Даю слово!

Воинственно гикнув, Вадик сильно оттолкнулся палками и, присев, покатился с горы. За ним пустились вниз и другие лыжники. Вадик изо всех сил работал палками – он хотел проехать как можно дальше. Но лыжи, вот беда, глубоко продавливали рыхлый снег; на середине горы, царапнув оголившуюся землю, безнадежно остановились. Вадик досадливо ткнул острием палки, в темно‑ бурый песок, невесело посмотрел из‑ под руки на солнце и почти что шагом двинулся вниз.

Подождав у подножья товарищей, он снял шапку‑ ушанку и лихо, по‑ богатырски, с сердцем ударил ею оземь.

– Кончилась, ребята, зима!

Будто назло сейчас хотелось покататься так, чтобы ветер гудел в ушах, чтобы душа уходила в пятки. А гора вон какая стала, пятнистая, неприветливая. Ребята заикнулись было о санках, но Вадик отказался слушать такие несерьезные разговоры. Среди сверстников его слово имело вес. У Кости Криволапова он кое‑ чему научился и мог опрокинуть на лопатки любого из одноклассников. Кроме этого, он считался в своем третьем классе одним из лучших учеников, только Саше Желтовской, пожалуй, уступал, да и то лишь по чистописанию.

Вадик в раздумье поднял шапку и, не надевая ее, побрел к дому.

В дверях квартиры повстречалась Женя Рузина.

– Накатался? – спросила она.

– Угу, – мрачно пробормотал он.

Сняв лыжный костюм, он вытащил из сумки книги, тетрадки, потом отложил, их в сторону и, пригорюнившись, сел на кушетку. Из коридора послышалось ворчанье бабушки:

– Опять, непутевый, в кучу все свалил: шапку, костюм, рукавицы…

Что за жизнь!.. Вадик пересел за стол. Не могут понять, что человеку и безухого тоскливо. Прощайте лыжи, прощайте азартные гонки… Сиди теперь дома, жди лета.

Вадик первым долгом взялся за задачи. Арифметику он любил. Папа говорил, что математика – душа техники. Она нужна инженеру, токарю, мореплавателю, летчику.

Отца недавно перевели в экспериментальный цех завода, и он уехал в командировку испытывать новые дизель‑ моторы.

Скучно без папы… Вадик знал, что мама с бабушкой частенько спорят о его, Вадика, воспитании, даже иногда ссорятся. Такому странному положению он немало удивлялся. Они воображают, будто ученик третьего класса ничего в жизни не смыслит, будто любой шаг его надо контролировать… Папа ни с кем не спорил, а слушаться каждого его слова, было приятно. Он скажет – и не подумаешь, что можно, не исполнить или забыть.

Покончив с арифметикой, Вадик вспомнил, что Женя вчера обещала принести из библиотеки новую книжку. Что еще на сегодня задано? А‑ а, повторить стихотворение «Осень». Выдумала же Нина Матвеевна: «Осень» повторять весной! Он это стихотворение выучил вместе с Женей, когда был дошкольником.

Женя не сразу дала книжку. Она распоряжалась в комнате, будто настоящая хозяйка, наводила порядок. (Ох, и любит Женька подражать взрослым! ) Поправила сбитый Вадиком половик, смахнула с этажерки несуществующую пыль, потом взялась пересказывать содержание книги. Известно, язык у Женьки без костей.

– Не надо, перестань! – Вадик зажал уши. – Читать будет неинтересно.

Женя посмотрела на него чуть свысока, но Вадик не рассердился. В те далекие годы, когда он еще не учился в школе, его злило, что Женя «задается». Теперь нисколечко. Неважно, что она на класс старше. Зато он дважды получал похвальные грамоты, а Женя за три года – ни разу. Жаль только, что Женя вон какая долговязая, а он почему‑ то маленький. Все говорят, будто он за зиму вырос, а Вадик этого не замечает. Женька, как липка под окном, – тянется и тянете я! «Я – в маму», – любит говорить она. Это, наверное, правда; тетя Аня в самом деле высокая, повыше, пожалуй, даже Вадикова папы.

