ВОЗВРАЩЕНИЕ 1 страница

ИЗГНАНИЕ

Для этой «наводненной людьми» планеты, где тысячи людей каждый день гибнут от голода в Африке, от несчастных случаев на дорогах в Европе, от фрамбезии, оспы, напалма в Азии, трагедия затерянного в океане острова, менее трехсот жителей которого в конце концов остались целы и невредимы, – сущий пустяк. Телевидения, чтобы в страшных кадрах запечатлеть катастрофу, на месте не было. Мировую прессу будоражили более пронзительные драмы. Прощай, Тристан, и пусть теперь пингвины сами выпутываются из этой переделки!

Для англичан, преследующих свои интересы во всех уголках земли, это, разумеется, дело совсем другое. Правда, Британская империя теряет провинции и даже целые страны в том большом отливе белых «носителей цивилизации», что оставил без работы совершающие океанские рейсы почтовые пароходы. Но остров под британским флагом, продолжающим реять в клубах серного дыма, – о, миф Империи, пробудись! Древняя, разбавленная морской водой, кровь едва успела прилить к сердцам «джентльменов с зонтиком», а Би‑ би‑ си и Ай‑ ти‑ ви, по крайней мере раз в день, уже оказывают Тристану честь своими программами. Кардифские газеты требуют новостей о священнике Клемпе, валлийце. Ольстерские – тревожатся о семье Айли, выходцах из Белфаста. Эдинбургские дают заголовок «Агония младшего брата». Общество распространения веры осаждают телефонными звонками, письмами, предложениями. Оно мобилизует те «благодеяния», которые вызвало переданное одним репортером из Кейптауна назидательное заявление Агаты Лоунес, старейшины и «знаменосца» тристанцев: «Во всем этом я вижу длань господню. Ему было угодно, чтобы мы покинули остров. Он не оставит нас».

Сообщниками провидения станут женские лиги. Тон высказываний приобретает все большую торжественность: кажется, будто все переживают библейский исход из Египта евреев, идущих в землю обетованную. Тристанцам помогает Красный Крест. В школах пишут сочинения о Тристане. Правительство открывает – какая неожиданная удача! – льготные кредиты. И вот вспыхивает один из тех порывов коллективной благотворительности, которая среди безразличия, проявляемого к миллионам других несчастий, обрушивается на нескольких избранников.

А поток статей и передач не иссякает. Они – спасены. Они – на борту голландского теплохода. Мрачные, но не ропщущие на судьбу, «преисполненные благодарности к матери‑ родине», они прибыли в Кейптаун, где впервые в жизни увидели автомобили, самолеты, велосипеды, двадцатиэтажные здания, телевизоры, светофоры, неоновые рекламы – целый сказочный, неведомый им мир. Конечно, объясняли газеты, обо всем этом тристанцы слышали: к ним приходили кое‑ какие иллюстрированные журналы, рассматривая их, они задумывались об этом, но примерно так же, как сами мы, читая научно‑ фантастические романы, задумываемся о жителях другой планеты. Об этом странном, мифическом мире тристанцы мыслили только с опаской. Иллюстрированные еженедельники – увы! – смаковали все ужасное: грибы ядерных взрывов, мятежи, преступления, авиационные катастрофы, гражданские войны, всевозможные несчастья, и само могущество этого дьявольского мира – могущественного, быть может, именно потому, что дьявольского, – отвращало от него тристанцев. Теперь они все это могут потрогать своими руками; они могут убедиться, что радость, цветы, доброта, смеющиеся девочки, несмотря на все прочее, тоже существуют во Внешних странах. Наверное, это наряду с отдельными привычными для нас учреждениями – таможни, например, или полиции, – не только о назначении, но и о самом существовании которых они даже не подозревали, удивляет их больше всего. Однако самый поразительный возглас вырвался у одного старика тристанца при виде толпы на центральной улице:

«Мы и не знали, что нас так мало! »

