Телеграмма с Урала

Близилась к концу третья четверть. Вадик держал слово: учился старательно. Он шел вровень с Сашенькой Желтовской, а по арифметике считался первым. Дроби он щелкал как орехи. Женя присматривала за ним, следила, чтобы «не разболтался». Да он и сам понимал: ведь четвертым классом заканчивалась начальная школа.

Встречая в своем коридоре Вальку Гребнева, Женя, хмурясь, спрашивала:

– Опять, поди, задачка не получается? Или…

– Угу… Нет, дроби туго даются, – отвечал тот, стараясь поскорее проскользнуть к Вадику.

– Понимаю: Вадик тебе нянька, да?

– Не лезь, не твоего ума дело, – огрызался Валька. – Любопытная Варварка! Всюду нос суешь, зубрила несчастная…

– Троешник! – не оставалась в долгу Женя. Потом, как большая, всплеснув руками, добавляла: – И куда только родители смотрят.

Валька менял тактику: криком Женю не возьмешь. Он, язвительно усмехаясь, говорил:

– Хм, у меня‑ то родители, а ты – безотцовщина. Вот ты кто!

Он чувствовал, куда надо бить, чтобы сделать больно. Женя со слов матери знала, что отец был геологом, он ушел с экспедицией и не вернулся. Осиротевшая семья переехала с Урала на Алтай. Женя втайне гордилась отцом, считала его героем.

– Не смей моего папу, трогать!.. Папа пропал без вести, когда важное задание выполнял.

– Без вести на войне пропадают. А чтобы просто так – не слышал.

– Ну, знаешь!..

Задохнувшись от обиды и негодования, Женя убегала к себе.

…У Жени было много хлопот. Хорошо, что Вадик, как говорила бабушка, «взялся за ум». В его тетрадках, будто грибы после дождика, пестрели красные пятерки. Но плохо, что он поддавался соблазнам Вальки Гребнева, который постоянно возился с почтовыми марками, со спичечными этикетками, с глупыми «опытами», вроде вытаскивания газетного листа из‑ под чайной посуды.

Женины упреки встречали отпор упрямого Вадика.

– Что ж, нам не дружить совсем, по‑ твоему? – запальчиво возражал он.

– Дружить, да не так.

– Опять начинаешь указывать? Сколько раз говорил… Лучше бы Верочку свою капризную воспитывала.

– Вадик! – обиженно восклицала Женя. – Не маленькие мы, умеем рассудить серьезно.

– Ладно, не кричи. Давай серьезно…

И в самом деле, иные разговоры им удавались.

– Ты слышал, что он мне сказал? Без вести, говорит, пропадают только на фронте!

– Ну, это вранье. В горах, в тайге, даже в степи зимой случается. Я в книжках читал.

Раньше Женя об отце почти не думала. По правде говоря, она и не помнила его. А теперь, глядя на карточку в альбоме, говорила: «Помню! Он высокий и сильный. Геологи все сильные». Она завидовала ребятам, прогуливающимся с отцами. «Эх, был бы жив папа… Как у Вадика, как у всех! – думала она. – Маме бы легче и нам с Верочкой лучше».

Женя многое научилась понимать. Когда, например, Вадику покупали новый свитер, и ей хотелось такой же, она не приставала к маме. Мама работала одна в семье – ей трудно. Мама сидела над чертежами по вечерам, но денег все‑ таки было в обрез.

Обидные слова Вальки Гребнева подлили масла в огонь. «Странно в самом деле, что геологов не разыскали. Хотя бы инструменты, одежду, какие‑ нибудь следы…». На расспросы об отце, мать, Анна Александровна, отвечала скупо, сдержанно.

Однажды Женя поведала свои думы и сомнения Вадику.

– Я бы нашел, – сказал тот.

В этих словах чувствовалась мальчишеская самоуверенность, но Женя не возражала.

Прошлым летом они снова ездили в деревню, и там Костя Криволапов дал им прочитать свою самую любимую книгу под названием «Два капитана». В ней описывалась история поисков Саней Григорьевым следов полярной экспедиции капитана Татаринова. Эта история часто припоминалась Жене. Ведь Саня Григорьев достиг цели! Желание узнать правду о подвиге и гибели отца становилось сильнее. «Неужели невозможно было найти хоть что‑ нибудь? Значит, плохо искали».

И Вадика волновала судьба геолога Рузина, Жениного отца. Они с Женей, действительно, нередко спорили, но если теперь кто‑ нибудь во дворе делал попытку ее обидеть, он, не колеблясь, вставал на защиту.

Были же люди, думал Вадик, которые знали место гибели геологов. Самую глухую тайгу можно пройти, если захотеть, на отвесные скалы можно взобраться; пустыню пересечь с верблюжьим караваном… Нет на земле преграды, которую человек не мог бы преодолеть.

Скоро он почему‑ то пришел к убеждению, что Женин отец погиб в Горном Алтае. Сомнения Жени, которая знала, что они тогда жили в Свердловске, а оттуда отца могли послать в любой район страны, Вадик разбивал неумолимо логичными, по его мнению, доказательствами. Где еще есть такие высокие и неприступные горы, как на Алтае? А полезные ископаемые? Недаром Алтай называют «кладом природы» и еще «сокровищницей»… И тайга, и водопады, и вековечные ледники. Разве не так?.. Ну, вот то‑ то же.

