АЛФАВИТНЫЙ УКАЗАТЕЛЬ 17 страница

ГЛАВА 26.

Об Евномие и учителе его Аэцие, — о том, что к ним относится и чему они учили, — также о том, что они первые придумали при крещении делать одно погружение.

Около сего времени Евномий, управлявший вместо Элевсия кизикскою Церковью и бывший предстоятелем арианства, кроме этой ереси, ввел и другую, которой последователям одни дают имя самого изобретателя, а другие — название аномеев. Некоторые говорят, что Евномий первый осмелился полагать правилом, чтобы святое крещение было совершаемо чрез однократное погружение, следовательно искажал предание, всюду сохраняющееся от апостолов до настоящего времени, да и вообще измышлял какую-то особенную церковную практику, и новость ее прикрывал важностью и величайшею точностью. К тому же был он мастер говорить и спорить, и любил речь силлогистическую, каковых между его единомышленниками можно видеть много. Они не столько хвалят доблесть жизни, благонравие и милосердие к бедным, разве кто следует их образу мыслей, сколько спорщиков в разговоре и собеседников, побеждающих силлогизмами. Такие люди от всех их почитаются благочестивыми. Впрочем, иные полагают, и мне кажется, справедливее, что вводить новости относительно как других евномиевых мнений, так и святого крещения, начали в настоящее царствование отделившиеся от своего {431} общества ревнители этой ереси, Феофроний каппадокийский и Евтихий. Они то именно стали требовать, чтобы крещение совершалось не в Троицу, а в смерть Христову; а Евномий касательно этого предмета не установлял ничего нового, но с самого начала согласился с Арием и в таком убеждении оставался. Когда же он сделался епископом кизикским, и подвластные ему клирики начали обвинять его, как вводителя новых учений; то тогдашний начальник арианской ереси в Константинополе Евдоксий, призвав его к себе, поручил ему беседовать с народом о вере и, не нашедши ничего худого в преподаваемом им учении, позволил ему возвратиться в Кизику. Однако ж Евномий сказал, что он не намерен быть в сношении с теми, кого подозревает, и этим предлогом воспользовался для отторжения себя от Церкви, тогда как действительная причина его отторжения состояла в том, что не хотели принять в общение учителя его Аэция. С того времени он жил в своем доме и ничего не изменил в прежнем образе мыслей. О всем этом одни говорят так, другие — иначе. Но Евномий ли ввел помянутую новость касательно предания о крещении, или кто иной, евномиане все равно одни, по моему мнению, подвергаются опасности — оставлять жизнь, не получая святого крещения: ибо, если, быв крещены в начале по закону Церкви, они сами себя перекрещивать не могут, то полагают начало тому, чего сами не {432} имеют; а не имея этого и не сделавшись такими чрез других, передают то же и прочим. Ведя свое учение от какого-то безличного начала и от собственного помысла, они преподают другим, чего не получили, а это — безумие; ибо сами же сознаются, что не крещенные не могут крестить других, и не крестившегося согласно с их преданием почитают некрещенным, так как бы крещение его было не надлежащее, — сами же свидетельствуют об этом, поколику всех, кого успевают убедить к единомыслию с собою, перекрещивают, хотя бы принимаемые ими были уже крещены по преданию кафолической Церкви. Между тем это не мало волновало нашу веру, и различие учений в сем отношении, для желающих вступить в христианство, служило препятствием; потому что всякий раз поднимались горячие споры и, как обыкновенно бывает при начале ереси, постоянно усиливались, поколику являлись доказыватели, отличавшиеся ревностью и силою слова. Можно думать, что евномиане увлекли бы многих из кафолической Церкви к своему мнению, если бы не встретили противников в каппадокиянах — Василие и Григорие. Впрочем усилию их положило предел и наступившее скоро царствование Феодосия, который самых ересеначальников из областей империи, более населенных, изгнал в места пустынные. А чтобы нам не совсем не знать учения той и другой ереси, надобно заметить, что первым изобретателем {433} мнения евномиева был сирянин Аэций, утверждавший с Арием, что Сын не подобен Отцу, что Он есть творение и произошел из несущего. Мыслившие таким образом сперва назывались аэцианами. Когда же, как сказано при описании царствования Констанциева, одни стали почитать Сына единосущным, другие подобносущным Отцу, а царям, по установлению ариминского Собора, угодно было исповедовать Его подобным: тогда Аэций, как богохульник, осужден был на изгнание, и основанная им ересь на некоторое время, по-видимому, исчезла; потому что ни другой кто-нибудь из значительных лиц, ни Евномий явно не смел защищать ее. Впоследствии уже, заняв престол кизикской Церкви, вместо Элевсия, последний никак не мог долее оставаться покойным и, беседуя к народу, снова пустил в ход мнение Аэция. Люди же, как часто случается, забыв первого изобретателя этой ереси, единомышленников его назвали евномианами; потому что Евномий, после Аэция, возобновил и раскрывал его учение дерзновеннее первого ересеначальника.