– Ты послушай, послушай же, – тараторила Женя, которую конфетами не корми, а дай вволю поговорить. – Ну, послушай, Вадечка.

– Не хочу, – с достоинством отвечал Вадик, подчеркивая твердостью тона свое равноправие с Женей.

Ушло время, когда его называли «ребенком» и еще – «вихрастым». Он теперь стригся так, чтобы вихра на макушке не было, – довольно челочки надо лбом.

И вот он получил книжку, убежал в спальню, зачитался. Приходила бабушка, за что‑ то по привычке укоряла, а он, тоже, по привычке, пропускал замечания мимо ушей. Сказка про китайцев, братьев Лю, которые в огне не горели, в воде не тонули, заступались за бедных и не боялись коварных богачей, оказалась на редкость занимательной; не оторвешься, пока не перевернешь последнюю страницу. Вадик слышал, что сказки сочинял не один человек, а много‑ много людей – народ, потому они, наверное, такие интересные.

На следующий день Вадик снова отправился к Жене.

– А уроки? – спросила та подозрительно. – Смотри, как бы Нина Матвеевна… Мало за уроками сидишь!

– Сколько надо, столько и сижу, – отчеканил Вадик.

Она сердито двинула острыми плечами, но все же позволила выбрать книжку из своей библиотечки.

Так продолжалось до тех пор, пока не были прочитаны и перечитаны все до одной Женины книжки.

Когда на дворе сыро и пасмурно, лучше всего устроиться возле окна с книжкой про зверей, про морские путешествия или про летчиков. Бабушка, конечно, не может утерпеть: «Опять уроки что‑ то скоро сделал». Она не хочет понять, как увлекательно в океане выслеживать огромного кашалота и как жутко впервые подыматься на реактивном самолете в поднебесье!

Вместо лыж и коньков у Вадика были книги. Как много необычайных историй описано в них! Далекие страны, безбрежные моря, сильные, смелые люди… Чудесный мир!

Первую в году тройку Нина Матвеевна поставила, как показалось Вадику, совершенно незаслуженно. И было бы за дельное, а то – за «Осень! » Подумаешь, запнулся раза два – три; всегда же он рассказывал стихотворения лучше всех. Нужно было это учесть. У него просто не хватило времени повторить давно всем известную «Осень»…

Мать удивилась, сказала, что Вадик избаловался, что он не любит свою маму и готов наделать ей неприятностей. Это же явная неправда!.. Вадик надулся. Он был уверен, что плохая отметка гораздо огорчительнее ученику, чем родителям.

Вдобавок мать, увидев у него книжку «Кортик», отобрала ее и запрятала. Тоже манера – прятать… Папа сказал бы: «Положи» – и больше никаких разговоров.

– Будешь лучше учить стихотворения, – сказала она.

Вадик не ожидал от доброй мамы такого жестокого наказания. Во‑ первых, книжку ему удалось выпросить на один‑ единственный денек; во‑ вторых, «Кортик» числился в списке книг для третьеклассников. Где же справедливость?

Когда все уснули, Вадик без труда отыскал «Кортик» среди маминых бумажных выкроек, со всеми предосторожностями включил настольную лампу и не лег до тех пор, пока по радио не сказали: «Спокойной ночи, товарищи! »

Немало стараний приложила бабушка, чтобы поутру он открыл глаза. Открыты‑ то, наконец, открыл, да не встал.

– Бабушка, дорогая, разреши поспать полчасика.

Она, растроганная ласковостью внука, ответила:

– Хорошо. Поспи, Ваденька, милый, поспи.

Прошло полчаса. Минул час, полтора, Вадик спал. Бабушка прикрикнула:

– Завтракать. Бегом!

Вадик не решился больше просить отсрочки, оделся, но голова у него кружилась, глаза закрывались, и весь он был, по выражению бабушки, «как вареный».