Достали карту Алтайского края. В правом углу, снизу – пустота, почти сплошное белое пятно с редкими линиями – волосинками, обозначающими тропы. Ни дорог, ни селений.

– Тут! – говорил Вадик.

Загораясь, он предлагал готовиться к большому альпинистскому походу, припасать веревки, ледорубы, альпенштоки и «кошки» – ботинки с шипами.

Только об этом заходила речь – Верочка Рузина тут как тут. Обязательно ей надо знать, о чем говорят старшие. От нее замыслы хранились в тайне, но она, хитрая, догадывалась. Верочка боялась, как бы ее не обошли в интересной игре.

Валька Гребнев ухмылялся, он ни во что не верил. Приезжавший из деревни на воскресный день Костя Криволапов заинтересовался планами. Но его Вадик убедить не смог. Костя посоветовал прежде всего написать в Москву, в самое главное управление по геологоразведке. И, кстати, Саня Григорьев не в год и не в два достиг успеха…

Авторитет Кости в глазах Жени был велик. Однажды вечером она решилась спросить у Анны Александровны адрес этого управления.

– Зачем тебе? – сказала та удивленно.

– Узнать место, где… наш папа погиб.

Анна Александровна бросила на дочь беспокойный, сердитый, как будто даже подозрительный взгляд. В это время вбежала Верочка.

– Тебя кто‑ то научил? – спросила мать.

– Нет… Да, Костя Криволапов советует сперва узнать район, а Вадик говорит – наверняка, в Горном Алтае…

– Узнать? – не на шутку рассердилась мать. – Вы что же задумали, горячие головы? Может быть, еще из дому сбежите?

– А меня они не возьмут, – захныкала Верочка.

Мать принялась ходить по комнате из угла в угол, сцепив руки за спиной. Женя заметила, что руки у нее вздрагивали. В лице не осталось ни одной доброй черточки – только суровость и раздражение.

Анна Александровна велела забыть и думать о глупой затее, выбросить ее из головы. Обвинила Женю в непростительном легкомыслии, а Костю и Вадика – в подстрекательстве. Она порывалась сейчас же пойти к Чудненкам, чтобы они образумили сына. Напрасно Женя пыталась убедить ее, что они пойдут на поиски, когда вырастут, Анна Александровна решительно ничего не хотела слушать.

Вечер был безнадежно испорчен. Женя замкнулась. Всегда она знала свою маму строгой, но чуткой и справедливой, любила ее всей душой. Сегодня мама впервые показалась ей слишком суровой и совсем несправедливой. Жене хотелось возразить, но она видела в глазах матери то вспышки злого огня, то бездонно‑ глубокую печаль, – и Женя молчала.

Первый раз она не могла согласиться с мамой. Больше ничего у нее не спрашивала, а мыслей об отце не оставляла. Женя пыталась и не могла понять, почему у них была лишь маленькая карточка отца в альбоме, во многих семьях она видела портреты погибших, или умерших близких в красивых рамках, на видных местах. Так почему же?..

Ответа не было.

А Вадик Чудненко знал свое: потихоньку готовился к сложному походу в горы.

С наступлением марта подули западные ветры. В степных просторах они набирали неистовую силу. В этом году бураны запоздали, зато свирепствовали, как никогда. Ученики начальной школы несколько дней не ходили на занятия. Пятиклассница Женя Рузина уроков не пропускала.

Упрямо шагая навстречу шквальному ветру со снегом, она представляла себе горстку геологов, застигнутых вот такой же непогодой в горном ущелье. Вой ветра, пронизывающий холод, снег по пояс, лавины обвалов… Страшно!

Придя вечером из школы, Женя открыла альбом и долго рассматривала фотокарточку отца – его высокий лоб, украшенный буйно вьющимися волосами: круглые смелые глаза, в углах которых пряталась усмешка.

Глубоко вздохнув, села писать письмо в управление геологических экспедиций. Ведь и без точного адреса письмо может дойти куда надо. Случайно испортив листок, Женя полезла на полку с мамиными чертежами за другим. Из чертежей выпала бумажка. Женя удивилась: телеграмма! Откуда она взялась?

Телеграмма была из Свердловска, адресована матери на завод. Женя хотела было спрятать телеграмму снова в чертежи, как увидела подпись: «Сергей». Женя зажмурилась. «Нельзя читать, не мне», – подумала она и все же не могла выпустить телеграмму из рук. Открыла глаза и единым духом прочла: «Скоро приеду. Надо обстоятельно поговорить. Сергей».

Несколько секунд Женя изумленно смотрела на телеграмму, не веря глазам. Буквы двоились, набегали одна на другую. Женя растерянно и радостно шептала:

«Сергей». Я – Евгения Сергеевна… Это папа. Папа наш нашелся!

Она кинулась к соседям.

Верочка играла с Галинкой. В задней комнате у Вадика сидел Валька Гребнев. Они громко спорили. Вадик доказывал, что надо идти на Чуйский тракт, на Телецкое озеро, потом – в горы со снежными шапками. Наверное, геологи зашли далеко, они долго искали, были уже у цели, а скорее всего даже нашли руды, например, цветных или редких металлов. А то – алмазные россыпи, как в Якутии, в самом недоступном уголке земли! Надо открыть тайну гибели, а заодно указать людям дорогу к рудам, к алмазам!

Женя задержалась у двери. Ей хотелось во весь голос крикнуть: «Папа нашелся! », но вместо этого она вдруг нахмурила брови. До боли прикусила язык, сделала шаг назад. Тихими нетвердыми шагами вернулась к себе, спрятала телеграмму.

