е! »

Чернушка дразнился очень обидно. Оттого, что детдомовец опередил его, когда он уже и на самом деле был готов позвать маму, Владик отчаялся — стало совсем невозможно закричать.

Он стиснул зубы и спрятал лицо в Муськиной мягкой шерсти. Коза жалобно блеяла. Мальчишки, потешаясь, катались по траве:

— Это он свою мамочку зовет!

— Нет, коза и есть его мамочка! Одно лицо! Маменькин сыночек! Ой, держите меня, граждане, я умираю!

Владик взял козу за веревку и хотел увести, но дорогу им преградили пацаны, которые еще не устали потешаться.

— Гляди, Коляй, мамочка ведет сыночка домой! Молочка несет!

У шпаны начался истерический безудержный смех.

Владик впервые в своей жизни испытал столь сильные неприятные чувства. Мир еще не успел повернуться к нему своей нелицеприятной стороной. Все, что его окружало, спешило уверить в своей любви. И коза, и соседский кот Васька, и детдомовский сторож Михеич. Даже те, чью любовь для себя Владик считал излишней, все же пытались навязать ее мальчику, как, например, тетка Глаша. А тут… Он был потрясен, обескуражен, растерян. За что?!

— А ну, отойдите от него! — услышал он и не сразу понял, откуда голос.

Картуз и Чернушка лениво повернули головы. На тропинке, ведущей к флигелю, стояла девочка. Владик ее тоже знал. Девочку звали Варя. Мать приводила ее иногда к флигелю и поила молоком.

На ней были синие спортивные шаровары и полосатая майка. В руках она держала рюху для игры в клек.

— Ну, кому сказала?

Владик исподлобья наблюдал за происходящим.

Картуз, Чернушка и Варя были одного возраста, но Варя выглядела старше — мальчишки не успели еще пойти в рост — были хлипкие и незначительные в сравнении с девочками своего отряда.

Варя — высокая, статная и наверняка сильная. Когда она вот так стояла, покачивая внушительной палкой, последнее не вызывало сомнения.

— Ты чё, Коммунарова, шакалишь? Тебя воспиталка подослала?

— Считаю до пяти. Чтобы вас тут не было, — поигрывая рюхой, заявила Варя. — Раз…

— Слушай, Картуз, она же чокнутая, — зашептал Чернушка. — Ты как знаешь, а я…

— Ты полегче, Коммунарова, полегче. Мы уже уходим.

— Два…

— Коляй, драпай! Она же того!

— Ведьма!

Мальчишки драпанули, а девочка проводила их несколькими шагами, только делая вид, что собирается догнать. Владик смотрел, как улепетывают обидчики.

— А почему они тебя испугались? — спросил он Варю, когда та повернулась в их с козой сторону.

— Трусы, вот и испугались, — неопределенно ответила она. — Дразнили тебя?

— Угу.

— Ну вот. Трусы всегда дразнят маленьких.

— Они хотели Муську зажарить и съесть.

— У, проглоты! Не нажрутся никак!

— А я тебя узнал. Ты — Варя.

— А ты — Владислав. Испугался?

Владик честно подумал:

— Нет. Только разозлился.

— Так и надо. Это верней.

— Они сказали, что я маленький сынок.

— Не маленький, а маменькин. Не обращай внимания.

— Это потому, что у меня мама есть?

— Ну да. У тебя есть, а у них нет. Вот им и завидно.

— А у тебя мама есть?

— Есть. — Варя остановилась. Они уже подошли к огороженному невысоким забором флигелю. — Ну вот мы и пришли.

Она протянула ему руку для прощального пожатия. Он сосредоточенно потряс.

— Стереги получше свою козу.

— А где она теперь?

— Кто?

— Твоя мама.

— Много будешь знать, скоро состаришься, — ответила Варя. И улыбка куда-то делась с ее лица. Варя ушла, помахивая своей палкой.

