ЗАКЛЮЧЕНИЕ 9 страница

У меня нет личного опыта приема наркотиков: опиума, гашиша, белладонны, но, судя по сведениям, которые мне удалось собрать, невежды явно сильно заблуждаются относительно приписываемых им свойств. Райские видения встречаются крайне редко. Китайские кули[100]*, за которыми я наблюдала в течение долгих лет, курят на остановках, чтобы притупить свою усталость и набраться сил для продолжения пути. Представители высшего общества курят, чтобы вызвать приятное ощущение разрядки, легкости, полудурмана, более легкого, чем алкогольное опьянение.

После принятия наркотиков никто из учеников Шри Ананды не переживал чудесных приключений. Лишь некоторые этим хвастались; скорее всего, гашиш, разве что усиливал их навязчивые желания, благодаря ему облекавшиеся в форму видений. Повышенная интенсивность мыслей — одно из следствий, обычно признаваемое теми, кто сознательно употребляет этот наркотик. Мне говорили также, что не следует принимать гашиш, если вас одолевают мрачные мысли, так как он усугубляет тягостное состояние.

Я наблюдала случай, когда употребление гашиша привело к столь странным и важным последствиям, что они заслуживают упоминания. Герой этой истории — европеец, и происходило все в Европе.

Молодой человек, о котором пойдет речь, интересовался эзотерическим аспектом религиозных и философских учений Востока. Родители, движимые неистребимым здравым смыслом, обычно недовольны тем, что их отпрыски предаются «пустым мечтам». Родители любителя мистико-гностико-оккультной мудрости после ссоры с сыном попросили его вернуться в отчий дом, остаться там и помогать отцу в управлении их земельными угодьями, а также вести себя как подобает «здравомыслящему человеку» из среды крупной буржуазии, к которой принадлежала семья.

Из чистого любопытства, чтобы испробовать на себе действие гашиша, молодой человек раздобыл наркотик через одного из своих приятелей-наркоманов.

Уснул ли герой истории и странствовал во сне, либо, как ему внушили, его астральный двойник действительно путешествовал? Молодой человек увидел себя в доме родителей; дело происходило на закате, и в прихожей царил сумрак. Вокруг не было ни души. Призрачный путешественник чувствовал себя страшно подавленным, его обуревала физическая и душевная тревога. Он понимал, что если пойдет дальше и углубится в дом, то попадет в плен и окажется в зависимости, от которой никогда не сможет избавиться, что он превратится в робота, движимого теми же условностями, которые управляли поступками его близких.

Сильный страх, невольно возникший в душе нашего героя при этой мысли, так его взволновал, что он проснулся.

После пробуждения образ прихожей родительского дома и воспоминание о пережитом потрясении не прошли. Шок был слишком силен, чтобы позволить себе в этом усомниться. Возникла мысль о бегстве; в тот же вечер молодой человек отправился в порт, несколько дней спустя сел на судно и отплыл на Восток.

Не ошибся ли он, поддавшись впечатлению, вероятно вызванному наркотиком, усугубившим отвращение юноши к образу жизни, который ему хотели навязать? Не стоит спорить по этому поводу. Герой истории был не волен выбирать свой жизненный путь: порыв, которому он уступил, оказался непреодолим.

Я могу добавить, что молодому человеку не пришлось сожалеть о своем поступке. Тем не менее, несмотря на пользу, извлеченную из этого опыта, эксперимент с гашишем завершился: он больше никогда не употреблял наркотиков.

Я не слышала, чтобы с учениками Шри Ананды происходили столь же странные явления. На большинство из них наркотик действовал лишь как снотворное, и хотя пройдоха-учитель настоятельно советовал им предварительно общаться между собой, чтобы мгновенно освободиться от своей телесной оболочки, они, подобно ученикам Ларсена, ничего не помнили.

Те же, кто якобы сохранял воспоминания о некоторых странствиях, делились на две категории. Одни, знали они об этом или нет, просто спали. Другие, независимо от того, лежали они или сидели, осознавали, что бодрствуют. Они понимали, что находятся в странном состоянии: нечто внутри них отделялось от другой части их «я». И вот часть их сущности, освободившаяся от нее, блуждала где-то вдали, а другая вместе с телом оставалась неподвижной, но в то же время не теряла присутствие разума и с интересом наблюдала за движениями своего двойника.

