Примечания 11 страница

– Мимо чего? – Мое любопытство возобладало над нервами.

Мэтью потер виски и глянул на Маркуса (от такого взгляда и молоко бы скисло). Молодой вампир, напустив на себя безразличие, хрустнул пальцами так, что я подскочила.

– Вампиры – хищные существа, Диана, – объяснил Мэтью. – Нас привлекает адреналин, выделяемый людьми и животными.

– Мы чувствуем его запах и вкус, – подхватил Маркус. – Пряная, шелковистая, сладкая кровушка. Вкуснотища.

Мэтью с рычанием обнажил зубы. Маркус попятился, Мириам взяла его за локоть.

– Вы чего? Я не голоден! – вырвавшись, крикнул он.

– Доктор Бишоп вполне может не знать, что вампиры чувствуют адреналин, даже когда не голодны. – Мэтью с видимым усилием взял себя в руки. – Мы всегда остаемся охотниками, Диана, а выброс адреналина характеризует добычу.

Теперь понятно, почему Мэтью то и дело приглашал меня на ужины и завтраки. Его будоражил не запах жимолости, а нечто другое.

– Спасибо за разъяснение, Мэтью. – Вчерашний вечер пополнил мои знания о вампирах, но до совершенства было еще далеко. – Постараюсь взять себя в руки.

– Не нужно. Это мы должны держать себя в руках. И соблюдать элементарную вежливость. – Сердито глянув на Маркуса, Мэтью выбрал одну из папок.

– Не начать ли нам с начала? – забеспокоилась Мириам.

– Лучше с конца.

– Им известно об «Ашмоле-782»? – спросила я, видя, что Маркус и Мириам не собираются уходить; Мэтью кивнул. – Ты сказал им, что я видела в книге?

Снова кивок.

– Вы об этом еще кому-нибудь говорили? – За вопросом Мириам скрывалась выпестованная веками подозрительность.

– Если вы имеете в виду Питера Нокса, то нет. Только тете и ее партнеру Эмили.

– В тайну посвящены три колдуньи и три вампира, – задумчиво сказал Маркус, глядя на Мэтью. – Как интересно…

– Будем надеяться, что ее мы сохраним лучше, чем эту. – Мэтью подвинул папку ко мне.

Все трое уставились на меня. Я открыла папку, и в глаза сразу бросился заголовок «ВАМПИР В ЛОНДОНЕ». Меня замутило. Под вырезкой из газеты обнаружилась другая, где говорилось еще об одном обескровленном трупе. Далее шла журнальная статья – по-русски я не читала, но фотография жертвы с растерзанным горлом говорила яснее слов.

Следом – еще дюжина убийств и репортажи на всех мыслимых языках. В одних случаях жертвы были обезглавлены, в других на месте преступления не осталось ни капли крови, в третьих смерть из-за жестоких ран на шее и торсе приписывали животным.

– Мы гибнем, – сказал Мэтью, когда я просмотрела всю папку.

– Вернее, не вы, а люди, – резко ответила я.

– Не только они. Вампиры, судя по этим статьям, проявляют все признаки вырождения.

– Ты хотел показать мне вот это? – Мой голос дрожал. – Какая здесь связь с «Ашмолом-782»? – Страшные картинки оживили в моей памяти зловещие слова Джиллиан.

– Выслушай меня, пожалуйста, – попросил Мэтью: похоже, он все-таки не стремился меня напугать.

Прижимая папку к груди, я села на свой табурет.

– Все эти смерти – результат неумелых попыток превратить человека в вампира. – Мэтью осторожно забрал у меня подборку. – То, что некогда мы делали инстинктивно, стало вызывать затруднения. Наша кровь утрачивает способность создавать из смерти новую жизнь.

Становясь неспособным к размножению, биологический вид вымирает. Но, судя по этим фотографиям, в мире и так вампиров многовато.

