Annotation 23 страница

Мудрит генерал. Отсёк Салтаханова, вывез всех вместе; позволил увидеть, где находится бункер… То есть или демонстрирует открытость, или уверен, что пленники ничего никому не смогут рассказать. Один хрен, что-то затевает.

– Не понимаю, зачем тащить нас на похороны, – снова забрюзжал Арцишев. – Так в советское время за границей полагалось: если одному куда-то надо – идёт вся группа… Что за бред? Я терпеть не могу кладбища. Ненавижу кладбища! Лучше бы делом занимались, честное слово.

– Не обязательно стоять у могилы. Мы можем гулять, там же должен быть парк, – предположила Ева, но под сердитым взглядом профессора пожала плечами, отвернулась к окну и стала разглядывать красоты Петербурга, залитые ярким солнцем.

– Вы мне напомнили одну историю, – сказал Мунин, желая разрядить обстановку и адресуясь к Одинцову. – Вы говорили про завод, с которым разобраться не могли. А про часы Якова Брюса слышали когда-нибудь?

– Аналогичный случай был у нас в Одессе, – присказкой откликнулся Одинцов и сложил газету. – Рассказывай, всезнайка.

Упрашивать Мунина не пришлось. По его словам, незадолго до смерти Пётр Первый велел Брюсу, которого многие считали чернокнижником, построить часы. Но не простые, а с вечным календарём и прочими чудесными возможностями. Например, их механизм показывал, когда надо начинать победоносные войны, и давал знать, где искать сокровища.

– Конечно, это легенда, – оговорился Мунин, – но часы и впрямь показывали много чего, а устройство было исключительной сложности. Причём, после того как Брюс запустил механизм, заводить часы больше не требовалось: они шли себе и шли… Прямо как ваш Ковчег, который работал без подзарядки.

Это он сказал насупившемуся профессору, но тот не реагировал и продолжал сидеть с недовольным выражением лица.

– Значит, Яков Брюс завёл часы и выбросил ключ в реку, – продолжал Мунин. – Умер Пётр Первый, а часы продолжали идти. Через десять лет умер Брюс, а часы всё тикали по-прежнему. На троне сменялись монархи – Екатерина Первая, Пётр Второй, Анна Иоанновна, Иван Антонович, Елизавета Петровна, Пётр Третий… Наконец ещё лет через тридцать – сорок этим чудом заинтересовалась Екатерина Вторая. Она призвала к себе лучших инженеров и потребовала выяснить, в чём секрет волшебных императорских часов. Инженеры думали, думали – и в конце концов аккуратно разобрали механизм по винтику. Всё записывали, всё зарисовывали, каждый шаг обсуждали…

– Но вот ведь как вышло, – сказал Мунин. – Разобрать часы они смогли, но собрать обратно и снова запустить механизм ни у кого не получилось. Пробовали много раз – нет, и всё.

– Не знали принципа работы, – вынес приговор Одинцов, успевая за разговором поглядывать в окно и следить, куда и как их везут.

– Я вам больше скажу, – добавил историк. – Они не знали принципа, с помощью которого вообще решаются такого рода задачки. Не важно, в механике или где-то ещё. Есть такой принцип конвергентности.

Одинцов притворно вздохнул:

– Я с вами весь толковый словарь выучу. Уже до буквы «К» дошли.

– Серендипность на букву «С», – не удержалась от шпильки Ева, а Мунин с удовольствием начал объяснять:

– Если не знаешь, как решить задачу «в лоб», надо использовать сразу весь инструментарий логических подходов. Например, до меня задача про Ивана Грозного и Петра Первого не решалась, потому что исследователи действовали стереотипно. А я рассмотрел её со всех сторон. Выяснил, что для решения нужен Павел. Ну а потом уже что-то такое стало вырисовываться… Нас этому Книжник учил. Конвергентность – вообще его конёк.

– Книжник? – профессор поднял голову и недоверчиво посмотрел на Мунина. – Вы учились у Льва Книжника?!