«Почему же мама ничего мне не сказала? » – тревожно подумала Женя.

За письмо она больше не бралась. Все валилось из рук. Временами хотелось еще раз прочесть телеграмму, но Женя отворачивалась от полки, будто там поджидала опасность.

«Вдруг это кто‑ то другой? – думала она. – Или мама не видела телеграммы? Но этого не может быть! »

Радость померкла. Ее сменила тревога, вызванная целым потоком вопросов, на которые Женя не могла придумать ответов. Она твердила: «Жив. Он жив!.. » И тут же вспоминала странный текст: «Надо обстоятельно поговорить».

Когда пришла Анна Александровна, Женя хотела сразу подойти к ней и попросить прощения за нечаянный проступок. И все выяснить… Но мать была чем‑ то взволнована, грустна, рассеяна. Женя медлила. Наконец, она все‑ таки решилась, но в это время постучала бабушка Чудненко:

– Анна Александровна, вас тут спрашивают.

Накинув на: плечи платок, мать вышла. Женя нетерпеливо ждала минут десять. «Нет и нет. Пойду, поищу»; Не найдя мать в коридоре, Женя заскочила на кухню и остановилась в недоумении. У окна сидел мужчина и что‑ то объяснял ее матери. Женя расслышала лишь обрывок фразы:

– У нас дороги разошлись в разные стороны…

Смысл не сразу дошел до сознания Жени. Она смотрела на мужчину, не смея вымолвить ни слова. Ее поразили вьющаяся шевелюра, усмешка, знакомый взгляд круглых глаз.

«Это он, – подумала Женя. – В точности, как на карточке. Ведь это папа наш приехал! »

А он встал, чтобы пойти ей навстречу. Усмешка сменилась улыбкой, но улыбка была не такой, как бы хотелось Жене – в глазах не чувствовалось ни теплоты, ни ласки. В горсти появились конфеты.

Анна Александровна медленно повернула голову и также медленно проговорила:

– Женя, иди, пожалуйста, учить уроки.

И строгость, и испуг, и боль звучали в голосе.

Женя отступила в коридор, провожаемая взглядом гостя. Конфеты остались лежать на его протянутой ладони.

Прошмыгнув в комнату, Женя села, поджав ноги, на диван, притихла. Только теперь Женя разгадала страшный смысл телеграммы и обрывка фразы. «Он приехал, чтобы сказать… Он… бросил нас! » Миф об отце‑ герое исчез навсегда…

На улице выл и свистел ветер. Пусто и неуютно кругом. Хотелось бежать отсюда, чтобы никто, никогда не нашел. Скрыться от страшных догадок, от стыда.

Анна Александровна вернулась через четверть часа. Она делала вид, будто ничего особенного не случилось. Это была ложь, огорчавшая и обижавшая Женю. Одинокая и подавленная сидела она на диване. Ее забыли, обманули, оставили все люди на свете; даже те, кого она считала самыми близкими и хорошими.

Анна Александровна готовила ужин.

– Мама, я нечаянно прочитала ту телеграмму, – еле слышно вымолвила Женя, чтобы нарушить тягостную тишину.

Мать вздрогнула, будто от удара. В ее взгляде мелькнула гневная вспышка, но тотчас исчезла.

– Ты… догадалась? – с тихой горечью произнесла Анна Александровна. – Разобралась, девочка моя?

– Почему ты, мама, обманывала меня? – спросила Женя, возвысив голос.

Мать сделала невольное движение в ее сторону и растерянно остановилась посреди комнаты. Опустила руки, медленно подошла к дивану, села рядом.

И какой она в этот момент выглядела усталой, постаревшей!.. Ее мать – сильная и гордая женщина…

– Прости, – сказала она глухо и с полминуты молчала. Затем вдруг выпрямилась, посмотрела Жене в лицо. – Я думала, что так будет лучше. Ошиблась… Прости! Выходит, что ложь рано или поздно обнаруживается. И тогда она вдвойне, втройне тяжелее.

– Он… ушел? – Женя глянула в окно, за которым бушевала метель.

– Да.

– Совсем?

Только секунду медлила мать, затем твердо сказала:

– Да.

И после этого в тягостном молчании прошло много минут.

– Он недобрый?

– Не знаю, как тебе сказать. Не хочу, Женя, быть несправедливой. – Анна Александровна в раздумье, как бы про себя, продолжала: – Кажется, он не мог нас полюбить. Теперь у него другая семья. Может быть, ее он будет любить… Будет ли?..

…Горьким был этот вечер в жизни Жени Рузиной. Она читала телеграмму с Урала, видела отца, слушала рассказ матери, прямой и честный. Ей было обидно и очень стыдно – за отца, за мать, за себя. «Что же теперь делать? Что? » – опрашивала себя Женя и не находила ответа. Она считала, что надо обо всем рассказать Верочке, но как? Жутко!..

После ужина она долго лежала в кровати с открытыми глазами. Сон не приходил. Утих рев бурана на дворе. Тишина и темнота наполнили весь мир. Из темноты выплывало лицо с усмешкой, конфеты на протянутой ладони.

Женя услышала, как мать поднялась со своей постели, подошла к пианино и, не включая света, тихо заиграла незнакомую печальную мелодию.

