|
|||
Жизнь четвертая.- А вино есть еще? - Дай гитару, я Умку спою. - Умка глумить будет. - А ты не слушай.
«Шагая ночью по темным холмам, Я вижу воочию заброшенный храм, Летучие мыши, хлам по углам, Разобрана крыша, заброшенный храм, Четыре луны в глубине небес, Темные холмы, далекий лес, Просвечены звездами темные своды, Прозрачная ночь, ночная свобода. »
- Так есть там вино еще, или чё? - Там уже на дне, надо малого послать. - Я не пойду, у меня ног нет. - О, рубануло. - Малой, а кроссовки есть? - Есть. - Так ты кроссовками сходи, на фига тебе ноги? - Тема.
- «Заберите мой дом, но оставьте мне голос, Голос, голос, голос, Голос мой дом, голос мой сад, Голос мой рай, голос мой брат…»
- Степа, чё загрустил, прибило? - Да не трогай ты его, он чего-то целый день такой. - А я думал, он всегда такой. - Ладно, чё ты ржешь, пусть посидит, может, попустит.
- «Голос мой храм, голос мой гром, Голос мой drum, голос мой ОМ, Голос мой дом…»
- Вчера сижу на остановке, и такой, бац, и мир перевернулся, и всё вверх ногами, люди такие вверх ногами, тралик рогами, короче, едет. - Прикол. - Тема. - Малой, чё тема? За вином гони говорю. - И тут бабуля какая-то подходит, говорит, типа, внучёк все хорошо? А это я с лавки, короче, упал и лежу вверх ногами. Куртку запорол, блин, мать по башке дала.
- «Мне снятся иногда ночные города, Там был какой-то дом, где мы были вдвоем, Не помню с кем – утрата, утрата, нет возврата…»
- А помнишь, как Ярик клея передышал? - Не. - Ну, когда на башку пакет одел? Пакет сняли, а у него вся башка в клею. - Это когда он лысый потом ходил? - Ну. - А. Если бы слезу можно было раздуть как мыльный пузырь, держать ее на ладони, а потом крикнуть в нее, чтобы твой голос прошел прямо в центр этого пузыря. Если бы было можно подкинуть этот пузырь и над самой своей головой ткнуть в него пальцем. То слезы твои, вместе с твоим голосом разлетелись бы в разные стороны на двенадцать километров.
- Э, смотри, Степа плачет, что ли? - Точно. Степа, ты чего? - Накрыло, видать, совсем. - Надо воды ему дать. Смотри, какие слезы большие, умрет от обезвоживания еще.
- «Чужая постель, чужие стулья, На мусорном кресле чужая бабуля, Летучие мыши, хлам по углам, Разобранная крыша, разрушенный храм... »
- Какой воды, на воздух надо. - Пусть лучше посидит. Если плюнуть, то мельчайшие частички твоей слюны разлетятся в радиусе до двенадцати километров. Почему так нельзя сделать с голосом, почему так нельзя сделать со слезами, почему так нельзя сделать с тишиной. Так и ходим, оплеванные черт знает кем, а слезы твои капают у твоих ног, голос твой падает чуть дальше, а тишина вообще недосягаема. Вообще. Никогда.
- Он щас крякнет, и чё делать будем? - А чё он крякнет? Нечего он не крякнет. А чё он крякнет? - Он щас крякнет, и чё делать будем? - А чё он крякнет? Ничего он не крякнет.
- «Заберите мой дом, но оставьте мне голос, Голос, голос, голос, Голос мой дом, голос мой сад, Голос мой рай, голос мой брат…»
- Надо на улицу его вести, я те кричу. - На улицу – палево, пусть тут отсидится. - А вдруг он щас заблюёт здесь все. - Не, давай он на улице все заблюет, нас тогда точно мусора примут.
- «Голос мой храм, голос мой гром, Голос мой drum, голос мой ОМ, Голос мой дом…»
- Прикинь, на улице все заблевать… - Тема. - Малой, бля, ты не ушел еще что ли? Вали давай скорее. Но все же, если представить… Представить, что голос твой летит на двенадцать километров, слезы твои летят на двенадцать километров, а тишина, тишина – она недосягаема. Вообще. Никогда.
|
|||
|