Между тем двойник, также сохранявший самосознание, продолжал прогулку, сопровождавшуюся размышлениями о перипетиях путешествия. Сознательно ли он руководил собственными действиями? Вероятно, иногда такое случалось, но чаще всего двойник повиновался импульсам, которыми он явно не управлял, и в результате его заносило туда, где он не рассчитывал оказаться, и даже в неведомые ему места.

Нужен ли наркотик для подобного эффекта? По-моему, нет. Некоторые люди способны вызывать это состояние умышленно, другие входят в него непроизвольно. Последние не засыпают, но впадают в полубесчувственное состояние, притупляющее ощущения и сковывающее движения. Они осознают, где находятся, и в то же время другая часть их «я» чувствует себя «где-то еще».

Они видят эту «другую часть», порой связанную с парализованным телом неясной белесой нитью, растягивающейся по мере удаления двойника.

Я не знаю, насколько часто встречаются подобные феномены, и не стану высказывать определенного мнения относительно их происхождения. Скажу лишь, что мне доводилось сталкиваться с несколькими случаями такого рода.

В одном из них отделение двойника последовало за сильной концентрацией мыслей, сосредоточенных на конкретном месте, куда «путешественница» страстно желала попасть. Она давно тренировалась в передаче мыслей на расстоянии и выполняла соответствующие упражнения. Женщина сообщила мне, что видела заветное место и находившихся там людей. Это могло объясняться самовнушением, но, судя по тому, что мне рассказывали, странствующий «двойник» заметил одного человека, которого его хозяйка не ожидала там встретить, так как этот человек был ей совершенно незнаком. «Двойник» также «слышал» беседу людей, которых он видел. Впрочем, «слышал» — неточное слово, заявила особа, поведавшая мне об этом странном приключении. «Эти люди говорили, и я понимала, о чем они говорят, хотя не слышала их слов».

Как бы то ни было, о каких бы действующих силах в данном случае ни шла речь, было проверено, что люди, которых видел «двойник», действительно находились там, где он их видел. Что касается их беседы, о ее содержании мне не сообщали, но сказали, что она затрагивала очень важные для подслушивавшей ее дамы темы, и впоследствии та воспользовалась сведениями, полученными столь странным способом.

В другом случае «раздвоение» произошло непроизвольно. Речь снова идет о женщине. Моя информация вполне достоверна. Дама разговаривала с двумя своими приятелями в Париже. Некое оцепенение, вроде того, что я описала выше, удерживало ее в кресле более двух часов. Она прекрасно осознавала, в каком помещении находится (мастерская художника, переделанная в рабочий кабинет-библиотеку) и что с ней еще два человека. Женщина увидела, как от нее отделяется другое «я», связанное с ее неподвижным телом тонкой туманной нитью молочного цвета. Она не пыталась управлять действиями «двойника», а наблюдала за ними как беспристрастный свидетель. «Двойник» отправился в пансион, где воспитывалась дама много лет тому назад и, оказавшись в этом пансионе, задержался в зале, где учащиеся упражнялись в игре на фортепиано, хотя бывшая воспитанница никогда не вспоминала об этой комнате. Затем «двойник» принялся перемещаться на манер привидений, летал взад и вперед над берегами Средиземного моря. Странствия привели его в Алжир, где у героини этой невероятной истории в самом деле был дом. Она увидела улицу, на которой находился ее дом, сам дом, подошла к двери, которая открылась, заглянула в просторную прихожую, но не вошла, после чего неожиданно вернулась, потрясенная, в свое привычное состояние.

Последующие события подтвердили пророческую истину этих чередовавшихся картин: дама предприняла несколько длительных поездок по разным местам Средиземноморского побережья и больше никогда не возвращалась в свой алжирский дом.

VIII

В то время как Шри Ананда Сарасвати, вернувшись из Америки, вещал в Индии, один из его соотечественников, также прибывший из Америки, с успехом выступал в Европе. Его звали Инаят Хан. Я не была знакома с этим человеком лично, но долго поддерживала дружеские отношения с некоторыми из его близких учеников, благодаря которым доподлинно знала о том, какого типа «духовность» преобладала в их среде.