– Меня со второго курса пригласили к нему на проблемный семинар как подающего надежды, – гордо сообщил Мунин. – А вы знаете Книжника?

– Научный мир тесен… Да, был знаком. Можно сказать, в прошлой жизни. И пользовался кое-какими его методиками. Я думал, он умер уже давно.

– Нет, он жив. Я бы знал, если бы… Жив, только старенький совсем, болеет сильно.

– Хм… Книжник, – пробормотал профессор. – Про него я и забыл совсем…

– Что, приехали? – спросил Одинцов шофёра.

По пути от Академии микроавтобус обогнул Марсово поле, перевалил Троицкий мост, по Каменноостровскому проспекту пересёк Петроградскую сторону и мосты через Малую и Большую Невки, а дальше, свернув налево у Чёрной речки, безликими улицами добрался до Серафимовского кладбища.

Седаны с академиками встали по обе стороны от микроавтобуса на парковке у кладбищенской стены.

– Выходим! – сказал Одинцову усатый конвоир, а здоровяк выудил из кармана ключ, отомкнул наручники и предупредил:

– Без глупостей.

– Не вопрос, командир, – согласился Одинцов. – Только ты как-нибудь посвободнее держись, что ли. Не позорь меня перед народом.

Дверь автобуса с гулким рокотом отъехала в сторону. В проёме показались Салтаханов и старший академик.

– Я никуда не пойду! – снова занервничал профессор. – Я буду сидеть здесь и ждать.

– Сидите, пожалуйста, – сказал старший, – кто же вас гонит? Остальные могут выйти и размяться, если есть желание. Только не уходите далеко. На всякий случай мы с коллегами рядом.

Одинцов поднялся и вслед за конвоирами шагнул в открытую дверь.

64. На погосте

Так обычно бывает на городских похоронах. Человек пятьдесят собравшихся бессмысленно толпились неподалёку от свежевырытой ямы; поглядывали на окрестные могилы, над которыми покачивались в вышине старые деревья, и читали надписи на памятниках. Они тискали в руках цветы, курили, перебрасывались негромкими репликами и ждали команды – что делать дальше. За командира был Сергеич, заместитель Вараксы. Он шушукался с могильщиками, но как только заметил приближающегося Одинцова – прервал разговор и поспешил ему навстречу.

– Ну слава богу… Пытались до тебя дозвониться, а ты который день трубку не берёшь. Здорó во.

Мужчины обменялись крепким рукопожатием.

– Я номер сменил, прости, забыл предупредить, – сказал Одинцов и мотнул головой в сторону конвоиров, застывших рядом. – Это свои ребята, Вараксу хорошо знали. Работаем вместе… Помощь какая-нибудь нужна?

– Нет, всё нормально, сейчас начнём.

– Я тогда пока с мужиками поздороваюсь… Да, сигареткой не угостишь? Я свои в машине оставил.

Получив сигарету и спички, Одинцов прикурил, с явным удовольствием затянулся несколько раз и пошёл здороваться. Конвоиры не отставали.

Надгробие Дмитрия Рождественского, Гран-приора Мальтийского ордена (Серафимовское кладбище).

Сергеич недолго смотрел им вслед: надо было распоряжаться похоронами, а соображал он быстро, как и полагается выпускнику КУОС, ветерану нескольких войн и участнику десятков спецопераций.

Последние слова Вараксы были про помощь Одинцову. «Наизнанку вывернись, но помоги. Не важно, о чём он попросит», – сказал Варакса, который ничего не говорил зря – тем более в такой момент: он-то знал, что идёт на смерть. С Одинцовым в эти дни Сергеичу связаться действительно не удалось, и остальные тоже не дозвонились, однако тот откуда-то узнал про похороны. Пожимая Сергеичу руку, Одинцов сжал его кисть не один раз, а несколько. И массировал запястье, будто намятое наручниками или верёвкой. И затягивался необычно – показывал, что долго не курил. И эти два смурных молодца – какие, к лешему, свои ребята?! Своих Сергеич знал наперечёт, а остальным здесь делать нечего, и с какой стати Одинцову тащить к могиле погибшего друга кого попало…

Церемония оказалась короткой: о священнике речи быть не могло – не играл Варакса в эти игры; гроб с изувеченным телом не открывали, а почти сразу опустили в могилу. Сергеич как распорядитель первым произнёс немудрёные слова прощания, бросил на крышку гроба горсть мёрзлой земли и взглядом показал Одинцову: «Теперь ты».

