Annotation 19 страница

– С кубинцем стал бы разбираться корабельный кагэбэшник. Пока то да сё, Варакса загнулся бы. А так его откачали. Ещё много лет прожил. До вчерашнего дня.

Одинцов тяжело посмотрел на Салтаханова, и тот поспешил уйти от щекотливой темы:

– Вы прибыли на базу и ящики выгрузили на склад. Дальше.

– Дальше Вараксу перевели в госпиталь на берегу. Он очухался и стал связываться со своим начальством. А я улетел в Ленинград. В отчёте про Вараксу не упоминал – это не имело отношения к заданию. То, что ещё один из группы числился вернувшимся, списали на путаницу. Я получил орден и майорские звёзды. Потом Варакса меня нашёл и попросил оформить доверенность на его имя, чтобы он мог забрать ящики. Тогда я узнал, как его зовут на самом деле. Сделали доверенность и попрощались. Всё.

– Как – всё?! Вы же дружили двадцать пять лет!

– После Эфиопии мы не виделись три года с лишним. Я пошёл в отпуск, назначение кое-какое должен был получить, жениться собирался… А меня вдруг взяли – и посадили.

– В тюрьму? – Ева оторвалась от блокнота и распахнула на Одинцова огромные синие глаза.

– В тюрьму. Потом в августе случился путч, потом страна вообще с ума сошла, в декабре Союз окончательно развалился, и про меня все забыли. Все, кроме Вараксы. Года через полтора он меня нашёл в зоне, ещё через полтора сумел вытащить.

– Всего три года… То есть срок был больше? – спросил Арцишев.

– Больше, – подтвердил Одинцов. – Хороший был срок. От всей души.

– За что? – Ева надулась, когда Одинцов с усмешкой ответил:

– Улицу перешёл в неположенном месте.

– А Варакса, значит, вас отблагодарил? Вы же ему жизнь спасли, – сказал Мунин.

– Причём два разá! – Одинцов показал два пальца и, не меняя ёрнического тона, обратился к Салтаханову:

– Начальник! Обедать пора. Кстати, где тут у вас курят?

51. Конвергентный книжник

Во второй половине дня Жюстина уже не сомневалась: Лев Книжник – именно тот, кто ей нужен.

Жюстина в азарте покусывала губы, листая досье на учёного, которое удалось быстро собрать. Масштаб личности, широчайшая сфера интересов, обилие научных трудов, непростая биография и даже преклонный возраст роднили россиянина с её кумиром Леви-Строссом.

Книжник оказался несколькими годами старше самого Вейнтрауба. Перед Второй мировой войной он поступил в Ленинградский университет и учился сразу на историка и филолога. Студентом пробыл недолго: русские во Второй мировой выделяют собственную войну – они называют её Великой Отечественной, которую Книжник прошёл почти от начала до самого конца. Вырвался из блокадного Ленинграда, воевал офицером, был трижды ранен, собрал богатый урожай наград… После победы вернулся к учёбе, с отличием окончил исторический факультет и стал археологом. Защитить дипломную работу по филологии Книжнику не дали, однако любимую науку он не оставлял вниманием всю жизнь.

Как и многие советские учёные того поколения, Книжник сидел в тюрьме. Первую отсидку органы госбезопасности устроили на волне послевоенных репрессий, поэтому блестящий студент остался без второго диплома. Потом, уже в зрелом возрасте, он сел снова – стараниями КГБ, который боролся с инакомыслием в науке.

Жюстина слышала, что у русских это называлось стилистическими разногласиями с советской властью. Книжник утверждал: археология – не часть истории и не параллельная история, вооружённая лопатой. Он считал её дисциплиной, изучающей источники, и приравнивал к криминалистике.

Жюстину с её образованием и опытом работы в судебной полиции очень устраивал такой подход. Книжник чётко отделял археологию, которая должна выяснять, что, когда, где и как происходило, от собственно истории, раскрывающей причины событий. Он считал, что археологи боятся утратить престиж профессии и пытаются участвовать в конструировании истории. Однако в действительности их задача – не конструирование, а реконструкция прошлого на основании найденных артефактов.

