Среда. Пятница. Понедельник

Среда

2 марта 1960 года

Вести дневник в обычной тетради очень удобно: в ней нет страниц с датами, которые пришлось бы пропускать, а потом стыдиться их белизны. В тетради достаточно только написать сверху дату и продолжать записи, даже если до этого целых две недели не вспоминала про дневник. Одну толстую тетрадь я уже исписала и начала вторую. В двери моей комнаты врезной замок, но когда я забываю ключ, я запросто обхожусь без него, — значит, открыть комнату может кто угодно. Поэтому я прячу заполненную тетрадь-дневник в глубине шкафа, поближе к куску сыра «тильзитер». Я рассудила, что даже Гарольд не отважится сунуть голову в шкаф, а тем более рыться в нем. От сыра смрад в шкафу невероятный! Чтобы он не просачивался в комнату, я заклеила щель в дверце пластилином, а на дверцу повесила табличку: символ радиоактивности — череп со скрещенными костями и крупная подпись «Осторожно: сыр! » Этим выстрелом я убила сразу двух зайцев. Во-первых, возиться с пластилином мне лень, поэтому я ем «тильзитер» не чаще раза в неделю, а то я как начну, так и остановиться не могу. Во-вторых, мой дневник надежно спрятан. Для верности я приклеиваю к пластилину волосок — этот фокус я узнала из какого-то детективного фильма. А новый дневник всегда при мне — и в Королевской больнице, и во время походов по магазинам. Когда хранишь тайны, осторожность лишней не бывает.

Сегодня на работе произошел необычный случай. В «травме» днем был аврал: на аэродроме Маскот разбился двадцатиместный самолет, половину пострадавших увезли в Сент-Джордж, половину доставили нам — и живых, и мертвых. Ненавижу ожоги. И не я одна. Шесть пассажиров и два пилота отправились из «травмы» прямо в морг, но когда я уходила, двое были еще живы. О, эта вонь! Будто ростбиф подгорел. Ее ничем не перебьешь, поэтому другие наши пациенты нервничали, пугались, да и сестрам было страшно, что с ними случается редко. К тому же сестер у нас, как всегда, не хватает.

Крис вызвала к себе сестра Агата, младшая лаборантка наводила порядок в темной комнате, я чинила прохудившиеся мешки с песком — словом, выдалась спокойная минутка. И вдруг в лабораторию вошел мистер Дункан Форсайт! Я сидела за нашим единственным столом в приемной, орудовала иголкой и голову подняла не сразу. А когда подняла, от удивления разинула рот. Как он улыбался мне! И правда, видный мужчина. Я изобразила вежливую улыбку и встала, заложив руки за спину, как полагается дисциплинированной подчиненной при виде божества. Голова опущена, живот втянут, пятки вместе, носки врозь. За пару лет работы в больнице эта поза стала для меня привычной.

Оказалось, ему нужен только телефон — в травматологическом отделении все телефоны заняты из-за аварии, как он сам объяснил. Я указала на наш телефон и подождала, пока он велел телефонистке с больничного коммутатора обзвонить его подчиненных и сообщить, что он ждет их на четвертом этаже Чичестер-Хауса. Он положил трубку, я уже думала, что он сейчас уйдет, но ошиблась. Он присел на край моего стола, покачивая ногой и разглядывая меня. Потом спросил, как меня зовут, выслушал ответ и повторил мое имя.

— Харриет Перселл… Приятное, старомодное звучание.

— Да, сэр, — отчеканила я, сидя прямая как палка.

Его зеленые глаза были загадочными. В любовных романах часто встречаются герои с изумрудными глазами, а эти были болотно-зеленые, переливчатые. У меня черные глаза, зрачок почти сливается с радужкой, потому мне и понравились глаза мистера Дункана Форсайта, необычные, но чем-то напоминающие мои. А он все сидел, смотрел на меня, тихо улыбался, и только когда я начала краснеть, соскользнул со стола и прошествовал к двери с отсутствующим видом, с каким ходят по больнице все врачи. Как будто их передвигает с места на место незримая сила, действующая извне.

— До свидания, Харриет, — сказал он и вышел.