Не следует считать учеников Инаята Хана любителями странствий в надземные сферы. Они не выказывали ни малейшего пристрастия к подобным путешествиям, и их «учитель», которого величали муршидом [101], ни в коей мере не призывал их стремиться к таким несбыточным целям.

Инаят Хан был мусульманином неортодоксальной секты суфиев гностического толка, взгляды которой напоминают философию индийской «Адвайты-Веданты»[102]*.

Существование суфиев в недрах ислама восходит к очень давним временам. О них впервые упоминается приблизительно в 800 году, но скорее всего они появились гораздо раньше.

Этимология термина «суфий» всегда вызывала споры. Наиболее вероятно, что он происходит от слова «суф», означающего «шерсть». Первые суфии были дервишами, то есть набожными людьми, живущими за счет подаяний; они носили одеяния из некрашеной грубой шерсти, отсюда и название — «одетые в шерсть». Впоследствии в ход пошли более лестные эпитеты, и суфии стали «безупречными», «избранными».

Первые суфии, нищие аскеты, по-видимому, не были подлинными мистиками. Страх перед Божьим судом и адскими муками заставлял их вступать на путь раскаяния и отказа от мирских радостей, ибо их Бог, заимствованный Кораном у иудеев, был столь же суровым, властным и безжалостным. Постепенно среди суфиев распространились взгляды индийского происхождения. Некоторые сделались мистиками в духе вайшнавов[103]*-индуистов и римских католиков-христиан; в их среде возобладала пылкая любовь к чисто антропоморфному Богу, тем не менее не уничтожив окончательно страха перед адом. Другие стали тяготеть к гностицизму, и в наши дни все просвещенные суфии в той или иной степени являются гностиками. Разумеется, последние не собираются отправляться на поиски реальных или потусторонних «благословенных островов». Подобно индийским пантеистам, они верят в свое единство с божеством. Один из суфиев, Хусайн Мансур по прозвищу ал-Халладж[104]*, слишком откровенно заявлявший об этом, был казнен в Багдаде в 922 году н. э.

Что касается мистиков, они совершают только воображаемые «путешествия». Знаменитая поэма «Мантик-ат-тайр» («Беседа птиц») Фарида ад-Дина Аттара[105]* повествует о странствиях стаи птиц под предводительством удода в поисках Симурга (воплощения божества). Этот рассказ можно было бы сравнить с книгой Баньяна «Странник»[106]*, если бы пронизывающий его дух не был совершенно другим. В произведении поэта-суфия нет речи о грехе или искушении; птицы-пилигримы движимы одним лишь желанием встретиться с Богом, к которому они питают страстную любовь. В пути странники пролетают через семь долин, символизирующих семь этапов движения души к Богу: долины стремления, любви, познания, отсутствия привязанности, полного слияния, окончательного отказа от своего «я» и растворения в Боге.

Когда птичья стая отправлялась в полет, насчитывала несколько тысяч птиц. По разным причинам — из-за усталости или утраты веры, потери оказались весьма значительными. Только тридцать птиц предстают перед ликом Творца. Автор описывает их плачевное состояние: обгоревшие перья, истерзанная плоть, жалкий вид. Но в то же время они достигли цели и внезапно стали просветленными. И вот, поглядев друг на друга, странники увидели, что каждый из них — «Симург», которого они искали, что каждый из них — Бог. Куда бы они ни смотрели, перед ними всюду представал лик Симурга.

Изумленные птицы попросили объяснить им смысл этого чуда, и некий голос ответил: «Божественное пресуществление — это зеркало: тот, кто в него входит, видит себя самого».

Слово «Симург», используемое в этой сказке для наименования божества, на самом деле означает «тридцать птиц».

Другие мусульманские авторы создавали мистические истории под видом путевых заметок. Прославленный ученый и философ Авиценна (980—1037) писал: «Бодрый сын того, кто не дремлет» (Хай ибн Йокдхам), под видом которого некий старец, олицетворяющий разум, сопровождает путника (душу) в ее скитаниях.

Эти мистики могут чистосердечно произнести символ мусульманской веры: «Нет Бога, кроме Аллаха». Аллах для них — это Единственный не потому, что, как обычно понимают, он — единственное божество среди множества простых смертных, а потому что Он один существует, тогда как другие — ничто[107].