ГЛАВА 27.

О том, что в послании к Нектарию пишет Григорий Богослов об Аполлинарие и Евномие, и о том, что ереси их угашены любомудрием живших тогда монахов; ибо ересями этих двух человек заражен был почти весь восток.

Надобно согласиться, что Евномий мыслил одинаково с Аэцием; ибо своего учителя Аэция {434} сам он превозносит и нередко явно свидетельствует о нем в своих сочинениях. А Аполлинария в своем послании к предстоятелю константинопольской Церкви Нектарию обвиняет епископ Назианза Григорий. Он пишет так: «Домашнее наше зло — Евномий не любит жить как-нибудь, но если не успевает вовлечь в свою погибель всех, то почитает это для себя вредом. Впрочем такое зло еще сносно. Самое тяжкое из всех церковных бедствий есть дерзость аполлинаристов. Я не понимаю, как твоя святость не обратила внимания на то, что они осмелились усвоить себе право делать равночестные нашим собрания. Благодатью Божиею ты всеконечно изучил Божественные таинства, знаешь не только относящееся к защищению Слова Божия, но и то, что против здравой веры измышлено еретиками: однако ж твоей достопочтенности, может быть, благовременно будет слышать и от нашего малоумия, что мне случилось иметь в руках аполлинариеву книгу, которой содержание выше всякого еретического зла. Аполлинарий утверждает, что плоть единородного Сына Божия, принятая Им по домостроительству, заимствована не от нашего естества, но что та плотская природа была в Сыне изначала, и в свидетельство такой нелепости приводит худо понятое евангельское изречение: никто же взыде на небо, токмо сшедый с небесе Сын человеческий (Иоан. 3, 13); так что Сын был сыном человеческим и до соше-{435}ствия, и сошел с тою самою предвечною, сосущественною себе плотью, которую имел на небе. Приводит он также и апостольское изречение: вторый человек с небесе (1 Кор. 15, 47), и объясняет его так, что человек, пришедший свыше, ума не имел, но взамен природы ума, носил в себе божество Единородного, бывшее третьею частью человеческого состава. То есть, душа и тело по человечеству в нем были, а ума не было, и отсутствие ума восполнялось Богом-Словом. Но самое ужасное нечестие еще не в этом. Гибельнее всего — та мысль, что Сам единородный Сын Божий, Судия всех, Начальник жизни, истребитель смерти, смертен, что Он в собственной своей Божественности принял страдание, что во время трехдневной мертвенности его тела, вместе с телом умирало и Божество, и что таким образом от смерти Он снова воскрешен был Отцом. — Но пересказывать все, что к этим нелепостям еще присоединяет Аполлинарий, было бы долго. Что и как мыслили о Боге он и Евномий, всякому желающему можно знать из сказанного. А кто хотел бы потрудиться для приобретения подобного знания об этом, тот больше найдет, перечитывая сочинения, написанные либо ими, либо другими о них. Мне же такие предметы и понимать и описывать не легко. Причину того, что эти учения не сделались господствующими и далеко не распространились, сверх вышесказанного, по всей вероятности, надобно искать {436} особенно в тогдашних монахах: ибо все любомудрствователи и в Сирии, и в Каппадокии, и в областях сопредельных неотступно держались догматов никейских. Восток, начиная от Киликии до Финикии, готов был принять сторону Аполлинария, а от пределов Киликии и Тавра до Геллеспонта и Константинополя склонялся к ереси евномиевой; ибо тот и другой легко внушал собственный образ мыслей жителям тех областей, где сам обитал, равно как и областей пограничных. Но с ними случилось почти то же, что с арианами: то есть, народ, удивляясь добродетели и делам упомянутых монахов, верил, что они мыслят право, а потому от людей мысливших иначе, как от зараженных превратным учением, отвращался. Точно таким же образом было и с египтянами: следуя своим монахам, они противостояли арианам.