Так в лаборатории криминалист исследует пулю – в каких условиях, из какого оружия и когда она была выпущена, какие повреждения могла причинить… Он достоверно и бесстрастно восстанавливает картину события, а кто и почему стрелял, ему знать не надо – это обеспечивает объективность выводов. Однако с точки зрения коммунистического режима наука должна была обслуживать политику и подвёрстывать археологические находки под заранее поставленную цель: доказывать то, что нужно власти. Это стилистическое разногласие обошлось Книжнику в общей сложности почти в десять лет лагерей, и ещё больше десяти лет на свободе он оставался без постоянной работы.

Даже в такой ситуации учёный не падал духом – и дождался-таки: сначала извинений сквозь зубы в конце восьмидесятых, а потом и возвращения всех регалий в девяностых. Только время, драгоценное время было упущено. И всё же Книжник, несмотря на возраст, продолжал трудиться, получил возможность снова преподавать в России и читать лекции за рубежом…

В последние годы он постепенно сбавлял обороты – проблем со здоровьем становилось всё больше. Теперь старик не выезжал за пределы Петербурга, однако продолжал исследования, писал статьи, встречался со студентами и учёными – то есть жил насыщенной жизнью на зависть многим коллегам. Это тоже очень устраивало Жюстину: устав Интерпола позволял советнику выполнять свои обязанности дистанционно, а Книжник был нужен ей именно в Петербурге – и уж никак не в Лионе.

Жюстина листала страницу за страницей. Учёный развивал в студентах навыки самостоятельного мышления и для этого придумал проблемные семинары. Их участники получали не стандартные упражнения, а настоящие исследовательские задания – сложные, но вполне посильные, по мнению Книжника. По результатам исследований проводились конференции и публиковались научные статьи; особенно удачные работы ложились в основу диссертаций вчерашних студентов. К тому же в семинарах участвовали и маститые учёные, и талантливые школьники – так обеспечивалась преемственность.

Жюстина позавидовала, вспомнив свои университетские годы, и закрыла досье. Помимо криминалистического подхода Книжника к исследованиям, его безграничной эрудиции и безупречного авторитета в мире науки, особенно радовал принцип конвергентности, на котором учёный строил свою работу и которому учил своих последователей.

Конвергентность требует использовать все имеющиеся данные, все теории, все методы и сводить результаты в одну точку, с разных сторон приходя к решению задачи. Главное при этом – не пытаться подогнать решение под готовый ответ, не опровергать и не доказывать заранее намеченную позицию, не отказываться от тех или иных неудобных данных, но с помощью всего массива информации искать ответ на поставленные вопросы. Принцип конвергентности гарантирует объективность.

В дело у Книжника шли все приёмы: индукция – обобщение частностей, дедукция – переход от истинных посылок к истинному заключению, анализ – расчленение предмета исследования на составляющие и синтез – соединение различных элементов в целое. Учёный виртуозно владел этим комплексом, и Жюстина намеревалась поставить мастерство Книжника себе на службу.

Оставалось придумать, как лучше всего привлечь учёного к сотрудничеству. Жюстина приказала себе не торопиться и подумать до вечера. К тому же предстояло обеспечить конфиденциальность переговоров с Книжником. Формально Жюстина не делала ничего предосудительного: она оперировала только информацией, которая находилась в открытом доступе. Однако выводы, которые позволяло делать её служебное положение, выходили далеко за пределы обычных обывательских возможностей.

Эти выводы Книжнику предстояло проверить на прочность – и подсказать дальнейшие шаги в случае, если президент Интерпола не ошиблась и Ковчег Завета находится в России…

…а Жюстина была уверена, что не ошиблась.

52. О хитросплетениях

Курить в бункере Одинцову не разрешили.

– Что за дела?! – возмущался он перед Салтахановым. – Это ж бункер, здесь вытяжка такая – человека засосать может! У нас не детский сад, чтобы дыма бояться. В паре метров никто ничего не почует!

Салтаханов был неумолим.

– Курить уже не модно, – сообщила Ева, глядя, как бушует Одинцов.

– А что, похоже, что меня интересует, модный я или немодный? – свирепо глянул он в ответ.

– Непохоже, – честно признала Ева, и Одинцов снова обрушился на Салтаханова:

– Я курю тридцать пять лет! У меня ритуал!