Конвоирам пришлось остаться на месте. Одинцов подошёл к краю ямы, чуть отодвинув плечом Сергеича, помолчал несколько секунд и сказал:

– Мы тут все солдаты… Почти все. Воевали, смерть видели много раз, товарищей многих похоронили… кого удалось похоронить. И всё равно, каждый раз, когда вот так… Но хорошо, что хоть по-человечески, в родной земле…

Он провёл рукой по волосам и продолжил:

– Путь воина обретается в смерти. Варакса этот путь прошёл до конца и погиб как воин. А мы пока ещё в пути. Значит, надо жить. Надо дело доделать, которое не закончил Варакса… чтобы не краснеть потом и глаза не прятать, когда с ним снова встретимся… Прощай, друг. Земля тебе пухом.

Одинцов бросил в яму несколько комьев, коротко обнял Сергеича и вернулся к конвоирам. Потом говорили другие. Дождавшись конца речей, кладбищенские молодцы резво засыпали яму землёй и охлопали лопатами небольшой холм, напомнивший Одинцову по-военному аккуратные сугробы в ладожском имении Вараксы. Сверху могильщики положили венки и отошли в сторону: дальше уже каждый сам клал букет или рассыпал цветы по холмику, на прощание касался его ладонью и уступал место следующему.

Всё это время Одинцов неподвижно стоял, стиснутый конвоирами с обеих сторон. Он читал надписи на траурных лентах, примечал у соседних могил академиков, изображавших посетителей кладбища; видел, как Сергеич что-то втолковывает нескольким сотрудникам сети «47» в фирменных куртках…

…а его самого было хорошо видно в бинокль из-за толстого дерева поодаль от могилы Вараксы: там расположились Владимир с напарником. Они караулили Салтаханова у здания Академии и последовали за кортежем, почти не сомневаясь, что в микроавтобусе везут Одинцова. Возле кладбища их догадка подтвердилась, а деревья обеспечили неплохое прикрытие.

– Что будем делать? – спросил напарник.

– Ничего, – ответил Владимир и вернул ему бинокль. – Посмотрим, что дальше.

Пока хоронили Вараксу, профессор сидел в микроавтобусе, а Мунин с Евой вышли наружу. Идти было некуда – не по кладбищу же гулять в самом деле! – так что оставалось прохаживаться взад-вперёд по парковке и жмуриться от яркого солнца.

– А вы туда не хотите? – Ева имела в виду прощание с Вараксой.

– На погост? – с нервным смешком переспросил историк.

Ева поинтересовалась, что такое погост, и Мунин пустился в объяснения. В языческую пору так называлось место, куда съезжались гости – окрестные селяне, торговцы и сборщики податей. А когда уже в христианские времена на каждом погосте поставили церковь и устроили кладбище, слово постепенно приобрело нынешний невесёлый смысл.

– С Вараксой там самые близкие прощаются, а мне на погост пока рановато, – заключил Мунин.

Он не мог признаться, что не любит и побаивается кладбищ, как и профессор. К тому же одно дело, когда оказываешься у могилы как учёный, на раскопках каких-нибудь, и совсем другое – когда при тебе закапывают в землю человека, с которым ты всего несколько дней назад пил по утрам кофе и собирался на рыбалку за корюшкой.

Кроме того, Мунин видел, какими глазами смотрят на Еву академики и Салтаханов. Неказистый историк первый раз в жизни почувствовал, что ему завидуют другие мужчины. Ещё бы! Им приходилось топтаться в стороне, а он запросто болтал с ослепительной красоткой, на которую таращились даже торговки цветами из-за лотков, выстроившихся у края парковки.