Портрет Уолтера, переданный по фототелеграфу, во всех газетах появлялся на первой полосе вместе с фотографией двух щенков, которых пощадили при истреблении собак, истреблении неполном, поскольку многие из них разбежались. Избиением собак (слава богу, что кошек не тронули) вынуждены были заняться, спасая птичник и домашний скот, моряки с «Леопарда», едва они высадились – в пятницу, 13‑ го, – на опустевшем острове с заданием вырвать у лавы, если возможно, все ценные вещи, в том числе и подарок королевы, фисгармонию, как потребовали ее верные подданные. Вулкан тоже фигурирует в газетах: это чудовище (все‑ таки не забывайте, что это единственный действующий британский вулкан) было сфотографировано с разных точек одним офицером, который при третьем извержении бесстрашно подошел совсем близко к фиолетовым потокам бегущей лавы. Но главной «звездой» стала крошка Маргарет – последний родившийся на Тристане ребенок, чью фотографию, запечатлевшую ее на руках матери, Сесили Гроуер, на долю которой выпало пробормотать шесть слов надписи: «Теперь я вручаю вам свое будущее», можно было видеть повсюду.

Чаще всего рядом с ней стояло фото Айли, младшего сына Кейт, тоже изображенного на руках умиленной мамы, которая заявляет:

– Подземные толчки очень его забавляли. Он хлопал в ладоши и кричал: «Еще, еще! »

Благословения и похвалы, расточаемые тристанским властям за их хладнокровие, а островитянам – за их мужество, были, разумеется, приправлены критическими замечаниями. Трудно найти какое‑ либо ответственное лицо, кого можно было бы обвинить в халатности, когда в катастрофе виноват вулкан… Однако сейсмологов честили на все корки. В Гайд‑ парке некий вольнодумец осмелился даже заявить с высоты садовой скамейки:

– Какая зловещая шутка – собрать уцелевших наутро после прибытия в соборе Кейптауна, чтобы возблагодарить господа за спасение.

Некий репортер, расшаркивающийся перед южноафриканским министром внутренних дел, который не побоялся, предоставляя временные визы тристанцам, нарушить отдельные установки политики апартеида, клеймил многих своих соотечественников‑ англичан, озабоченно напоминавших, что «эти люди не совсем чистой крови», и сразу же давших тристанцам прозвище «нечистокровных белых». Другие журналисты задавались вопросом, является ли Англия тем идеальным местом, где можно устроить этих свободных детей природы. Почему бы лучше не разместить их на Фолклендских островах? Или на острове Святой Елены, от которого зависели тристанцы?

Во всяком случае, все, что станет подлинной проблемой для «репатриантов», заброшенных из одного века в другой, добрых людей не мучило. В отличие от последних газета «Сазерн пост» – на этот раз Хью заменил сам патрон, который станет лидером этой тристанской кампании, – прекрасно резюмировала общественное мнение. Он сообщал о большой лекции, посвященной Тристану, с показом присланных самолетом отснятых моряками кинокадров, которая должна состояться в ближайшую субботу в геологическом музее Саутхемптона. Напоминал, что большой прием запланирован на 3 ноября, сразу же по прибытии тристанцев, отплывших 20 октября из Кейптауна туристским классом (стоимость одного билета 158 фунтов, уточнял он) на пароходе «Стерлинг кастл», прямо в кают‑ компании… И с удовлетворением заключал свою статью:

«…Конечно, тристанцы высадятся в Англии, охваченные тоской по родине и совершенно сбитые с толку всем, что с ними произошло. Но, когда думаешь об их прошлой жизни и о той, что их ожидает здесь, хочется сказать им: какое счастливое несчастье! В тот момент они вряд ли будут согласны с этим, но, держу пари, через полгода они сами скажут нам об этом».