– У таких, как я, старых вампиров, питавшихся в молодости преимущественно человеческой кровью, это получается лучше, – продолжал Мэтью, – но старый вампир с годами теряет охоту создавать новых. Молодые – иное дело: рвутся создавать семьи, чтобы не быть одинокими в своей новой жизни. Находят себе партнера, пытаются завести детей и тут обнаруживают, что кровь у них недостаточно сильная.

– Ты говорил, что мы все вымираем, – напомнила я, еще не оправившись от страха и гнева.

– Современные колдуны тоже не столь сильны, как их предки, – как бы невзначай сообщила Мириам. – И детей у вас рождается меньше, чем в старину.

– Это не доказательство, а голословное утверждение.

– Доказательства нужны? Получите. – Мириам толкнула ко мне по блестящей столешнице еще две папки. – Не знаю только, что вы сможете здесь понять.

На одной наклейке, с лиловой каемкой, было напечатано «Бенвенгуда», на другой, с красной, – «Гуд, Беатрис». Внутри – сплошные графики: на первых листах – ярко раскрашенные синусоиды, далее прямые линии, черные и серые.

– Так нечестно, – запротестовал Маркус. – Ни один историк в этом не разберется.

– Вот это – строение ДНК, – показала я на черно-белую схему, – а разноцветные что демонстрируют?

– Это тоже результаты генетических тестов. – Мэтью оперся локтями на стол рядом со мной, придвинул к себе страницу с цветной синусоидой. – Здесь представлена митохондриальная ДНК женщины по имени Бенвенгуда, унаследованная ею от матери и других предков женского пола. Наследственность с материнской стороны, так сказать.

– А с отцовской?

Мэтью открыл черно-белый лист:

– Отец Бенвенгуды был человеком. Вот она, ее хромосомная ДНК – геном, в ней и человеческая составляющая, и колдовская. – Он снова взял цветную схему. – Митохондриальная ДНК, за пределами клеточного ядра, записывает только материнскую наследственность.

– Почему вы изучаете отдельно геном и материнскую ДНК? – Про геном я слышала, а про митохондриальную ДНК ничего толком не знала.

– Неповторимой личностью тебя делает хромосомная ДНК, комбинация отцовских и материнских генов. Благодаря этой комбинации у тебя голубые глаза, светлые волосы и веснушки. А митохондриальная ДНК представляет нам историю целого вида.

– И эта история записана в каждом из нас. В крови и каждой клетке нашего организма.

– И в ней, как в любой истории, – кивнул Мэтью, – значение имеет не столько начало, сколько конец.

– Что возвращает нас к Дарвину, – нахмурилась я. – К естественному отбору и вымиранию видов.

– В «Происхождении», можно сказать, говорится скорее о вымирании, – согласился Маркус, подъехав на своем стуле к другому концу лабораторного стола.

– Кто она была, Бенвенгуда? – спросила я, глядя на яркие синусоиды.

– Очень сильная колдунья, – сказала Мириам. – Бретань, седьмой век. Одно из чудес того изобилующего чудесами столетия. А Беатрис Гуд – одна из ее последних прямых потомков, известных нам.

– Семья Гуд, кажется, родом из Сейлема?

Да, точно: вместе с Бишопами и Прокторами там жили и Гуды.

– Среди предков Беатрис числятся Сара и Дороти Гуд из Сейлема, – подтвердил Мэтью, открыв папку Беатрис так, чтобы сравнить ее митохондриальный график с графиком Бенвенгуды.

– Они разные, – сказала я, сразу заметив различия в цвете и построении.

– Разница не столь велика, – уточнил Мэтью. – Просто в ядерной ДНК Беатрис меньше маркерных генов, характерных для колдунов. Это показывает, что ее предки в борьбе за выживание все меньше и меньше полагались на магию, что привело к вытесняющим магию мутациям.

Этот пассаж, хотя и вполне научный, был направлен прямо в мой огород.

– Род Беатрис обречен на гибель из-за того, что ее предки вытесняли магию из своих генов?