ГЛАВА 28.

О процветавших тогда в Египте святых мужах: Иовиане, Оре, Аммоне, Вине, Феоне, Коприе, Эллие, Аппелесе, Исидоре, Серапионе, Диоскоре и Евлогие.

Теперь, мне кажется, кстати вспомнить и, сколько можно, рассказать о тогдашних христианских любомудрствователях; ибо около того времени процветало весьма много Боголюбивых мужей. Между ними в Египте, знаем, отличались — во-первых Иоанн, которому не менее, как и тем древним пророкам, Бог открывал будущее, от других {437} сокровенное, и даровал силу отгонять страдания людей, одержимых неизлечимыми болезнями; во-вторых Ор, который от самой юности жил в пустыне и воспевал Бога, питался травами и кореньями, пил воду, если случайно находил ее, достигши же старости, по повелению Божию, переселился в Фиваиду, где управлял многими монастырями и подвизался не без дивных дел; ибо одною молитвою врачевал болезни и изгонял демонов, и, не зная грамоты, не имел нужды в книгах для припоминания, но все принимаемое мыслию, удерживал без забвения. В тех же местах любомудрствовал и Аммон, управлявший так называемыми тавенскими монахами и имевший у себя около трех тысяч учеников. Правителями монашеских учреждений были равным образом Вин и Феона, обладавшие даром предведения и пророчества. Феона, отличавшийся, говорят, знанием наук египетских, эллинских и римских, в продолжение тридцати лет хранил молчание. А что касается до Вина, то никто не видывал, чтобы он либо гневался, либо клялся, либо лгал, либо произносил суетное, дерзкое и уничижительное слово. В то же время жили Коприй, Эллий и Илия. Коприю, говорят, свыше даровано врачевать страдания и разные болезни, и иметь власть над демонами. Эллий, от юности изучивший монашеское житье, совершил множество чудес, так что носил огонь за пазухою, не сожигая платья и этим сильно поощрял монашествующих бра-{438}тий, видевших, что дар чудодействия следует за добродетельною жизнью. Илия же тогда любомудрствовал недалеко от города Антинои и имел отроду около ста десяти лет. До этого времени, по его словам, семьдесят лет прожил он один в пустыне. Несмотря на столь глубокую старость, он постоянно соблюдал пост и вел самый строгий образ жизни. Кроме этих, в то время славился и Апеллес, в египетских монастырях близ города Ахориса совершавший множество чудес. Раз ночью ковал он железо, — ибо это было его ремесло, — как вдруг представился ему призрак демона в виде прекрасной женщины, и стал искушать его целомудрие: тогда он, вытащив из огня обрабатываемое железо, обжег им лицо демона, и демон убежал с воплем и скрежетом зубов. Знаменитейшими же отцами монахов в то время были Исидор, Серапион и Диоскор. Исидор, загородив отвсюду свой монастырь, старался, чтобы никто из его жителей не выходил за ворота и чтобы все потребное имелось дома. Серапион жил в ареннойской номе и под своим управлением имел до тысячи монахов. По правилам его управления, монахи должны были приобретать себе потребное собственными трудами и помогать другим нуждающимся. В летнее время, они за известную плату нанимались жать и, спрятав достаточный для себя запас хлеба, уделяли из него потом другим монахам. Но у Диоскора было не более ста учеников. {439} Имея сан пресвитера, он священнодействовал со всяким тщанием, испытывал и заботливо рассматривал приступающих к таинствам, чтобы, то есть, они предварительно очистили свой ум и не оставили в совести какого-либо тяжкого преступления. В преподавании божественных таинств еще строже его был тогда пресвитер Евлогий. Он при священнодействии, говорят, до того провидел помыслы приступающих к таинству, что явно обличал согрешения и в каждом обнаруживал сокровенные мысли. Поэтому, кто сделал что-либо худое, или вознамерился сделать какое-нибудь преступление, того, по обличении греха, устранял от чаши и позволял приступить к ней, когда очистится покаянием.

ГЛАВА 29.

О фиваидских монахах — Аполлосе, Дорофее, Пиаммоне, Иоанне, Марке, Макарие, Аполлодоре, Моисее, Павле фермийском, Пахоне, Стефане и Ниоре.