Ради такого случая Мунин был готов хоть до ночи заливаться соловьём перед Евой, но спустя некоторое время она вдруг сказала:

– Надо, чтобы мы заехали в консулат. Я скажу ему, – и решительным шагом направилась к Салтаханову, стоявшему в стороне со старшим академиком.

– Послушайте, – начала Ева, – вы можете?..

– Выходят! Всем приготовиться! – громко скомандовал старший, услышав сообщение по рации.

– Пожалуйста, вернитесь в автобус, – попросил американку Салтаханов. – Поговорим чуть позже.

65. Всего четыре слова

Прощание с Вараксой закончилось, и к выходу с кладбища по центральной аллее потянулись участники траурной церемонии. Площадка у могилы опустела, но Одинцов не двигался с места.

– Идёмте, – сказал здоровенный конвоир.

– Да погоди ты! – огрызнулся Одинцов.

Он шагнул к могиле, присел на корточки, положил руку на цветы, укрывшие холм, и замер. Академики переглянулись.

– Мы заканчиваем, – через пару минут сказал усатый в микрофон, спрятанный в манжете, а здоровяк повторил:

– Идёмте, нас ждут.

Они вышли на центральную аллею и двинулись к выходу.

– Одинцов! – послышался крик сзади.

Все трое обернулись. Их догонял мужчина в фирменной куртке вараксиного автосервиса.

– Сергеич просил передать, – подходя, сказал он. – Варакса тебе денег должен был. А с долгами уходить нехорошо как-то.

Мужчина протянул Одинцову пачку крупных купюр.

– Бери, бери, нормально всё… Народ в ресторан к Суратбеку на поминки двинул. Ты же едешь?

– Конечно, – Одинцов забрал деньги и сунул в карман джинсов. – Меня ребята подбросят. Я не прощаюсь, увидимся.

На парковке у микроавтобуса их встретили Салтаханов и старший академик.

– Как прошло? – спросил старший.

– Без проблем, – ответил усач.

– С кем-нибудь разговаривал?

– Ничего серьёзного.

– Ему передали деньги, – добавил здоровяк.

– Покажите, – потребовал Салтаханов.

– Это мои деньги, – с нажимом на «мои» проворчал Одинцов и, вынув пачку из кармана, неохотно отдал Салтаханову. – Пересчитай, чтобы я видел. Сумма немаленькая. Будешь должен.

Салтаханов хмыкнул:

– Ну да, бутылку виски я ведь уже зажал.

Он развернул купюры веером, быстро просмотрел – нет ли среди них чего-то ещё, нет ли надписей, – и вернул деньги.

– Считайте сами. Пусть пока будут у вас, если вам так спокойнее.

Перед отправлением старший сказал усатому конвоиру:

– Одинцов сейчас на нервах, всё-таки друга похоронил. Если дёрнется, сразу распахивай дверь – мы поймём и подтянемся. Понял? Чуть что – сразу дверь настежь.

В микроавтобусе здоровяк снова надел наручники на Одинцова, который опять не возразил и уткнулся в газету.

– Мои соболезнования, – хмуро сказал ему Арцишев.

– Кто-нибудь знает, если мы поедем в консулат? – спросила Ева.

Академики не ответили, а Мунин попытался её утешить:

– Салтаханов обещал чуть позже…

Пара машин выезжали с парковки, и караван академиков в прежнем строю – микроавтобус между двумя легковушками – стартовал следом. За ними двинулись другие машины: на улицу, тянувшуюся параллельно кладбищенской стене, потекла целая автоколонна.

Они приближались к перекрёстку с мигающим светофором, когда «джип», шедший где-то сзади, вдруг рванул по встречной полосе, обогнал караван, резко перестроился вправо и затормозил перед первым седаном академиков. Тот едва успел остановиться; шофёр микроавтобуса тоже впечатал в пол педаль тормоза. Пассажиров по инерции бросило вперёд.