Одинцов остался без послеобеденной сигареты, но не слишком расстроился – только сделал вид. Курил он немного, никотиновой зависимостью не страдал, на здоровье не жаловался. Просто ему нравилось курить и сам процесс доставлял удовольствие. Одинцов продолжал атаковать Салтаханова умышленно: академики должны были решить, что нащупали его слабое место и вывели из равновесия. Надо несколько дней поводить их за нос.

В комнате для инструктажа сидели по-прежнему в кругу, как предложил историк, – это оказалось удобно. Одинцов занял место у первого стола перед Муниным и сердито перебирал чётки Вараксы. Мунину вернули папку Urbi et Orbi – он не выпускал её из рук. Салтаханов занял место инструктора и как мог подгонял разговор. Псурцев распорядился: на работу в режиме диалога – два-три дня, дальнейшие действия – по результатам.

В продолжение темы, которую обсуждали перед обедом, первым высказался Арцишев.

– Давайте не отвлекаться на частности, – предложил он. – Меня самогó сильно смущает то, что ящиков два и они лёгкие. Кроме того, я по-прежнему считаю, что нереально вот так запросто взять и похитить Ковчег Завета. Но если наша Вселенная может представлять собой голограмму, то скрижали и подавно. Давайте посмотрим, что такое голограмма.

Арцишев подошёл к доске и продолжил, набрасывая схематичные рисунки мелом:

– Вы берёте материальный объект, трёхмерный, освещаете его пучком поляризованного света и записываете отражение на плоскости. Можно сказать, фотографируете. Только получается не привычный снимок, а поверхность, испещрённая такими полосочками, которые ничего не значат. Однако если снова осветить этот рисунок поляризованным светом – над поверхностью появится объёмное изображение, в мельчайших деталях повторяющее оригинал и выглядящее очень реально.

– Голограммы ведь вроде лазером делают, – неуверенно сказал Салтаханов.

– Я специально не стал употреблять этот термин, – откликнулся профессор. – Но раз вы так хотите, лазерный луч представляет собой узконаправленный пучок когерентного монохроматического поляризованного света. Обычно такой луч получают от специального источника.

– Если скрижали были голограммами, – продолжал он, – то они действительно почти ничего не весили. Это плоские дощечки с рисунком, которые Моисей вполне мог нести в одной руке.

– А где был лазер? – спросила Ева.

– Законный вопрос, – согласился Арцишев, – на который у меня, по понятным причинам, нет готового ответа. Я так же, как и вы, лишь рассуждаю и предполагаю. В Писании сказано: когда Моисей спустился с горы Синай, от его лица исходило такое сияние, что люди не могли на него смотреть – пришлось закрыть лицо покрывалом. Почему бы не допустить, что на его голове был укреплён лазер? Кто-нибудь из вас знает, что такое тфили́ н?

Тфилин – усилитель молитвы.

Одинцов бывал в Иерусалиме туристом и видел, как евреи молятся у Стены Плача, но промолчал вместе с остальными. Арцишев продолжил, снова рисуя на доске:

– Когда еврей совершает серьёзную молитву, он должен надеть тфилин – две такие чёрные коробочки размером с небольшой кулак. Одну приматывают узкими ремнями к бицепсу левой руки, возле сердца, а вторую закрепляют посредине лба, у корней волос. Древняя традиция. Людям вообще свойственно копировать внешнюю форму вещей, не понимая внутренней сути.

– Кá рго-культ, – сказал Мунин.

– Это что такое? – профессор нахмурился, а историк пояснил:

– Во время Второй мировой войны на островах Тихого океана были американские военные базы. Для их снабжения самолёты сбрасывали на парашютах тюки с едой, одеждой, медикаментами… Одним словом, карго – грузы всякие. Часть парашютов относило ветром далеко в сторону, и тюки доставались жителям окрестных деревень. Потом американцы ушли, самолёты летать перестали, но местные-то к посылкам с неба уже привыкли! Они стали из бамбука строить макеты домов, машин, самолётов, чтобы их было сверху видно, – и молились, чтобы подарки прилетели снова. Появился карго-культ. Там – соломенный самолёт, здесь – коробочка от лазера… Форму копировали без понимания, я это имел в виду.