Уф! Наверное, ростом он под метр девяносто, мне пришлось задирать голову. Какой он все-таки красавец! Но миссис Дельвеккио-Шварц зря надеется, ее картам я ни за что не поверю!

После работы состоялся мой первый урок кулинарии. Когда я постучалась к Клаусу в девятом часу, у него уже были наготове все ингредиенты. Поджидая меня, он играл на скрипке, как настоящий виртуоз, выбрав какую-то классическую пьесу, полную томления. В классической музыке я не разбираюсь, но, послушав игру Клауса, решила купить любую пластинку, какую он только посоветует. Билли Вон ему не соперник.

Мы приготовили бефстроганов и шпетцле (я спросила у Клауса, как это пишется, и правильно сделала: в моем оксфордском словаре такого слова нет), и я окончательно уверовала, что вознеслась на небеса. Клаус показал мне, как нарезать наполовину размороженное говяжье филе тоненькими полосками, как крошить грибы и лук, прочел лекцию о способах заточки ножей. А шпетцле по составу ничем не отличаются от бабулиных клецек, только тесто Клаус пропустил через дуршлаг в кипящую подсоленную воду, разрезая колбаски из теста на короткие толстые рожки.

— Быстро обжарь мясо, переложи в другую посуду. Подрумянь лук, положи туда же. Грибы жарь, пока они не станут мягкими, потом переложи их к мясу. Держи сковороду на огне, пока подливка не потемнеет, а потом добавь капельку бренди.

От бренди (Клаус признает только настоящий выдержанный, а не трехзвездочный) соус зашипел и забурлил.

— Перед тем как положить сметану, добавь в сковороду немного сливок, Харриет. Иначе соус свернется, если попытаешься нагреть его до кипения. Я предпочитаю обжигающе горячую еду, потому всегда добавляю сначала сливки, чтобы сметана не свернулась. Потом положи сметану небольшими порциями, возьми французскую сбивалку и тщательно перемешай соус, а не то в нем останутся комки. И наконец, полей соусом мясо с грибами, перемешай и — вуаля! Бефстроганов готов.

Приготовление этого блюда заняло меньше часа, вкуснее его я ничего не пробовала.

— Только не вздумай класть в него томатную пасту или пикули, — предупредил Клаус с таким видом, будто удерживал меня от кощунства или преступления. — Мой способ приготовления бефстроганова — единственный верный, классический. — Задумавшись на минуту, он продолжал: — Вот только добавлять бренди я сам придумал, но это простительно. Вкусовые сочетания должны быть простыми; следи, чтобы вкус соуса не забивал вкус главных ингредиентов. Зачем впустую переводить говяжье филе, грибы и лук?

Урок закончился. Мы решили, что через неделю приготовим курятину со сладкой паприкой по-венгерски. Потом немного поспорили о том, кто будет оплачивать ингредиенты: Клаус считал, что это его обязанность, но я ему не позволила. В конце концов мы договорились делить расходы пополам.

В следующую субботу обязательно поищу в магазинах хорошие ножи, брусок для заточки и сбивалку. Жду не дождусь, когда наконец-то смогу научить маму делать соус без комочков! Надо всего лишь перемешать его французской сбивалкой.

Пятница

11 марта 1960 года

Не верю я этим картам и ни за что не поверю!

Сегодня у нас был день черепно-мозговых травм. Не знаю, почему так бывает, — просто случается, и все. Пациенты приходят разные, а травмы у всех одинаковые. Нынче у нас на повестке дня головы, головы, и ничего, кроме голов.

Крис еще не успела уйти, когда наш носильщик Деметриос из новых эмигрантов вкатил в лабораторию очередного, неизвестно какого по счету больного с травмой головы. Деметриос — грек и организатор переводческой службы, без которой мы бы не справились с наплывом эмигрантов со всех концов света. Мне нравятся вновь прибывшие, по-моему, они стране только на пользу: по крайней мере в ней будет больше людей, которые любят не картошку с мясом, а бефстроганов. Но мои родные терпеть их не могут, как и мисс Кристина Гамильтон. И напрасно, потому что Деметриосу она нравится. Он одинокий, рослый и довольно симпатичный, хотя и видно, что чужак; мне он говорил, что служит на побегушках в больнице только временно. По вечерам он ходит в колледж, изучает автомеханику и мечтает когда-нибудь открыть свою мастерскую и гараж. Как все новые эмигранты, он трудится не покладая рук и бережет каждый грош. Наверное, поэтому все коренные австралийцы презирают вновь приехавших. Эмигранты считают работу не правом, а привилегией. Они просто счастливы жить там, где желудок у них всегда полон, а в банке отложено кое-что на черный день.

