Примечания 20 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 20 из 36Следующая ⇒

– А почему, ты думаешь, они стали реже?

– Если честно, не знаю, – вздохнула я.

– Как давно они у тебя?

– С семи лет.

– Причина тебе известна?

– Смерть родителей. Их убили в Нигерии.

– Ты получила фотографию… из-за нее Мэтью тебя и привез сюда.

Я кивнула, и губы Изабо сжались в знакомую жесткую линию.

– Свиньи.

Их можно было обозвать и похуже, но «свиньи» тоже годились. Хорошо бы и Доменико Микеле включить в эту категорию.

– Паника паникой, – решительно добавила Изабо, – но гулять мы с гобой будем, потому что так хочет Мэтью.

Я выключила компьютер и пошла переодеваться. Бриджи, аккуратно сложенные Мартой, лежали в ванной, а жилет, сапоги и шлем я оставила на конюшне. Надев теплые носки, мокасины, бриджи и водолазку, я сошла вниз.

– Я здесь, – позвала Изабо из небольшой комнаты, окрашенной в теплый терракотовый цвет.

На стенах висели рога и тарелки, в старинном буфете с успехом поместилась бы вся посуда какой-нибудь сельской гостиницы. Изабо, читавшая «Монд», оглядела меня с головы до ног:

– Марта говорит, ты хорошо спала.

– Да, спасибо. – Я переминалась с ноги на ногу, как в кабинете директора школы.

Марта, очень вовремя подоспевшая с чайником, тоже меня проинспектировала.

– Так-то лучше, – изрекла она, протягивая кружку, и удалилась, лишь когда Изабо отложила газету.

На конюшне Изабо помогла мне натянуть сапоги и стояла рядом, пока я надевала шлем и жилет. Мэтью, видимо, оставил ей четкие указания. На ней самой была только стеганая куртка – для вампиров с их относительной несокрушимостью все куда проще.

В леваде бок о бок стояли Фиддат и Ракаса – совершенно одинаковые, включая дамские седла.

– Жорж неправильно заседлал Ракасу, – сказала я. – Я боком не езжу.

– Что, страшно? – поддразнила Изабо.

– Нет! – Я подавила гнев. – Просто мужские седла мне больше нравятся.

– Откуда тебе знать? – Изумрудные глаза светились лукавством.

Ракаса топнула и посмотрела через плечо – поедем, мол, или лясы будем точить?

«Потерпи», – мысленно ответила я, вскинув себе на колено ее переднюю ногу.

– Жорж все проверил, – скучающим тоном обронила Изабо.

– Я сама проверяю всех лошадей, на которых сажусь. – Я осмотрела копыта, подергала за узду, просунула пальцы под седло.

– Филипп тоже так делал, – с невольным уважением вспомнила Изабо.

Едва дождавшись, когда я закончу, она подвела Фиддат к лесенке, помогла мне забраться в странное седло и села сама. При одном взгляде на нее я поняла, что меня ждут занимательные впечатления. Изабо держалась в седле лучше Мэтью, лучше всех известных мне конников.

– Пройдитесь-ка шагом, – скомандовала она. – Хочу убедиться, что ты не убьешься.

– Капельку веры, Изабо.

«Не дай мне упасть, – взмолилась я мысленно, – и всю жизнь будешь получать по яблоку в день». Ракаса в ответ запрядала ушами и тихонько заржала. Мы дважды объехали леваду и остановились прямехонько перед хозяйкой.

– Ну что, довольна?

– Ты ездишь лучше, чем я думала, – признала она. – Возможно, ты и барьеры берешь, но я обещала Мэтью, что этого мы делать не будем.

– Много же обещаний он с тебя взял, – пробормотала я, надеясь, что она не услышит.

– Да, и некоторые из них не так легко выполнить.

Мы выехали в открытые ворота левады. Жорж взял под козырек и закрыл их за нами, улыбаясь и качая головой.

Изабо старалась ехать по ровной местности, пока я привыкала к седлу. Весь фокус был в том, чтобы держаться прямо, как бы ни сносило вбок.