– Виновны не одни колдуны, но и природа, – погрустнел Мэтью. – Колдунам, как и вампирам, приходилось выживать во все более человеческом мире. То же относится и к даймонам. Они проявляют все меньше гениальности, по которой мы всегда отличали их от людей, и все больше безумия.

– А люди? Они-то не вымирают? – спросила я.

– Как сказать. У людей, по нашему мнению, приспособляемость выше. Во всяком случае, пока. Их иммунная система гибче наших, а стремление к воспроизводству сильнее, чем у вампиров и колдунов. Когда-то мы с людьми делили мир почти поровну, теперь создания составляют всего десять процентов от общего населения.

– Мир, когда в нем было столько же созданий, сколько и людей, был совсем иным, – посетовала на генетический расклад Мириам. – Но и людям придет конец – чувствительная иммунная система их как раз и погубит.

– Насколько мы, нелюди, от них отличаемся?

– Отличия значительные, по крайней мере на генетическом уровне. С виду мы очень похожи, но хромосомный состав у нас разный. – Мэтью набросал на обложке папки Беатрис Гуд диаграмму. – У людей в ядре каждой клетки двадцать три пары хромосом, закодированных в длинных последовательностях, а у вампиров и колдунов их двадцать четыре.

– Больше, чем у человека, винограда пино-нуар и свиньи, – подмигнул Маркус.

– А что насчет даймонов?

– У них двадцать три пары, как у людей, плюс одна лишняя хромосома. Как раз ей они, насколько мы знаем, обязаны своей природой… и нестабильностью.

Я склонилась над диаграммой Мэтью, нетерпеливо отбросив упавшую на глаза прядь.

– Что содержится в лишних хромосомах? – Поспевать за этими выкладками было не легче, чем зубрить биологию в колледже.

– Генетический материал, отличающий нас от людей, плюс материал, регулирующий функции клетки, – «бесполезная ДНК», как называют его ученые.

– На самом деле это не мусор, – вмешался Маркус. – Это либо результат предыдущего отбора, либо то, что будет использовано на следующем витке эволюции, – мы пока не знаем, что именно.

– Минутку. Колдуны и даймоны рождаются точно так же, как люди. Я родилась с двумя лишними хромосомами, твой друг Хэмиш – с одной. Но вампиры-то создаются из человеческой ДНК! Откуда же у вас эта лишняя пара?

– Создатель, превращая человека в вампира, удаляет из его организма всю кровь, останавливая работу внутренних органов, – а затем, перед самой смертью, поит возрожденного собственной кровью, – объяснил Мэтью. – Приток вампирской крови, насколько мы понимаем, вызывает спонтанные мутации в каждой клетке нового организма.

О возрождении Мэтью вчера говорил, но слово «создатель» применительно к вампирам я слышала в первый раз.

– Кровь создателя наполняет возрожденного новой генетической информацией, – добавила Мириам. – Иногда то же самое происходит при переливании крови одного человека другому, но вампирская кровь производит в ДНК сотни модификаций.

– Мы стали искать в геноме свидетельства таких взрывных перемен, – сказал Мэтью, – и нашли их. Все новые вампиры проходят спонтанную перестройку, чтобы выжить после приема крови создателя. Так у них появляются две лишние хромосомы.

– Большой генетический взрыв. Вы точно галактики, рождающиеся из умирающих звезд. Ваши гены за несколько мгновений превращают человека в нечто совершенно иное, – благоговейно сказала я.

– С тобой все в порядке? – спросил Мэтью. – Не сделать ли перерыв?

– Мне бы водички.

– Я принесу, – соскочил со стула Маркус. – В холодильнике с образцами должна быть вода.

– Люди первые дали понять, что острый клеточный стресс, вызванный бактериями или другими формами генетической бомбардировки, может привести к мутациям, ускоряющим процессы естественного отбора. – Мириам, достав из ящика еще одну папку, открыла черно-белый ее раздел. – Этот человек умер в тысяча триста семьдесят пятом году. С оспой его организм справился, но третья хромосома из-за болезни мутировала.

Маркус принес воду, которую я с жадностью выпила.