Кончились бураны, и сразу пришла весна. С крыш свесились сосульки. На солнышке они сияли, блестели, будто стеклянные. В проталинах показались пятна черной земли, над которыми вздымался белесый парок.

Женя теперь ходила в школу вместе с Вадиком, – она искала его дружбы. Об отце ничего не рассказывала: не знала, как это сделать, но была с Вадиком по‑ особому добра и ласкова.

Дня через два после памятного вечера, по пути в школу, Женя внезапно остановилась, прижалась спиной к стене дома, выронила портфель.

– Что ты? – испугался Вадик. Он замечал, что Женя в последние дни была задумчива и тиха, словно больная.

Вадик поднял портфель, растерянно оглянулся по сторонам, отыскивая, кого бы позвать на помощь.

– Он, – одними губами произнесла Женя.

– Кто, он? – спросил, заикаясь от испуга, Вадик. Он вообразил, что Жене привиделось какое‑ нибудь чудовище из волшебной сказки.

– Мой отец!..

Тут Вадик перетрусил не на шутку. «Заболела, бредит», – решил он, глядя на ее побледневшие, будто обмороженные щеки, на широко открытые глаза. Он проследил за ее взглядом, увидел спину удалявшегося высокого человека в меховой куртке, похожей на те, что носят летчики, с небольшим, дорожным баульчиком в руке.

– Бежим, провожу тебя домой, – предложил Вадик, трогая Женю за плечо.

– Мой отец пошел, – повторила она спокойнее и вдруг заплакала. Слезы, нахлынувшие впервые за все эти трудные дни, облегчили ее. Она быстрым движением стерла их, вскинула голову, крепко взяла Вадика за руку.

Они нога в ногу зашагали в школу. Вадик слушал Женю, не веря своим ушам. Это было невероятно, страшно, но это случилось не с кем‑ нибудь иным, а с Женей Рузиной!.. Вадик молчал, не умея найти слова, которые помогли бы Жене.

Поход в Горный Алтай отпадал сам собой.

Валька Гребнев обзавелся голубями. После уроков он сговорил Вадика пойти полюбоваться «сизарями». Вадик тоже собирался купить голубей, да пока не мог подыскать для них хорошего жилья.

Мальчики выбежали из школы и увидели Женю Она стояла в сторонке, безучастно смотрела на ватагу младшеклассников, увлеченно игравших в пятнашки не совсем обычным способом – сумками и портфелями.

Женя подошла, попросила:

– Идем, Вадик, домой.

Валька Гребнев сейчас же выступил вперед, загораживая приятеля. Ему не терпелось похвалиться голубями. Вадику очень хотелось их посмотреть и в то же время жаль было оставлять Женю одну.

Заметив нерешительность Вадика. Валька сказал с вызовом:

– Он пойдет со мной.

– Нам нужно поговорить, Вадя, – снова попросила Женя, стараясь уклониться от наступающего Вальки.

– А‑ а… Ты опять к нам лезешь? – зло заговорил Валька. – Лучше отвяжись по‑ доброму, липучка! Хм, недаром от таких вот отцы уходят.

Женя отступила, но не опустила глаз: наоборот, вся выпрямилась и напряглась. «Так вот почему маме не хотелось, чтобы все знали правду! » – подумала она.

У Вадика кровь прилила к лицу. Одним прыжком он очутился рядом с Валькой, ударил его сбоку. Удар пришелся пониже скулы – Валька снопом повалился наземь. Вскочив, он оценил обстановку и пустился наутек.

Вадик не погнался вслед. Склонив голову, он побрел за Женей. В классе, под большим секретом, он посвятил Вальку в тайну Жениного отца – вот что из этого получилось!..

– Я виноват. Я дурак, болтун. Ты сердишься, да?

– А что же сердиться? – грустно сказала Женя. – Скрывать? Нет, правду не скроешь… И ведь только Валька Гребнев мог такое сказать, другие не скажут. – Она с минуту помолчала. – Ты своим пока не говори, мама сама им все расскажет. Хорошо?

Вадик кивнул и сжал ее тонкую ладонь в своей.

– Тебе трудно, Женя? Я буду тебе помогать.

– Спасибо, Вадик…

Вдвоем

В косых лучах негреющего январского солнца сверкает своим нежно‑ белым нарядом степь. Холмы, будто скованные морозом гигантские волны, величаво возвышаются над гладью притихших полей. Сияют мириады снежинок, щедро рассыпанных ночным снегопадом. Они отливают ослепительной голубизной, светятся, будто волшебные.

Снега, снега… И среди них, как цветы, яркие лыжные костюмы, свитеры, куртки, пуховые шапочки, полосатые шарфы.

Горят румянцем ребячьи щеки. Смех и крики звенят в морозном воздухе. Мягко поскрипывает снег под лыжами.

– К холмам! – раздается возглас. – Эй, кто к холмам?!

Вадик Чудненко высоко подымает бамбуковую палку, приглашая следовать за собой. Ему отзываются десятки голосов, и ребята устремляются вперед. Вадик подбадривает отстающих. Позади всех тащится одетый в ватную телогрейку, и потому похожий на медвежонка Валька Гребнев. А вот Женя Рузина, ловкая, подвижная, щеголяющая новеньким красным свитером, не отстает ни на шаг, наступает Вадику на пятки.

Именно на холмах начинается настоящее катанье. Здесь есть и пологие и крутые спуски – выбирай какой по душе.

Вадик любил самые высокие склоны.