* * *

Изумление увиденным словно парализует тристанцев, пока пароход поднимается вверх по реке Солент, вдоль острова Уайт, с Портсмутом на горизонте, встречается с железнодорожным паромом, затем землечерпалкой, входит в Саутхемптонскую гавань с ее берегами, усеянными самыми разными лодками. Портовый комиссар дает пояснения, сообщая: «Там, справа от вас, дельта реки Хэмбл с аэродромом… А вот там, слева, Хайт, где дымит самый большой в мире нефтеочистительный завод, и совсем в глубине, видите, если смотреть прямо по направлению церкви святой Троицы, рядом шесть лебедок, знаменитый сухой док „Король Георг V «– тоже самый большой в мире, – где стоит «Куинн Мэри“… Повсюду склады, расположенные, как батареи, по четыре сразу, множество доков, семафоры, свайные молы, понтонные мосты, набережные с лесом подъемных кранов, грузовые суда, пассажирские пароходы двух десятков стран, вся эта зажатая в корсет из бетона и железа часть моря, где были размечены дорожки и перекрестки, нанесены сигналы, регулирующие движение кораблей, – все это, несмотря на гладкую, какую‑ то неморскую, расцвеченную радужными пятнами нефти воду, бросалось в глаза и, внушая почтение, захватывало дух.

Однако от этой невероятно застроенной Англии надо было перейти к столь же немыслимо пылким англичанам. Едва «Стерлинг кастл» пришвартовался у 102‑ го дока, как тут же с причала, заполненного вздымающей транспаранты «Добро пожаловать» и грохочущей аплодисментами толпой, людская лавина бросилась в салоны. Нед и Уинни, их дети, их бывшие соседи Твены, которых фотографируют, тормошат, пугают сыплющимися со всех сторон вопросами, уже не знали куда деваться. С вежливой застенчивостью они пытались удовлетворить любопытство своих хозяев.

– Как ваше имя, девушка? Да говорите же, не бойтесь…

– Ее зовут Рут, – отвечал Нед. – Рут Глэд, она моя дочь.

– Нравится ли вам здесь?

Рут, девушка воспитанная, бросает полный отчаяния взгляд на отца, естественного выразителя взглядов семьи.

– И да, и нет, видите ли, – снова вместо нее отвечает Нед.

– Что вы теперь будете делать, мисс Глэд?

– Я полагаю, мистер, она выйдет замуж, когда время придет.

Нед не осмеливался пожать плечами. Он не понимал, какой интерес журналистам записывать такие пустяки. Его раздражали это возбуждение, это любопытство. Что, перед ними совсем заголиться, что ли? Разве рассказывают первому встречному о своем горе?

– Дома мы, конечно, набрасывались на новости, – шепнул он жене во время затишья. – Правда, приходили они к нам раз‑ другой в год. Здесь они получают их все сразу. И все‑ таки у них такой вид, будто им вечно не хватает новостей.

– Должно быть, – сказала Уинни, – они обходятся с ними как с сигаретами? Ты заметил? Они выбрасывают их выкуренными наполовину.

Однако какой‑ то журналист снова приступил к делу:

– Глэд, вы ведь назвались Глэдом? Так, значит, вы прямой потомок капрала?

– Как и все мы! – гордо ответил Нед.

– Несомненно, – подхватил журналист, – но все‑ таки его фамилию носите вы.

Он обернулся, бросив стоящему за его спиной коллеге:

– Ты слышишь, Хью? Просто умора, они говорят как персонажи Диккенса.

Поскольку Нед носил фамилию Глэд, как и родоначальник тристанцев, ему пришлось выдержать новый натиск журналистов. Сухопарый верзила представился, надменно процедив сквозь зубы: «Тайме». Какой‑ то толстяк выпалил: «Дейли мейл». Эти «священные» заголовки почти не произвели на Неда впечатления, что, казалось, уменьшило у репортеров уважение к нему. Но сами они уже были оттеснены съемочной группой телевизионщиков, которые наводили две камеры, ослепляя всю семью светом юпитеров, кричали: «Готово! Глэды, кадр первый! » – и совали микрофон под нос Рут – репортеры неизменно выбирали ее, – спрашивая: «Каковы ваши впечатления, милочка? »

С Неда градом лил пот. Тут вмешался Дон, протестуя:

– Ну, хватит, кончайте, не сводите их с ума. Они к этому не привыкли.