Одинцов сидел вполоборота и ткнулся в спинку переднего пустого сиденья плечом. В следующее мгновение он опустил газету – и последним, что успел увидеть здоровяк-академик, был мелькнувший кулак свободной руки Одинцова. Отстёгнутый наручник висел на другой руке…

…а Одинцов уже выпрыгнул в проход, шагнул навстречу второму конвоиру, который рывком откатил дверь, чтобы позвать на помощь, и с разворота ударом локтя вышиб его наружу. Ева истошно закричала.

Всего четыре слова успел шепнуть Одинцов, когда на секунду обнял Сергеича у могилы Вараксы: «Автобус броня. Остальных блокируй». Этого было достаточно, главное – неприступный микроавтобус трогать не надо, внутри Одинцов разберётся сам.

Кортеж академиков оказался в «коробочке»: справа вдоль поребрика тянулись припаркованные машины, впереди стоял «джип», слева к первому седану притёрся ещё один внедорожник, не давая ни двинуться, ни открыть двери; сзади головную машину кортежа подпирал микроавтобус, за которым вплотную встал второй седан, тоже окружённый машинами со всех сторон.

Нокаутировать шофёра Одинцову не удалось из-за высокого подголовника. Они сцепились. Ева продолжала верещать, Мунин съёжился в кресле, прижимая папку к груди, а профессор вдруг вскочил и бросился к распахнутой двери.

– Бежим! – азартно крикнул он.

Прямо перед ним стоял припаркованный «опель»; профессор с неожиданной лёгкостью перепрыгнул с подножки на его багажник.

– Назад, – прохрипел Одинцов, стискивая бычью шею шофёра.

Во втором седане опустили боковые стёкла.

– Вы что… Вы что делаете?! – заорал Салтаханов, когда академики выхватили пистолеты и начали стрелять.

Он попытался отнять оружие у соседа, с которым делил заднее сиденье, но получил удар в лицо от старшего, который сидел за рулём. А профессор, стоя на замызганном багажнике «опеля», обернулся на звук выстрелов, дёрнулся, и на его светлой куртке появились рваные кровавые дырки – одна, вторая, третья…

Одинцов вытолкнул придушенного шофёра через водительскую дверь, прыгнул за руль и успел увидеть, как прошитый пулями профессор взмахнул руками, сползая с «опеля» на тротуар. Помочь ему было уже нельзя. Одинцов крикнул Мунину:

– Дверь закрой! – выкрутил руль влево и дал газу.

Тяжёлая бронированная машина в дуге зацепила бампером передний седан и крепко двинула внедорожник, который блокировал академиков слева. Одинцов мысленно попросил у своих спасителей прощения. Ничего, жестянщики у Вараксы хорошие, подлатают.

Старший на втором седане попытался дёрнуться вперёд, но его тут же подрезал «джип», стоявший слева, – даже пары метров проехать не дал: «джипом» на самой ответственной позиции управлял лично Сергеич. Ударенный Одинцовым внедорожник тоже чуть сдал назад, блокируя манёвр переднего седана. А микроавтобус вильнул по встречной, объезжая «коробочку», и помчался вперёд по пустой улице.

Ева перестала верещать и в ужасе смотрела на происходящее. Мунин расстался наконец со своей папкой. Цепляясь за спинки сидений, он переступил через тело здоровяка, с лязгом захлопнул дверь, плюхнулся на сиденье за спиной Одинцова и проскулил:

– Я думал, этого больше не будет… вы больше так не будете…

– Не буду, не буду, – сквозь зубы пообещал Одинцов.

Микроавтобус повернул в переулок и нырнул в арку подвернувшегося двора. Действовать надо было стремительно: оглушённый конвоир мог прийти в себя, а на кладбище хватало академиков, которые ехали следом, – они наверняка бросятся в погоню, как только поймут, что произошло с кортежем.

– Выходим! Куртки снимайте! – скомандовал Одинцов и первым стал раздеваться; наручник по-прежнему болтался на левой руке и застрял в рукаве.