Он стремительно скользит вниз, захваченный острым ощущением бешеной скорости, потом ловко подымается в гору «лесенкой». Сказываются занятия в спортивной секции: в нее он записался еще с осени, как только пошел в пятый класс.

А всего приятнее лихо съехать с холма, заросшего мохнатыми елками. Тут держи ухо востро, не то можешь крепко поплатиться!

– Не увлекайся, Вадик, – одергивает его Женя, хотя сама не уступает ему в смелости.

Далеко город. За семь – восемь километров ушли ребята от конечной остановки трамвая. Куда ни посмотришь – белым‑ бело….

Но вот солнце начинает клониться к горизонту. Неужели уже вечер? Угасли снежинки‑ искры, поблекло небо, сказочное убранство деревьев обратилось обыкновенными, похожими на вату, хлопьями снега. Осмелел мороз.

Первым направил лыжи к дому Валька Гребнев. За ним неровной цепочкой потянулись другие. Кончилось веселье. Поскорее в город, в теплую квартиру, к горячему чаю!

Оглянувшись, Гребнев крикнул:

– Эй, Чудненко, Рузина! Не отставайте.

Раскрасневшийся, возбужденный Вадик, стоя рядом с Женей на вершине холма, пренебрежительно, немного свысока махнул рукой: идите, мол, мигом догоним. «Тоже мне, лыжник… Корова на льду! » Вадик не мог забыть обиды, нанесенной Валькой Жене Рузиной.

– Струсишь? Скажи, испугаешься? – говорил Вадик Жене, указывая взглядом на обрывистый спуск, стремительно убегавший с холма прямо в широкий овраг. – Ну, как?

Женя явно колебалась. Она не говорила «боюсь», сказать об этом гордость бы не позволила. Она просто советовала бросить ненужную затею: слишком круто, место незнакомое, ребята ушли… Женя считала своим долгом остерегать Вадика от неразумных поступков. Впрочем, Вадик был сам себе голова.

Над горизонтом медленно подымалась молочно‑ белая полоса. Край солнечного диска опустился в туман, расплылся, словно увяз в нем.

– У‑ ух! – негромко воскликнул Вадик и, присев, ринулся вниз.

Было такое сладкое и немножко жуткое ощущение, словно он оторвался от земли. Свист, шорох, потрескивание в ушах создавали впечатление полета. В том месте, где спуск кончался, Вадика резко подбросило, дернуло в бок, но он, вовремя царапнув снег палкой, удержался на логах, победно выпрямился и сноровисто сделал замысловатый разворот.

В этот миг он увидел мчавшуюся с горы фигуру в красном свитере. «Женя все‑ таки смелая, – с уважением, с нежностью подумал он. – Славная, хорошая».

Внезапно красный свитер взметнуло вверх, как на трамплине, потом бросило в сторону, перевернуло, и он исчез в заклубившейся снежной пыли.

– А‑ а! – услышал Вадик короткий стон.

Когда он подбежал к подножию горы, Женя поднялась на одно колено. Она была в снегу, лишь на лице снег растаял; по щекам скользили капли: и вода и слезы вместе. Пытаясь встать на ноги, она вскрикнула, свалилась на бок.

– Я ногу сломала, – проговорила она дрожащим шепотом, кривя и кусая губы.

– Что ты болтаешь! Покажи, где болит. – Вадик приподнял ее. – Колено? Вывих или, скорее всего, растяжение, – сказал Вадик. – Смотри, лыжина пополам!

Женя вновь заплакала. Не унималась резь в коленке и было очень жаль великолепные лыжи, подаренные мамой к дню рождения.

Идти Женя не могла. Что делать? В душе Вадика шевельнулось запоздалое раскаяние: «Дернуло же меня подначивать…»

– Спокойно! Жди здесь. Я мигом слетаю за ребятами.

Через полминуты он уже карабкался в гору, размашисто действуя палками. Ноги отяжелели, рубашка липла к вспотевшей спине. Но он не позволял себе медлить, не сбавляя темпа, шел и шел вверх.

Но поспешность не доводит до добра. Зацепив лыжей о лыжу, он грохнулся в снег. «Дыхание сорвал, силы растратил», – сердито подумал он. Отдохнув: немного, пошел спокойнее, размереннее. «Эх, жаль, лучше бы объехать горку, не в лоб брать», – опять упрекнул он себя, чувствуя, что теряет уверенность в движениях.

Последние метры показались особенно длинными. Вадик заботился об одном: не упасть, не скатиться вниз!

Одолев подъем, он вытер рукавом пот с лица, чтобы увидеть ребят, позвать или догнать их.

Ребят не было…..

Напрасно он вновь и вновь всматривался вдаль: рассмотреть что‑ нибудь мешала серая пелена белесого тумана, повисшая над землей.

На западе тускло просвечивали желтоватые полосы; они быстро блекли, затухали. Становилось сумеречно.

Вадик стоял неподвижно, навалившись всем телом на палки. Он раздумывал. Он переживал минуту смутной тревоги и нерешительности.

Крик, в котором слышались страх и призыв, отчаянный крик заставил его встрепенуться. Это кричала Женя. У Вадика мгновенно возникла мысль: «Волки! » Он тут же ее отверг, но зябкая, непрошенная дрожь успела пробежать по спине. Рука невольно потянулась к карману, в котором лежал складной нож.