Но он уже должен был бежать выручать Сесиль Гроуер и ее младенца, затем старейшину общины Джейн Лазаретто, близкую к обмороку. Тогда Нед, Бэтист и еще несколько мужчин‑ тристанцев, избрав тактику быков, спасающих свое стадо от хищников, прикрыли собой женщин, девушек и детей и, словно крепостной стеной, отгородились от репортеров и всех прочих улыбками, уклончиво вежливыми фразами:

– Так спросите Уолтера… Он вам лучше объяснит…

В результате Уолтер мгновенно оказался в центре плотной группы людей, каждый из которых швырял ему свой вопрос через десятки спин:

«Шеф, останетесь ли вы здесь? Шеф, каковы ваши планы? Что вы думаете о старой Англии? Шеф, ваши права наследственные, как у королевы? »

Бесстрашный Уолтер отвечал своим ровным голосом, в котором начинала слышаться хрипота:

– Не называйте меня шефом, зовите меня Уолтер. Я всего лишь выборное лицо… Да, если бы это было возможно, мы тотчас же вернулись бы назад, к себе. На Тристане можно быть бедняком и чувствовать себя богатым. Мы боимся, как бы здесь все не оказалось наоборот… Но, поверьте, мы растроганы до глубины души. Мы тоже, когда могли, принимали ваших людей, потерпевших кораблекрушение. В общем‑ то, их сыновьям вы помогаете теперь в свой черед… Наши планы? Нам трудно их строить. Сейчас у нас только одно желание – держаться вместе.

И Уолтер все пожимал и пожимал протягиваемые ему руки, пока фотографы, подняв высоко над головой аппараты, запечатлевали его лысину, вынуждая каждые три секунды прищуривать глаза. Понадобилось прибытие официальных лиц, чтобы избавить его от репортеров, которые бросились к эстраде, где обычно располагался оркестр. Заместитель министра по делам колоний, лорд‑ мэр, генеральный секретарь Общества распространения веры, председательница Лиги матерей, директор «Юнион кастл лайн», представители графства, духовенства, хэмпширского Красного Креста, города Эдинбурга, местной секции Женской лиги – когорта была внушительная!

– Ну и ну, – усмехнулся Нед, – должно быть, наши лангусты пользуются здесь успехом, раз из‑ за них нас пришло чествовать столько важных господ!

Испытанное прибежище – этот насмешливый тон, когда человека душат волнение и робость.

– И подумать только, – в том же тоне подхватил Бэтист, – что мы уже больше не сможем поставлять им лангуст.

Но вдруг какие‑ то голоса потребовали тишины. Заместитель министра по делам колоний вместе с другими официальными лицами поднялся на эстраду. Он усадил Уолтера рядом с собой и начал говорить на весьма изысканном английском, который из уст молодых администраторов Нед и Бэтист уже слышали, хотя смысл многих слов от них по‑ прежнему ускользал. «Итак, вы оказались в восьми тысячах миль от родного дома, но вблизи самого сердца Англии, которая так тревожилась за вас. Мы предпримем все, чтобы устроить вас здесь. Разумеется, это не такое дело, которое можно успешно осуществить в один день. Мы займемся этим все вместе. В настоящий момент правительство берет на себя ваше содержание. Вас поселят в Пенделл‑ Кэмп, недалеко от Мерстама, в Cappee. Добро пожаловать, друзья, и пусть мы…»

Второй оратор, какое‑ то духовное лицо, уже сменил его, расписывая ту лавину благих намерений, которую власти с трудом направляли в нужное русло. «Мэр города Лондона объявил подписку с целью учредить национальный фонд помощи Тристану. Вспомоществования – крупные и небольшие денежные переводы, одеяла, одежда, игрушки, конфеты, книги – притекают отовсюду. Поступают даже предложения усыновить детей‑ тристанцев, но они, конечно, в расчет не принимаются. И предложения работы, каковые будут рассмотрены».