– В общем, не так уж и плохо, – сказала я минут через двадцать.

– Теперь, когда у дамских седел две луки, стало легче. Раньше наших лошадей мужчинам приходилось водить под уздцы, – с отвращением в голосе пояснила Изабо, – но потом королева-итальянка ввела луку и стремя, чтобы править самой. Любовница ее мужа ездила по-мужски и сопровождала короля повсюду, а Екатерина сидела дома – какая жена это стерпит? – Она смерила мня гневным взглядом. – Шлюха Генриха^[45], между прочим, была твоей тезкой.

– Я бы с Екатериной Медичи связываться не стала.

– Эта фаворитка, Диана де Пуатье, была опасной женщиной, – помрачнела Изабо. – Колдуньей.

– Фигурально или в прямом смысле?

– И то и другое. – Таким голосом только старую краску сдирать.

Я засмеялась, и она, удивившись немного, присоединилась ко мне.

Вскоре Изабо приподнялась на седле и принюхалась.

– Что там? – Я в тревоге натянула поводья.

– Кролик. – Она пустила Фиддат легким галопом, я старалась не отставать (у меня не было никакого желания проверять, так ли трудно выследить в лесу колдуна, как говорил Мэтью).

Через перелесок мы выбрались в поле. Изабо придержала Фиддат, я – Ракасу.

– Видела когда-нибудь, как вампир убивает? – спросила она, следя за моей реакцией.

– Нет, – спокойно ответила я.

– Кролики маленькие, с них и начнем. Жди здесь. – Она легко соскочила с седла, Фиддат послушно стояла на месте. – Диана, – сказала Изабо резко, не сводя глаз с добычи, – ко мне нельзя подходить, когда я охочусь и когда ем. Понятно?

– Да.

Изабо хочет затравить кролика и выпить его кровь у меня на глазах? Тогда у меня нет ни малейшего желания к ней приближаться.

Вампирша понеслась по траве с такой быстротой, что превратилась в размытое пятно. Замедлив на одно мгновение бег – так сокол замирает, прежде чем пасть на добычу, – она сгребла испуганного кролика за уши, торжествующе воздела над головой и вонзила зубы прямо ему в сердце.

Кролики, может, и маленькие, но крови в них, если пожирать живьем, на удивление много. Это было ужасно. Изабо досуха высосала зверька, который быстро перестал дергаться, вытерла рот его шкуркой, швырнула тушку в траву и три секунды спустя снова очутилась в седле. Щеки у нее слегка зарумянились, глаза сверкали ярче обыкновенного.

– Ну что? Поищем что-нибудь посытнее или вернемся домой?

Изабо де Клермон испытывала меня на прочность.

– Поезжай, я следом, – сказала я угрюмо, посылая Ракасу вперед.

Время прогулки для меня измерялось не движением солнца, которое все так же пряталось за тучами, а кровью, которой проливалось все больше и больше. Изабо кормилась сравнительно аккуратно, но заказывать стейк с кровью я бы еще долго не стала.

После кролика охотница убила здоровенного зверя вроде белки (сурок, пояснила она), лису и дикую козу (кажется). Когда она выбрала новую цель, молодую олениху, я решила, что с меня хватит.

– Изабо, неужели ты до сих пор не наелась? Оставь ее.

– Богиня охоты не желает, чтобы я травила ее оленей? – В голосе насмешка, в глазах любопытство.

– Не желает.

– А я вот не желаю, чтобы ты охотилась за моим сыном. И что же? – Она спрыгнула с лошади.

У меня руки чесались вмешаться, но я понимала, что к Изабо сейчас приближаться и впрямь опасно. После каждого убитого животного ее глаза говорили мне, что она не вполне владеет собой и отвечает за свои действия.

Олениха попыталась скрыться в кустах, но Изабо снова выгнала ее на открытое место, где и настигла. У меня все переворачивалось внутри. Изабо убила ее быстро, животное не страдало, но я прикусила губу, чтобы сдержать крик.

