POV Стас. POV Настя

POV Стас

Чертов телефон не замолкал. Прихлопнув его подушкой, поймав ухом настойчивую вибрацию, я все же сдался.

– Да, – прохрипел в трубку, уже зная, что звонит Сашка. Отвернувшись к стене, натянул одеяло на лицо – не по‑ зимнему яркий свет из окна больно резанул глаза: – Савельев, какого хрена? Что ты забыл по этому номеру в такую рань?

Сашка рассмеялся. Сказал весело:

– Фрол, вы с Серым сговорились, что ли? Ты время видел? Два часа дня! Хорош спать!

Да, я спал. В первый раз за последнее время достаточно крепко, чтобы выбросить из головы скелетину и не видеть вконец измучившие меня сны. И сейчас еще не вполне был готов проснуться – эта ночь, проведенная за игрой в Counter‑ Strike, закончилась лишь под утро. Что же касается Воропаева… в последние дни наша дружба вконец разладилась. Кажется, мне вообще было плевать на то, что он существует.

– Савельев, или говори, что хотел, или…

– Или что? – снова заржал Саня, громко ответив кому‑ то рядом, что занят.

– Или отвали нахрен, пока я добрый, – я знал, что терпение – не его конек. Впрочем, как и мой.

– Ладно, говорю, – согласился друг. – Ты же, придурок, трубку бросишь, а мне потом отдувайся. Марк Степаныч просил передать, что срочно хочет тебя видеть. Хорошо бы ты в школе до вечера показался. Желательно с объяснительной на стол директора, иначе физрук пообещал нарисовать тебе такую семестровую, что взвоешь. Он вчера с твоим уходом совсем взбесился.

– Да пошел он…

– Да не в нем дело, Фрол! В справедливости! Я бы тоже взбесился! Скажи, ты совсем охренел у Марка посреди матча уйти? Нет, мы, конечно, замяли. Выехали на замене в последнем тайме, но, Стас…

– Саня, давай короче.

– В общем, на тебя не похоже, и Марк обижен. Да и ребята не поняли, если честно.

– Все сказал?

– Все.

– Тогда до вечера.

– Постой, Фрол…

Но отключенный телефон вместе с рукой уже нырнул под подушку, и я вновь попытался уснуть. Тщетно. Пролежав без движения минут пять, сдавшись, отбросил одеяло прочь. Если Саня рассчитывал меня разбудить – у него получилось.

Я знал, что скелетина в своей комнате, наверняка нянчится с ногой или сидит в кресле в обнимку с книгой, и спустился в кухню в одних боксерах, босиком, как любил расхаживать по дому всегда до ее приезда и замечания матери. Увидев на кухне отчима, поздоровался и только после того, как налил себе кофе и сел за стол, сообразил, что так и не услышал ответ.

– Привет, Батя. Чего один? Где наш директор? Что, снова без тебя умчала в магазин?

Я спросил это достаточно громко, чтобы быть услышанным, но отчим продолжал хмуро смотреть в окно, сунув руки в карманы брюк, кажется, заблудившись в собственных мыслях. Сообразив, что вряд ли получу от него ответ, – отвернулся. Иногда на Матвеева находил вот такой необъяснимый логике ступор. В такие моменты и я, и мать старались не трогать его. Я часто замечал, что он не слышит нас, но ему всегда удавалось вовремя очнуться. Только однажды он ушел из дому без вещей, в чем был, чтобы через несколько дней вернуться пьяным и грязным – мать простила, а остальное меня не касалось.

– Ладно, проехали, – я включил телик, бросив рядом пульт. Отвел от отчима косой взгляд. – Не маленькая, сама отыщется. Надеюсь, на работе ничего не случилось и итальянцы живы‑ здоровы, иначе ты бы точно знал.

Еще теплый обед для сына директор оставила на плите, но аппетита на рыбу не было. Вместо нее я прикончил три бутерброда с ветчиной и выпил две чашки кофе, заканчивая поздний завтрак, прежде чем отчим наконец отозвался. Заметил мое присутствие, тяжело опустившись на стул, положив на колени сжатые в кулаки ладони крепкого еще мужчины, уставившись в меня пустым взглядом. Своим неожиданным признанием заставив горячий глоток кофе колючим комком войти в горло.

– Если бы я мог точно знать. Если бы мог предвидеть, она бы сейчас была со мной. Иногда мне кажется: я ненавижу ее за то, что ушла. Так далеко, не оставив даже надежды. Не оставив ничего.

– Кто, мать?.. Батя, ты чего?