Он перечисляет названия двадцати проявляющих особую активность учреждений. Он задыхается от гордости в своем жестком воротничке. Он округляет губы, чтобы громко произнести последнюю фразу:

– Это массовый подъем христианского милосердия!

* * *

Теперь Уолтер должен благодарить… Его встречают овацией. Он обнял и расцеловал председательницу Лиги матерей, на груди которой сверкает значок, похожий как две капли воды на значки всех присутствующих женщин, что носят платки с рисунком, изображающим вереницу сосущих пальцы младенцев. «Спасибо за все, – восклицает, подняв руку, старый вожак тристанцев, – но позвольте нам тоже отблагодарить вас подарком. У нас больше ничего не осталось, представляете себе… Ничего! Из двадцати больших баркасов мы привезли с собой лишь те четыре, которые дали нам возможность спастись. Эти обтянутые парусиной баркасы, которые мы часто чинили вашими старыми мешками из‑ под почты, всегда были для нас самым дорогим сокровищем. Один мы будем хранить как талисман. Второй мы подарили городу Кейптауну. Мы хотели бы отдать третий городу Саутхемптону и были бы безмерно счастливы, если бы Ее Величество соблаговолила принять в дар последний…»

На этот раз всех охватывает исступление. «Где он? » – кричат фоторепортеры и, сбивая друг друга с ног, мчатся запечатлеть «ладью» королевы. «А фисгармония? Где же фисгармония? » Но фисгармонию, спасенную экипажем «Леопарда», еще не успели переправить в Англию из Кейптауна. Возбуждение падает. Журналисты бросаются к телефонам, а затем исчезают, чтобы искать вдохновение в рождении Дэвида, виконта Линли, сына принцессы Маргарет и фотографа Энтони, недавно произведенного в графы Сноудонские за то, что он снабдил Корону наследником – пятым в порядке наследования трона. Заместитель министра по делам колоний вместе с лорд‑ мэром отправился в соседний салон выпить чего‑ нибудь, прежде чем все разойдутся. Хью, оставшемуся из‑ за симпатии к этим людям, хотя все его коллеги разбежались, удается взять сенсационное интервью. Вдруг появляется какая‑ то женщина и бросается в объятия другой. «Это дочь Агнессы! » – слышатся возгласы, и внезапно все тристанцы, преодолев свое смущение, расплакались.

– Кто это, в чем дело, какая дочь Агнессы? – спрашивает Хью.

– Они не виделись семнадцать лет, – отвечает Бэтист. – Малышка убежала с неким Борнером, техником, работавшим во время войны на монтаже радиостанции. Она живет в Суонси.

Пока Хью строчит свои записи, грузовые стрелы извлекают из трюмов багаж. Уолтер начинает собирать свой народ, подталкивать его к передвижному трапу, серую краску которого обесцвечивает мелкий дождик. Ральф поддерживает прабабушку Дороти с тем мягким почтением, которым молодые тристанцы окружают стариков. Бабушка Морин опирается на руку Перл; настоятельницу Джейн ведет степенно шагающий Симон. Девушки распределили между собой младенцев. Нола, Флора, Лу, Роуз, Дженни, Эми, Рут держат на руках по два ребенка. Но женихи и невесты неразлучны. Бланш не отходит от Тони, Поль от Ти. Величественная, словно цыганская королева, закутанная в какие‑ то тряпки Агата Лоунес идет под руку со своим ужасно худым супругом Амбруазом. Не менее мощная Вера тащит своего бородатого Роберта. На пристани в холле тристанцев ждут проводницы, «девушки в зеленой форме» из Женской лиги – с залепленными улыбками лицами, с занятыми подарками руками, – которые разводят тристанцев по автобусам, как это они делают каждое воскресенье с разными подгулявшими экскурсиями провинциалов.