– В вампирской ДНК много подобных мутаций, вызванных борьбой с разного рода болезнями. Они-то, возможно, и приведут нас к исчезновению. – Голос Мэтью звучал тревожно. – Сейчас мы пытаемся понять, какой именно фактор вампирской крови порождает новые хромосомы. Думаю, что ответ кроется в митохондриальной ДНК.

– Нет, в ядерной ДНК, – возразила Мириам. – Организм, атакованный вампирской кровью, включает реакцию, позволяющую приспособиться к переменам.

– Возможно, но и к бесполезной ДНК надо присмотреться внимательно. В ней много всего, что может генерировать новые хромосомы, – заявил Маркус.

Пока вампиры спорили, я закатала рукав. Все трое уставились на мою голую, с проступающими венами руку.

– Что ты делаешь? – холодно вопросил Мэтью, взявшись за свой медальон.

– Надевайте перчатки, Маркус. – Я подняла рукав еще выше.

– Сейчас, – ухмыльнулся он.

– Это вовсе не обязательно, – севшим голосом произнес Мэтью.

– Знаю. Мне самой хочется. – При лабораторном освещении мои жилки голубели особенно ярко.

– Хорошие вены, – одобрила Мириам, и профессор тихо зарычал.

– Если тебе это трудно, Мэтью, выйди и жди снаружи, – спокойно сказала я.

– Подумай хорошенько. – Мэтью склонился надо мной, как в библиотеке, когда защищал от Питера Нокса. – Мы не можем предугадать, каким будет результат твоего анализа. Вся твоя жизнь, вся история твоего рода ляжет перед нами в черно-белом изображении – ты уверена, что тебе это нужно?

– Вся моя жизнь? Как это? – Я занервничала под его пристальным взглядом.

– Анализ нам скажет о многом, помимо цвета твоих глаз и волос. Покажет, какие свойства ты унаследовала от матери и отца, не говоря уж о твоих предках по женской линии.

– Потому я и хочу сдать этот анализ, – терпеливо растолковала я. – Всегда хотела знать, что вытворяет во мне кровь Бишопов, – всякий, кто слышал о моей семейке, заинтересовался бы этим. Вот наконец и узнаем.

Никакого подвоха я здесь не видела. Моя кровь откроет Мэтью то, что я отнюдь не хотела обнаружить случайно, начав поджигать мебель, взлетать в небо сквозь древесные кроны или наводить на кого-то смертельную хворь. Мэтью эта затея почему-то представлялась рискованной, мне – совершенно надежной.

– Вы говорили о вымирании колдунов. Я последняя в роду Бишопов, – возможно, моя кровь скажет вам, в чем причина.

Мириам и Маркус терпеливо ждали, кто кого переглядит – вампир колдунью или колдунья вампира. В конце концов Мэтью, испустив тяжкий вздох, сказал:

– Дай мне набор, Маркус.

– Я сам хочу, – возразил тот, натягивая перчатку и подступая ко мне со своим снаряжением.

– Маркус! – сказала Мириам, сдерживая его.

Мэтью, отняв набор у своего ассистента, пригвоздил Маркуса к месту тяжелым взглядом:

– Извини, Маркус, но кровь у Дианы, если уж она так решила, буду брать только я.

Обхватив мое запястье холодными пальцами, он несколько раз согнул мою руку, распрямил, уложил на нержавеющую поверхность стола. Жутко это все же, когда вампир собирается ввести иглу в твою вену. Мэтью затянул резиновый жгут выше локтя.

– Сожми кулак. – Он надел перчатки, приготовил полую иглу и пробирку.

Я сжала кулак, вены вздулись. Мэтью не стал предупреждать об уколе, как это обычно делают, – без церемоний вогнал иглу.

– У тебя легкая рука. – Я разжала кулак, кровь потекла свободно.

Мэтью, поджав губы, наполнил несколько пробирок, вынул иглу, выбросил в специальный контейнер. Маркус передал собранную кровь Мириам, а та надписала пробирки мелким разборчивым почерком. Мэтью зажал место укола марлей, оторвал другой рукой пластырь, приклеил тампон.