Дрессированный Мунин потащил с себя куртку, а Ева попыталась возразить:

– Там же холодно…

– Снимайте! – рявкнул Одинцов. – У меня в куртке «жучок», и вам тоже наверняка сунули. Нет времени проверять. Снимайте!

– Может, подальше отъедем? – робко предложил Мунин.

Одинцов наконец выпростал наручник из рукава, отшвырнул куртку и перебрался в салон.

– В автобусе навигатор и маяк. Мы у них как на ладони, – с этими словами Одинцов подхватил недочитанную газету, вытащил смартфон из кармана здоровяка, сунул папку в руки Мунину, откатил дверь и снова скомандовал уже персонально Еве:

– Выходим, выходим, красавица! Бегом!

66. Шалуны и шалуньи

От автобуса надо было уйти, но долго водить своих спутников по улицам Одинцов не собирался.

Очень уж приметной выглядела их троица: высокий плечистый мужчина с седым клоком в шевелюре, экзотическая темнокожая красавица и нескладный очкарик с толстенной красной папкой, которую он прижимал к груди. К тому же все трое были одеты – или скорее раздеты – не по сезону.

Петербургская весна показывала характер: солнце солнцем, но студёный балтийский ветер делал своё дело. Порывы налетали со всех сторон и пронизывали до костей, так что через несколько минут у Евы зуб на зуб не попадал. Мунина тоже знобило, да и Одинцов чувствовал себя немногим лучше. Впрочем, состояние Евы его как раз устраивало…

…потому что, как и в случае с Муниным неделю назад, шок у Евы постепенно проходил, но пока дрожащей американке было не до расспросов.

Деньги, которые догадался передать Сергеич, существенно облегчали задачу: шарить по карманам конвоира не пришлось. Сумма в самом деле была внушительная – похоже, все мужики из автосервиса скинулись. Вскоре Одинцов завёл спутников в очередной двор и дёргал ручки дверей одну за другой, пока не нашёл открытую.

Лестница пахла кошками и подвальной плесенью. Они поднялись на площадку. Из окна немилосердно сквозило. Ева села на корточки, прижалась к чуть тёплой батарее отопления и обхватила себя за плечи.

– Что вы со мной делаете… – мелко стуча зубами, сказала она.

– Терпи! – велел Одинцов: для начала ему надо было избавиться от второго наручника.

– Как у вас это получилось? – спросил Мунин, показав на расстёгнутый браслет.

Одинцов сохранил горелую спичку, когда прикуривал на кладбище, и держал её в зубах, не вызывая подозрения у конвоиров. Когда в автобусе ему надели наручники, Одинцов под прикрытием газеты просунул расплющенный кончик спички в паз, куда входят зубцы браслета, и наручник расстегнулся – таким премудростям куосовцев учили на совесть.

При побеге искать ключ и обшаривать оглушённого здоровяка Одинцов не стал. Он проделал тот же трюк со вторым браслетом на глазах любопытного Мунина, вручил историку наручники как трофей, а сам вооружился смартфоном и развернул газету на страницах, пестревших зазывными изображениями девиц.

– Это притоны?! – Мунин не поверил глазам.

– Надеюсь, – сказал Одинцов. – Сейчас проверим, какие такие номера для состоятельных мужчин… Друг ситный, ты бы лучше пока Еву обнял. Видишь, девушка мёрзнет? Давай, не теряйся!

Американка затравленно глянула на историка снизу вверх. Он опустился на корточки рядом и опасливо положил руку ей на плечо. Ева молча позволила себя обнять и прижалась к Мунину. Оба смотрели, как Одинцов изучает объявления в газете и приговаривает:

– Тэк-с… Спасибо, не надо… Это не к нам… Это мимо… Вот! «Милые шалуньи из «Проказницы» скрасят ваш досуг! ». И отсюда в двух шагах. Ну-ка…

Он поманипулировал с настройками смартфона, набрал номер и развязным тоном повёл беседу, которую Мунин понимал наполовину, а Ева – разве что на четверть. Закончив разговор, Одинцов окликнул коченеющую парочку:

– Эй, пингвины! Нас ждут. Подъём!