В одно время с этими в Фиваиде жил Аполлос. Он начал любомудрствовать с первой молодости и, прожив в пустыне сорок лет, потом, по указанию Божию, занял пещеру при подошве горы, не далеко от жилищ человеческих, где множеством чудодействий вскоре приобрел известность и управлял весьма многими монахами, которых привлекал к себе также учением на пользу. Но каков был образ его жизни и сколько совершал он божественных и дивных дел, — {440} повествует правитель александрийской Церкви Тимофей, описавший житие не только Аполлоса, но и других упомянутых уже мною знаменитых монахов. Тогда по Александрии ревностно любомудрствовало много мужей доблестных, около двух тысяч, и из них одни обитали в так называемых пустынях, другие — в Мареотиде и местах, соседних с Ливиею. Между теми мужами чрезвычайно славился фивский уроженец Дорофей. Жизнь его была такова, что днем он на морском берегу собирал камни и из них на каждое лето строил себе хижину, которую потом передавал людям, не могшим строиться, а ночью для своего пропитания из финиковых листьев плел веревки и делал из них корзины. Пищею же его были шесть унций хлеба и пучок простых овощей, а питием — вода. Подвизавшись таким образом с юности, он не оставил этого образа жизни и в старости. Никогда не видывали, чтобы он спал на рогоже, либо на кровати, или чтобы, для успокоения, протягивал ноги, либо произвольно предавался сну. Одолеваемый природою, он смежал очи разве только за работою или пищею, так что, когда засыпал, принимая пищу, она нередко выпадала из уст его. Случалось, что до крайности побеждаемый сном, он без сознания упадал на рогожу, но потом, сокрушаясь об этом, тихо говорил: если убедишь спать ангелов, убедишь и ревностного подвижника. Говоря так, он указывал на самого себя, и свое слово {441} обращал либо к сну, либо к демону, полагавшему препятствия совершать добрые дела. Между тем, как Дорофей таким образом измождал себя, некто подошедши сказал ему: для чего ты до такой степени умерщвляешь свое тело? Для того, что оно умерщвляет меня, отвечал он. Знаменитейшими монастырями близ египетского Диолка в то время управляли равным образом Пиаммон и Иоанн, и так как были пресвитеры, то ревностно и весьма благочестно совершали священнослужение. Говорят, что Пиаммон однажды во время совершения даров видел стоящего у священной трапезы святого ангела, который монахов присутствующих вписывал в какую-то книгу, а отсутствующих изглаживал из нее. Иоанну же Бог даровал столь великую силу над страданиями и болезнями, что им исцелены многие с больными ногами и расслабленными членами. В то же время весьма славно любомудрствовал в ските и старец Вениамин, владея полученным от Бога даром избавлять страждущих от всякой болезни без лекарств, посредством одного прикосновения руки, или благословенного с молитвою елея. Этот муж, впав в водяную, говорят, так распух, что не мог бы быть вынесен чрез двери дома, в котором жил, если бы вместе с дверью не сняли притолок. Во время болезни, не могши лежать на кровати, он около восьми месяцев сидел в стуле огромной широты и, по обычаю, исцеляя больных, сам {442} нисколько не скорбел, что не избавляется от собственного недуга. Мало того, он даже утешал других, которые посещали его, и просил их молить Бога о своей душе, а о теле нисколько не заботиться, — говоря, что тело как в здравом состоянии было для него бесполезно, так и в болезненном безвредно. В то же время, в Ските жили — знаменитый Марк, младший Макарий, Аполлоний и ефиоплянин Моисей. Рассказывают, что Марк еще в молодых летах был очень кроток, воздержан и живо помнил священное Писание. Богом же он был столь любим, что от Макария, который почитался пресвитером Келлий 1, по свидетельству последнего, никогда не принимал того, что иереи должны преподавать допущенным к священной трапезе. Дары преподавал ему ангел, которого рука, по его словам, была видима до кисти. А Макарию Бог даровал благодать презирать демонов. Повод к любомудрию сперва подало ему невольное убийство. Быв уже взрослым юношею, пас он овец близ Мареотского озера и в игре убил одного из своих товарищей. Убоявшись казни, он убежал в пустыню, где проведши три года под открытым небом, наконец построил себе малую хижину и прожил в ней двадцать пять лет. Рассказывали люди, слышавшие от него самого, что он был весь-{443}ма благодарен тому несчастному случаю, так как он послужил для него причиною любомудрия и блаженной жизни. Аполлоний в прежнее время занимался торговлею и уже дожив до старости, пришел в скит. Рассудив, что по летам не может научиться ни письму, ни какому-либо другому искусству, он за свои деньги покупал разные лекарства и приличные страждущим яствы и, ища больных, до девяти часов подходил к каждой монашеской двери. Такое занятие почитая своим подвигом, он в этом провел всю жизнь и, при смерти передав другому, что имел, повелел ему делать то же самое. Моисей, родившийся в рабстве, за развратную жизнь, изгнан был из дому господина и, обратившись к разбою, сделался предводителем разбойнической шайки. Совершив множество злодейств и отваживавшись на многие убийства, он по некоторым обстоятельствам перешел к монашеской жизни и вдруг предался добродетели любомудрия. Так как от прежнего образа жизни он получил крепкое здоровье, то, чтобы не увлекаться призраками