– Дата рождения? – спросила Мириам, приготовившись записать.

– Тринадцатое августа тысяча девятьсот семьдесят шестого года.

– Тринадцатое августа? – повторила она.

– Да, а что?

– Просто уточняю.

– Обычно мы берем еще мазок изо рта. – Мэтью достал из упаковки две белые пластиковые лопаточки. Я без возражений открыла рот. Мэтью взял соскобы с обеих щек, запечатал каждый в отдельный пакетик. – Готово.

При виде этой лаборатории, блистающей нержавеющей сталью и голубыми огнями, мне вспоминались алхимики, топившие печи углем, работавшие при тусклых светильниках, среди черепков разбитых глиняных тиглей. Они бы отдали все на свете за возможность работать в таком вот месте, где тайны мироздания раскрываются столь легко.

– Ищете первого вампира? – спросила я, кивнув на картотечные ящики.

– В том числе, – сказал Мэтью. – Большей частью стараемся проследить, как влияют на судьбу вида питание и болезни и по какой причине угасает тот или другой род.

– Наши четыре вида действительно развивались отдельно? Или у иных с людьми предки все-таки общие?

Мне всегда казалось, что заявления Сары о полнейшей самобытности колдунов основаны только на традиции и ее личных заблуждениях. Во времена Дарвина многие полагали, что одна пара общих предков не могла породить столько человеческих типов. Белые европейцы, глядя на черных африканцев, выдвигали теорию полигенизма, утверждая, что различные расы произошли от различных предков.

– Даймоны, люди, вампиры и колдуны значительно различаются на генетическом уровне. – Мэтью хорошо понимал, почему я задаю ему этот вопрос, но прямой ответ дать отказывался.

– Если вы докажете, что все мы ведем начало от одних предков, хотя и по разным линиям, будет переворот, – заметила я.

– Когда-нибудь мы узнаем, какая связь существует между четырьмя видами и есть ли она вообще, но до этого еще далеко. – Мэтью встал. – Хватит на сегодня науки.

Мы попрощались с Маркусом и Мириам. Проводив меня в Новый колледж, Мэтью отправился переодеться. В Вудсток на йогу мы ехали почти в полном молчании, погруженные в свои мысли.

В Олд-Лодж Мэтью, как обычно, открыл мне дверцу и достал из багажника наши коврики.

Когда я случайно соприкоснулась с одним из проходивших мимо вампиров, Мэтью молниеносно схватил меня за руку. Наши пальцы переплелись. Разница между его холодом и моим теплом пронизывала насквозь.

Он не отпускал меня, пока мы не вошли в дом. На обратном пути мы говорили об Амире и одном даймоне из нашей группы – что-то он такое сделал типично даймонское. У ворот Нового колледжа Мэтью, против обыкновения, вышел из машины вместе со мной.

Фред, оторвавшись от своих мониторов, приоткрыл стеклянную дверь привратницкой:

– Да?

– Я хочу проводить доктора Бишоп наверх. Можно оставить машину здесь? И ключи – вдруг вам понадобится ее переставить.

Фред кивнул, заметив на зеркале значок Джона Рэдклиффа. Мэтью бросил ему ключи.

– Здесь совсем близко, Мэтью. Не надо меня провожать.

– Ничего, пойдем. – Его тон не предусматривал возражений.

Выйдя из-под арки – здесь Фред больше не мог нас видеть, – он снова взял меня за руку. На этот раз прикосновение холодных пальцев затеплило нежелательный огонек у меня в животе.

У подножия лестницы я повернулась к Мэтью лицом:

– Спасибо, что снова свозил на йогу.

– Пожалуйста. – Он заправил мою надоедливую прядь за ухо, коснулся щеки. – Приходи завтра ко мне на ужин. Моя очередь готовить. Зайти за тобой в половине восьмого?

«Скажи „нет“», – приказала я себе вопреки затрепетавшему сердцу, а вслух сказала:

– Сделай одолжение.