Одна машина лишняя… Да нет, это багажный автобус, что останется почти не загруженным. Все тристанские начальники уехали на машине, кроме Уолтера, который неразлучен со своими. Хлопают дверцы. Все вздрагивают, не без тревоги смотря, как за окнами движется пейзаж. «Держитесь левой стороны» – предупреждает табличка на трех языках автобусы с континента. Первый автобус, где заняли места семьи Неда и Бэтиста, Агата, Джильда Гроуер и семья Элии, их племянники, в том числе малютка Селина, с которой сюсюкает проводница, трогается. Он проезжает под аркой выхода Э 8, над которой высится башня с часами, и перед глазами тристанцев начинают в мрачной мешанине дефилировать события британской истории. Вот мемориал «Мейфлауера», воздвигнутый во славу других «отцов пилигримов», уехавших триста лет назад. Вот памятные платаны, посаженные американцами после второй мировой войны. «Дансинг Мекка» привлекает взгляд Дженнифер, самой неистовой плясуньи острова, единственной тристанской девушки, которая осмелилась сообщить журналисту, что она с удовольствием разучила бы ча‑ ча‑ ча. С исказившимся от горя лицом Нед глядит на этот город одинаковых кирпичных домов с выступающими окнами, на этих людей, ждущих открытия баров или карабкающихся в красные автобусы, чьи империалы всегда кажутся слишком низкими. Шевеля губами, Агата медленно расшифровывает надписи на огромных рекламных щитах футбольного тотализатора, возвещающих розыгрыш «семисот тысяч фунтов в неделю»…

– И все эти деньги действительно раздают кому попало? – с возмущением спрашивает она.

– Видимо, да, – отвечает, криво улыбаясь, Нед.

Но вот наконец утешение для Агаты. В небо взмывает какой‑ то шпиль, указывая на который проводница – обо всем предупрежденная заранее – нежным голосом объясняет:

– Церковь, которую вы видите, – это церковь моряков. Она, как и ваша, носит имя святой Марии.

Но их церковь с фасадом из кусков лавы толщиной в два фута стоит в восьми тысячах миль отсюда под дождем пепла, который, как им внезапно почудилось, снова выпал и здесь. В автобусе становится пасмурно и холодно, как в ноябрьском небе, дождь с которого хлещет по стеклам. Поэтому будет мрачным их маршрут, которым их сейчас везут по 33‑ му шоссе до Винчестера, затем 31‑ м и 25‑ м за Гейрэт, к предназначенному для них заброшенному военному лагерю, где начинаются леса и куда не дотягиваются длинные щупальца большого Лондона.

* * *

Леди Хауэрелл в перчатках и в наброшенном поверх униформы норковом манто – после полудня она дает в Лондоне прием и шофер уже ждет ее во дворе – шепчет, глядя на часы: «У меня еще три минуты», и снимает колпачок с изящной авторучки. Она садится и нервным почерком, весьма ценимым счастливцами, получающими ее приглашения, начинает заполнять тетрадь, на обложке которой значится «Операция Тристан»:

«Организационный центр Кэтергэма взял на себя устройство и управление Пенделл‑ Кэмпа, временного пристанища эвакуированных. Набрано 24 добровольца, некоторые из старших классов местных школ. Красный Крест оборудовал медпункт, возглавлять который будет миссис Виолета Грэй, жена бывшего врача с Тристана, следовательно, известная островитянам. Эксперт по снабжению, мистер Колин Маккортел, займется проблемами кухни и продуктами; три бригады, находящиеся в его распоряжении, обеспечат в порядке очереди трехразовое питание: в 7. 11, 11. 15 и 15. 19.

Преподобный отец Клемп и (хотя в метрополии никто никогда еще не видел служащего департамента по делам колоний работающим) мистер Дон Айли до новых распоряжений остаются со своими подопечными.

