POV Стас. POV Настя

POV Стас

Она по‑ особенному поднимала глаза – как будто с поволокой. Сморгнув дымку с густых ресниц, доверчиво распахивала синий взгляд – открытый, кристально чистый, и хотелось смотреть в ее глаза и видеть свое отражение. Все время, пока она смотрела на тебя.

Я боялся ее взгляда. С тех самых пор, как впервые увидел девчонку. Мне нравилось быть сильным, уверенным в себе, независимым, она же делала меня уязвимым. И за эту слабость я тоже ненавидел ее. За то, что появилась в моей жизни и забралась в душу. Незаметно прокралась туда, куда я никого и никогда не намеревался пускать. Только не Стас Фролов. Не тот, кто привык играть чужими чувствами и находить в этой игре удовольствие. Короткое удовольствие с очередной девчонкой и ничего больше. Я собирался стать мужчиной, а не половой тряпкой. Я собирался остаться хозяином самому себе.

Так почему руки до сих пор дрожали, а голос охрип? Сердце, не унимаясь, стучало в груди, не остывая от обжигающего кожу холода. Кажется, вламываясь в магазины в поисках скелетины, я совсем забыл, что на дворе зима. Что рядом Рыжий. Не замечая вопросов друга, просил гнать машину быстрее, всматривался в зимнюю ночь, надеясь в свете мелькающих вдоль обочин фонарей увидеть знакомую тонкую фигурку девчонки в светлой куртке.

Я вел себя как дурак в своем страхе.

Кривая ухмылка Рыжего только подлила масла в огонь. Таким одержимым он меня еще не видел. И таким слабым – тоже.

– Как скажешь, – весело огрызнулся друг и перевел взгляд на дорогу. Ну и хрен с ним! Кроме сказанного, мне нечего было добавить.

Я посмотрел в зеркало заднего вида и снова встретился с распахнутыми глазами Эльфа. Сцепив зубы, отвернулся, не понимая себя. Не принимая того, что чувствовал, когда страх, наконец, отпустил. Что сейчас в горле стучало от радости, что нашел девчонку. Нашел, когда почти отчаялся найти. Что она рядом. И что сейчас я изо всех сил старался удержать под контролем, как тогда, когда хотел обнять ее, но испугался своего желания.

Нет, это не было ненавистью. Ненавидеть легко, это чувство всегда делало меня сильней, сейчас же я чувствовал боль. А еще злость на друга за то, что был рядом. Что видел меня таким. Что узнал о моей слабости раньше, чем я догадался сам.

Рыжий разогнал народ ночным звонком, и когда машина его отца остановилась у открытых ворот в Черехино, – дом оказался пуст. Лишь следы вечеринки, укатанная шинами дорога и по‑ прежнему орущая из динамиков музыка говорила о том, что еще совсем недавно здесь весело проводили время.

Сводная сестра никак не могла открыть дверь машины, и Бампер со вздохом перегнулся через сиденье, чтобы помочь девчонке. Внимательно посмотрев в лицо, криво усмехнулся, когда она отпрянула.

– Как зовут тебя, найденыш? – спросил он, и услышал в ответ тихое и осторожное:

– Настя.

– В кого ж ты такая хилая, а, Настя? Не кормят тебя, что ли?

– Отвали.

Это сказал я, а девчонка промолчала. Выскользнув из машины, оглянулась и побрела к дому.

– Ну и зачем ты, Витек? Она и без тебя замерзла и устала.

– Вижу, – Рыжий закурил. Щелкнул возле лица зажигалкой, открывая окно. – Причина, видимо, не моего ума дело?

Мне по‑ прежнему нечего было с ним обсуждать.

– Не твоего.

– Да, Стас, не в аптеку сгоняли. С резинками у вас еще долго не заладится. Детский сад, твою мать…

– Заткнись.

– Ладно, поехал я. Сводная так сводная. Машину у отца без спроса взял, придется выкручиваться.

Рыжий был моим другом, лучшим другом, и я сказал:

– Спасибо.

Хлопнув дверью «Мерседеса», остался стоять, сунув руки в карманы брюк, глядя вслед скрывшемуся в ночи автомобилю…

Я выключил музыку и закрыл окна. В доме было грязно и холодно, как всегда после вечеринки, и пахло травкой. Определенно, мать ожидал сюрприз, но я не хотел сейчас об этом думать. Ни о чем не хотел думать. Сейчас ноги несли меня к Эльфу, и я ничего не мог с собой сделать.