Он учился во второй смене, времени на уроки было довольно, но делать он положительно ничего не мог. В школу пришел с головной болью. Нина Матвеевна обычно спрашивала его редко, а в этот день вызывала к доске дважды. Первый раз попалась знакомая задача, Вадик решил ее сразу, заработал пятерку. На последнем уроке Нина Матвеевна совсем неожиданно спросила его новое правило по русскому языку. Вадик не знал. Она спросила второе, он тоже не знал. И в дневник, как гром с ясного неба, свалилась двойка. Нет, он не заплакал; закусил губу, свесил голову к тетрадке, зажмурил глаза… Он слышал шепот девочек за спиной: «Чудненко получил двойку! »; слышал сочувственный вздох Сашеньки Желтовской. Ему не помотали утешения Вальки Гребнева, говорившего:

– Ничего, бывает. Подумаешь, происшествие. Пойдем к нам, покажу тебе подвесную дорогу. Эт‑ то, действительно, да‑ а!..

Вечером идти домой не хотелось. Валька зазвал его к себе. Подвесная дорога, в самом деле, оказалась искусным «инженерным сооружением». А когда тот же Валька поднял магнитом лист бумаги, Вадик был окончательно повержен в изумление. Несмотря на то, что Валька тут же «попался» – под лист он подкладывал лезвие безопасной бритвы, – занимательные опыты задержали Вадика у Гребневых до темноты.

О двойке он вспомнил только на улице. И снова расхотелось идти домой. По пути он останавливался у магазинных витрин, у афиш или просто любовался снующими вдоль улицы машинами.

Возле ворот дома Вадик заметил маму и побежал к ней, как будто кто подтолкнул его в спину. Мама повернулась к нему лицом, он увидел ее широко раскрытые усталые глаза. Вадик понял, что мама долго разыскивала его.

Она прижала Вадика к себе, тихонько всхлипнула. И потому, что мама не бранила, не упрекала его, даже не расспрашивала, Вадика охватило раскаяние; он стал сбивчиво рассказывать про Вальку Гребнева, подвесную дорогу и магнит.

– Прости, мамочка, – прошептал он.

Ни дневника, ни тетрадок в этот вечер никто не раскрывал.

…С утра Вадик сел за уроки. В порыве трудолюбия он перерешал целую страницу примеров из задачника, выучил несколько правил по русскому. Потом нащепал бабушке гору лучин для плиты, по собственному желанию сходил в булочную за хлебом. Вспоминая мамины вчерашние глаза, Вадик старался делать все так, чтобы загладить свою вину. Ведь мама его очень, очень любит, и он маму любит больше всех на свете…

В этот день ему везло.

Нина Матвеевна на первом же уроке вызвала к доске и похвалила за ответ. Обида Вадика на нее смягчилась: не так стыдно показывать дома двойку, если вслед за ней уже стоит пятерка.

У Вальки Гребнева удалось выгодно за сломанный перочинный ножик выменять магнит.

Пионервожатая Зоя после уроков прочитала небольшую веселую пьесу и сказала, что главную роль поручит Вадику Чудненко.

Вечером мама принесла любимые лимонные вафли.

Двойка расстроила маму, но Вадик отлично понимал, что прощения добиться легче, если за ужином аккуратно очистишь тарелку да еще попросишь добавки. Он старался. Бабушка то и дело подкладывала ему на тарелку и ставила его Галинке в пример.

Потом Вадик вслух читал книжку. Рядом, бок о бок, сидела мама, вязала, слушала. Тут же примостились бабушка с Галинкой. Это было так похоже на вечерние чтения, которые любил устраивать папа, что сердце Вадика наполнилось настоящей мужской гордостью: я читаю, и все внимательно слушают!

Чувства хозяйской гордости хватило Вадику на два дня. Разрушила его старая, затрепанная книжка без переплета. Вадик увидел ее у Жени, попросил почитать. Женя наотрез отказала.

– Рано тебе в такие книжки нос совать, – сказала она. – Это – «Всадник без головы».

Ничто не могло так больно задеть Вадика, как вот такие нестерпимо унизительные слова. Он сжал кулаки, задохнулся от негодования. Поскольку с некоторых пор драться с девчонками он считал непозволительным, пришлось прибегнуть к хитрости.