– Нет, Аня. Моя Аня. Была рядом, и вдруг ее не стало. Мелькнула вспышкой, как будто и не была моей никогда.

– А‑ а, – я отер рот, отставляя чашку. Ответил отчиму осторожным взглядом – я почти ничего не знал о его прошлой жизни. До этого момента он никогда не искал откровенности.

– Тогда я думал, много раз думал – сразу после аварии и потом, – что если бы у меня был выбор, если бы смерть дала мне право выбрать между женой и дочерью – я бы выбрал Аню. Мою синеглазую девочку. Вместе мы смогли бы все забыть. Мы могли еще быть счастливы столько лет, могли бы иметь детей… Каждый раз, когда я об этом думал, когда понимал, что ее больше нет, той жизни рядом с ней нет, воспоминания сжигали меня. Я бежал от них всю жизнь, пытался забыть, и вот они снова со мной. Здесь.

Те же глаза. Те же волосы. Даже голос. Ничего моего. Так не бывает. Если бы я сам не оказался отцом Насти, пусть редко, но видел, как она росла, я бы никогда не поверил, что такое возможно. Не могут люди быть настолько похожи, и все же это так. Я знал, что однажды еще раз увижу Аню, но не думал, что снова переживу страх потери. Настя – вылитая мать, а я очень любил ее.

Отчим даже не заметил, как смял скатерть под легшими на стол пальцами. Опустил глаза, словно вел разговор сам с собой.

– Я люблю дочь и вместе с тем боюсь подпустить близко. Больно сердцу – видеть эту улыбку, эти глаза… они снятся мне всю жизнь. И помнить, снова помнить о ней… Нет, легче не видеть и забыть.

– А как же мать?

Что‑ то скребло в душе и ныло от признания отчима. Что‑ то похожее на ревность, а возможно, обиду. Что не имело права быть здесь, сейчас, в этом миге обнажения чужой души, и все же звенело на осторожном нерве, натянутом ожиданием. Не думал, что всегда тихий Матвеев способен на подобные чувства.

Отчим словно очнулся. Провел тяжелой ладонью по лицу, стряхивая морок, взглянул осознанно, принимая мой вызов как должное. Ответил спокойно, со знакомой теплотой в голосе, не сожалея о словах, не оправдываясь, как человек, который просто не в силах что‑ либо изменить.

– Я люблю твою мать, Стас. По‑ настоящему люблю. Все это наваждение в прошлом, я справлюсь. Галя мой друг… моя жена, человек большой души. Я не представляю своей жизни без нее. Если она от меня не отвернется, я буду предан ей всегда. И тебе тоже. Мне больше нечего желать.

– Не продолжай, Батя, – я встал из‑ за стола, чтобы уйти. Этот неожиданный разговор оказался слишком откровенным и серьезным для не обещавшего ничего подобного дня. – Не нужно. Я все понял.

– Ничего ты не понял.

Он все же обронил вслед негромко, но я услышал:

– Извини.

Вот только не был уверен, у кого именно Григорий Матвеев просил прощения.

Сашка позвонил снова, обозвав меня дураком и зазнавшимся чертом, напомнил о школьном бале, пронесенной выпивке и нашем общем уговоре насчет новогоднего спора. Напрасно он сомневался. Сегодня девчонки обещали сами лететь в руки, и я был не против, чтобы друзья развлеклись за мой счет, да и за свой – тоже. Идти на бал совсем не хотелось, но после вчерашнего приключения со скелетиной меня ждало одно незаконченное дело. Один долг, который я совсем скоро собирался взыскать, а значит, школа получит своего короля. Как и будущая королева внимание. Пусть Воропаев вчера сдержал меня, если сегодня он захочет поговорить – мы поговорим, но только после того, как я оставлю за собой последнее слово.

Когда мать через время заглянула ко мне в комнату, она порадовалась, глядя на то, как тщательно ее сын собирался на гребаный школьный вечер, после душа наголо выбривая щеки и шею. Недовольно нахмурилась, увидев мой выбор в пользу черной рубашки, но сдалась, зная, что я давно привык в одежде сам решать, что и когда надеть. Выбрав к темным джинсам узкий пиджак, зачесал длинную челку гелем, и это было все, на что я оказался сегодня готов. Остальное и так всегда было при мне.

Ах да, парфюм! Девчонки это любят.

POV Настя

С утра пошел снег – рыхлый, пушистый, в безветрии дня мягко засыпающий двор и дорогу сонмом махровых снежинок. Солнце показалось и пропало, снова выглянуло из‑ за низкого просвета туч, чтобы засеребрить верхушки елей во дворе и крыши соседних домов, скользнуть лучом по виднеющемуся вдалеке густому лесу и отразиться в стеклах пригородных коттеджей, украшенных новогодними гирляндами.