удовольствий, начал изнурять свое тело бесчисленными подвигами: то довольствовался малою частицею хлеба без вареной пищи, то делал множество дел и молился до пятидесяти раз, то в продолжении шести лет непрерывно каждую ночь проводил стоя, и молился, не сгибая колен и не смежая для сна очей, а иногда ночью, обходя жилища монахов, ведра каждого тайно наполнял водою, что было весьма {444} трудно; потому что место, где доставаема была вода, от одних находилось стадиях в десяти, от других в двадцати, от некоторых же в тридцати и более. Но как ни старался он многими подвигами ослабить свои силы и непрестанными трудами измождить тело, долго однако ж оставался с прежнею крепостию. Рассказывают, например, что раз на то место, где Моисей любомудрствовал один, сделали набег разбойники, и что он всех их переловил и связал. Несмотря на то, что разбойников было четыре человека, — он взвалил их себе на плечи и, принесши в церковь, поручил товарищам своего монашества произнести им приговор, так как сам принял за правило никому не делать сам зла. И действительно, говорят, никому не случалось сделать столь разительного перехода от зла к добру, как ему; так что он достиг высоты монашеского любомудрия, внушал демонам страх и ужас и сделался пресвитером скитских монахов. Быв таким мужем, Моисей оставил много отличных учеников и, дожив до восьмидесяти пятилетней старости, скончался. В то же царствование жили — Павел, Пахон, Стефан да Моисей — оба ливийцы, и египтянин Пиор. Павел жил на Ферме; а Ферма была египетская гора, служившая убежищем не меньше, как пятидесяти подвижникам. Там он ничего не делал и ничего ни от кого не брал, кроме пищи, а только молился и ежедневно, как бы {445} какую дань, возносил Богу триста молитв. Опасаясь же незаметно ошибиться в счете, он клал за пазуху триста камешков и при каждой молитве выбрасывал один из них. Когда камней больше не оставалось, то явно было, что принесенные молитвы равночисленны камням. Тогда же в Египте славился и Пахон. Он с юности до старости вел жизнь пустынническую, и ни телесное здравие, ни душевная страсть, ни демон не заставали его слабым в воздержании от тех вещей, от которых любомумудрствователь должен воздерживаться. Стефан же имел жительство у Мареотского озера недалеко от Мармарики. Проходя путь строгого и совершенного подвижничества в продолжение шестидесяти лет, он сделался монахом знаменитым и пользовался дружбою Антония Великого, был кроток и весьма мудр, в беседах приятен и полезен, имел способность услаждать души скорбящих и располагать их к радости, хотя бы они подавляемы были скорбью необходимою. Таков был он и в собственных несчастиях. В самом деле, страдая тяжкою и неисцелимою болезнью и испорченные члены своего тела позволив резать врачам своим, он руками плел финиковые листья, а присутствующим советовал не скорбеть при взгляде на его страдания и думать только о том, что все, творимое Богом, достигает непременно благой цели, что следовательно испытывание таких страданий принесет ему пользу, и что, может {446} быть, посылается по грехам, за которые принять наказание лучше здесь, чем после этой жизни. Моисей, по преданию, очень славился кротостью, любовью и исцелениями страданий, совершенными молитвою. А Пиор, с юности решившись посвятить себя любомудрию, вышел для сего из отеческого дома и дал обет Богу не видеть никого из родственников. Но чрез пятьдесят лет, сестра его узнала, что он жив и, быв поражена чрезмерною радостью от этой неожиданной вести, не могла утерпеть, чтобы не повидаться с своим братом. Видя ее на старости скорбящею об этом и внимая усильному ее прошению, тамошний епископ сжалился над нею и написал предстоятелям пустынных монахов, чтобы они прислали Пиора. Получив повеление идти, Пиор не мог противоречить; потому что египетским монахам, да вероятно и другим, не позволялось не слушаться приказаний. Итак, взяв себе сопутника, он отправился на родину и, остановившись пред родительским домом, дал знать о своем прибытии. Потом, услышав стук дверей, зажмурил глаза и, назвав сестру по имени, сказал ей: я твой брат, Пиор; смотри на меня, сколько хочешь. Она, обрадовавшись, принесла Богу благодарение; а он, помолившись у дверей, возвратился в место своего жительства. Там, выкопав колодезь, Пиор нашел в нем горькую воду и пользовался ею до самой смерти. Великость его воздержания открылась в последующее время; {447} ибо когда он умер, в том самом месте многим хотелось любомудрствовать, но никто не мог перенести этого. Впрочем, я уверен, что если бы Пиор не решился таким образом любомудрствовать, не трудно было бы ему ту воду изменить в напиток сладкий; ибо он же сделал, что вода открылась там, где ее не было. В самом деле, рассказывают, что сподвижники Моисея, копавшие тот колодезь, уже готовы были отказаться от своего труда, потому что не находили ни чаемого родника, ни воды во глубине колодезя. Но около полудня пришел к ним Пиор и сперва приветствовал их, а потом укорив за неверие и малодушие, сошел в выкопанную яму, помолился, и — едва три раза ударил землю киркою, вода тотчас потекла и наполнила яму. Когда же Пиор с молитвою пошел прочь, а сподвижники Моисея стали просить его вкусить с ними пищи; то он не послушался их и сказал, что не для того послан и что то, для чего приходил, совершилось.