– Ну вот, – удовлетворенно сказала вампирша, вернувшись к лошади. – Теперь домой.

Я молча повернула Ракасу в сторону замка, но Изабо перехватила поводья. На ее кремовой рубашке остались капельки крови.

– Что ты думаешь о вампирах теперь? Все еще хочешь остаться с моим сыном, зная, что он вынужден убивать, чтобы жить?

Для меня слова «Мэтью» и «убивать» с трудом укладывались в одно предложение. В один прекрасный день я поцелую его после охоты, а на губах останется вкус крови. А ведь дни вроде этого должны у них повторяться довольно часто.

– Если хочешь меня отпугнуть, Изабо, придумай что-то другое. Этого мне недостаточно.

– Марта тоже так говорила, – призналась Изабо.

– Правильно говорила. Ну что, испытание окончено? Едем в замок?

Как только мы въехали в лес, еще густой и зеленый, Изабо спросила меня:

– Поняла, почему нельзя спорить с Мэтью, когда он что-то тебе приказывает?

– Я думала, на сегодня уроки кончились.

– По-твоему, наши кровавые привычки – это единственное, что вас разделяет?

– Ладно, выкладывай. Почему же я должна слушаться Мэтью?

– Потому что он самый сильный вампир в нашем замке. Глава семьи.

Я вытаращила глаза:

– Я должна его слушаться, потому что он – вожак стаи?

– А ты кого вожаком считаешь – уж не себя ли? – фыркнула Изабо.

– Нет.

Я не считала вожаком ни себя, ни ее. Она повиновалась Мэтью во всем. И Маркус тоже, и Мириам, и все прочие вампиры из Бодли. Даже Доменико в конце концов отступил.

– Так принято в стае де Клермонов?

Изабо кивнула, сверкнув зелеными глазами:

– Послушание необходимо для твоей же – и общей – безопасности. Это тебе не игрушки.

– Ясно, Изабо, ясно, – нетерпеливо бросила я.

– Ничего тебе не ясно. И не будет ясно, пока не покажут на примере, как сегодня с охотой. Для тебя это лишь слова. Ты вспомнишь их, лишь когда заплатишь за собственное упрямство жизнью – своей или чужой, все равно.

До замка мы больше не разговаривали. Марта вышла из кухни навстречу нам. Я ужаснулась при виде цыпленка в ее руках, она – при виде пятнышек крови на обшлагах Изабо.

– Она должна знать, – прошипела та.

Марта, выбранив ее по-окситански, сказала мне:

– Пойдем со мной, девочка. Я покажу тебе, как завариваю свой чай.

Теперь в бешенство пришла уже Изабо. В кухне Марта приготовила мне попить и дала тарелку крошащегося орехового печенья. О цыпленке не могло быть и речи.

Добрых несколько часов мы с ней разбирали сухие травы и учили, как что называется. К середине дня я стала различать их даже с закрытыми глазами по запаху.

– Петрушка, – перечисляла я. – Имбирь. Пиретрум. Розмарин. Шалфей. Семена дикой моркови. Полынь. Мята болотная. Дягиль. Рута. Пижма. Корень можжевельника.

– Еще раз, – потребовала Марта, вручая мне пустые муслиновые мешочки.

Я разложила их на столе, развязала тесемки и снова назвала все травы по очереди.

– Хорошо. Теперь бери мешочки и клади в них по щепотке от каждой травы.

– Почему бы просто не смешать их и не наполнить мешочки? – Я взяла щепоть мяты, морща нос от ее сильного запаха.

– А вдруг что пропустим. В каждом мешочке должны лежать все двенадцать трав.

– Разве что-то зависит от одного семечка? – Я зажала двумя пальцами крошечное семя дикой морковки.

– По щепотке от каждой, – решительно повторила Марта.

Ее вампирские пальцы уверенно раскладывали травы и завязывали тесемки. Когда мы закончили, она заварила мне чай из мешочка, который я наполняла сама.

– Восхитительно, – произнесла я, смакуя собственноручно приготовленный напиток.