Я не склонна полагать, что Инаят Хан проповедовал своим ученикам эту квинтэссенцию суфийского учения. Некоторым из них он раздавал тетради, запрещая кому-либо их показывать. Благодаря тщеславному желанию некоторых учеников доказать, что их сочли достойными приобщиться к эзотерической мудрости, мне довелось ознакомиться с этими записями. Изложенные в них теории представляли собой азы индийской философии.

Полагал ли Инаят Хан с присущим ему, как и всем восточным людям, врожденным презрением к умственным способностям жителей Запада, что незачем вести своих учеников дальше дорогой знаний? Как знать?

Можно также задаваться вопросом, действительно ли Инаят Хан был философом-мистиком или хотя бы просто образованным мудрецом?

В сущности, Инаят Хан был артистом, музыкантом и певцом; он явился в Европу, чтобы давать здесь концерты. В силу доподлинно неизвестных мне обстоятельств индус был вынужден отказаться от своего ремесла и превратился в духовного наставника. Он женился на американке (некоторые говорят: на голландке)[108] и поселился с ней в окрестностях Парижа. Несколько учеников Инаята Хана сплотились вокруг учителя: одни обосновались в небольших коттеджах по соседству с его домом, другие временно ютились в номерах общежития, построенного с этой целью, но у них никогда не было ашрама [109]наподобие тех, что существуют в Индии, или общин некоторых западных гуру, где ученики живут постоянно.

Очевидно, сомнения, которые могли возникать у Инаята Хана относительно умственных способностей его учеников, были обоснованными. Большинство среди них составляли женщины. Во всех больших и малых церквах, существующих на Западе, дело обстоит именно так; ученицы, следовавшие за индийским учителем, восполняли таким образом недостаток чувств, а также потакали желанию придать себе значимость, выделиться на фоне окружающих женщин. Инаят Хан давал им странные, вероятно, арабские имена. Я знавала одну Гарматху, одну Бергераху; впрочем, по всей видимости, дамы коверкали произношение этих слов.

Имена присваивались им во время «посвящения», ибо у Инаята Хана, как и во всех подобных маленьких сектах, происходили «посвящения». Муршид тоже жаловал своим подопечным звания.

Так, по окончании частной беседы с гуру, одна из его учениц сообщила другой: «Он только что сделал меня шейхом. Что это значит? Что мне придется делать? »

Другие милые дамы преимущественно интересовались предметами гардероба.

На культовых сборищах секты Инаята Хана ученик или ученица, совершавшие обряд, надевали широкие темные одежды, подходящие для впечатляющих жестов, именуемых на судейском жаргоне «эффектом рукавов». Одна из дам, уполномоченная руководить благочестивыми собраниями, продемонстрировала мне, как она с распростертыми руками благословляет присутствующих в конце богослужения. Неужто она воспринимала себя всерьез в роли священника? У меня нет в этом полной уверенности, но несомненно одно: это доставляло ей бесконечное наслаждение.

Меня пригласили посетить храм, построенный в Голландии учениками Инаята Хана. Слово «храм» не должно вводить нас в заблуждение — мусульмане не допускают в местах культа проявлений идолопоклонства: их мечети строги, суровы и в высшей степени величественны. Однако у помещения, куда меня провели, не было ничего общего с мечетью; оно напоминало залы, где проводятся собрания процветающих в финансовом отношении научных или литературных обществ, и дышало добротным уютом.

Множество кожаных кресел рыжеватого цвета, предназначенных для участников заседания, находилось напротив длинного помоста, где сидели председатель и выступающие. Вдоль этого подиума в стене были проделаны ниши, в каждой из которых горела восковая свеча. Все свечи были одинаковой высоты, за исключением той, что стояла в центре: она была вдвое выше и толще остальных.

«Эти свечи, — объяснила мне дама, возглавлявшая группу, — олицетворяют различные религии, существующие в мире, в то время как гигантская свеча, помещенная в середине, символизирует доктрину Инаята Хана, объединяющую все учения различных вероисповеданий и привносящую в них трансцендентные Знание и Мудрость».