По адресу они добрались минут за десять. Шли быстро в надежде согреться, разве что не бежали – Одинцову даже подгонять не пришлось.

– Значит, так, – сказал он Мунину и Еве в неприметном закутке перед стальной дверью, крашенной суриком. – Говорю только я. Вы молчите или поддакиваете, если надо. Можете улыбаться – улыбайтесь. Мы в загуле. Деньги есть, мозгов нет. Хочется водки и разврата. Задача ясна?

Не дожидаясь ответа, он кулаком забарабанил в дверь:

– Есть кто живой? Свистать всех наверх! Шалуны приехали!

Электронный замок с жужжанием открылся, и троица по щербатым ступенькам спустилась в подвал – к ещё одной стальной двери, за которой гостей встречала дежурная.

Салон «Проказница» оказался именно притоном – к смущению Мунина, и в меру скромным – к удовольствию Одинцова, который специально выбрал заведение средней руки. В откровенном гадюшнике могли возникнуть проблемы с Евой, а в слишком респектабельном месте недолго нарваться на скрытые видеокамеры. Позировать для записи в планы Одинцова не входило.

Побитый временем и людьми евроремонт салона знавал времена получше, но ещё сохранял вполне пристойный вид. От входа тянулся розовый коридор с фотографиями голых тел на стенах и белыми дверьми по обе стороны. Первая дверь напротив комнаты дежурной вела в раздевалку для гостей, и Одинцов втолкнул туда Еву с Муниным.

– По-быстрому шмотки долой – и в сауну, греться, – велел он. – А мы с хозяевá ми потолкуем.

Обычно посетители в такие места наведываются ближе к вечеру. Раннее появление странной полураздетой компании насторожило дежурную – рыхлую селянку средних лет. Прыщавый охранник в шлёпанцах-вьетнамках на босу ногу тоже бегал глазами. Их тревожные опасения надо было развеять, чем и занялся Одинцов.

– Такое дело, короче, – сказал он. – Третий день керогазим, полгорода на уши поставили, толпу растеряли, но бабки на кармане ещё есть.

Одинцов небрежно помахал перед носом селянки пачкой денег и огласил своё решение:

– Зависнем у вас. Вечером тусень с расколбасом, но до вечера ещё дожить надо… – На стол дежурной легли несколько купюр с щедрой переплатой. – А чего? Тепло, красиво, у меня тёлочка под боком – видели, какая? Огонь! Пантера! Пошалим чуток, отмокнем, бухнём слеганца…

Одинцов продолжал балагурить. Рассказал анекдот, поделился выдуманным вчерашним приключением, поинтересовался у дежурной шалуньями по вызову – вдруг всё-таки захочется? – и дал денег охраннику с наказом слетать в магазин, купить литр виски с приличной закуской:

– Для себя тоже поесть-попить возьми, чтобы вам тут не скучать. Сдача вся твоя. Только не жмись. Гуляем! Запомни: когда мне хорошо – всем вокруг хорошо. Да, и ещё…

Одинцов добавил денег, чтобы охранник купил мобильный телефон с SIM-картой.

– Прикинь, моя овца мобилу в тачке оставила, – пояснил он. – А мне без связи никак. Надо же руководить процессами! И с братвой чтобы контакт был.

Смартфон, вытащенный из кармана здоровяка-конвоира, Одинцов выбросил сразу же после звонка. Конечно, Псурцев отследит аппарат, но это ничего не даст. Номер «Проказницы» будет узнать непросто: в смартфоне Одинцов его стёр, а звонил через виртуальный коммутатор. Профессионалы всё равно вычислят салон, но провозятся несколько часов – за это время троица успеет перебраться в безопасное место и хорошенько замести следы.