– Возьми его с собой в Оксфорд, пей по чашке в день – и будешь здорова. – Марта стала укладывать мешочки в жестяную коробку. – А когда весь запас выйдет, приготовишь себе новый чай.

– Не обязательно отдавать мне все, Марта.

– По чашечке в день. За Марту. Договорились?

– Договорились. – Это было самое меньшее, что я могла сделать для своей единственной союзницы в этом доме, которая к тому же готовила мне еду.

Я поднялась в кабинет, включила ноутбук, перенесла его вместе с рукописью на письменный стол Мэтью. Руки после верховой езды ломило, и я надеялась, что там мне будет удобнее, чем за своим столом у окна. Кожаное кресло, рассчитанное на вампирский рост, было мне слишком высоко, и ноги не доставали до пола, но за столом Мэтью я чувствовала себя ближе к нему.

Пока компьютер загружался, я заметила на верхней полке темный предмет. При беглом взгляде он сливался с книжными корешками и деревом – я разглядела его только теперь, заняв место хозяина.

Не книга – деревянный брусочек. Восьмигранный, с вырезанными на каждой стенке окошечками. Черный, весь в трещинах, покоробившийся от времени.

Детская игрушка, с болью в сердце поняла я.

Мэтью сделал ее для Люка, когда еще не был вампиром и строил церковь в деревне. Теперь она лежит там, где ее никто не заметит, а он сам видит каждый раз, усаживаясь за стол.

Когда Мэтью был рядом, мне легко верилось, что в мире нас только двое. Ни угрозы Доменико, ни охота Изабо не поколебали моего убеждения, что наши отношения не касаются никого, кроме него и меня.

Но эта деревянная башенка, любовно сделанная в незапамятные времена, разом покончила с моими иллюзиями. Мы должны думать о детях, живых и мертвых. О семьях, в том числе и моей, где генеалогия запутанна, а предрассудки укоренялись веками. Сара и Эм до сих пор не ведают, что я полюбила вампира, – пора им сказать.

Изабо в гостиной ставила цветы в высокую вазу на бесценном бюро эпохи Людовика XIV. Можно было не сомневаться, что весь здешний антиквариат обладает самой убедительной родословной и хозяин у него был только один.

– Изабо, – нерешительно начала я, – есть здесь телефон, по которому я могу позвонить?

– Он сам позвонит, когда захочет поговорить, – сказала она, пристраивая стебель с листьями среди белых и золотистых роз.

– Я не Мэтью собираюсь звонить. Своей тете.

– Колдунье, которая звонила вчера? Как ее звали?

– Сара, – нахмурилась я.

– И живет она с женщиной – другой колдуньей, верно?

– Да, с Эмили. Для тебя это проблема?

– Нет. – Изабо бросила на меня взгляд поверх вазы. – Они обе колдуньи, это главное.

– И любят друг друга.

– Хорошее имя – Сара, – задумчиво произнесла Изабо. – Ты ведь знаешь эту легенду?

Я помотала головой. Быстрота, с которой она меняла темы, ошарашивала почти так же, как смена настроений у ее сына.

– Мать Исаака сначала звали Сарай, что означает «сварливая», но, когда она понесла, Бог дал ей имя Сарра – «владычица».

– Тетушке как раз подошло бы имя Сарай. – Может, Изабо наконец скажет мне, где телефон?

– Эмилия тоже хорошее имя. Сильное, римское. – Она подрезала стебель розы острым ногтем.

– А что оно означает? – Хорошо, что у меня так мало родственников.

– «Трудолюбивая». А Ребекка, как звали твою мать, значит «узы», «оковы». – Изабо придирчиво осмотрела свою композицию со всех сторон. – Занимательное имя для колдуньи.

– А твое как перевести? – Мое терпение подходило к концу.

– Меня не всегда так звали. Изабо – «обещанная Богом» – так выбрал Филипп. – Она помедлила и сказала: – Мое полное имя – Женевьева Мелисанда Элен Изабо Од де Клермон.

– Красиво. – За каждым из этих имен скрывалась своя история.

– Имена нужно давать со смыслом, – слегка улыбнулась она.