Повернувшись, он не поехал прямо вниз: можно было запросто налететь на дерево; куда вернее спускаться не торопясь, осторожно лавируя между елками.

– Женя‑ а‑ а… Иду!

Звук собственного голоса вернул уверенность. Сознание, что Женя нуждалась в помощи и защите, прибавило сил.

А она стояла на одном колене, смотрела ему навстречу расширенными, сухими глазами.

– Там, за деревьями, что‑ то шуршит, – прошептала она.

«Неужели волки крадутся? » – снова подумал Вадик и чутко, напряженно прислушался.

Стояла мертвая тишь.

– Глупости, – нарочно громко ответил Вадик, вытащив на всякий случай складной нож. Сердце билось тревожно, однако он и вида не подавал.

У Вадика нашелся сахар, у Жени – бутерброды. Они принялись жевать промерзший хлеб с жестким сыром. Бутерброды были кстати: хотелось есть; кроме того, Вадику надо было выиграть время, наметить план действий. Вадик уже сообразил, что они копали в беду и что в этом виноват один он. «А что бы Костя Криволапое стал делать? »

– Ребята ушли? – спросила Женя, тревожно вздохнув. – А ты… ты не бросишь меня, Вадик? – В ее вопросе чувствовался страх.

– Тоже сказала! – Он сердито сверкнул глазами. – И думать не смей.

– Одной жутковато. А с тобой почти что совсем не страшно!

Решили не подыматься в гору, а обходить холмы низом. Сломанные Женины лыжи оставили воткнутыми и снег – ориентир, если бы вернулись ребята на поиски. А палки? Новенькие бамбуковые палки было жаль – их прихватили с собой.

Вадик велел Жене залезть ему на спину; он присел, она обняла его за плечи. Осторожно поднявшись, он понес Женю на спине, как носил свою младшую сестренку Галинку, только ноша была несравненно тяжелее.

Вступала в свои права студеная зимняя ночь. Временами сквозь разрывы в тумане показывалась луна.

Сначала Вадик уверенно и довольно быстро скользил на лыжах. Женя дышала ему в ухо, молчала. Когда он делал неловкое движение, она прикусывала губу, чтобы не вскрикнуть. Заметив, что Вадик устал, она ласково попросила:

– Сядем, Вадя… Отдохни.

После отдыха Вадик почувствовал, что не сможет долго тащить Женю. Он останавливался через каждые десять шагов. Миновав два холма, лощиной выбрались на ровное место. Вадик рассчитывал, что отсюда удастся увидеть если не дома, так огни города и взять кратчайшее направление.

Он осмотрелся и испугался: огней не было; вокруг стояла ровная, серая, как дым, полутьма. Луна больше не появлялась.

«Отыскать лыжню, которой ушли ребята? » – подумал Вадик. Попробовал, покружил: много напетляли у холмов, а как отойдешь подальше – всюду нахоженная целина.

Мороз набирал силу. Вадик этого не замечал, пока был в действии. Подсев к Жене, он почувствовал; что она дрожала, как в лихорадке.

– Мерзнешь, да?

– Н‑ ничего, я потерплю, – проговорила она.

Холод пронизывал ее, проникал в рукава я за ворот, колол уши и нос. Хуже всего приходилось ногам. Они сделались как будто деревянными; боль в колене от этого немножко притупилась.

Женя боком прижалась к Вадику; он обнял ее обеими руками, стараясь хоть немножко согреть.

«Как же быть? Что делать? » – в сотый раз спрашивал он себя. И лишь крепче прижимал Женю, чтобы неосторожным словом не выдать свою растерянность.

Роем пронеслись мысли о читанных в книжках способах спастись от холода: построить шалаш, выкопать в снегу укрытие на подобие берлоги, развести костер… «Эх, если бы в самом деле разжечь костер! »

Спичек не было.

Никогда Вадику не доводилось думать так серьезно и так трудно. Вместе с морозом в его юную неопытную душу закрадывался не менее коварный враг: страх. Не волки теперь пугали откуда им взяться вблизи города? Пугали ночь, туман, стужа.

Сидеть было невозможно. Сидеть – это смерть…

И Вадик поднимался.

Тишина. Только скрип лыж да неровное дыхание Жени за спиной. Серый сумрак. Снежная целина…

Остановка, короткий отдых я снова равномерный, почти механический шаг. Раз, два, три… Десять. И нет больше сил!

Капли пота сползали со лба на брови и замерзали. В, глазах расплывались, сталкивались радужные круги. Во рту копилась густая слюна. Все длиннее делались остановки, но они не возвращали сил. Подняться становилось все труднее.

«Надо идти», – мысленно твердил себе Вадик. Временами он бросал слово – два, чтобы ободрить Женю. Головокружение мешало смотреть вперед, выбирать дорогу. Он еле‑ еле переставлял ноги. Лыжи носками зарывались в снег.

Полчаса прошло или целый час? Или больше? Сколько же можно так тащиться?

…И вот опять сидят они рядом – вялый от усталости Вадик, вконец продрогшая Женя. Оба они понимают, что идти так дальше невозможно. Усталость и холод сковывают волю.

Наплывают воспоминания, перед глазами встают образы близких. Вадику почему‑ то видится сестренка Галя, ее большие, добрые глаза. Он давно обещал ей выпилить полочку с ажурным украшением для кукольного уголка, да руки не доходили… Вот мама; у нее в руках блюдо со сладкими ватрушками. Запах от них горяченьких, с поджаренной корочкой – слюнки текут! А из‑ за маминого плеча смотрит отец; у него сердитое лицо. Папа чем‑ то недоволен…

– Дома нас ждут, – еле слышно говорит Женя.