ГЛАВА 30.

О скитских монахах: Оригене, Дидиме, Кронионе, Орсисие, Путувастие, Аренсионе, Аммоне, Евсевие, и братьях Диоскора, называемых Длинными, также о философе Евагрие.

В то же время в скитских монастырях славились еще: старец Ориген, остальной ученик Антония Великого, Дидим, Кронион, доживший уже до ста десяти лет, Аренсий Великий, Путувастий, Арсион и Серапион, — современники Антония Великого. Состарившись в {448} любомудрии, они тогда были предстоятелями тамошних монастырей, а с ними достигали известности многие прекрасные и доблестные мужи возраста более юного и среднего, например, Аммоний, Евсевий и Диоскор, которые были братьями и, по росту, получили название Длинных. Говорят, что этот Аммоний достиг высоты любомудрия, мужественно побеждал удовольствие и самоугождение и был весьма учен, так что перечитал сочинения Оригена, Дидима и других духовных писателей, и от юности до кончины не вкушал ничего бывшего на огне, кроме хлеба. Однажды хотели взять его и рукоположить в епископа; но он, сколько ни отговаривался, не могши убедить пришедших, чтобы они удалились, отрезал себе ухо и сказал: ступайте; теперь уже, если бы я и хотел, церковный закон не позволил бы рукоположить меня; ибо иерею надлежит быть без телесных недостатков. Пришедшие удалились; но потом, вздумав, что этот закон надобно соблюдать только иудеям, христианская же Церковь нисколько не заботится о теле, был бы только иерей без недостатков нравственных, — возвратились, с намерением взять этого мужа. Но он поклялся, что отрежет себе язык, если употреблено будет насилие. Тогда, испугавшись угрозы, они удалились. С того времени Аммония прозвали безухим (π α ρ ώ τ η ς ). Не много спустя после этого царствования, в дружбе с Аммонием находился мудрый Евагрий, муж ученейший, сильный умом и сло-{449}вом и особенно способный различать мысли, ведущие к добродетели и пороку, и располагаться так, чтобы первые развивать, а последних остерегаться. Впрочем, каков он был в ученом отношении, покажут оставленные им сочинения. Нрав его отличался, говорят, умеренностью и обнаруживал столь мало тщеславия и гордости, что, как заслуженные похвалы не надмевали его, так и незаслуженные укоризны не возбуждали в нем огорчения. Евагрий родился в городе Ивире, лежавшем у так называемого Понта эвксинского, а любомудрствовал и учился священному Писанию у назианзенского епископа Григория, при котором, в бытность его предстоятелем константинопольской Церкви, служил архидиаконом. Лицом был он приятен и любил изящно одеваться. Некто из вельмож, заметив его знакомство с своею женою, воспламенился ревностью и задумал убить его. Когда умысел готовились уже привести в исполнение, — Бог послал ему во время сна странное и вместе спасительное сновидение. Казалось, будто он захвачен был в преступлении и будто руки и ноги его закованы в железы. Вот уже хотят вести его в суд и подвергнуть казни. Тут некто, подошедши, показал ему святую книгу Евангелий и, обещавшись избавить его от уз, если только он выйдет из города, потребовал от него клятвы, что сделает это. Евагрий, прикоснувшись к книге, поклялся в решимости поступить {450} по требованию и, освобожденный от оков, тотчас проснулся и, веря божественному сновидению, избег опасности. Задумав вступить в подвижническую жизнь, он из Константинополя перешел в Иерусалим, и чрез несколько времени прибыв посмотреть на скитских любомудрствователей, заблагорассудил там остаться.