– У Мэтью тоже много имен? – Я взяла из корзины белую розу и подала ей.

Поблагодарив, Изабо ответила:

– Да, конечно. Мы давали по нескольку имен всем своим детям. То, под которым он к нам пришел, он пожелал сохранить. Христианство тогда было новой религией, и Филипп счел для нашего сына полезным называться в честь евангелиста Матфея.

– Какие же имена он получил от вас?

– Полностью он именуется Матье Габриель Филипп Бертран Себастьян де Клермон. В свое время он был превосходным Себастьяном и вполне сносным Габриелем. Имя Бертран он терпеть не может, на Филиппа не откликается вовсе.

– Почему?

– Это любимое имя его отца. – Руки Изабо застыли над вазой. – Филиппа, как тебе известно, нет в живых – его убили нацисты за участие в Сопротивлении.

В моем видении она говорила Мэтью, что его отца схватили колдуны.

– Нацисты? Не колдуны? – спросила я, опасаясь худшего.

– Тебе Мэтью сказал? – ужаснулась она.

– Нет. Вы с ним явились мне во вчерашнем видении. Ты плакала.

– Его убили колдуны вместе с нацистами, – помолчав, сказала она. – Боль еще свежа, но с годами она поутихнет. После его смерти я охотилась только в Германии и Аргентине – это помогло сохранять рассудок.

– Мне очень жаль, Изабо. – Мои слова, хоть и недостаточно сильные, шли от чистого сердца.

Услышав это, она ответила нерешительной улыбкой.

– Ты ни в чем не виновата. Тебя там не было.

– Какие имена ты бы мне добавила? – Я подала Изабо новый цветок.

– Мэтью прав – тебе вполне хватает одной Дианы. – Она произнесла мое имя на французский лад, как всегда. – Вся твоя суть заключена в ней. Телефон там. – Изабо указала пальцем на библиотеку.

Я включила лампу и набрала код штата Нью-Йорк, надеясь застать обеих тетушек дома.

– Диана, – с облегчением откликнулась Сара. – Эм сразу сказала, что это ты.

– Извини, что не перезвонила вчера, – тут много всего случилось… – начала я, вертя в руках взятый со стола карандаш.

– Хочешь поговорить об этом?

Я чуть трубку не выронила. Чтобы Сара – да спрашивала моего согласия!

– Эм на месте? Не хотелось бы все повторять потом.

– Привет, Диана, – тут же ответил теплый, родной голос Эм. – Ты где?

– В гостях у матери Мэтью, недалеко от Лиона.

– У его матери? – Эм очень интересуется родословными – как своей, длинной и крайне запутанной, так и чужими.

– Изабо де Клермон. – Я постаралась произнести это, как сама Изабо, растягивая гласные и глотая согласные. – Эм, она просто нечто, прямиком из волшебной сказки. Иногда мне кажется, что это из-за нее люди так боятся вампиров.

Пауза.

– Мелисанда де Клермон, ты хотела сказать? Когда ты говорила о Мэтью, я даже и не подумала, что он из тех де Клермонов. Ты уверена, что ее зовут Изабо?

– Вообще-то, она Женевьева, – нахмурилась я. – Мелисанда, кажется, тоже упоминалась, но предпочитает она Изабо.

– Будь осторожна, Диана. У Мелисанды де Клермон дурная слава. Она ненавидит колдунов – после Второй мировой загрызла чуть ли не всех в Берлине.

– У нее есть веская причина их ненавидеть. Удивляюсь, как она еще пустила меня к себе.

Если бы все было наоборот и в смерти моих родителей были виновны вампиры, я бы такого всепрощения не проявила.

– А что там насчет воды? – вмешалась Сара. – Эм видела какую-то бурю.

– После отъезда Мэтью из меня полился дождь. – Брр! Ничего себе дождик.

– Колдовская вода, – выдохнула тетушка. – С чего все началось?

– Не знаю, Сара. Мэтью уехал, внутри стало пусто… и слезы, которые я сдерживала с самого появления Доменико, вдруг хлынули разом.