– Ну да, – кивнул Арцишев. – Если сегодня вы увидите человека с проводами и аккумулятором на левой руке, а на лбу у него горит фонарик – вы не удивитесь. Но три с лишним тысячи лет назад – совсем другое дело. Только я не утверждаю, что Моисей пришёл к своему народу с лазером, который создавал голограмму скрижалей. Я просто призываю вас рационально смотреть на вещи. Может, в коробочках была система фильтров, которая обрабатывала яркий солнечный свет, поляризовала, усиливала, направляла и так далее. А может, тфилин здесь вообще ни при чём. Главное – чем больше мы знаем, тем проще нам объяснять чудеса прошлого.

– Очень у вас ловко со скрижалями получилось. Может, расскажете об устройстве Ковчега? – спросил Одинцов. – Что это за штука, как работала…

– Возможно, позже, – сказал профессор, возвращаясь на место. – Долгая история, а нам надо ещё коллег послушать. Я только вот что скажу. Уже не в Ветхом, а в Новом Завете упоминаются слова Иисуса о том, что закон не будет изменён ни на йоту. Йота в греческом алфавите – просто маленькая чёрточка, переписчики её обычно пропускают, поскольку и так всё понятно. Христиане повторяют эти слова, забывая две вещи. Первая: Иисус говорил не по-гречески, а на древнееврейском или арамейском, и система доводов у него была другая. Вторая: он проповедовал евреям, а закон для евреев – это Тора. Вернее, слово «Тора» и значит «закон», по которому устроено всё мироздание и который невозможно изменить. Частными случаями этого незыблемого закона выступают законы физики.

– Закон всемирного тяготения? – сказал Мунин первое, что приходит обычно в голову гуманитарию, и Арцишев согласился:

– Например, закон всемирного тяготения. Его нельзя изменить, его нельзя отменить, понимаете? Ковчег Завета представляет собой механизм или прибор. То, что с ним происходит, тоже подчиняется законам физики, просто некоторые из них нам пока неизвестны. Действие высшего закона, который распространяется на всё вокруг – это в самом деле очень интересная тема…

– Прошу прощения, профессор, – подал голос Салтаханов, – давайте вернёмся к высшему закону позже. С вами и с Одинцовым в целом понятно. Теперь надо сообразить, какое отношение к Ковчегу имеет исследование нашего историка.

Он повернулся к Мунину.

– Мы вас слушаем.

– Давай, наука, – ободрил соседа Одинцов. – Жги!

– Можно, я с места? – спросил покрасневший Мунин, нервно теребя обложку папки, но Ева оторвалась от блокнота, в котором делала пометки с самого утра, и сказала:

– Можно, сначала я?

– Если никто не возражает, – Салтаханов оглядел аудиторию.

Ева заговорила по-русски, но слов хватало не всегда, и в трудных местах она переходила на родной язык: Салтаханов, Мунин и – к большому удивлению профессора – Одинцов вполне прилично владели английским.

– Язык вероятного противника, – объяснил Одинцов. – Меня этому учили. Ну а потом уже по работе втянулся. Много специальной литературы и технической документации на английском и вообще – компьютер, интернет, кино, всё прочее…

Как и полагается математику, Ева сформулировала несколько постулатов, логически связанных между собой.

Первый постулат: Ковчег Завета находится в России, и, скорее всего, в Петербурге. Это можно и нужно подвергать сомнению, однако пока не доказано обратное – такова отправная точка всех остальных рассуждений. В противном случае они теряют смысл.

– Есть пикантный нюанс, – добавил Арцишев. – Для того чтобы подтвердить, что Ковчег находится в Петербурге, его необходимо найти. Но и для того чтобы доказать, что Ковчега здесь нет, его тоже необходимо найти, только где-то в другом месте.

Ева согласилась и повторила: считаем пока, что Ковчег в Петербурге. Есть даже версия о том, как он сюда попал, рассказанная Одинцовым. Версия спорная, но приемлемая.

Второй постулат Евы гласил, что с Ковчегом связана деятельность розенкрейцеров. Научные изыскания ордена Розы и Креста касаются мостика между земным Хаосом и небесным Абсолютом. По этому мостику лучшая часть человечества должна перейти на новый уровень существования – к Свету как волновой и энергетической сущности Вселенной. Объяснения профессора позволяют говорить о связи Ковчега Завета с этим переходом, а тайна ордена связана с тайной артефакта: разгадка одной из них позволяет разгадать и вторую.