– Ждут…

– Мама не велела долго задерживаться.

У Жени дрожат губы. Как бы ласково она обняла сейчас маму! Посмотрела бы ей в глаза… Маме трудно. Она одна работает на троих, стирает, моет. В других семьях есть отцы, а у них только мама… И тут еще неприятности! «Мамочка, я люблю тебя…»

– Не хочу, – упрямо говорит Женя, потом кричит во весь голос. – Не хо‑ чу‑ у!

– Чего кричишь? С ума сошла! – испуганно, сердито говорит Вадик.

– Не сошла, умирать здесь не хочу. Домой пойду! Сама пойду. Не хочу замерзать.

Она вскакивает, порывается идти. Вадик ее удерживает, он снимает с себя шарф, перевязывает грудь и спину Жени крест‑ накрест. Подставляет плечо, бережно поддерживает рукой. Легонькие Женины палки берет с собой, а свои бросает, позабыв даже воткнуть в сугроб.

– Идем, Женя… Нога болит?.. Ты сцепи зубы, легче будет.

Так они пошли в обнимку сквозь серый мрак. Женя, хромая, шагала и шагала, увязая в снегу, тяжело опираясь на плечо Вадика.

Они двигались медленно, но вперед и вперед, пока Женя, всхлипнув, не упала в снег.

– Устала, Вадя.

– Передохнем, – откликнулся тот и тоже чуть не заплакал. Но ему надо было усадить ее на лыжи, чтобы не простыла в снегу, ободрить – какие тут слезы.

Съели по кусочку сахара, пополам разделили последний бутерброд.

Строгий взгляд отца, вставший перед глазами, ободрял Вадика. Из военных рассказов папы, служившего командиром стрелкового взвода, ему хорошо запомнились слова: «Страх – это смерть, хочешь жить – гони его прочь».

– Надо идти, ласково, но твердо сказал Вадик.

Женя покорно встала, сделала два нетвердых шага и опустилась на снег.

– Ну, Женя… Хоть маленькими шажками, Женечка, – уговаривал ее Вадик. Он понимал, что спастись от мороза можно лишь движением. – Ведь надо, Женя!

Две фигуры, будто связанные, снова, маячили в ночном сумраке. Они медленно‑ медленно брели вперед. Куда? Вадик и сам не знал. Он надеялся, что держит направление в сторону города.

– А ну‑ ка, попробуй на лыжах, – предложил он.

Чтобы расстегнуть крепления, пришлось снять варежки. Пальцы стыли; их больно кусали железные пряжки. Для того, чтобы снять лыжи и потом затянуть крепления на Жениных ногах, потребовалось много мучительных усилий, зато Женя, двинув лыжей, воскликнула:

– Могу!

Она больше не всхлипывала, терпела боль, боролась с усталостью. «Мама, мамочка», – шептала, она.

Радость оказалась недолгой. Метров через двадцать лыжи перестали ее слушаться: они носами попадали одна на другую, заставляли делать отчаянные усилия, чтобы не упасть. Резь в колене от этого становилась нестерпимой.

И снова Вадик отстегивал ремни, прикреплял лыжи к своим ботинкам. Он возился долго, очень долго.

…Все короче делались переходы. Женя больше ни на что не жаловалась, она была как в полусне. Вадик поддерживал и подталкивал ее. Время от времени он близко всматривался в Женино лицо, хватал пригоршнями снег, растирал его в ладонях; снег был мелкий, сыпучий, жесткий, как пересохший песок. Снегом тер ее щеки и нос.

– Нас, наверное, ищут? – неуверенно спрашивала она.

– Ну да, следы ведь видны. Хуже, если бы метель…

До боли в главах Вадик всматривался в серую, будто пепельную тьму, надеясь заметить огни.

…Посидели и пошли. Пошли не потому, что были силы, а потому, что еще оставалась капелька упорства. Внезапно Вадик остановился, замер. «Вву‑ у‑ у! » – донесся неясный, протяжный звук. По спинам ребят пробежали колючие мурашки. «А все‑ таки, бывает, волки зимой близко к городу подходят, – подумал Вадик. – Или это… собачий вой? » Они стояли неподвижно, чутко прислушивались. Вой не повторялся. Зато тишину вдруг разорвал другой звук: двойной отрывистый гудок.

– Женька, слышишь?

– Это паровоз!

– Да, да, – задыхаясь от прилива радости, говорил Вадик. – Верное направление держим!

Паровозный гудок словно прибавил сил. Женя, прокаливаясь чуть не по пояс в снег, шла вперед. Ноги не слушались. На, пути встречались мохнатые, таинственно темные деревья, но ребятам было не до них и не до страхов.

Споткнувшись, Женя бухнулась наземь, увлекла за собой Вадика. Они вскочили, снова устремились вперед и неожиданно очутились на берегу глубокого оврага, пересекавшего им дорогу.

«Ведь этот овраг нам не перейти», – подумал Вадик.

Овраг отделял их от людей, от дома, от спасения.

– Сядем, подумаем, – сказал он, сердясь на собственное малодушие.

Овраг чернел внизу, как пропасть. Он пугал мраком и тишиной. Смотреть туда было страшно.

Потянул резкий колючий ветерок. В овраге недобрыми голосами зашептались деревья, будто угрожая.