В воскресенье Владик с матерью отправились в город. Выехали рано — с продуктовой подводой. На торговой площади попрощались с возницей и направились к соборному мосту. Проходя мимо собора, Августина старалась не смотреть туда, будто это могло что-то изменить. Собор — обезглавленный, неприятно-приземистый, с облупившейся по бокам штукатуркой — стыдливо прятался в разросшихся кустах за оградой. Там теперь размещались какие-то мастерские и баня.

Было непривычно в воскресенье не слышать соборного благовеста, не видеть стекающихся к площади отовсюду нарядно одетых горожан.

Августина крепко держала сына за руку, изредка кивая встречающимся по пути знакомым. Все, кто знал ее, знали и куда она направляется в воскресное утро, знали ее синее платье с поясом и белым кружевным воротником, ее строгое, почти всегда без улыбки, лицо. Впрочем, улыбка все же снисходила на это лицо, когда оно обращалось к идущему рядом мальчику. Мальчик был в коротких штанишках с помочами. В руках он держал букет маргариток.

В то памятное лето, когда из жизни Аси ушел Вознесенский, она вошла в новый для себя образ, даже не догадываясь, что образ этот очень идет ей и даже придает ее худой, несколько болезненной фигуре некую особую значимость. Вдова комиссара Вознесенского. Это была ее новая жизненная роль, которую ей предстояло играть, хотела она этого или нет. Эта особая значимость без труда читалась — вопреки ее скромному гардеробу — в посадке головы, в прямой спине и несуетливом поведении и, конечно же, — в наполненном молчании.

Окружающие чувствовали, что за этим молчанием стоит достоинство человека, много пережившего и хранившего свой опыт, как главное приобретение. Из Аси она превратилась в Августину — сильную, строгую, немного отстраненную.

Августине было за тридцать, но она считала себя именно пожившим человеком. Странное это состояние. Чувствуешь себя одновременно старой и молодой. Сразу —. старой и молодой. В ней не было уже ни того здоровья, ни сил, какие она ощущала когда-то давно, в бытность своей первой службы в Буженинове. А сколько еще предстоит?

С другой стороны, в ней жили все ее молодые, несбывшиеся желания. Грезилось и о богато обставленном доме, и о дорогой посуде, и о красивой одежде. Она сама удивлялась себе, как это все перипетии, столько раз обдававшие ее дыханием смерти, не истребили в ней этих детских претензий?

О том, что она молода, напоминал ей сын. С ним нужно было играть, читать, разговаривать. Смотреть на мир его глазами и заново постигать — изменчивый и непредсказуемый. Нужно было приспособиться к этому миру. Найти в нем место для себя и для него. Выстоять.

Они прошли по соборному мосту и повернули в сторону кладбища, туда, где белела среди берез Введенская церковь.

— Мама, а папа был сильный?

— Да, сынок. Очень сильный.

— А у него шашка была?

— Да. Конечно.

— А где она?

— Осталась в Средней Азии,

— А почему?

— Так положено.

— У Буденного?

— Может, и у Буденного.

Владик удовлетворенно вздохнул и исподлобья взглянул на висящих на заборе ребятишек. Он вдруг почувствовал, что он-то гораздо значительнее их. Потому что его отец — герой Гражданской войны и сражался с неведомыми басмачами.

Он не успел додумать свою важную мысль, как перед ним открылось кладбище. Здесь было очень интересно. Прохлада деревьев укрывала ухоженные аккуратные могилки. Прошли мимо мраморных купеческих могил с чугунными пухлыми ангелочками, попали в «мещанскую» часть, где могилки попроще, зашли «в гости к деду». Мать прибрала холмик, протерла тряпочкой крест и оградку.

Над головами ударил колокол. Ему вторил другой. У одного голос густой, тяжелый, у другого — легкий, звонкий. С веток берез взлетели вороны. Колокола, перекликаясь, создавали мелодию. Мать поднялась.

— В церковь пойдешь? — спросил сын, зная наперед весь ритуал.

— Свечки поставлю за упокой. Хочешь со мной? Он отрицательно покрутил головой.