Я нашел ее на кухне. Не знаю, почему она не включила свет. Он мягко падал из холла в открытую дверь, освещая щуплую спину девчонки, что стояла у плиты с чайником, пытаясь зажечь конфорку. Она сняла верхнюю одежду, оказавшись дома, но ей все еще было холодно и хотелось тепла. И в том виноват был я.

Мне ничего не стоило отодвинуть ее в сторону, чтобы помочь, но, клянусь, она занимала так мало места! И была слишком трусливой, чтобы убежать, почувствовав меня за своей спиной. Так близко, что, последний раз всхлипнув, замерла не дыша, когда я забрал из ее рук чайник и зажег огонь.

– Такая худенькая… Скелетина, ты что, недоедала? Ты же с бабкой жила. Пироги, щи, блинчики с творогом и все такое, – прошептал в ее затылок, понимая, что говорю ерунду. Дурея от того, что могу касаться носом ее волос, чувствовать нежный запах и молочное тепло кожи.

– Она… Она не очень умеет, а я не прошу.

– Ясно.

Она все‑ таки вздохнула, но не отошла, греясь у моей груди. Склонила голову, опустив руки. Спросила так же тихо:

– Почему нет родителей?

– Когда дело касается работы, мать никогда не следит за временем. Она сумасшедшая в этом плане. Ты… ты все еще боишься?

Мы находились в доме одни, я вел себя с ней достаточно жестоко, ей было чего бояться. Я вспомнил, как ее пальцы осторожно касались моих губ, испачканных кровью. Как будто ей было не все равно.

– Нет.

В кухне стоял полумрак, в доме звенела тишина… Мое сердце в близости от Эльфа билось как безумное, тело горело. Хорошо, что она не могла видеть моего лица, сейчас оно лишилось холодной маски. Мне так давно хотелось до нее дотронуться.

– Стой, скелетина. Не шевелись.

Волосы оказались мягкими. Такими же шелковистыми и послушными под пальцами, как я представлял. Худенькое плечо под моей рукой неловко вздрогнуло, но тут же опало. Я боялся сделать девчонке больно, но отпустить от себя не мог. Потребность чувствовать Эльфа захлестнула меня, я наклонился и коснулся губами шеи…

Подумать только, я ведь мог ее не найти.

– Ты… – прошептал у подбородка, не понимая, что хочу сказать. Не находя нужного слова. – Эльф, ты…

Ладонь медленно скользнула вдоль руки и обхватила тонкое запястье. В пальцы тут же ударил пульс: ее сердце билось так же стремительно, как мое, а тело больше не дрожало от холода. Закрыв глаза, я снова коснулся нежной шеи. Осторожно провел губами к уху, боясь спугнуть девчонку. Боясь нечаянным, непрошеным прикосновением лишить себя новых неясных ощущений, что одновременно вливали в кровь жизнь, но забирали дыхание. Что делали меня таким слабым рядом со сводной сестрой. Открытым и уязвимым. Но этим ощущениям я больше не мог сопротивляться.

Это не был просто поцелуй. Он не был тем, чего я обычно избегал с девчонками – необходимой прелюдией удовольствия. Я познавал своего хрупкого Эльфа почти со страхом, впитывая тепло ее кожи, запах волос каждой клеточкой, запоминая с каждым громким биением сердца. Крепко сжимал ее руку, с новой секундой все сильнее пугаясь растущего в груди желания обладать чем‑ то очень важным, что было спрятано в ней. Только в ней. В моей юной сводной сестре. Внезапно осознавая, что хочу большего. Ответа в синих глазах, такой же неясной боли, что сейчас сжигала меня изнутри. Я не знал. Только чувствовал, что мне мало, мало, мало… Что мне так хочется… Чего? Сжать ее в руках, как куклу? Мучить, как она мучила меня или…

Я не помню, чтобы когда‑ то так задыхался от мысли о близости с девчонкой. От того, что можно увидеть, дотронуться… Больнее этого лишь представить ее с другим.