– Ладно, – тихо произнес он, и Женя почувствовала в его голосе затаенную угрозу. – Без разрешения взрослые книжки читаешь? Ладно!..

Вадик сделал вид, что хочет уходить.

Женя затараторила и завертелась, как сорока. Она утверждала, что книжка не совсем «взрослая», а написана для юношества; что она, Женя, уже почти совсем «к юношеству относится» и что она все, до последней капельки, в книжке поняла.

– Дай, а не то расскажу тете Ане.

Женя всплеснула руками, обозвала Вадика ябедой, обвинила в неблагодарности; знала бы, ни одной книжечки никогда не дала!

– Как хочешь, – независимо проговорил Вадик, правильно оценив силу своей позиции.

Безусловно, он не стал бы ябедничать – не в его привычках. Но у Жени не хватило выдержки, и она уступила.

Несколько дней подряд Вадик не ходил гулять, читал «Всадника». Уроки выполнялись кое‑ как.

Вот он сидит за столом, торопливо пишет, а глаза сами собой косят в раскрытую книжку. Ничего особенного не случится, если он прочтет страничку‑ другую. Ведь прервался на самом интересном месте…

Так и сделано: тетрадка временно отложена. У бабушки глаза в последнее время слабеют, она не разбирается, учебник перед внуком или «посторонняя литература». Перелистываются страничка за страничкой – жаль оставлять. Все места почему‑ то «самые интересные». Бежит время, тетрадка сиротливо лежит в сторонке.

– Кушать, Вадик. В школу опоздаешь.

– Сейчас.

После третьего напоминания он бежит в кухню, давясь глотает кашу и снова берет книгу. Бабушка заставляет надевать чулки, белую рубашку, костюмчик. Вадик украдкой кладет книжку на стул, жадно пробегает глазами строчки. Одевание идет медленно.

– Ты еще не готов?

– Да сейчас… Одеться спокойно человеку не дадут!

Такие сцены происходили каждый день, пока книжка не была возвращена Жене. Потом Вадик узнал, что есть книги писателя Жюля Верна и, прочитав одну, стал всякими способами доставать их. Бабушка сокрушенно говорила: «Он заболел книжками, он меня в могилу сведет».

Однажды мама заметила, что он читал в постели, ловко спрятав книжку под одеяло. Мама возмутилась, пригрозила совсем запретить чтение. Вадику стало стыдно, но он не очень раскаялся, а решил быть осторожнее. Вон Женьку, небось, всегда в пример ставят, а кто ему «Всадника без головы» дал? Она!

Вадик привыкал к тройкам. Валька Гребнев, верный друг, не советовал унывать.

Упреки Женьки Рузиной Вадик переносить не мог. «Характерами не сошлись», – думал он, размышляя над отношениями с Женькой.

Вот она бежит, как всегда торопливая и «ужасно занятая».

– О‑ о, ты еще уроки не приготовил? Ах, нам сегодня так много задано! Задачу целый час решала. И так и этак, – ух, трудно!

– Понятно. Для задач нужен этот, как его называют… Талант – во!

– Что‑ о? Говоришь… ты думаешь, я бестолковая, да? – вскипает Женя и от возмущения еще больше вытягивается, чтобы посмотреть на Вадика как можно презрительнее, сверху вниз.

– Угу, – соглашается тот.

Женя стремительно, как балерина, повертывается на носках, но не уходит. Она уже справилась с обидой, говорит спокойным тоном:

– Вожатый в отряде велит нам, старшим пионеркам, за малышами дома приглядывать, помогать им. Ну, в общем… воспитывать! Значит, я и тебе обязана, помогать…

– Задачи решать? – язвительно спрашивает Вадик. – По часу, а то – по два?

– Ты… ты несносный ребенок, уверяю тебя, – внешне спокойно, совсем по‑ взрослому, говорит она. – На трояшки съехал. Погоди, как‑ нибудь… всерьез займусь тобой!