Сегодня Галина Юрьевна обещала поставить елку. «Стаська вырос, ему все равно, а тебя и себя порадую, – сказала мачеха за утренним чаем. – У нас знаешь сколько игрушек – тьма! В прошлом году дизайнера приглашали, не знала, куда эти новомодные украшения вешать, а в этом, думаю, сами справимся. Ведь справимся, Настя? Вот в холле второго этажа и поставим. Здесь окна панорамные, места много, пусть все увидят нашу красоту! »

Смешно. Как будто я маленькая. Хотя настоящей елки у меня никогда не было. Только сосновые ветви в любимой бабушкиной вазе, игрушки, вата и серпантин. И подарок от отца. Каждый год то полезное и нужное, что присмотрела для меня бабушка. Я всегда делала вид, что верю ей.

Я вздохнула и отвернулась от окна, отложила в сторону книгу, – читать о приключениях пиратов совсем не хотелось. В который раз с сожалением взглянула на шкаф. Туда, где за раздвижной дверью в неприметном сером чехле висело новое платье, а в коробке стояли самые красивые туфельки, что в сегодняшний праздник так и не станут по‑ настоящему моими.

Позвонила Дашка, с надеждой в голосе спросила насчет Зимнего бала, и я пожелала подруге хорошего вечера. Сегодня нога уже не так болела, как вчера, но все равно было ощутимо больно ступать на нее. Я еще раз прошла по комнате на носочках, осторожно ступая на пальцы, стараясь не тревожить пятку…

Зимний бал. Настоящий Зимний бал. В новом городе, в новой школе, в большом красивом зале, наверняка убранном по‑ праздничному нарядно. С настоящей школьной коронацией короля и королевы, с красивыми платьями, поздравлениями, елкой и, конечно же, танцами. Жаль, что благодаря Марине мне уже не попасть на него и не увидеть все своими глазами. А так хотелось, очень хотелось. Сегодня Дашка пообещала, что пригласит Петьку Збруева на танец. И, может даже, если он не окажется таким бабуином, как кажется, на каникулах согласится сходить с парнем в кино.

Хорошо бы у них с Петькой получилась дружба. Ведь сразу видно, что они друг другу нравятся. Хотела бы и я нравиться кому‑ то вот так же открыто, чтобы без сомнения и обидных слов. Без одолжения родителям, без ненависти… Я бы очень хотела нравиться ему. Тому, для кого была лишь тощим хрупким Эльфом. Навязанной сводной сестрой, которую он желал никогда не видеть.

Дверь соседней комнаты захлопнулась, и по холлу раздались уверенные шаги, чуть замедлившиеся у моей спальни. Через секунду стихли на лестнице…

Я достала из коробки нежно‑ лавандовые туфельки и прижала к груди. Постояв с ними в обнимку, села на кровать, со вздохом опустила голову и закрыла глаза, чтобы не заплакать. Я не хотела думать, какой красивой сегодня для Стаса будет его королева и как он спешил к ней. Не хотела видеть одиноко лежащее на столе приглашение на Зимний бал для Анастасии Матвеевой. Я больше не хотела ничего, даже праздника.

Зачем, ну зачем приехала сюда! Здесь я стала только несчастнее.

– Настя, а вот и я! Как у тебя дела?

Мачеха открыла дверь моей комнаты, перешагивая порог. Я медленно распрямила плечи и подняла голову.

– Хорошо, Галина Юрьевна, спасибо, – на пол со стуком упали туфли. Мне пришлось поспешно спрятать их обратно в коробку и убрать на тумбочку. – Извините, – опустила глаза, не зная, что сказать, – я просто хотела еще раз посмотреть. Они такие красивые.

Но мачехе не нужно было ничего объяснять, она всегда видела меня насквозь.

– Как же, – и в этот раз не поверила мне, – вижу я, как ты просто хотела.

Женщина подошла и села рядом. Опустила руки на колени, глядя на меня.

– Вера сожалеет, что ты осталась сегодня дома, но уверена, что ее дочь ни при чем, – сказала нерадостно. – Пришлось выслушать, какая она у нее умница и красавица, под стать Стаське, и только потом сообщить, что я была у директора и не намерена оставить твое падение безнаказанным. Не думаю, что она по‑ настоящему меня услышала, но наш диалог с Воропаевыми еще впереди. Грише не говорила пока. Расскажет матери, а Нина Ивановна только почувствовала себя лучше после болезни. Не на пользу ей такие новости.