– Ma vaillante fille^[32], – прошептал он мне на ухо. Холодные губы прикоснулись сначала к одной моей щеке, потом к другой. Запах Мэтью окутал меня, как облако.

Днем с моим замком повозился слесарь, и открыть его ключом удалось не сразу. Автоответчик мигал – опять Сара. Я посмотрела в окно на Мэтью, он на меня. Я помахала. Он улыбнулся, сунул руки в карманы и растаял во тьме, как в родной стихии.

Глава 14

В половине восьмого Мэтью ждал меня внизу, как всегда безупречный – одежда в черно-сизых тонах, волосы зачесаны назад. Привратник, дежуривший по выходным, внимательно к нему присмотрелся (Мэтью это вынес безропотно) и со значением сказал мне:

– До скорого свидания, доктор Бишоп.

– Ты пробуждаешь в окружающих стремление тебя защищать, – сказал Мэтью, выходя со мной из ворот.

– Куда отправимся? – Машины на улице не было.

– Сегодня ужинаем в колледже. – Он показал куда-то в сторону Бодли.

Принимая его приглашение, я ориентировалась на Вудсток или квартиру в бывшем викторианском особняке Северного Оксфорда – мне и в голову не пришло, что Мэтью может жить в одном из колледжей.

– За общим столом?! – Чувствуя, что опять оделась несообразно, я нервно одернула черную шелковую блузку.

– Этого я избегаю, насколько возможно, – со смехом заверил Мэтью. – И уж конечно не стал бы усаживать тебя за сей Круглый стол на «гибельное седалище».

Когда мы миновали Камеру Рэдклиффа и вход в Хэртфорд-колледж, я придержала Мэтью за локоть. Есть в Оксфорде колледж, известный своей эксклюзивностью и строгим соблюдением протокола – как и своим блестящим составом.

– Быть того не может!

– Разве это так важно? Если ты хочешь быть среди людей… – сказал Мэтью, глядя куда-то вбок.

– Я не опасаюсь, что ты мною собрался поужинать, – просто никогда не была внутри.

Узорные ворота охраняли колледж, будто Страну чудес. Мэтью с нетерпеливым вздохом взял меня за руку и помешал туда заглянуть.

– Всего лишь старые здания и их обитатели. – Но никакие его слова не могли отменить того факта, что он один из примерно семидесяти профессоров в колледже, где студентов нет вовсе. – И мы сразу пройдем ко мне.

Мы вошли в низкую деревянную дверцу. С каждым шагом у Мэтью прибавлялось спокойствия. Привратник безмолвствовал, скамейки во дворике пустовали – настоящее обиталище «душ всех честных христиан, принявших свою кончину в университете города Оксфорда».

– Добро пожаловать в колледж Всех Душ, – с застенчивой улыбкой произнес Мэтью.

Колледж Всех Душ, шедевр поздней готики, своими воздушными шпилями и каменным кружевом напоминал плод любви собора и свадебного торта. Я восхищенно вздохнула, решив, что еще потребую объяснений от Мэтью.

Привратник кивнул нам, глядя поверх очков.

– Добрый вечер, Джеймс. – Мэтью показал ему старинный ключ на кожаной петле, болтавшийся на его указательном пальце. – Я на минутку.

– Да, профессор Клермонт.

Мэтью снова взял меня за руку:

– Пошли. Займемся твоим образованием.

Он походил на озорного мальчишку, играющего в поиски клада. За древней, почерневшей от возраста дверью он включил свет. Его белое лицо выступило из мрака – вампир, несомненный вампир.

– Хорошо еще, что я колдунья. Человека ты напугал бы до смерти.

Мы спустились по лестнице, и Мэтью набрал на пульте несколько цифр и звездочку. С тихим щелчком отворилась еще одна дверь. За ней было темно. Пахнуло чем-то древним, плесневелым, непонятным.

– А это уж совсем из готического романа. Куда ты меня ведешь?

– Потерпи еще немного, Диана.