– Какого Доменико? – встряла Эм, у которой всегда наготове список легендарных созданий.

– Микеле, из Венеции. Если будет приставать ко мне снова, я ему голову оторву, хоть он и вампир!

– Он опасен! – вскричала Эм. – Всегда играл не по правилам.

– Мне это уже говорили. Стерегут меня здесь круглые сутки, так что не беспокойтесь.

– Будем беспокоиться, пока не перестанешь знаться с вампирами, – заявила Сара.

– Тогда беспокоиться придется долго. Я люблю Мэтью, Сара.

– Это невозможно, Диана. Вампиры и колдуны…

– Доменико рассказал мне про конвенцию. Я не прошу других ее нарушать и сознаю, что вы, возможно, не сможете или не захотите иметь со мной ничего общего, – только выбора у меня нет.

– Конгрегация сделает все, чтобы прекратить вашу связь. Это ее обязанность, – поспешно вставила Эм.

– Об этом мне тоже говорили, но раньше им придется меня убить. – Я обдумывала это с прошлого вечера, но сейчас впервые сказала вслух. – От Мэтью избавиться трудно, а вот со мной почти никаких хлопот.

– Но нельзя же так! – сдерживая слезы, крикнула Эм.

– Куда мать, туда и дочка, – сказала Сара.

– О чем ты? – При упоминании о матери мой голос дрогнул, а с ним и самообладание.

– Ребекка бросилась в объятия Стивена, хотя ей говорили, что двум колдунам с таким даром не стоит жить вместе. И от поездки в Нигерию ее тоже отговаривали, но она не послушалась.

– Тем больше у Дианы причин выслушать нас теперь. Ты с ним всего-то месяц знакома – приезжай домой и постарайся его забыть.

– Забыть?! – Смешно, честное слово. – Это ведь не какая-нибудь интрижка. У меня такое чувство впервые.

– Оставь ее, Эм. Пустой разговор, которых и так в нашей семье хватало. Я не смогла забыть тебя, она не забудет его. – Тяжкий вздох Сары долетел через океан до самой Оверни. – Я бы, возможно, не такой жизни тебе пожелала, но каждый решает сам за себя. Твоя мать решила по-своему, я по-своему – бабушке твоей, между прочим, тоже не по душе это пришлось. Теперь вот твоя очередь – и знай, что ни одна Бишоп никогда не повернется спиной к другой.

На глаза навернулись слезы.

– Спасибо, Сара.

– И если вся Конгрегация состоит из таких, как Доменико Микеле, – тетя распалялась все больше, – пусть катятся к чертям!

– А что говорит Мэтью на этот счет? – спросила Эм. – Удивляюсь, как он мог от тебя уехать, только что решив порвать с тысячелетней традицией.

– Мэтью ничего не говорил мне о своих чувствах, – призналась я, старательно разгибая скрепку.

– Чего же он ждет? – прервала томительную паузу Сара.

– Ты все время твердила, чтобы я от него держалась подальше, – рассмеялась я, – а теперь огорчаешься, что он не хочет подставлять меня под удар?

– Мне до него дела нет. Главное, что ты хочешь быть с ним.

– Сара, я его не привораживаю. Я свое решение приняла, теперь пусть решает он. – Фарфоровые часики на столе показывали, что он уехал ровно сутки назад.

– Если уж решила остаться с ними, то не теряй бдительности, – предупредила на прощание Сара. – А захочешь вернуться домой – возвращайся.

Часы пробили половину. В Оксфорде уже стемнело.

А, к черту. Я сняла трубку и набрала его номер.

– Диана? – В голосе слышалась тревога.

– Ты меня узнал или французский номер? – засмеялась я.

– Стало быть, все хорошо. – Тревога сменилась облегчением.

– Да. Твоя мамочка развлекает меня что есть сил.

– Этого я и боялся. Что она тебе наплела?

Я решила пока не вдаваться в детали.

– Чистую правду. Что ее сын являет собой адскую помесь Ланселота и Супермена.