Бросив в сторону Крис томный взгляд и получив в ответ взгляд негодующий, Деметриос ретировался и оставил нас с пациентом. Означенный пациент был пьян в стельку, вонял пивом, не желал лежать спокойно и помогать нам. А когда я наклонилась над ним, чтобы поправить мешки с песком по обе стороны от шеи, пивная блевотина хлынула из него фонтаном и окатила меня чуть ли не с головы до ног. Фу, гадость! Пока Крис бранилась, а наша подчиненная подтирала пол, я бросилась в уборную для персонала «травмы» и с омерзением стащила с себя форму, туфли, чулки с пояском, лифчик, трусики — в общем, разделась полностью. В шкафчике у меня хранилась запасная форма, но ни белья, ни обуви с собой не было. Пришлось стирать в раковине, выжимать и снова надевать и белье, и даже чулки: появляться на рабочем месте с голыми ногами у нас строго запрещено. Мои любимые старенькие туфли безнадежно испорчены — трагедия. Три года они ласкали мне ступни, а теперь придется покупать новую пару и разнашивать ее: кому случалось весь день проводить на ногах, тот поймет, как это тяжело. Туфли не выжмешь, поэтому я надела их мокрыми и проковыляла в лабораторию, оставляя за собой цепочку мокрых следов. И столкнулась с сестрой-хозяйкой, которой приспичило нанести нам визит.

— Мисс Перселл, вы измочили весь пол. Этим вы подвергаете опасности окружающих, — ледяным тоном изрекла она.

— Да, сестра. Знаю, сестра. Прошу прощения, сестра, — отбарабанила я и унеслась за дверь. Оправдываться перед сестрой-хозяйкой или сестрой Агатой бесполезно, лучше поскорее скрыться с их глаз долой. Но какая у нее память! Мы виделись всего один раз, а она запомнила, кто я и как меня зовут.

Так и тянулся этот день, один из самых суматошных и неудачных. В четыре я отпустила младшую лаборантку и продолжала бой одна. Время уже близилось к девяти, когда я наконец отнесла грязное белье в прачечную «травмы», потом отловила кого надо и договорилась насчет дезинфекции пола у нас в лаборатории. Заполнив все положенные журналы и подготовив кассеты на завтра, я освободилась.

Выйдя на улицу, я обнаружила, что сгустившиеся над городом мартовские тучи вот-вот разродятся грозой. Конечно, зонт у меня с собой был, но я огляделась, прошлась туда-сюда по Саут-Даулинг-стрит и поняла, что все таксисты попрятались, не дожидаясь, когда начнется потоп. Мне светила либо длинная пешая прогулка до дома, либо ночь на голой кушетке в «травме», а назавтра — нагоняй от сестры-хозяйки.

Кто-то вышел из ворот больницы как раз в тот момент, когда шквальный ветер погнал по улице листья, обрывки бумаги и пустые банки. Я не оглянулась, пока не услышала шаги совсем рядом и не поняла, что это кто-то из знакомых. Оказалось, мистер Форсайт собственной персоной! Ослепительно улыбнувшись, он указал концом большого черного зонта с рукояткой из эбенового дерева на стоянку для автомобилей штатных врачей. Все «роллсы» и «бентли» уже разъехались, на стоянке остались лишь «мерседес» 30-х годов и гладкий черный «ягуар». Я была готова поспорить сама с собой, что «ягуар» принадлежит мистеру Форсайту.

— Гроза начнется с минуты на минуту, Харриет, — сказал он. — Позвольте подвезти вас.

В ответ я осмелилась улыбнуться, но решительно покачала головой:

— Спасибо, сэр, я сама доберусь до дома.