Терпение, увы, никогда не было сильной стороной женщин из рода Бишопов.

Протянув руку над моим плечом, Мэтью нашел выключатель. Древние лампочки, болтающиеся на своих проводах, словно циркачи на трапеции, осветили нечто похожее на стойла для миниатюрных шетландских пони.

– После вас, – поклонился Мэтью, отвечая на мой вопросительный, мягко говоря, взгляд.

Я узнала запах: здесь пахло выдохшимся спиртным, как в пабе воскресным утром.

– Вино?

– Вино.

Бутылки хранились на полках, в ящиках, в штабелях. На грифельной дощечке у входа в каждую загородку был мелом надписан год. Мы шли мимо вин времен Первой и Второй мировых войн и мимо тех, которые, вполне вероятно, еще Флоренс Найтингейл^[33] отправляла в Крым, мимо вин, разлитых в год постройки Берлинской стены и в год ее разрушения. В глубине подвала меловые даты сменились обозначением категорий вроде «старого кларета» или «винтажного портвейна».

В самом конце мы уперлись в дюжину запертых дверок. Мэтью отпер одну из них. Здесь электричества не было, но он уверенно зажег свечу в медном подсвечнике.

Внутри все могло бы посоперничать аккуратностью с самим Мэтью, если не считать слоя пыли. Бутылки лежали в деревянных гнездах, позволявших вынуть одну, не обрушив все остальные. На полу виднелись красные пятна от проливаемого год за годом вина. Пахло брожением, пробкой и чуть-чуть плесенью.

– Это твое? – спросила я недоверчиво.

– Мое. У некоторых членов есть свои погреба.

– Что здесь есть такого, чего бы не было там? – Я оглянулась на большой погреб, рядом с которым лучший винный магазин Оксфорда выглядел убогим и каким-то стерильным.

– Много всего, – загадочно улыбнулся Мэтью.

Он прошелся по своему погребу, вытаскивая то одну, то другую бутылку, и наконец протянул мне тяжелую бутыль с проволочной сеткой на пробке и этикеткой в виде золотого щита. Шампанское «Дом Периньон».

За ней последовала другая, темно-зеленая, где на простой этикетке черным по белому значилось «1976».

– Год моего рождения!

Мэтью извлек еще две. Одна, с изображением французского замка на восьмиугольной наклейке, была запечатана красным воском, другая, черная и кособокая и без наклейки, – чем-то вроде смолы. К ее горлышку обрывком грязной бечевки был привязан ярлычок из желтой бумаги.

– Вот так, пожалуй. – Мэтью задул свечу и запер за нами дверь, держа обе бутылки свободной рукой. Мы выбрались наверх из пропахшего вином подвала. – Вечер обещает быть славным. – Нагруженный вином Мэтью прямо-таки сиял.

Его комнаты в чем-то превзошли мои ожидания, в чем-то недотянули до них. Они были меньше, чем моя квартира в Новом колледже, и помещались на самом верху одного из старейших корпусов колледжа Всех Душ. В них было полно скошенных углов, и, несмотря на высокие потолки, позволявшие Мэтью ходить не сгибаясь, комнаты казались низковатыми для него. Он все время наклонялся в дверях, а подоконники ему приходились не выше бедер.

Но обстановка щедро возмещала недостаток пространства. На выцветшем обюссонском ковре стояла настоящая моррисовская мебель. Архитектура пятнадцатого века, ковер восемнадцатого и грубо отесанный дуб девятнадцатого прекрасно сочетались между собой, придавая квартире атмосферу эдвардианского клуба для джентльменов.

В большой комнате стоял огромный обеденный стол. На одном его конце, помимо газет и книг, лежали аккуратными стопками разные академические бумажки: меморандумы, научные журналы, просьбы написать рецензию или статью. Каждую стопку прижимал к столу свой груз: тяжелое стеклянное пресс-папье, древний кирпич, бронзовая медаль (не иначе, академическая награда), даже короткая кочерга. Другой конец застилала полотняная скатерть, уставленная роскошными георгианскими серебряными подсвечниками – я такие видела только в музеях. Сервировка состояла из простых белых тарелок, разнообразных винных бокалов и георгианского же столового серебра.