И убегает, длинноногая, размахивая руками и косами. Ишь, словами‑ то какими сыплет: «уверяю тебя», «всерьез займусь»… Важности напускает, зубрила!

Нина Матвеевна строго выговаривала Вадику каждый раз, когда он был плохо подготовлен. Это случалось все чаще, и, вот однажды он принес из школы записку. Мамы дома не было; в школу пошла бабушка.

Пока учительница говорила, что Вадик – мальчик способный, бабушка соглашалась. Не возражала она и против того, что он стал хуже учиться. Но как только речь пошла о «разболтанности» внука, бабушка поджила губы. Одно дело, если она сама бранит его, и другое, когда о нем плохо говорят посторонние.

И вот, пожалуйста: «разболтанность! » Бабушка смолчала, только вздохнула. Она рассердилась на Нину Матвеевну за ее суровость. Дома бабушка побранила Вадика, но он безошибочно понял, что это лишь, «для порядка» и что гроза миновала.

За ужином бабушка подала любимое мягкое сахарное печенье, которое, если его на две секунды опустить в чай, тает во рту, как кремовое пирожное. Мама узнав, что учительница вызывала родителей, накричала на Вадика. Она взяла с его тарелочки печенье и сложила в коробку. Вадик тотчас убежал из кухни в комнату, прилег на кушетку, горюя в одиночестве.

Из кухни донеслись приглушенные голоса. Он насторожился.

– Резко с мальчишкой обошлась, грубо. К чему? – Это был голос бабушки.

– Куда же годится: родителей начинают в школу вызывать.

– Ах, нет у тебя к мальчику подхода!..

Минут через десять мама строго позвала:

– Иди кушать, Вадик.

Это означало, что наказание кончилось, начался «подход».

– Не хочу, – безучастно ответил Вадик.

– Что значит «не хочу! » – Мама сердилась, и все же Вадик уловил в голосе еле приметные нотки жалости, раскаяния. – Смотри, долго приглашать не буду.

– Расхотелось, – упрямо повторял он.

Бабушка молчала, но она, наверное, бросала укоризненные взгляды на маму.

Вадик без колебания выдержал характер. Он почувствовал, что может отстаивать свою независимость не только перед Женькой, но и перед взрослыми…

День ото дня бабушке становилось с ним труднее. Иногда он жалел свою ворчливую и все‑ таки добрую, славную бабушку, но книги брали над ним такую силу, что уроки решительно не шли на ум. Даже в школу ходить расхотелось.

…Все рады были папиным письмам; Вадик в особенности, потому что папа не забывал присылать ему приветы, а на конверты наклеивать новые марки.

Однажды пришла маленькая посылочка. На ней были написаны адрес, фамилия и имя мамы, а внизу стояло: «Для Вадика».

– Не троньте! Сам буду распаковывать, – категорически заявил Вадик.

Он знал, что мама, например, любит покупать сладости, папа – что‑ нибудь дельное…

Заводной трамвайный поезд из трех желто‑ красных вагонов с открывающимися нажимом кнопки дверьми, с подымающейся и опускающейся дугой, новенький, блестящий лаком был хорош. Приглашенный в этот же вечер Валька Гребнев сказал примерно так: «Вот эт‑ то механика, это техника на уровне!.. » Он предложил сменяться на подвесную дорогу, но Вадик и слушать не захотел – «Папин подарок! »

В первый момент Вадик не заметил надписи на боку коробки с игрушкой: «За отличные успехи в ученье, за трудолюбие – от папы». Слово «трудолюбие» было подчеркнуто цветным карандашом.

Это был горький упрек, Вадику сделалось не по себе – будто он и не имел права на подарок, будто он чем‑ то сильно оскорбил папу.

Много раз Вадик брал в руки коробку, не раскрывая, читал надпись и откладывал. Затем принимался за тетрадки. С усердием выписывал он каждую букву, учил запущенные правила, повторял таблицу умножения и убеждался, как удивительно много можно успеть за один день. После этого он с чистой совестью мог запускать трамвайный поезд и показывать его ребятам.