— Мне вовсе не трудно, — настаивал он. Тут небеса наконец разверзлись, хлынул дождь, а мистер Форсайт издал торжествующий возглас: — Не ждать же вам автобус под таким ливнем, Харриет, а такси нигде не видно. Разрешите, я вас все-таки подвезу.

Но я не поддалась. В больницах сплетникам раздолье, а мы стоим на самом виду, мимо то и дело снуют врачи и сестры.

— Благодарю, сэр, но от меня несет рвотой, — объяснила я непреклонно. — Лучше я пройдусь пешком.

Я говорила, стараясь не смотреть ему в глаза и вообще вести себя прилично. Минуту он вглядывался мне в глаза, потом пожал плечами и раскрыл над головой зонт. На серебряном кольце, надетом на ручку, была выгравирована какая-то надпись, заканчивающаяся именами — Джеффри и Марк. Мистер Форсайт почти бегом помчался к черному «ягуару». Молодчина, Харриет, догадалась! А «мерседес» 30-х годов наверняка водит кто-нибудь из психиатров или патологоанатомов. Ортопеды ортодоксальны. Мимо просвистел «ягуар», за мокрым стеклом я разглядела лицо и машущую мне руку. Махать в ответ я не стала. Подождав еще немного, я раскрыла зонт и заплюхала по лужам к дому, до которого было мили три с лишним. Так-то лучше. Гораздо лучше.

Понедельник

28 марта 1960 года

«Травма» и уроки кулинарии истощили мой запас энергии, поэтому в дневник я давно не заглядывала. Но сегодня случилось то, что никак не идет у меня из головы. Может, если я все подробно запишу, то наконец успокоюсь и сумею выспаться.

Джим вызвала меня на экстренное совещание к себе наверх, в квартиру, где ухитрялись уживаться оборочки Боб и ее собственный аскетизм. Я давным-давно узнала, что мотоцикл «харлей-дэвидсон», прикованный цепью к платану на Виктория-стрит, принадлежит Джим, потому не удивилась, обнаружив, что стены в квартире оклеены харлеевскими плакатами. Джим и Боб часто зазывали меня к себе, но до сегодняшнего вечера я отклоняла предложения, если честно, из чистой трусости. Почему-то меня не тянуло сближаться с женщинами, в большинстве своем носившими мужские имена — Фрэнки, Билли, Джои, Роббо, Рон, Берт и так далее. Джим и Боб мне нравились как частица Дома, к тому же миссис Дельвеккио-Шварц учительским тоном разъяснила мне, как нелегко приходится лесби, поэтому им палец в рот не клади (подбирать слова она умеет, а я так и не научилась различать, смеется старая калоша надо мной или говорит серьезно). Сегодня, когда Джим уговаривала меня зайти к ним, я вдруг поняла, что мне предстоит испытание, и согласилась.

К моему изумлению, Тоби тоже пришел. И Клаус. Но миссис Дельвеккио-Шварц среди собравшихся не оказалось. С шестью женщинами я не была знакома. Одну из них мне представили как «адвоката Джои» — точнее, королевского адвоката. Ума не приложу, как она ухитрилась взобраться по юридической лестнице в юбке. Вернее, в отлично сшитом костюме… прекрати сейчас же, Харриет! Некогда отвлекаться. Наверное, я трачу время на пустые замечания потому, что боюсь перейти к самому главному.

Главные герои драмы, Фрэнки и Оливия, отсутствовали. Если я правильно поняла, Фрэнки для лесбиянок — что-то вроде идола, деятельная, привлекательная и очень похожая на мужчину особа. Эта самая Фрэнки недавно сблизилась с Оливией — девятнадцатилетней, хорошенькой, из семьи, которая богата до неприличия. Когда отец узнал про сексуальные склонности Оливии, то не только взбеленился, но и решил раз и навсегда проучить ее. Он нажал нужные кнопки, и Фрэнки с Оливией подкараулили на пустынной улице, где они выгуливали свою собаку, и увезли в полицейский участок куда-то на окраину Сиднея. Там всю прошлую ночь их обеих без передыху насиловала дюжина парней в синей форме. На рассвете Фрэнки и Оливию увезли к станции Милсонс-Пойнт и выбросили посреди дороги вместе с мертвой собакой. Сейчас они в больнице, в тяжелом состоянии.