— Я у папы приберу,

Августина проводила сына. За широкой оградкой теперь было две могилы. Рядом с Алексеем лежала матушка Александра, пережившая сына всего на два года.

Владик деловито отворил калитку, вошел в оградку, осмотрелся.

— Ты иди, — сказал он матери. — Я траву буду рвать.

Служба уже началась. В притворе, где пол был выложен старинными чугунными плитами, даже в такой жаркий летний день было прохладно. Впереди, близ икон, толпился народ.

Августина увидела Машу с сыном. Маша самозабвенно молилась перед образом Спасителя, а Сережа, задрав голову, разглядывал фрески.

Августина купила свечки и поставила у распятия, которое находилось здесь же, в притворе. В глубь храма она не пошла.

Когда Августина вернулась, Владик уже покончил с сорняками на могилке отца, стоял возле бабушкиной и потирал локоть.

— Ушибся?

— Крапива шибко жжется, — доложил он.

Крапива, густо разросшаяся за пределами ограды, перевесила свои вездесущие лапки и цепляла мальчика за голые локти. Только на первый взгляд листья крапивы такие пушистые и мягкие. Тут же на локтях вылезали красные пятна и нестерпимо чесались.

— Сейчас мы это дело поправим.

Мать помазала локти сына водой, достала рукавицы и занялась крапивой. Сама могилка была ухоженной. Конечно, Августина выбиралась сюда теперь не так часто, как Маша. С тех пор как устроилась в детский дом, времени не хватало. Теперь они с подругой и встречались-то больше здесь, на кладбище.

Кончилась обедня, народ вышел из церкви и разошелся по кладбищу. Подошли Маша с Сережей. Подруги обнялись. Дети же, как всегда, поначалу вели себя немного стесненно, успели отвыкнуть друг от друга.

Сережа был похож на мать — такое же немного робкое приветливое лицо, улыбка совсем Машина, только, пожалуй, лоб и брови — Митины. Но, чтобы сделать приятное подруге, Августина заметила:

— Вылитый отец.

Маша вздохнула. После литургии она всегда выглядела умиротворенной и светло-задумчивой. Она согласно кивнула.

— А твой Владислав похож сразу на трех, знаешь? И нисколько на тебя!

— Так уж и нисколько?

— Вовсе! — подтвердила Маша, не без умиления глядя на круглолицего племянника. Она знала, что поцеловать себя тот не даст, и с чувством потрясла его крепкую ладошку. — Вот какой гриб-боровичок! Губы и глаза, безусловно, Алешины. И в то же время есть что-то Володино. Не находишь?

Августина пожала плечами. Она замечала что-то такое, но ей хотелось, чтобы ее наблюдения подтвердила Маша.

— Алешка ведь с Володей очень похожи, — продолжала Маша. — А вот фигура — Артемкина. И даже в повадке проглядывает что-то.

— Вознесенский, — согласилась Августина.

Подруги достали помин — сваренные вкрутую яйца, соль, хлеб с маслом. Поели.

Прямо напротив Августины стоял просторный деревянный дом причта. Здесь жили кладбищенский батюшка с семьей и молодой псаломщик, женой которого была Арина, старшая дочь отца Федора. Та самая Ариша, вместе с которой Асе довелось пережить закобякинский кошмар — ночное вторжение банды, злосчастный молебен, кровь, слезы. И теперь, встречая Августину в городе, Ариша делала вид, что не узнает ее. А сегодня, когда они с Владиком проходили мимо крыльца кладбищенского дома, Арина демонстративно на ее «здрасьте» повернулась и захлопнула дверь.

Теперь Августина сидела на низенькой лавочке как раз напротив окон Арины и видела, как за окном кто-то стоит и наблюдает.

— За что она злится на меня? — спросила Машу.

— Кто?

— Твоя золовка. Вот, смотри, сейчас занавески задернет.

Не успела Маша повернуть голову — ситцевые занавески в комнате задвинули.

— Чушь какая-то. Что я ей сделала?