Дежурная красноречивым женским взглядом оценила мускулистую фигуру Одинцова, когда он появился на пороге раздевалки в юбке из простыни и прошествовал по коридору. Охранник подтянул штаны с лампасами из трёх полосок, сменил вьетнамки на кроссовки и отправился в магазин.

Ева и Мунин молча сидели в сауне на разных концах полки. Историк старался не смотреть на красотку, которая снилась ему три ночи подряд: сюжеты этих снов имели мало общего с поисками Ковчега Завета.

– Согрелись?

Одинцов уселся на полку между Евой и Муниным. Он скосил глаза на Еву, чуть прикрытую простынёй, и сделал вид, что ему безразличны умопомрачительные ноги американки.

– Я не понимаю, – хрипло сказала она. – Что происходит? Вы можете объяснить?

– Значит, согрелись, – постановил Одинцов. – В сауне с первого захода долго нельзя. Нам чаю сейчас принесут. Сядем и поговорим.

Чай ждал их в салоне, куда выходили двери сауны, душевой и двух комнат с широченными кроватями. Обёрнутая простынями троица расположилась за невысоким столом в штопаных креслах из дерматина, имитирующего натуральную кожу. Своё кресло Одинцов поставил так, чтобы видеть выход в коридор, и включил телевизор на музыкальном канале – какую-никакую защиту от лишних ушей.

– Теперь спрашивай, – разрешил он, разливая чай по чашкам. – Только спокойно.

– Почему вы говорите мне ты? – спросила Ева.

Мунин усмехнулся:

– Он всем говорит ты.

– Не всем, – возразил Одинцов. – Но в команде так проще. А мы теперь команда.

– Какая команда?!

У Евы задрожали губы, на глаза навернулись слёзы. Она вцепилась в подлокотники, почти выпрыгнув из кресла:

– Я не могу спрашивать спокойно! Вы делали ужасную драку! Профессора убили! Вы привели меня в публичный дом!

– Не ори, – строго сказал Одинцов. – И простыню поправь, а то я отвлекаюсь.

Американка встала и сняла сбившуюся простыню. Мунин громко сглотнул, Одинцов поперхнулся чаем, а Ева не спеша заново обернула простынёй стройное шоколадное тело.

– Так нормально? – спросила она и, насладившись произведённым эффектом, объявила: – Я еду в консулат сейчас же.

67. Команда

Всё-таки насколько проще с мужиками дело иметь!

Одинцов оценил демарш Евы. Он пожевал губами и миролюбиво сказал:

– Сядь, пожалуйста. Пять минут ведь роли не играют? Сейчас парнишка вернётся, я его за телефоном послал. Или ты хочешь по этой холодрыге на улице такси ловить? Позвоним, вызовем тебе машину… Сядь пока, выпей чайку и послушай меня немножко. А потом делай, что хочешь. Ты же математик – тебе решать.

Мунин переводил взгляд с Евы на Одинцова, которые, не отрываясь, смотрели друг на друга.

Американка привыкла безошибочно взвешивать каждый поступок. Сейчас рациональному анализу мешал ужас от увиденного, который требовал: бежать, бежать, бежать! Саднило горло, сорванное криком в автобусе. Но этот здоровенный красавец, прихлёбывавший чай в кресле напротив, своим спокойствием заставил Еву взять себя в руки.

Она вспомнила их первую встречу, слежку, уловки Вейнтрауба и его плохо скрываемый интерес к Одинцову. Вспомнила, как её и профессора обманом увезли из ресторана. Вспомнила бункер и тамошние предосторожности, которые не слишком вязались с научной работой, пусть даже секретной. Вспомнила странное поведение Салтаханова, который день за днём откладывал разговор с консулом. Вспомнила всю цепочку событий, которые привели её в этот занюханный бордель, и множество странностей, на которые раньше не обращала внимания…

…а кроме того, Одинцов был прав насчёт холода и такси.

– Хорошо, – Ева опустилась обратно в кресло. – Я слушаю. Кто вы такие и что происходит? Только правду.

⇐ Предыдущая 19 20 21 22 232425 26 27 28 Следующая ⇒