Третий постулат касался исследования Мунина. Тему работы историку задали российские розенкрейцеры: с момента своего появления они почему-то интересовались параллелями в деятельности Ивана Грозного и Петра Первого – это Ева узнала ещё в Амстердаме, в Русской комиссии ордена. Тема не могла возникнуть случайно, ею занимались больше ста лет. А если вспомнить второй постулат – связь между исследованием Мунина и Ковчегом уже не кажется невероятной.

Яков Брюс.

Теперь пришёл черёд Одинцова сомневаться.

– Очень уж эти ваши постулаты за уши притянуты, – сказал он. – Так вообще что угодно с чем угодно связать можно.

– Можно, – согласилась Ева. – Но мы обсуждаем не что угодно, а конкретную ситуацию. Вы познакомились с Муниным, да? Вы привезли Ковчег в Россию… О'кей, могли привезти. Мунин исследовал историю царей, которая связана с Ковчегом как-то. Я пробовала оценить вероятность, что вы познакомились случайно. Она очень маленькая. Очень.

– Природа проста и не роскошествует излишними причинами вещей, – изрёк Мунин. – Это Ньютона слова. Вы знаете, что доклад научному сообществу об открытии закона всемирного тяготения делал не он?

– А кто? – удивился Салтаханов.

– Полковник русской армии Яков Брюс, который именно в это время вместе с Петром Первым путешествовал по Англии. Кстати, в Полтавской битве этот Брюс командовал артиллерией. Вдобавок он был выдающимся учёным, а ещё – прямым потомком шотландского короля. Король Брюс сохранил жизнь последним тамплиерам Европы и взамен получил какую-то тайну, потому что заплатить ему не могли. А самая большая тайна тамплиеров касалась Ковчега Завета, который они искали на Ближнем Востоке. В начале прошлого века в России появилось отделение ордена розенкрейцеров. Во главе его тоже стоял потомок древнего шотландского рода. И он тоже занимался какой-то тайной. Разбил большую задачу на много маленьких и эти маленькие задачи поручал членам своей группы.

– Distributed computing, – понимающе кивнула Ева.

Распределённое вычисление… Салтаханов вспомнил, как несколько дней назад Псурцев сказал ему то же самое. Всей задачи не знал никто из российских розенкрейцеров – разве что их главный, Зубакин, который был расстрелян и унёс эту тайну в могилу. Но по совокупности маленьких задачек можно попытаться восстановить задачу целиком. Похоже, пасьянс потихоньку начинал сходиться…

– Мне поручили исследовать связь между действиями Ивана Грозного и Петра Первого, – тем временем продолжал Мунин. – Это была маленькая задача. Просто я подошёл к ней неформально и к исходным условиям добавил ещё императора Павла, который во многом похож на тех двоих.

– Это же получается… – Ева пощёлкала пальцами и переглянулась с профессором. – Это же плоскость!

– Две точки задают прямую, а три точки – плоскость, – любезно разъяснил Арцишев, заметив недоумение остальных. – Ева хочет сказать, что все предыдущие исследователи безуспешно искали ответ на условной прямой, а этот молодой человек поднял задачу на принципиально новый уровень и задал плоскость, в которой почти наверняка лежит решение.

– Иван Грозный ведь тоже к рыцарям отношение имел, я ничего не путаю? – спросил Одинцов. – В папке картинка есть, где он в одежде тамплиера.

– Не путаете, – солидным тоном подтвердил Мунин, раскрывая папку в нужном месте. – Портрет, конечно, символический: орден Храма уничтожили на двести пятьдесят лет раньше. Иван вряд ли мог носить такое облачение. Но опричнина создавалась именно как рыцарский орден, и царь был его Великим магистром.

Салтаханов решил не оставаться в стороне от дискуссии.

– Меня во всём вашем исследовании в первую очередь заинтересовали основные персонажи, – сказал он Мунину. – Пётр ещё туда-сюда, но ведь принято считать, что Иван Грозный – садист и убийца, и Павел – откровенный дегенерат на троне. А если вас почитать, оба они почти что гении. Учёные, философы, полиглоты…

– Так и есть, – скованность Мунина уходила, когда он чувствовал себя в своей тарелке. – Все вроде бы знают, что Иван Грозный убил своего сына. И картину все видели. Только сын вообще-то болел много лет и умер по дороге на богомолье в Кирилло-Белозерский монастырь. Ложь об убийстве придумал иезуит Антонио Поссевино, первый посланник Папы Римского в Москве. Это известно любому историку. А некоторые современники считали, что Поссевино вообще отравил Ивана Грозного.