Затем, указав на большую дверь, через которую я вошла, она сказала: «Зрители приходят отсюда, а мы приходим оттуда». Ее жест был направлен на расположенную возле лестницы на помост маленькую дверь, которая сообщалась с большим садом вокруг дома, где дама жила вместе с мужем. Кажется, храм был построен на участке земли, принадлежащем этой супружеской паре.

Фраза «мы приходим оттуда» была произнесена столь слащаво, словно во рту дамы-председательницы лежала восхитительная конфета. Она явно упивалась картиной, воскрешенной в памяти этими словами. Вот она и ее муж в одеяниях служителей культа неспешно проходят через особую дверь, соседствующую с помостом, где пылают свечи, и занимают места на эстраде, возвышаясь над остальными присутствующими, попавшими в зал через обычную, открытую для всех дверь. В простодушной радости говорившей было нечто столь трогательное, что у меня не возникло ни малейшего желания над ней посмеяться; я степенно вышла через «малую дверь» и направилась на другой конец сада ужинать в обществе очаровательной хозяйки, возглавлявшей эзотерическую церковь, основанную Инаятом Ханом.

На Востоке главной добродетелью, которую требуют от учеников, является терпение: оно неразрывно связано с почитанием учителя, граничащим с преклонением перед ним и слепым повиновением его приказам.

Ученик свято верит, что учитель способен указать ему путь к цели, к которой он стремится, зачастую неясной цели, изменяющейся вместе с личностью искателя. Он надеется, что благосклонность учителя станет для него путеводной нитью, но никогда не будет докучать наставнику просьбами помочь ему преодолеть тот или иной текущий этап или следующие этапы в ускоренном темпе. Он будет, как это делают некоторые, день за днем сидеть у двери учителя, не позволяя себе с ним заговорить и ожидая, когда тот решит, что пора обратить на него свой взор и начать обучение.

Подобное терпение не свойственно западным людям. Они хотят, чтобы им задавали «упражнения». Когда какому-нибудь западному ученику дается и объясняется очередное «упражнение», которое рекомендуется повторять ежедневно, оно быстро ему надоедает, и он требует другое, так как прежнее его больше не «забавляет».

Разумеется, ученик, добивающийся, чтобы учитель дал ему новое задание, не признается, что старое ему наскучило, а подкрепит свою просьбу доводами более возвышенного порядка. Учитель не поддается на обман, но если по какой-либо, зачастую корыстной, причине он стремится сохранить просителя в числе своих подопечных, то удовлетворит его желание.

Инаят Хан давал ученикам зикр. Это слово приблизительно означает «воспоминание» и воплощает в жизнь одну из заповедей Корана, предписывающую постоянно «вспоминать» о Боге. У суфиев используется для этого повторение некоторых фраз, как-то: «Бог велик» (Аллах акбар), «Хвала Богу» (субнан Аллах) либо «Нет Бога, кроме Аллаха» (ла илаха илла-Алаху). Инаят Хан выбрал для своих учеников последнее высказывание. Естественно, он научил их произносить эту фразу по-арабски, поэтому они повторяли ее механически, не понимая значения и воображая, что стали обладателями магической тайной формулы, призванной творить чудеса. Часть подопечных Инаята верили, что любым чудесам должны предшествовать яркие разноцветные видения.

Арабские слоги следовало произносить не просто, а нараспев, и некоторые ученики от избытка рвения принимались даже кричать. В таком случае фраза превращалась в череду невнятных звуков. «Ах! лала ла ху! » — вопила одна дама, пригласившая меня на «занятие». В то же время она неистово качала головой справа налево, доставая до плеч, и после заключительного «ху! » ее подбородок резко опускался на грудь. Она продолжала это «упражнение» до изнеможения, иногда по несколько раз в день и даже ночью.

А ведь сеансы зикра происходили не в мусульманской стране, где это еще можно было бы понять при всех личных странностях исполнительницы, а в одной из стран Южной Европы, да вдобавок в доме, населенном множеством почтенных жильцов (сие являлось отягчающим обстоятельством). Соседи переполошились, решив, что эти люди сошли с ума, и предупредили привратника, который, в свою очередь, стал устраивать скандалы членам семьи ученицы дервиша-горлопана. «Занятия» пришлось прекратить. Очевидно, дама не слишком огорчилась и заменила эти упражнения менее шумными.