ГЛАВА 31.

О нитрийских и так называемых келлийских монастырях; также о жительстве Ринокуруров, о Мелане, Дионисие и Солоне.

То место называют Нитриею, потому что в этом пограничном селении собирают селитру (ν ί τ ρ ο ν ). Там находилось не малое число любомудрствователей; ибо было до пятидесяти смежных один с другим монастырей, частью общежительных, частью келейных. Оттуда, по направлению в глубину пустыни, есть и другое место в расстоянии почти семидесяти стадий, называемое Келлиа. Там рассеяно множество монашеских жилищ, получивших имя того урочища. Они столь удалены одно от другого, что жители их не могут ни видеть, ни слышать друг друга; впрочем все сходятся в одно место и делают церковные собрания в первый и последний день недели. А кто из них не пришел, — значило, что он отсутствует не по своей воле, но задержан либо недугом каким-нибудь, либо болезнью. И навестить его для врачевания идут не все вдруг, но в разные времена каждый, и каждый не-{451}сет с собою, что имеет против его болезни. Независимо же от этой причины, они не беседуют один с другим, разве иной приходит к благоглаголивому брату с намерением поучиться, то есть, — для наставлений касательно познания Бога и пользы душевной. Живут по кельям однако ж только достигшие высоты любомудрия, могущие управлять самими собою и проводить время в уединении, отделившись от других, ради тишины. Все это о ските и тамошних любомудрствователях сказали мы кратко; потому что если бы я взялся описывать подробности их жизни, то читатели, может быть, стали бы порицать это сочинение за его растянутость, Следуя своему особенному уставу жительства, упомянутые любомудрствователи для каждого возраста назначали приличные ему дела, занятия и упражнения, род пищи и время. С тех дней стала славиться и Ринокуруса — не пришлыми, а туземными доблестными мужами. Из расспросов известно мне, что отличными тамошними любомудрствователями были: Мелан, тогдашний правитель Церкви, Дионисий, имевший свою обитель в северной части города, Солон брат Мелана и преемник его епископства. Рассказывают, что когда вышло повеление изгонять всех по городам иереев, мысливших несогласно с Арием, — пришедшие взять Мелана нашли его, будто последнего слугу, за деланием церковных свечей, подпоясанного по плащу загрязнившимся от масла поясом и несшего светильни. {452} На вопрос их о епископе, Мелан сказал: он здесь, я вам укажу его, — и тотчас этих мужей, как утомившихся от пути, ввел в епископские комнаты, предложил им трапезу и какую случилось пищу. А после стола, вымыв им руки, — ибо сам служил при столе, — показал им в себе епископа. Пришельцы изумились и, хотя признались, зачем пришли, однако ж, уважая этого мужа, оставили ему свободу бежать. Но он сказал, что и не думает устраняться от участи единомышленных с ним иереев и охотно избирает отшествие в ссылку. Любомудрствуя с юности, Мелан стяжал всякую монашескую добродетель. Да и Солон, из купца сделавшись монахом, получил себе от того не малую пользу. Старательно учась у своего наставника — брата и других там любомудрствовавших, он и к богопочтению обнаруживал особенную ревность, и к ближним показывал доброту. Имев с самого начала таких предстоятелей, ринокурурская Церковь с того времени процветает доныне и, следуя даже теперь прежним уставам, образует в себе мужей доблестных. У тамошних клириков и жилище, и стол, и все прочее — общее.

⇐ Предыдущая 13 14 15 16 171819 20 21 22 Следующая ⇒