— Инночка, не бери в голову. Ты же знаешь, как погиб отец Федор. Его расстреляли красные.

— Но я-то здесь при чем? Алексей не принимал в этом участия.

— Он был среди красноармейцев, участвовал в захвате банды. Разве не так?

— Маша, но как можно теперь…

— Хочешь, я поговорю с ней?

— Не стоит. Думаю, ты уже говорила с ней на эту тему. Ведь так?

Маша вздохнула. Помолчали, наблюдая, как сыновья бегают друг за другом среди оград.

— Хорошо здесь, правда? — улыбнулась Маша. — Всякий раз прихожу сюда будто бы в гости. И сердцу так печально и радостно одновременно.

— И уходить не хочется.

— Не хочется, — согласилась Маша. — Дома тоскливо. Знаю, папа отругал бы меня за такие настроения, но не получается по-другому. Как вспомнишь, каким шумным бывал этот дом, сколько в нем было тепла, счастья… Какие мечты вынашивались в каждой комнате… А теперь там чужие люди. Нам с Сережей оставили нашу горницу, и на том спасибо.

Подруги поднялись и, разговаривая, двинулись к воротам. Дети бежали впереди. Они резвились, словно здесь было не кладбище, а парк. Не доходя до ворот, мальчики остановились у дома причта — им открылся просторный двор, где на веревках сохло белье, ходили по траве куры. А на крыльце сидела девочка в платочке, ровесница мальчиков, и с любопытством на них посматривала.

— Гляди — Ленка! — толкнул Сережа товарища в бок. — Давай позовем? Лен-ка!

— Лен-ка!

Девочка спрыгнула с крыльца, подошла к мальчикам, смущенно улыбаясь, опустила глаза.

— Здравствуйте.

— Давай, Ленка, с нами в догонялки играть.

Глаза девочки на секунду осветились радостью, затем она что-то вспомнила и отступила. С нескрываемым огорчением призналась:

— Не могу.

— Это почему же? — удивился Сережа. — Ты же со мной давеча играла.

— С тобой можно, а с ним — нельзя. — Не глядя на Владика, она показала на него пальцем: — Его отец Боженьку обидел.

Владик удивленно распахнул глаза.

Сказав несусветицу, девочка повернулась и убежала. Владик так и остался стоять столбом с широко распахнутыми глазами и открытым ртом. Сережа с интересом смотрел на него.

Фразу Леночки слышали и Маша с Августиной, и обе на время потеряли дар речи.

— Мама, это правда?

Глаза Владика отчаянно горели.

— Конечно, нет, — спокойно возразила Ася. — Глупости какие.

Мальчик тут же повернулся в сторону убегающей девочки и громко крикнул:

— Дура!

— Ну вот это совсем уж ни к чему! — строго оборвала мать. В это время на крыльце появилась Арина, схватила девочку за руку и втащила ее в дом.

Некоторое время все шли молча. Только на соборном мосту мальчики забежали вперед, повисли на перилах, наблюдая, как внизу, расстилая по дну темные водоросли, течет вода.

Когда подруги приблизились к детям, Владик выпрямился и сказал, ни к кому не обращаясь:

— Если мой отец обидел Боженьку, то значит, тот заслужил.

К концу месяца в детском доме «Красные зори» заработали кружки. Вопреки скептическим прогнозам воспитательницы Тучковой желающих повысить самоподготовку оказалось немало. Особенно много ребят записалось в военный кружок и в Красный Крест.

В подвале начались работы по оборудованию тира, а на поляне, где когда-то Августина училась верховой езде, наметили полосу препятствий. Теперь тут целыми днями шла работа. Старшеклассники таскали туда бревна, песок. С той стороны раздавался то стук молотка, то деловитые выкрики физкультурника.

Августина теперь два раза в неделю в читальном зале вела занятия Красного Креста. Здесь, в отдельном шкафчике под замком, находились шины, бинты и плакаты с видами кровотечений.