Теперь Вадик, придя из школы, не прятал сумку за шкаф. Женя притихла, перестала хвастать четверками.

Настроение было такое хорошее, что хотелось прыгать, бегать, как ветер, плясать посреди улицы.

Как раз тут‑ то Вадик и заметил, что за книжками чуть не прозевал весну – время, когда все меняется, словно по волшебству.

Остатки снега сползали с земли, как обветшалые лохмотья. Давно ли здесь были высоченные сугробы, а теперь стремглав неслись веселые, звонкоголосые ручьи.

Ручьи прямо‑ таки сводили с ума.

Можно бросить в мутновато‑ желтую воду щепку и во весь опор мчаться за ней, пока она, взлетая на волнах, не ускользнет вместе с шумным потоком в канаву или в приоткрытый уличный люк. Можно пускать простые лодки, парусные красавицы‑ яхты, стройные крейсеры или тяжеловесные авианосцы – все, что подсказывает неукротимая юная фантазия; вода несет любой корабль, знай только поспевай! Как тут не забудешь и книжные приключения, и мелкие домашние неприятности, да и уроки тоже…

С месяц, наверное, Вадик не лазил на соседнюю стройку, не прятался и не улепетывал от бородатого сторожа. На стройке установили новый подъемный кран, который мог ходить вдоль широченных рельс, навезли бетономешалок и транспортеров.

Бабушка бранилась всякий раз, когда он возвращался с улицы: «Наказание ты мое! » Грязь, будто нарочно, липла к штанам и курточке, а ноги… Ну, как их сохранишь сухими, коли вокруг вода и вода!

Однако настоящая весна в Сибири наступает только после первомайского праздника.

Первая робкая, реденькая, такая приятная травка в сквере! Первый голубоватый цветок выбирается погреться на солнце… А кто, ребята, раньше всех найдет развернувшуюся трубочкой тополевую почку?

В такую‑ то изумительную пору заболела бабушка. Для нее, оказывается, весна не была желанной: косточки ноют, поясница болит… Дома сразу стало очень скверно. Вадику приходилось каждое утро бегать в булочную и в магазин.

Честно говоря, он обрадовался, когда заметил, что Женя Рузина принялась им помогать ухаживать за бабушкой, учить Галинку держать комнаты в чистоте.

Пока она командовала только Галинкой, жизнь была сносной, но когда Женя попыталась прибрать к рукам и его, Вадика, жить стало просто невмоготу.

Вадик нечаянно подслушал, как Женька, захлебываясь от важности и удовольствия, рассказывала подружкам во дворе:

– Все сразу, одно к одному. Понимаете, у моей мамы вечерняя работа на заводе. Как на грех бабушка Чудненко заболела. У них двое ребятишек, да у меня сестренка Верочка. Ну, хоть разорвись! И туда, и сюда… Вся квартира на моих руках.

Вадику до зуда в руках захотелось оттаскать Женьку за косы. Он осторожно подошел сзади и, заложив пальцы в рот, приподнявшись на носки, свистнул прямо ей в ухо.

Что тут было! Писк, визг, крик, хоть убегай. Зато Женька не пыталась больше командовать или бранить его за мокрые, грязные штаны. Справедливость торжествовала. Самостоятельность была восстановлена.

Сидеть дома просто не было никаких сил. Когда Вадик пытался улизнуть на улицу, Галинка напоминала:

– За лекарством не сходил?

Вадик хмурил брови, размышлял две – три секунды. Конечно же, он любит бабушку, для нее он готов пойти куда угодно!.. А со двора доносились возбужденные, радостные голоса приятелей. Как тут поступить?

Он отводил сестренку в сторону, давал рецепт и деньги.

– Знаешь аптеку? Через дорогу, наискосок. Сбегай.

Вечером новую букву научу писать.

– Ладно, – соглашалась покладистая Галя.

Галинка у него молодцом, всякое дело можно доверить. Неловко ее надувать, ну да ничего: мама букву покажет.