– Во как?! – изумился Одинцов.

– Убийства сына, может, и не было, – заметил Арцишев, – но за Иваном Васильевичем другие грешки водились. Вспомните, сколько народу он извёл!

Мунин глянул на профессора свысока.

– У Ивана Грозного был поминальный синодик, в который он записал поимённо всех, в чьей смерти считал себя виновным. Три тысячи триста человек, включая уголовных преступников и государственных изменников. Он утверждал им смертный приговор – и поминал в молитвах каждого. Причём в это число дополнительно попали, например, погибшие во время усмирения новгородского бунта. И всё равно – почти за сорок лет правления всего три тысячи триста, меньше девяноста человек в год.

– Но давайте не будем мерить по сегодняшним меркам, – продолжал Мунин. – Давайте вспомним современников царя Ивана. Британский король Генрих Восьмой лично отправил на смерть больше семидесяти тысяч человек. А Елизавета Тюдор? Почти девяносто тысяч! По приказу Карла Девятого в Париже всего за одну Варфоломеевскую ночь убили три тысячи гугенотов. Священная инквизиция в тогдашней Европе – это тридцать пять тысяч казнённых… Мне продолжать?

– Ни к чему, – остановил его Салтаханов. – У нас всё-таки другая тема. Просто хочется лучше понимать, о ком ваше исследование.

– И почему про Ивана слухи распускали, если он такой молодец? – добавил Одинцов, подзуживая Мунина.

– Потому и распускали, что молодец, – поддался Мунин. – Если хотите, я вам потом ещё много чего расскажу… А как, по-вашему, должны были на него из-за границы смотреть? Он же из князей стал царём, то есть вровень с европейскими монархами! И главное, создал государство с территорией больше, чем все остальные страны Европы, вместе взятые… Придворным его тоже особенно не за что было любить. Знаете, как Иван говорил?

Мунин на мгновение зажмурился, вспоминая текст:

«Верую, яко о всех своих согрешениях, вольных и невольных, суд прияти ми яко рабу, и не токмо о своих, но и о подвластных мне дать ответ, аще моим несмотрением согрешают».

– Я почти ничего не поняла, – призналась Ева.

– В отличие от других государей, прошлых и нынешних, царь Иван считал себя подсудным, – сказал Мунин, открыв глаза. – Если он правит страной – значит, отвечает и за себя, и за своих подданных. Если они согрешили – значит, он виноват. Много мы знаем в России руководителей любого уровня, которые не на подчинённых кивают, а сами держат ответ по всей строгости?

– Что-то вы снова не о том, – Салтаханов занервничал.

– Я могу о своём впечатлении сказать, – предложил Одинцов. – Я эту папку насчёт царей пролистал и тоже заметил: нас учили, что Пётр по определению великий, а Иван и Павел – уроды. Но, судя по тому, что я успел вычитать, – великими были все трое. Систему государственного управления изменили? Изменили. Церковную систему изменили? Изменили. Военную систему изменили? Ещё как! И каждый создал лучшую в мире артиллерию – вот этого я вообще не понимаю, это приказами не делается. Говорю как военный: тут знания нужны колоссальные, техника нужна, работа с личным составом…

– Ещё не понимаю, почему они так упорно воевали на бессмысленных направлениях, – добавил он. – То есть их современники считали здешние болота бессмысленными. Зачем всем троим они были так нужны? И зачем было перед смертью неожиданно посылать войска далеко на юг? Тут явно просматривается какая-то общая стратегия. Только хрен поймёшь какая.

Арцишев внимательно смотрел на Одинцова.

– Зря вы на себя наговаривали, – сказал он. – Про то, что в школе не учились. Я работу нашего молодого коллеги пока не читал, но скажу, что менять систему государственного управления и структуру церкви ещё сложнее, чем артиллерию создавать. И вдобавок намного опаснее. Это тем более простыми приказами не делается.

– Нужен высший закон? – поддел его Одинцов.

– Именно, и вы напрасно ёрничаете. Чтобы управлять глобальными процессами, надо очень хорошо понимать их суть. Надо всё в голове по полочкам разложить, задать строгий алгоритм, а потом действовать аккуратно, шаг за шагом, чтобы не нарушать принципов мироустройства. Только так может что-то получиться. Революционеров много было, но в истории осталось всего ничего.