Инаят Хан возобновил и практику, хорошо известную в среде мусульманских верующих, к которой, очевидно, часто прибегал Мулла Шах[110]* (1584—1661), чтобы ввести своих учеников в состояние экстаза. Это упражнение заключалось в следующем: он приказывал одному из учеников сесть напротив него и пристально смотреть ему в глаза. Учитель и ученик оставались в таком положении более или менее долго, глядя друг на друга в упор, до тех пор пока у ученика не возникали видения духовных миров.

Инаят Хан применял эту разновидность гипноза таким образом: диван и стул ставились друг против друга за ширмой. Инаят Хан садился на диван со скрещенными по-восточному ногами; по словам его приверженцев, он был погружен в глубочайшую медитацию, именуемую индусами самадхи. Разумеется, ничего подобного не было и в помине, и бдительный учитель внимательно следил за выполнением «упражнения».

Один из учеников стоял на часах. Его роль заключалась в том, чтобы указывать участникам, когда им следует проходить за ширму, и когда следует оттуда выходить.

Он указывал рукой на уголок, отгороженный шторами, после чего ученик, ожидавший своей очереди, входил туда, садился напротив учителя и пристально смотрел ему в глаза. По истечении некоторого времени, срок которого менялся, учитель закрывал глаза, и ученик понимал, что пора уходить; дежурный снова напоминал ему об этом, указывая рукой на выход.

Что же видели те, кто предавался этому созерцанию? Ничего, признавалось большинство из них, смиренно приписывая эту неудачу низкому уровню собственных духовных способностей. Однако мне рассказывали, что некоторые якобы «что-то» чувствовали. Что именно? Они не отдавали себе в этом отчета. Речь шла о неизъяснимом, смутном и весьма мимолетном ощущении.

Существуют упрямые люди; очевидно, особа, создавшая небольшое осложнение в ходе одного из сеансов созерцания, процесс которого я только что описала, принадлежала к разряду подобных строптивцев. Инаят Хан закрыл глаза, но вместо того, чтобы встать и уйти, как полагалось, дама мешкала и продолжала смотреть на него в упор, бормоча невнятные слова. Дежурная, следившая за порядком, тщетно махала рукой с обращенной к выходу ладонью, призывая соученицу удалиться. Между тем дама лепетала уже более отчетливо: «Зеленый свет... Он был близко... Зачем он закрыл глаза?.. Свет был близко... зеленый... зеленый... »

Участники собрания, стоявшие за ширмой, прислушивались, дама же не двигалась с места. Легкое постукивание по спинке ее стула, а затем несколько других, более ощутимых ударов не принесли никакого результата. Одному из учеников пришлось осторожно, но твердо взять упрямицу за руку и увести ее в общий зал, в то время как та, распалившись от разочарования, продолжала восклицать: «Зеленый... зеленый свет... он был близко... он был близко... »

Устал ли Инаят Хан от своих западных учеников-сумасбродов и семейной жизни или же он руководствовался иными мотивами? Пожалуй, выяснить это уже нелегко; так или иначе, он уехал из Европы один и вернулся в Индию, где жил до конца своих дней.

Инаят Хан не обладал исключительным правом на гипнотический фокус — созерцание глаз учителя успешно применялось тремя веками раньше Муллой Шахом. В настоящее время этот метод переняли многие восточные гуру. Одним из них был Баха Бхарати.

Этот Баха Бхарати, некоторых «жертв» которого я знала лично, в бытность в Америке одурачил нескольких дам: он заставил их отправиться вместе с ним в Индию в некий ашрам, где под его руководством они должны были настолько развить свои духовные способности, что получили бы доступ к бесконечно высоким планам бытия, недоступным простым смертным. Около дюжины легковерных женщин сели на пароход, оплатив, помимо собственных дорожных расходов, и билет учителя, а также пожертвовав деньги на материальное обустройство ашрама.

Как только гуру ступил на индийскую землю, он исчез, бросив свое стадо. Никакой ашрам не ждал его американских учениц. Большинство из них остались без средств. За незадачливых дам вступились консульства; некоторые из них были возвращены на родину, другие нашли себе места компаньонок или учительниц в семьях высшего индийского общества.