Иногда Вадик вспоминал, что скоро конец учебного года. Он успокаивал себя: экзаменов в третьем классе ее бывает.

…И вот мама принесла из школы не похвальную грамоту, а только обыкновенный ученический табель, как у всех. Досадно, но двоек не было, и то хорошо.

Свобода! Гоняй мячик до упада, бегай на стройку, залезай на деревья – некуда спешить, благо бабушка выздоровела, благо всегда готов обед, всегда к твоим услугам сухие носки и чистая рубашка.

…Папа приехал неожиданно. Он должен был испытывать дизель‑ моторы еще месяца полтора, не меньше, а он вот приехал. Суровый, нахмуренный.

Папа улыбался, когда целовал Вадика и Галинку, маму и бабушку, однако чувствовалось, что у него большие неприятности. Он отдал детям подарки. Когда все сели за стол, вбежала Женя Рузина.

– Можно к вам?

Вадик, нахмурившись, подумал: «Без стука влетела, в комнату, подошла к столу, а теперь спрашивает».

Папа сказал:

– Пожалуйста, Женя.

Она вежливо поздоровалась, протянула вытащенную из‑ за спины бумажную трубку, развернула, и все увидели яркую, золоченую похвальную грамоту.

– Я перешла в пятый класс. – Глаза у Жени блестели так, словно она построила летающую модель самолета.

У Вадика порозовели щеки, невольно сжались кулаки. Как у нее хватило совести хвастать! Ага, своего папы нет, так прилетела к чужому? Да, ссориться с ней можно, но мириться… Ну, погоди же!

Вадик смотрел на папу широко раскрытыми, вопрошающими глазами.

– Молодчина, – произнес папа, рассматривая грамоту. – Поздравляю тебя, Женя.

Женька убежала, тряхнув косичками. Ей, наверное, надо было успеть похвастаться еще сотые человек!.. А мама положила перед папой табель сына – сплошные тройки. Вадик отвел глаза, затаил дыхание.

Папа вдруг протянул руку, привлек к себе Вадика, прижал крепко‑ крепко.

– Вадик, Вадим… Что случилось с тобой?

Взглянув снизу вверх в такое знакомое, родное папино лицо, Вадик увидел на нем морщины, которых раньше не было, складочки на лбу, около глаз и губ, почувствовал в горле боль, будто от ангины. Ему было трудно сдержать слезы.

Потом папа резким движением отстранил его, сел строго, прямо.

Вадик кинулся бы к отцу, обнял его, спрятал горящее жаром лицо на груди. Хорошо почувствовать на голове сильную, добрую руку! Но от стыда и горечи он не мог двинуться с места.

Отец задумчиво смотрел куда‑ то мимо. Вадик торопливо ел, склонившись к тарелке, напряженно ожидая слов отца. А он точно не замечал сына; как будто того и не было за столом.

После обеда отец объяснил, что испытание нового дизеля прошло неудачно. Одеваясь, отец сказал:

– Мне немедленно надо на завод. Доложить дирекции и потом браться за доводку мотора.

Вадик ждал, что папа заговорит с ним, но тщетно.

– Вернусь поздно…

Минуту Вадик размышлял, потом сорвался с места и стремглав вылетел в дверь. Он догнал отца на улице.

– Папа!

Отец медленно, молча обернулся.

– Папа, папа… – сбивчиво заговорил Вадик. – Ты… тебя огорчили тройки, да?

– Тройки? Гм‑ м…

– Поправлю. Обязательно… Я докажу!

– Нет, не тройки. Хуже. Не люблю вот таких… слабовольных. И словам не верю.

– Я…

– Иди домой, – приказал отец.

Вадик не уходил. Ему хотелось тотчас побежать в школу, взяться за учебники, доказать, что он может трудиться и что его словам можно верить. Но ведь класс распущен на каникулы, Нины Матвеевны в школе нет и не будет до первого сентября…

– Даю слово… – тихо, но твердо произнес Вадик. – Честное пионерское! Тебе, папа, и всем.

⇐ Предыдущая 1 234 Следующая ⇒