На меня накатила такая тошнота, что я уже подумывала, не извиниться ли мне заранее, пока весь ужин не выплеснулся наружу, но из гордости держалась, сжавшись, чтобы не опозориться. Заметив выражение на моем лице, Тоби пересел из дальнего угла комнаты ко мне, ощупью нашел мою руку и сжал ее. Я вцепилась в нее, будто в агонии. Королевский адвокат Джои настаивала на возбуждении дела, но Роббо сказала, что Фрэнки отказалась выступать истцом, а бедняжке Оливии после выписки из больницы одна дорога — в психушку Розелл, в отделение для буйнопомешанных.

Когда первая буря улеглась, все заговорили о том, каково это — быть лесби. Видимо, хотели просветить меня. Роббо рассказала, что раньше она была замужем и растила двоих детей, но когда муж узнал, что она переписывается с любовницей, то развелся с ней. Роббо не позволяют видеться с детьми, пока она не докажет, что не «развратит» их. Двух из присутствующих в детстве изнасиловали отцы, третью родная мать продала богатому старику, который предпочитал анальный секс с малолетками. Все собравшиеся носили шрамы, телесные и душевные. По сравнению с остальными Джим и Боб еще дешево отделались. Джим всего-навсего вышвырнули из дома родители, потому что ей нравилось носить мужскую одежду. А родители Боб жили в буше и знать не знали, что Джим — женщина.

Потом Тоби увел меня к себе в мансарду и отпоил кофе, сдобренным бренди, потому что я дрожала, как о

т приступа малярии.

— Не знала, что быть лесбиянкой — преступление, — выговорила я, когда кофе согрел мне желудок и успокоил бьющееся сердце. — Да, я слышала, что мужеложство запрещено законом, но мне говорили, что когда проект закона принесли на подпись королеве Виктории, она вычеркнула все пункты, касающиеся женщин, и заявила, что женщины на такое не способны. С другой стороны, если Фрэнки и Оливию арестовали, значит, это все-таки преступление.

— Нет, не так. — Тоби вновь наполнил мою кружку. — Закон не запрещает лесбийскую любовь.

— Тогда почему же их схватили? — удивилась я.

— Потому, что дело обтяпали втихомолку. Тайком. Никаких записей об аресте Фрэнки и Оливии в бумагах копов ты не найдешь. Какая-нибудь большая шишка в долгу перед папашей Оливии. Видимо, все затевалось, чтобы показать Оливии, что мужчины ничем не хуже, но кое-кто перестарался. Скорее всего когда Фрэнки напала на насильников. Она не из тех, кто сдается без боя, даже если ее загнали в угол.

Не понимаю, как он может оставаться таким отчужденным. Наверное, все художники такие: они наблюдают жизнь со стороны.

Розовых очков я не ношу, мне известно, что у жизни есть и оборотная, отталкивающая сторона. Это знает каждый, кто проработал в больнице не меньше трех лет. Но всех подробностей в рентгенологии не услышишь: наши пациенты приходят на рентген, а потом отправляются в отделение, и нам вечно не хватает времени, чтобы выслушать, что с ними стряслось. За обедом, на вечеринках или в свободную минуту мы сплетничаем вовсю, в том числе и о пациентах. Ужасно видеть, что может сделать с человеком другой человек. Нет, я не невежда. Но меня слишком долго оберегали от лобовых столкновений с реальностью — пока я не перебралась в Кросс, не поселилась в Доме.

Сегодня был день ослепляющего прозрения. Больше я никогда не смогу относиться к людям так, как прежде. То, что происходит за закрытыми дверями, разительно отличается от всего, что я привыкла видеть. Всюду Дорианы Греи. Не знаю, кто отец Оливии, но понимаю, что совесть его не мучает: он считает, что Фрэнки и его дочь сами виноваты. А мне невыносимо думать о тех, кто охотится за несмышлеными детьми! Этот мир ужасен.

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