– Бабушка правда завтра уже приедет?

– Да, – улыбнулась мачеха, мягко касаясь моего плеча. – И будет жить с нами, пока мы с твоим отцом не решим, как нам всем быть дальше. Так что тебе больше не будет здесь одиноко.

– Мне не одиноко.

– Ох, Настя. Не думай, что не понимаю.

Видимо, я поставила коробку с обувью на самый край тумбочки или зацепила нечаянно, потому что туфли вдруг снова упали, оказавшись у наших ног.

– Надо же, – удивилась женщина, – как будто требуют, чтобы их надели. Настенька, это всего лишь школьный бал, – заметила, поймав мой взгляд. – У тебя еще будет в жизни настоящий праздник, и не один. Будет, девочка, обязательно!

Мне ничего не оставалось, кроме как согласиться.

– Да, наверно.

– И платье наденешь, и туфли! Ты у меня такая красивая, и без наряда светишься! – прижала мою голову к своей груди, обняла, не дав крупным горошинам слез вслед за лавандовым чудом упасть на пол. – Я тебе еще куплю, разве мне жалко! Куда Вериной Маринке до тебя! Правда, девочка, верь мне!

Я верила мачехе, верила, только ответить не могла. Сейчас, когда она находилась рядом, когда согревала теплом своего тела, позволив обнять в ответ, горло словно перехватило рукой.

– Боже, Гриша меня убьет.

– Нет, ему все равно.

– Значит, я сама себе не прощу. Не прощу, но раз уж для тебя так важно…

– Очень!

– Посиди‑ ка, попробуем сделать звонок. Не обещаю, Настя, ничего не обещаю, ты же понимаешь.

– Да, – ответила, но надежда уже ожила, забилась мотыльком в сердце, закружила ожиданием голову, заставив подняться с кровати вслед за мачехой.

– Арсений Дмитриевич? Здравствуйте! Эта Галина Фролова. Нет, ничего не случилось. Точнее, случилось, но у меня к вам весьма деликатное дело. Очень деликатное! Настолько, что я хочу просить вас срочно приехать в Черехино и готова заплатить. Что нужно? Поставить болевую блокаду. Локальную или нет – это вам лучше знать. Да, такую, как вы делали мне прошлой зимой в район позвоночника. Нет, сегодня не мне – падчерице. Ушиб пятки, а нам хоть убей нужно попасть на бал. Сумасшествие, понимаю, но выхода нет. Да, конечно, без вопросов под мою ответственность, мы ждем.

Мачеха отключила телефон и скомандовала:

– Настена, марш в душ, быстро! – помогла проскакать в ванную комнату на одной ноге и даже раздеться. До начала бала оставалось не так много времени, и мы обе спешили.

Врач приехал быстро, едва я успела обсохнуть и высушить волосы феном. Я ожидала увидеть убеленного сединами старика, но Арсений Дмитриевич оказался мужчиной молодым и спортивным. Все время подмигивал и шутил, обкалывая пятку шприцем с такой тонкой иглой, что было почти не больно, накладывая тонким бинтом под цвет кожи эластичную фиксирующую повязку, и когда уехал, я смогла самостоятельно пройти по комнате на радость мачехе. Ну, разве не чудо?

Волосы у меня всегда были послушными, мамиными. Если я хотела, я пружинила локоны, и они вились у шеи мягкой шелковой волной. Вот и сейчас я просто подколола невидимкой прядку у виска, расчесала волосы до блеска щеткой, оставив их свободно лежать на плечах. Надела туфли‑ лодочки и самое красивое на свете платье… Такое нежное, что сразу же почувствовала себя принцессой. И неважно, что на самом деле я скорее была Золушкой. Сейчас надо мной колдовала самая добрая на свете фея.

– Вот, держи, Настенька. Я тебе тут кое‑ что купила вчера утром, задолго до того, как Стас позвонил. Хотела сделать сюрприз, а потом решила не расстраивать. Подарить позже. Все равно для тебя куплено.

На шею легла тонкая серебряная цепочка с жемчужиной в небольшом кулоне в форме стекающей капли, к которой прилагались аккуратные сережки.

– Спасибо, Галина Юрьевна!

– Я не дока в художественном макияже, прости, девочка. Все, что умею, – это нарисовать с утра лицо, чтобы рабочие не забыли, как выглядит их директор. Но раз уж положение мачехи обязывает, попробую забыть о собственной криворукости. Думаю, легких стрелочек в уголках глаз и прозрачного блеска на губы будет достаточно. Постой! Еще реснички…

Боже, до чего же ты у меня хороша, Настя!

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