– Я соглашаюсь с вами, – Ева тоже смотрела на Одинцова. – Я не знаю историю России, но я читала папку и я вижу тренды. Это как будто три человека в разное время решают одну системную задачу. Вполне может быть одна цель.

Ева прошла к доске – мужчины дружно отвлеклись на её фигуру – и в стороне от рисунка, оставленного Салтахановым, нарисовала большой аккуратный круг с подписью Ivan.

– Царь Иван создал новую страну – Россия, – внутри большого круга Ева нарисовала второй круг, поменьше, и подписала именем Peter. – Царь Пётр создал новую столицу страны – Петербург. Император Павел создал в столице новый… Architectural dominant – как это будет по-русски?

Мунин опередил профессора:

– Так и будет – архитектурная доминанта.

– Павел создал в Петербурге архитектурную доминанту, – повторила Ева, – Михайловский замок.

Ева стукнула мелом в центр, обвела его самым маленьким кругом и подписала именем Paul, а потом на этих же кругах объяснила дальше:

– Иван был просто князь. Таких очень много. В Европе это как граф. Но он стал царь, а это уже как король. И ещё он стал духовный лидер. Пётр был царь, а стал император. Это ещё выше. И ещё Пётр стал… как это?.. стал начальник церкви. А император Павел стал понтифик. Ещё выше.

– Первосвященник, – снова подсказал Мунин. – Патриарха ещё Пётр отменил.

Ева с благодарностью кивнула Мунину и снова стукнула мелом о доску.

– У этих кругов есть центр. Здесь может быть цель, для которой это делали. Видите концентрацию? Всегда есть центр, только мы не знаем какой.

Ева начертила вектор – стрелку, направленную из-за пределов большого круга в центр.

– Это тренд. Развитие в одном направлении. Несколько процессов. Здесь священная персона монарха, – она указала на начало вектора и медленно повела мел внутрь кругов, – от неё через священный город к священному центру города.

Мел замер на острие стрелки. Помешкав несколько секунд, Ева пунктиром связала круги с рисунком Ковчега, который сделал Салтаханов, и закончила мысль:

– Я не знаю, как тренд связан с Ковчегом. Я не знаю, как ваши цари связаны с ним. Но я вижу, что есть тренд. Есть движение в одном направлении.

– Я думаю, надо изменить акцент исследования, – сказала Ева, возвращаясь на место. – Надо использовать массив данных, чтобы искать прямую связь от Ковчега к царям, и vice versa. Надо знать историю.

Все посмотрели на Мунина.

53. На крючке

Жюстина хорошенько подумала и отправила Книжнику письмо по электронной почте.

Вейнтраубу она могла позвонить напрямую и сразу взять быка за рога, поскольку двум знакомым предстоял разговор без обиняков. Как общаться со стареньким Львом Книжником, в какое время суток и на каком языке это удобнее делать, Жюстина не знала и написала по-английски.

При всём стремлении к конфиденциальности первое письмо она вынуждена была отправить со служебного адреса, на бланке Интерпола, с перечислением своих регалий. Не хватало ещё, чтобы русский учёный принял обращение за шутку. В лучшем случае он просто не ответил бы, а в худшем стал бы наводить справки – и прощай, конфиденциальность.

Жюстина очень обтекаемо упомянула тему, на которую хотела бы пообщаться, тщательно оговорила, что пока этот интерес имеет ознакомительный характер, и предложила несколько личных каналов связи.

Видеозвонок от Книжника прозвучал, когда Жюстина уже вернулась домой. В Петербурге с учётом разницы во времени было за полночь. На экране смартфона появился всклокоченный старик с породистым лицом, иссечённым паутиной мелких морщин. Он сидел перед веб-камерой компьютера в инвалидном кресле, чуть наклонив голову вправо; за левым плечом качалась подвешенная капельница. Несмотря на почтенный возраст и очевидную физическую немощь Книжника, в голосе его слышался молодой задор. К тому же учёный довольно бегло говорил по-французски. Жюстину тронули архаичные обороты и лёгкий южный акцент.

⇐ Предыдущая 15 16 17 18 192021 22 23 24 Следующая ⇒