Горло свел болезненный спазм. Я должен отпустить ее, должен. Это просто наваждение, испуг, жалость, чертов страх! Пальцы медленно разжались, отпуская запястье, но ноги отказались отступить. Не знаю, сколько мы простояли так, громко дыша, чувствуя близость наших тел, не замечая, как пронзительно на плите свистит чайник. И как громко из прихожей раздаются голоса родителей…

Мы все же успели отпрянуть друг от друга.

– Настя! Настя, дочка, где ты?! Ты дома, Настя?! Настя!

Батя влетел в кухню, включил свет и остановился как вкопанный, хватая ртом воздух.

– Господи, дочка… – увидев нас, тяжело привалился плечом к дверному косяку и скользнул дрожащей ладонью по бледному лицу. – Слава Богу, ты дома. Слава Богу…

– Конечно, Настя дома, где ей еще быть? Я говорила тебе, что с ней все в порядке. И чего ты, Гриш, в одну секунду как с цепи сорвался?

В кухню вошла мать, бросила сумку на стул. Поездка была ночной, трудной… Сейчас я молился, чтобы она обратила свое внимание на дом, а не на сына с падчерицей, что стояли одни в полутемной кухне.

– Ты же знаешь. Показалось что‑ то.

– Твое «показалось» будет стоить нам новой поездки и рабочих выходных.

– Извини, Галя, нервы ни к черту.

Мать наконец огляделась. Медленно стянула с шеи платок. Я знал, что пройдет всего пару секунд, и она увидит следы вечеринки.

Осмотрелась. Увидела. Выйдя из кухни, уже через полминуты вернулась, чтобы поднять на меня хмурый взгляд.

– Объясни‑ ка мне, Стаська, что здесь происходит? Точнее, происходило без нас? – спросила грозно, по‑ директорски. Сделав шаг к столу, сняла с него недопитую бутылку пива, протягивая перед собой. – Что это?

Плевать! Я с самого начала знал, приглашая в дом друзей, что мне придется за это приглашение ответить.

– Ничего, мам. Вечеринка, как видишь. Была.

Она видела. И сына своего видела насквозь. Это был первый случай, когда я привел в дом такое количество молодежи, не ограничившись лимонадом и конфетами. Не спросив разрешения. Открывал двери спален старшим друзьям, предвкушая, как досажу скелетине. Досадил, твою мать…

– Вечеринка? Видимо, поэтому ты не отвечал на Гришины звонки?!

Из кармана джинсов торчала пачка сигарет и, подойдя ко мне, мать достала ее твердой рукой. Вместе с сигаретами под ноги упала разорванная упаковка презервативов. Я не привык ни от кого прятать взгляд, поэтому и сейчас смотрел выжидающе, кусая губы. Чувствуя стыд лишь за то, что их видит не только она.

Мать не сразу нашлась что сказать. А когда нашлась… Добытые трофеи полетели в мусорное ведро, а дверца шкафа оглушительно хлопнула.

– Не рано ли ты заигрался во взрослого, Стас? Кого ты привел в дом? Что за друзья?

Не самая ужасная реакция родителя, но матери не было нужды обманывать себя: я никогда и не походил на пай‑ мальчика. У нас был договор об учебе, обо всем остальном ей стоило подумать раньше.

Какая‑ то мысль мелькнула в ее голове, прокрутились нужные шестеренки, и она тяжело сглотнула.

– Почему Настя плачет? – спросила просевшим голосом, удивленно взглянув на падчерицу. И вдруг требовательно схватила меня за плечо, чего раньше никогда не делала. – Почему она плачет, гаденыш, отвечай! – встряхнула с силой. – Ты что, ты… Твои друзья, они… Настя! – обернулась к скелетине. – Они тебя обидели? Стас тебя обидел?! Господи, девочка…

Слова ударили больнее пощечины, отрезвляя и возвращая силы. Может быть, я и был сволочью, но никогда до этого монстром в глазах матери. Я заметил, как Батя вскинул голову.

Мне казалось, что скелетина промолчит. Спрячется в панцирь, как делала всегда, когда кто‑ либо в ее присутствии повышал голос, но она ответила. Негромко и взволнованно, как будто боялась стать причиной нашей ссоры.

– Нет. Все хорошо, Галина Юрьевна, правда! Он не обидел!