Но вот вместе с ветром долетел отдаленный лай. Ребята не верили своим ушам: они слышали заливистый, ласковый, самый настоящий собачий лай!..

Вадик с Женей кричали до хрипоты, но ни лая, ни ответа не услышали.

– Через овраг не пробраться, надо обходить, – сказал Вадик и решил предпринять разведку: какой стороной выгоднее обогнуть овраг.

Не успел он отъехать и десятка метров, как его охватила робость. Не хотелось одному быть среди ночи в пустынном поле… Услышав тревожный зов Жени, он обрадовался и тотчас вернулся. Когда вдвоем – смелости прибавляется вдесятеро.

Они пошли вправо. Поскорее миновать этот жуткий овраг!

– Теперь‑ то мы дойдем, – хрипло говорила Женя, с трудом ворочая языком. – До‑ ойдем!

Вадик опасался, что овраг мог тянуться на целый километр. Но вот овраг круто свернул влево. Вадик радостно вскрикнул; в этот миг Женя кулем свалилась к его ногам.

– Женя, овраг кончился, – тормошил он ее. – И туман редеет. Гляди, луна просвечивает.

А она не слышала его голоса, лежала на животе, старалась лизнуть снег, чтобы освежить пересохший рот.

– Не смей! – Он посадил ее к себе на лыжи, присел на корточки, поддержал, чтобы не упала.

Лай теперь слышался отчетливо. Он приглашал и манил. Не терпелось вскочить и побежать… Вадик подавлял нетерпение: надо было отдышаться перед последним переходом.

Женя односложно, полусознательно повторяла:

– Дойдем, до‑ ойдем…

С огромным трудом Вадик поставил ее на ноги. Палки пришлось бросить; потребовалось освободить обе руки, чтобы поддерживать ее. И лыжи мешали. Он решительно отстегнул ремни, отодвинул лыжи в сторону.

– Шагни, Женечка. Вот так… Еще…

Она тяжело наваливалась на его плечо и руку, потеряв способность сопротивляться смертельной усталости. Вадик попытался подхватить ее на спину, пошатнулся, свалился навзничь. На него упало расслабленное, словно неживое тело Жени.

Он захватил горстью снег, поднес к губам; вместо того, чтобы лизнуть, зло сплюнул: «Терпеть… Не поддаваться! » Медленно выбрался, поднял Женю на ноги, но стоять она не могла. Вадик тащил ее несколько метров, обхватив руками, потом сел.

«Не сдаваться! »

Еще пять шагов, потом три, два, потом он уже не мог поднять Женю. В отчаянии и тоске закричал:

– А‑ а‑ а!..

И словно эхо откуда‑ то, должно быть сзади, донеслось:

– Э‑ э!.. И‑ и‑ и!..

Вадик рассмотрел дом, заборчик вокруг него, увидел бегавшую возле забора собаку.

Сил больше не было, он схватил Женю в охапку и двинулся навстречу лаявшей собаке.

– Ва‑ а!.. Же‑ э‑ е! – теперь ясно послышались сзади нестройные крики.

Медленно обернувшись, Вадик заметил какие‑ то темные силуэты и над ними огонек. «Мираж», – подумал он, зажмурил глаза и, стиснув зубы, упрямо пошел к дому. Он понимал, что стоит ему сесть, как встать уже не хватит сил. Кричать он не мог. Упрямо, почти бессознательно переставлял ноги, крепко держал не подававшую признаков жизни Женю, видел перед собой только черную заливисто лаявшую собаку.

Хлопнула в доме дверь, открылась калитка в заборе, вышел человек с палкой. Собака тотчас же метнулась к Вадику. Он хотел побежать навстречу, но вместо этого свалился в снег. Женя застонала. У него хватило упорства приподнять ее со снега, подтащить к себе на колени.

И тут он одновременно услышал оглушительный лай над самым ухом и шум многих голосов.

Кто‑ то подхватил Женю, чьи‑ то руки подняли Вадика.

– Ребята!.. Пришли? – сказал он и засмеялся. Он бы упал, если бы его не поддержали с двух сторон. – Женю… скорее в дом.

– Ее унесли. Идем!

Это был Валька Гребнев с пылавшим факелом в руке. Вадику хотелось обнять его, сказать что‑ нибудь хорошее, а в горле стоял колючий, горячий комок и не давал говорить.

…Донесли его или он сам дошел до дома, Вадик не помнил.

Женя лежала в избе на скамейке. Ее раздевали, растирали щеки, руки, ноги принесенным в кастрюле снегом. Она тихонько стонала. Вадик глянул ей в лицо.

– Женя, посмотри, – попросил он.

Она открыла глаза, увидела ребят, слабо улыбнулась. Тем временем Валька Гребнев, захлебываясь, рассказывал:

– Мы спохватились у трамвая. Подождали. Смотрим: туман! Девчонок отправили по домам, велели к вашим зайти, сказать. А сами обратно. От холмов пошли по следу. И лыжи и палки подобрали, – вон они в углу стоят!

В избе было жарко и тесно. Вокруг Жени хлопотали хозяева.

– Колено посмотрите. У нее растяжение, – беспокоился Вадик.

– Это Валька вспомнил про вас, – сказал кто‑ то из ребят.

Валька? А где же он? Валька куда‑ то исчез. И все ребята пропали…

Тишина.

⇐ Предыдущая 1 2 34