Детский дом ожил. Все в нем задвигалось с другой скоростью. Все куда-то торопились, и Владик, наблюдая за жизнью замка с крыльца флигеля, невольно сравнивал его с муравейником.

Только к ночи это беспокойное крикливое хозяйство сворачивало бурную деятельность и уступало место покою отдыхающей природы — с лягушачьими концертами, соловьиными звонкими трелями и долгим звоном цикад.

В одну из таких ночей и разбудил спящий замок все тот же истошный вопль замученного привидениями образцового пионерского отряда.

— А-а а!

— О-о о!

Августина услышала вопли, потому что не спала. Не могла уснуть в этой взбаламученной соловьями, пронизанной запахами цветения ночи. Ей вспоминалась та, прошлая, жизнь в этом замке, прогулки в компании архитектора, вибрации любви, чувственно заполняющие воздух. Она сделала открытие, что теперь, душными летними ночами, под трели соловьев она обречена вспоминать не мужа, а то, первое, тайное, запретное, спрятанное глубоко в тайниках ее женской души.

«Сегодня дежурит Нюра, — вяло подумала Августина. — И наверное, она носится по этажам как клушка вместе со своим отрядом. Пусть. Так не хочется разбивать это волшебное настроение, тащиться ночью в замок, разбираться, кто кричал…»

Она проснулась до побудки, сразу оделась, плеснула в лицо холодной водой. Не вытирая полотенцем, провела тыльными сторонами ладоней по щекам, убирая лишние капли. Так Зульфия когда-то научила. Там, на сухом Востоке, ценилась вода, дающая коже необходимую влагу. Ей давали самой высохнуть.

Провела гребенкой по волосам — они легли привычной волной, обнажив ровную седую полоску. Это не портило прическу — на темно-русом фоне одна белая полоса.

Владик сладко посапывал. Она прикрыла дверь и направилась в замок. Утром здесь было особенно тихо — дети перед подъемом спали как убитые.

На третьем этаже в библиотеке рыдала Нюра. Ее охотно утешал Славик-библиотекарь. В коридоре гремела ведрами сердитая сонная нянечка.

— Вот, Агустина Тихоновна, полюбуйтесь! — воскликнула Нюра, взмахивая серой застиранной простыней. — Вот этим они привидение изображают! Вот!

— Почему вы решили?

— Потому что я всю ночь их утихомиривала и сама уже почти поверила, а сейчас тут, в углу, у чердака это нашла!

Она пихнула скомканную на столе тряпку в сторону Августины. Это была обычная детдомовская простыня с синим чернильным штампом. Только сильно помятая.

— Каждый раз в мое дежурство! — не унималась Нюра. — Как нарочно!

Славик сочувственно гладил Нюру по широкой спине.

— Теперь у нас есть улика, — утешил он, — и мы без труда отыщем нарушителя.

— Вот именно! Я их выведу на чистую воду! Они у меня в карцере посидят! Я пойду и доложу все Тамаре Павловне. Она приехала?

— Кажется, приехала, — соврала зачем-то Августина. — Пойди доложи.

— Я с тобой, — вызвался Славик.

Августина догадывалась, что Славику интересно спускаться позади Нюры и созерцать ее выпуклый упругий зад. Плевать он хотел на детдомовцев с их привидениями.

Нюра, вытирая слезы, рванула вниз, Славик едва поспевал за ней. Ася осталась в библиотеке наедине с пресловутой простыней. Сердце отчаянно стукнуло. Она стащила жакет, схватила простыню, скомкала ее и быстро запихнула в рукав. Выглянула в коридор — нянечка крутилась в бывшей диванной, теперешней учительской. Ася выскользнула на лестницу, быстро спустилась на второй этаж и неслышно прошла к спальне старших девочек. Она вошла и окинула взглядом кровати. Так и есть — Варя спала, укрывшись с головой суровым темно-зеленым шерстяным одеялом без простыни.

⇐ Предыдущая 24 25 26 27 282930 31 32 33 Следующая ⇒