– Почему же ты плачешь?

– Я… я просто испугалась, вот и все. А Стас, он… он попросил друзей уйти.

Лгунья. Трусливый Эльф. Я и сам на месте матери не поверил бы ее словам. Я посмотрел на девчонку, и мы встретились взглядами. Зацепились друг за друга, глядя исподлобья, при свете точечных ламп отмечая все изменения, произошедшие с нами.

Ее щеки горели, а глаза блестели. Растрепанные моей рукой волосы обрамляли худенькое лицо. Она так же, как я, переживала случившееся, – уверен, что сейчас сам выглядел таким же взволнованным и оторопевшим. Я только что пережил сильные чувства, испугавшие меня, показал слабость и все еще не мог взять себя в руки. Не мог, но момент отрезвления уже наступил. Если бы мать сейчас спросила меня: сошел ли я с ума? Я бы ответил, что да.

Мне нужна была еще одна пощечина, и я ее получил, перехватив тяжелый взгляд отчима. Сейчас Батя смотрел на меня так, как будто хотел ударить. А затем мать окончательно выбила дурь из головы. Госпожа директор всегда была прямолинейна, и как только увидела злую усмешку, вернувшуюся на мое лицо, врезала по шее. Сильно, больно, так, что захотелось провалиться сквозь землю под испуганным взглядом Эльфа.

POV Настя

– Надеюсь, Настя, все так, как ты говоришь. Иначе, девочка, я не прощу себе, и дело вовсе не в Грише.

Галина Юрьевна, так и не притронувшись к чашке кофе, закурила. Чертыхнувшись на себя за то, что сама виновата в случившемся, затушила сигарету о пепельницу. Я еще никогда не видела ее такой удрученной и не знала, что сказать. Сидела рядом за столом, грея руки о чашку с чаем, стараясь не встречаться с мачехой взглядом, боясь еще больше ее расстроить.

Сейчас я едва слышала, о чем она говорила. Чувства противоречивые и странные, проникшие под кожу с прикосновениями сводного брата, все еще жили во мне, горели огнем на щеках, внося сумятицу в мысли, толкаясь неясной сладкой болью в сердце. Я очень старалась усмирить их, но не могла. Вспоминала слова Стаса, сказанные после драки и прежде, в то утро, когда он разбудил меня в спальне, – и не могла понять его. Не могла понять себя. Того, что между нами произошло.

– Понимаешь, Настя, – продолжила говорить мачеха, глядя на свои пальцы, которые цепко переплелись между собой, – я знаю своего сына. Хочу думать, что знаю. Стаська бы никогда не допустил ошибки в отношении тебя. Не потому, что он у меня хороший или честный парень, здесь я не обманываюсь, вовсе нет. А потому, что не привык себя утруждать. Брать то, что само не идет в руки. Не знает еще, что не в любой карман этими руками влезешь. Есть застегнутые наглухо, скрытые, не по деньгам и не по зубам. Он берет, что дают, а жизнь дает ему много, и это кружит голову. Для того, чтобы дотянуться и взять самому, ему еще нужно дорасти, заматереть. Мой щенок наглый, но ленивый, избалованный. Уж не знаю, понимаешь ли ты, что я хочу сказать? Очень хочется верить, девочка, что понимаешь. Что не скрываешь ничего. Пока еще ты для него за гранью дозволенного, и лучше мне в это верить, иначе, пока не выбью из сына дурь, не успокоюсь.

Едва ли я способна была понять всё сказанное в полной мере, кроме одного:

– Не надо, Галина Юрьевна. Стас правда меня не обидел. Я просто испугалась музыки и… и того, что вас нет, потому и звонила папе. Можно я пойду?

– Конечно, иди, Настя, – мачеха тепло улыбнулась, мыслями уходя в себя. – Я тут еще посижу немного, хоть покурю по‑ человечески. А то, когда при вас со Стаськой, Гриша ругается.

– Спокойной ночи.

– Господи, что за день? И на работе бардак, и дома. Ты, когда завтра с отцом в больницу к бабушке поедешь, не расстраивай Нину Ивановну, хорошо? Ни к чему ей знать, чем мы здесь живем.