Национальная помощь снабдила нас постельным бельем, мебелью и всем необходимым. Наконец, было создано наше бюро, чтобы координировать всю нашу деятельность. Постоянная дежурная, располагающая телефоном, будет принимать в бюро пожертвования, предложения о работе, давать справки. Все ответственные лица раз в неделю будут собираться для отчета, совещаний, регистрации решений. Бюро будет вести дневник, который я открываю и куда каждый сможет коротко внести свои наблюдения. Э. X. ».

* * *

В тот же день, но после обеда Виолета Грей, строгая старшая санитарка, чья женственность исчерпывается красным сердечком непрестанно подкрашиваемых губ, устраивается перед той же тетрадью с опустошенной улыбкой, которую придает ей, после всего содеянного, благотворная усталость. И записывает:

«Нам пришлось сразу же по приезде тристанцев принять многочисленных больных. Переезд в автобусе они перенесли плохо. Но более серьезным нам кажется эпидемия гриппа, поразившая половину беженцев. Внимание, которое их окружало, не позволяет даже предположить, что они простудились. Дело здесь, как я этого опасаюсь, в отсутствии предохранительных прививок. Бактериальной флоры на Тристане почти нет. Нельзя, не подвергая их опасности, изымать людей из родной, от природы асептической среды. В. Г. ».

Записав эту мысль, она снова берет перо и прибавляет постскриптум:

«В общем, мы приняли их удачно. Проводницы развели семьи в приготовленные для них жилища: чистенькие, теплые, с табличками на дверях. Волнение островитян, которое было так велико, что казалось, будто все они попали в клинику, несколько улеглось, когда они увидели спешащую к ним навстречу маленькую группу друзей, некогда живших на Тристане».

* * *

Нед, чьи шаги гулко отдаются в поспешно наступающих декабрьских сумерках, быстро идет по мокрому асфальту, мимо него, разбрызгивая грязь, непрерывно проносятся машины. Куда он шагает, зачем? Этого он совсем не знает. Да и к чему знать? Ведь его глазу, привыкшему узнавать каждый куст, каждую скалу, каждый поворот тропинки, каждую бухточку – все эти с детства известные, обладающие своими именами, связанные со множеством воспоминаний ориентиры, которые так ценны для измерения расстояния в отличие от совершенно одинаковых столбов на дорогах Сюррея, – зацепиться не за что.

Нед идет, и этого достаточно. Кажется, в сторону Натфилда. На Тристане орешник не растет. Поэтому название это Неду ничего не говорит, прошлое Нат– филда ничего не говорит его душе и сердцу так, как, например, пастбище Кафярд, где он оставил свое стадо, или поток Шерт‑ тэйл, где его прадед потерял рубашку. Идет дождь. «Дождь переделывает море», – говорили на Тристане в непогоду. Здесь, в Пенделле, дождь переделывает только грязь, и Нед чувствует, что согласен с этой погодой.

Уже месяц, как Грейни Дороти совсем плоха. Врач требовал положить ее в больницу – мера, на которую семья Глэда согласилась с тяжелым сердцем. Если больной может вылечиться, то дома он сделает это быстрее. А если он безнадежен, зачем лишать его утешения умереть в кругу своих?

Нед идет. Девушки из Женской лиги, это надо признать, делают все, что в их силах. Комната удобная. Занавески на окнах, ковер, два плетеных кресла, отличные пружинные матрацы, гравюры на стенах… Никто столько и не просил. Но каждый надеялся получить иное: настоящий дом с огнем в очаге, у которого женщина хлопочет с готовкой. Неду отвратительна эта столовая, где все должны в один и тот же час есть то же самое. Он приходит в ярость, когда видит нанятых на эту барщину по чистке овощей мать, жену и дочь, которые целую неделю, делая все, что нужно, помогали бы соседке после родов, но никогда не согласились бы прислуживать никому, даже самому священнику, кстати, часто призываемому тристанцами на подмогу.