– Похоже на Изабо, – подтвердил он с намеком на смех. – Отрадно узнавать, что она не изменилась, переночевав под одним кровом с колдуньей.

Расстояние, бесспорно, помогало мне привирать в разговоре, но перед внутренним взором отчетливо всплыла его квартира при колледже Всех Святых. Мэтью что-то читает, сидя на моррисовском стуле. Лицо у него при электрическом свете как отшлифованный жемчуг, между бровями сосредоточенная морщинка.

– А что ты пьешь? – Единственное, что оказалось не под силу моему воображению.

– С каких это пор ты интересуешься винами? – искренне удивился он.

– С тех самых, как для меня открылась эта обширная область знания. – «С тех самых, как узнала, что ими интересуешься ты, дуралей! »

– Сегодня пью испанское, «Вега Сицилия».

– Сколько ему?

– Урожай тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года.

– Совсем крошка?

– Младенец, – весело подтвердил Мэтью.

Я и без шестого чувства знала, что он улыбается.

– Как у тебя прошел день?

– Отлично. Мы усилили безопасность, хотя взлом и не удался. Наши компьютеры тоже пытались взломать, но Мириам уверяет, что ее систему не расколет ни один хакер.

– Когда домой собираешься? – вырвалось у меня. Молчание затягивалось, но я внушала себе, что это связь барахлит.

– Не знаю, – суховато ответил он. – Вернусь, как только смогу.

– С мамой не хочешь поговорить? Я ее позову. – Его холодность меня задела, но я заставила себя говорить спокойно.

– Не надо. Скажи ей только, что в лаборатории и в доме все цело.

Мы распрощались. Грудь стеснило так, что трудно было дышать. Встав и оглянувшись, я увидела в дверях Изабо.

– Мэтью. Говорит, лаборатория и дом не пострадали. Я что-то устала, Изабо, и есть не хочется – пойду лягу, пожалуй.

Было около восьми – вполне уже можно и лечь.

– Да, конечно. – Изабо, сверкнув глазами, отошла в сторону. – Спокойной ночи, Диана.

Глава 25

Пока я говорила по телефону, Марта принесла в кабинет чай с сэндвичами и воду. Дров в камине должно было хватить до утра, свечи лучились золотым светом. В спальне, я знала, тоже тепло и светло, но спать мне пока не хотелось. «Aurora Consurgens» ждала меня на столе Мэтью. Стараясь не смотреть на мерцающие доспехи, я села, включила старомодную настольную лампу времен космической гонки.

«Скажи мне кончину мою и число дней моих, какое оно, дабы я знал, какой век мой. Вот, Ты дал мне дни, как пяди, и век мой, как ничто пред Тобою»^[46].

Это вновь напомнило мне о Мэтью.

Поняв, что на алхимии сосредоточиться не смогу, я решила составить список вопросов по уже прочитанному тексту – для этого не требовались бумага и ручка.

Стол черного дерева походил на своего хозяина основательностью и серьезностью. По обе стороны – тумбы на круглых ножках с ящиками, вокруг столешницы – резной орнамент с листьями аканта, тюльпанами, свитками и геометрическими фигурами. Не то что мое бедственное рабочее место в Оксфорде, заваленное бумагами и книгами и загроможденное недопитыми чашками: здесь лежали только эдвардианский бювар, разрезной нож в виде меча и стояла лампа. Такая же причудливо-гармоничная смесь старины и современности, как и сам Мэтью.

И никаких канцелярских принадлежностей. Потянув за круглую медную шишечку, я открыла правый верхний ящик стола. Все там было разложено в строгом порядке: отдельно ручки «Монблан», отдельно карандаши «Монблан», отдельно скрепки (по размерам). Я выбрала ручку и попробовала открыть прочие ящики, но все они оказались заперты. Под скрепками ключа не было – я для пущей уверенности их высыпала на стол.

Обнаружив в бюваре бледно-зеленый промокательный лист, я решила обойтись им. Пододвинула ноутбук и, конечно, смахнула ручку.