– Прелесть какая! – воскликнула я.

Ни единой вещи здесь не принадлежало колледжу – во всем чувствовался Мэтью, и только Мэтью.

– Присаживайся. – Он забрал бутылки из моих ненадежных рук и отнес их в крохотную комнатушку, напоминающую скорее стенной шкаф. – В колледже Всех Душ не поощряется еда в комнатах, – сказал он, видя, как я рассматриваю его скудную кухоньку, – так что не суди строго.

Я не сомневалась, что меня ждет изысканнейший ужин.

Поставив шампанское в серебряное ведерко со льдом, Мэтью сел в соседнее с моим уютное кресло у камина, который, конечно же, не горел.

– Жаль, что в Оксфорде огонь теперь под запретом. Раньше, когда все камины топились, здесь пахло как на пожаре.

– Давно ты в Оксфорде? – Я надеялась, что он не сочтет мой откровенный вопрос вторжением в его прошлые жизни.

– Последний приезд датируется тысяча девятьсот восемьдесят девятым годом. – Мэтью блаженно вытянул длинные ноги. – Поступил в Ориель как студент, потом стал аспирантом. Выиграл почетную стипендию в клледже Всех Душ и перешел сюда. Когда получил докторскую, меня избрали действительным членом.

Мэтью не переставал меня удивлять: почетная стипендия присуждалась всего двум аспирантам в год.

– В этом колледже ты впервые? – Я прикусила губу, он засмеялся.

– Давай посчитаем. – Он начал загибать пальцы. – Я состоял – по разу – в штате Мёртона, Магдалины, Университетского. Дважды – в Новом колледже и Ориеле. Колледж Всех Душ обратил на меня внимание только теперь.

Прибавим к этому Кембридж, Париж, Падую, Монпелье – уверена, что Мэтью Клермонт числился там под тем или другим именем. Сколько же ученых степеней он заслужил на своем веку? Что изучал и кем были его однокашники?

– Диана, ты меня слышишь? – весело вторгся он в мои мысли.

– Извини. – Я закрыла глаза, сжала руки на коленях. – Это как болезнь: не могу сдержать любопытства, когда ты предаешься воспоминаниям.

– Знаю. Это одна из сложностей, с которыми сталкивается вампир, общаясь с колдуньей и к тому же историком. – Мэтью насмешливо скривил губы, но глаза его мерцали, как черные звезды.

– Чтобы избежать этих трудностей в будущем, не ходи в палеографическую секцию Бодли, – съязвила я.

– Одного историка мне пока вполне хватит. – Мэтью плавно встал с места. – Я спрашивал, голодна ли ты.

И зачем он вечно спрашивает? Когда это у меня не было аппетита?

– Еще как! – Я попыталась выбраться из моррисовского кресла.

Мэтью подал мне руку и помог встать.

Мы стояли очень близко, почти вплотную. Я смотрела на вифанийский медальон под его свитером, его взгляд осыпал меня снежинками.

– Чудесно выглядишь.

Я наклонила голову, и неизбежная прядка тут же упала на лицо. Мэтью, привычным жестом поправив ее, приподнял волосы у меня на затылке и пропустил сквозь пальцы, как воду. Я вздрогнула от холодного дуновения.

– Мне так нравятся твои волосы. В них столько оттенков, даже рыжее с черным. – Он втянул в себя воздух, словно уловил новый запах.

– Чем пахнет? – сипло спросила я, по-прежнему не смея взглянуть на него.

– Тобой.

Я подняла глаза:

– Не приступить ли нам к ужину?

Сосредоточиться на еде, конечно, было трудновато, но я старалась. Мэтью пододвинул мне стул с тростниковым сиденьем. С этого места мне было видно всю его красивую комнату. Хозяин достал из миниатюрного холодильника две тарелки, где на подстилке из колотого льда лежало по шесть свежих устриц.

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