Нед все идет и идет: старый обычай на острове, где никто не удивился бы, увидев мужчину, «идущего наверх» и карабкающегося по склонам лишь с одной целью – развеять там плохое настроение. Как правило, всегда находился сочувствующий друг, который в конце концов попадался навстречу и кричал:

– Эй, Нед, привет! Спускай паруса!

И паруса спускались. Друзья отправлялись выпить по чашечке чая. Вместе возвращались по домам. А здесь нет ни души, кроме приклеившихся к сиденьям своих тракторов крестьян с взглядами, параллельными бороздам, да белокожих, словно вымоченных в молоке девушек, которые пялят на тебя глаза, прижавшись к своим ухажерам, и что‑ то им нашептывают. Попробуй поди заговорить с ними. Нед как‑ то попытался спросить дорогу:

– Скажите, пожалуйста, Блечингли по левому борту или по правому?

Хохот этой парочки у него до сих пор в ушах стоит. Люди, которые говорят «направо» или «налево», называют хлеб «брэд», когда Нед говорит «кэйк», которые произносят «Ингленд», когда Нед изрыгает нечто вроде «Хэнглан» и все остальное соответственно… поди понимай их и братайся с ними! К тому же их слишком много. Больше всего Неда выбивает из колеи то, что он открыл мир, в котором людей так много, что они уже не могут вас знать и, похоже, вовсе не желают этого. Ведь кто же сможет усомниться в этом? Существует Соединенное Королевство, которое требует свою любую крошечную частицу земли, а есть просто прохожий с прищуренными глазами, глядя в которые легко угадать, что он тебя находит слишком загорелым для британца. Да здравствует Тристан, отважный островок Империи! Но вы же, миссис Смит, видели этих людей, что поселили в Сюррее?! Это же безумие, пускать столько людей с нечистой кровью в нашу белокурую Англию!

* * *

В это время в зале для собраний, где на самом видном месте установлен телевизор – подаренный, как бесконечно повторяли газеты, агентом рекламы одной крупной фирмы, – три десятка людей, бездельников поневоле, с горечью переживающих это свое состояние, смотрят, как – гоп‑ гоп! – где‑ то в Аризоне, обильно утыканной кактусами, ковбойский фильм завершается последней кавалькадой. Паф! Облачко вырывается из дула бьющего без промаха пистолета. Лошадь вместе с всадником шаром катится по земле.

– Бедное животное! – восклицают Том и Сэлли Твен, у которых никогда не было ничего, кроме осла.

Но злодеи получают по заслугам. Несмотря на непрерывный огонь, который на полном скаку – гоп‑ гоп! – льется из их неисчерпаемых кольтов, лишь всадники‑ злодеи оказываются жертвами свинца, лишь они падают и остаются лежать, кто на спине, кто уткнувшись носом в землю. Равнина сплошь усеяна трупами. Лучший из стрелков, «орлиный глаз» и «стальная рука», который умеет свободно проходить сквозь поток пуль, склоняется наконец над потерявшей сознание юной красавицей, законной наследницей золотоносного прииска… Не рано ли, мой мальчик? Один из умирающих бандитов приподнимается и берет тебя на мушку. Паф! Что вы думаете? Это стрелял герой, успевший вовремя повернуться…

– Четырнадцать! – говорит Симон, который считал убитых. – Это что же, по четвергам нарочно показывают такую штуку детям, чтобы они видели, как пачками отправляют людей на тот свет?

Без всякого перехода следует репортаж о марихуане, где на этот раз уже живые возлежат и испускают дымки несколько иного рода. Крупный план. Рассуждения социологов о пагубном воздействии наркотиков. Посмотрите на эти безвольные тени. Посмотрите на эту девицу: серия кадров, которые – еще чуть‑ чуть, и они были бы запрещены цензурой – позволяют думать, что если верхняя половина тела находится в раю, то происходит это отнюдь не без участия нижней.

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 10 Следующая ⇒