Я встречалась с некоторыми из них. Одна, владевшая приличным состоянием, перевела деньги в Индию и провела здесь около двух лет.

Другая упорно стремилась остаться в этой стране, хотя у нее не было никаких средств к существованию. В Америке эта дама обладала университетскими степенями и трудилась на ниве просвещения. Здесь же ее нанимали то в качестве учительницы, то в качестве гувернантки и секретарши, но всякий раз ненадолго. У индусов переменчивый нрав, и они быстро устают от своих «протеже». Пришла старость, и несчастная оказалась в ужасающей нищете.

Так и не изжив в себе тяги к «духовным приключениям», несмотря на печальный опыт с Баха Бхарати, эта особа поочередно вступала в различные индийские секты, тщетно пытаясь отыскать в них наставника, способного указать ей путь к фантасмагорическим мирам, о которых она мечтала.

Я видела, как в конце жизни она ютилась под лестницей в одном индийском доме, где ее держали из сострадания.

Разочаровавшись в поисках гуру, дама придумала себе учителя-невидимку, обитавшего неведомо где, в одном из недоступных уголков Гималаев или же в неземных сферах. По ее словам, он посвящал ее в учения, которые она воспринимала таинственным образом[111]. По-видимому, разум бедной женщины помутился. В конце концов иностранцы, видя бедственное положение соотечественницы, прониклись к ней жалостью и госпитализировали ее. Позже я узнала, что после недолгого пребывания в больнице, куда ее поместили, она скончалась.

Подобные случаи весьма многочисленны. Притягательная сила «благословенных островов», иллюзорных то ли реальных, то ли духовных миров, по-прежнему существует, и странники снова и снова пускаются в путь к призрачной цели и терпят крах, не добравшись до земли обетованной из-за того, что так и не поняли: «благословенные острова» находятся внутри нас, и единственный надежный проводник — это мы сами[112].

Во время одной из моих последних поездок в Пекин ко мне явилась женщина лет сорока в сером одеянии полумонашеского покроя. Гостья рассказала, что она — чешка, ученица Линкольна Требница, который жил в ту пору в Тяньцзине с небольшой группой своих приверженцев. По ее словам, в их общине, терпевшей жесточайшую нужду, находилась смертельно больная француженка. Женщина пришла просить меня от имени своих друзей о помощи.

Линкольн Требниц был венгром; по крайней мере, некоторые так утверждали, правда, без особой уверенности, ибо все знали, что у учителя — множество масок.

За несколько лет до этого визита Линкольн Требниц, выдававший себя за буддистского монаха, столь искусно одурачил нескольких наивных жителей юга Франции, что те люди распродали свое нехитрое имущество, чтобы отправиться на вырученные деньги с лжемонахом в Китай. По словам Требница, там их должны были принять в монастыре, где он якобы был одним из высших духовных лиц[113].

Разумеется, Требниц не был монахом, и жертвы его обмана оказались на улице. Каким-то образом незадачливые эмигранты, которых обобрали до нитки, сумели вернуться во Францию.

Вот еще одна похожая история. На свои сбережения супруги С. купили небольшое бунгало в Калифорнии. И вот, по совету одного чудака итальянца, ставшего бхикху (буддистским монахом), они продают свой дом со всем его содержимым и отправляются с этими деньгами в Бирму[114], где их ожидает итальянец-буддист. По его рекомендации миссис С. должна стать учительницей в народной школе для девушек-буддисток, а мистер С. — бхикху. Таков был намеченный план.

Итак, супруги приплывают в Бирму и высаживаются на берег, где их, конечно же никто не ждет: итальянец уехал в неизвестном направлении. Никто не слышал об открытии новой школы. Не может быть и речи о том, чтобы мистер С. стал монахом. Он не может оставить жену без средств и к тому же, согласно обычаю, нельзя сделаться бхикху без дайяка, то есть человека, который обязуется обеспечивать новоявленного монаха всем необходимым. Недавно прибывший в страну мистер С. вряд ли мог найти здесь благодетеля, который согласился бы о нем позаботиться.

⇐ Предыдущая 4 5 6 7 8 91011 12 13 Следующая ⇒