Она закатилась под тумбу. Я просунула туда руку, нащупала ручку и увидела под столешницей еще один ящик.

Как я ни нажимала на детали орнамента, открыть его не смогла. В этом весь Мэтью – держать самое необходимое в ящике, который нельзя открыть. В отместку изрисую всю его промокашку.

Я проставила на бумаге цифру 1 и замерла.

Ящик не видно с обычного места, потому что он потайной.

Я знала, что у Мэтью есть секреты. Мы были знакомы чуть больше месяца, и я отдавала себе отчет, что даже самые близкие отношения не гарантируют совершенной искренности, но эти его тайны все равно меня раздражали. Он огородился ими, как крепостными стенами, чтобы не подпускать к себе никого – то есть меня.

Мне всего-то и было нужно что лист бумаги. Мэтью тоже рылся в моих вещах, разыскивая «Ашмол-782», а мы тогда едва познакомились. А потом бросил меня здесь одну.

Совесть была неспокойна, но обида помогла утихомирить ее.

Я снова принялась нажимать на все выпуклости орнамента с переднего края – без всякого толка. Может, удастся вытащить ящик ножом для бумаги? Историк во мне, памятуя о возрасте стола, вопил куда громче, чем совесть. Неэтичное поведение и вторжение в личную жизнь Мэтью еще можно как-то извинить, но портить старинную мебель?

Я снова залезла под стол. Там было слишком темно, чтобы как следует разглядеть днище ящика, но пальцы нащупали что-то круглое и холодное с крестообразной насечкой, вроде головки болта или шляпки гвоздя. Длиннорукий вампир мог дотянуться до этого кружка, не вставая со стула.

Я нажала на него, и над головой что-то щелкнуло.

Выдвинувшийся ящик, не глубже четырех дюймов, был выстлан черным бархатом. В трех углублениях лежало по одной бронзовой медали или монете.

На самой большой, диаметром около четырех дюймов, было изображено какое-то здание. Четыре ступени вели к двери между двумя колоннами, на пороге стояла фигура в саване. Четкие линии местами замазаны черным воском, по краю слова: «militie Lazari a Bethania».

Рыцари Лазаря из Вифании.

Держась за ящик, я рухнула на стул.

Это не монеты и не медали. Это печати – такими скрепляли сделки и запечатывали письма. Капали на бумагу воском, прижимали печать, а внутри могло быть что угодно: приказ отойти с поля битвы или объявление о продаже имения.

И одной из этих печатей пользовались, судя по следам воска, совсем недавно.

Трясущимися пальцами я извлекла вторую, помельче. Те же колонны, та же фигура в саване. Лазарь, житель Вифании, воскрешенный Христом через четыре дня после похорон. На этом диске он выходил из неглубокого гроба, а гробницу вместо девиза окружала змея с хвостом во рту.

Точно такая же, как на знамени де Клермонов на башне.

Держа печать на ладони, я попыталась разгадать ее тайну с помощью новообретенного ясновидения – но магия, на которую я старательно не обращала внимания больше двадцати лет, отвечала мне тем же.

Раз так, обратимся к истории. Я тщательно изучила реверс второй печати. Крест с расширенными концами, как тот, что я видела вторым зрением на плаще Мэтью, делил круг на четверти. В правом верхнем квадранте – полумесяц рогами кверху с шестиконечной звездой. В левом нижнем – цветок лилии, символ Франции.

По краю после даты MDCI – 1601 год – шли слова «secretum Lazari», «тайна Лазаря».

То, что Лазарь, подобно вампиру, перешел через смерть в новую жизнь, явно не было совпадением. А крест вкупе с легендарной фигурой из Святой земли и упоминанием о рыцарях наводил на мысль, что печати в ящике Мэтью принадлежали одному из орденов рыцарей-крестоносцев. Самым известным из них были тамплиеры, которые загадочно исчезли в начале четырнадцатого века после обвинения в ереси и еще более тяжких преступлениях, – но о рыцарях Лазаря я не слышала никогда.

⇐ Предыдущая 15 16 17 18 192021 22 23 24 Следующая ⇒