Об этом мачехе можно было не беспокоиться, но я все же ответила, что, конечно, не стану ни о чем говорить. Вышла из кухни и поднялась в свою комнату (теперь я чаще думала о спальне сводного брата, как о своей). Присев на краешек смятой кем‑ то постели, долго сидела в тишине, зажав горячие ладони коленями, глядя перед собой в окно и размышляя, где же сейчас Стас. Куда убежал из дому от гнева матери, громко хлопнув дверью.

Он появился неожиданно. Просто возник на пороге спальни, войдя без стука, такой же взъерошенный, как в дверях магазина, в расстегнутой нараспашку куртке, простоволосый, с бледным от холода лицом. Вот только взгляд его теперь не искал меня. Сейчас сводный брат смотрел на мои руки и молчал. Я тоже опустила взгляд. Это был прежний Стас, я поняла это по твердо сжатым губам и напряженным плечам, нам обоим было чего стыдиться.

Наконец он вошел и рывком за локоть поднял меня с постели. Тут же, скривившись, отдернул руку, словно коснулся чего‑ то гадкого. Схватив подушку за угол, сдернул с нее наволочку и бросил на пол, следом стащил простыню.

– Поменяй белье, скелетина, воняет. И помни, что это моя постель, как все в этой комнате, – только сказал и вышел, а мне показалось, что со стуком двери что‑ то оборвалось в душе. Едва забрезжив светом, разбилось больно о привычно‑ грубое «скелетина» на мелкие осколки.

Когда я засыпала, я снова плакала. На этот раз не от страха или обиды, а от того, как больно щемило сердце и какой одинокой себя чувствовала.

В выходные я учила уроки, рисовала, стараясь меньше выходить из комнаты, разве что навестила с отцом бабушку. Папа вел себя как обычно и в дороге большей частью молчал, – я знала, что ему со мной не очень интересно. Сводного брата не было видно в доме, и когда отец за ужином задал мачехе вопрос о Стасе, она ответила, что сын в городе у друзей. Хорошо. Я могла выдохнуть. Ужин с мыслью, что сводный брат вот‑ вот появится и сядет рядом, – был сравним с пыткой. Сейчас я бы никому не призналась, насколько боялась встретиться со Стасом лицом к лицу. Особенно после того, как утром в двери нашла записку: «Расскажешь кому‑ нибудь – пожалеешь! »

– Настя, привет! – Дашка, как всегда румяная и бодрая, встретила меня у раздевалки и повела к классу. – Представляешь, у нас снова внутришкольное ЧП! – весело сообщила, закинув за ухо синюю прядь. – С ума сойти, еще первый урок не начался, а Воропаева уже ревет! Смотри, утешается у окна с подружками.

Видеть блондинку в слезах было непривычно, и я спросила:

– Почему? Что случилось?

– Да в том‑ то и дело, что ничего особенного, – Дашка, фыркнув, пожала плечами. – Ничего такого, чего нельзя было предсказать! Ленка Полозова из 11‑ го «В» рассказала по секрету Динке Губенко, лучшей подруге Маринки, что встречается с павлином. У нее с Воропаевой свои счеты, еще с зимнего бала, вот и отыгралась с утра пораньше, чтобы Маринке день испортить. Все знают, по кому она сохнет с первого класса.

– По кому? – я сегодня проспала, торопилась в школу, поэтому не сразу была готова усвоить информацию. Поставив школьный рюкзак на стол, принялась доставать учебники.

– Да по Фролову же, бабнику! Губенко сообщила, что в пятницу Ленка была у Фрола дома на вечеринке, и они целовались, а эта разревелась. Ну не дура? Можно подумать, такой, как павлин, способен на чувства! Подумаешь, спортзал!

Учебник выскользнул из рук и громко упал на пол. Наклонившись за ним, я никак не могла поднять его внезапно ослабевшей рукой.

– Вот посмотришь, не будет он с Полозовой встречаться. И с Маринкой не будет. Мне Петька говорил, что они с Воропаевым с какими‑ то ребятами из универа трутся, а у тех девчонки поинтереснее наших будут. И, знаешь что, Насть, я бы ей даже посочувствовала, Маринке, честное слово, если бы она к другим относилась добрее. А так, вот ничуть не жаль. Когда ей Брагин в девятом классе подарил на Восьмое марта коробку конфет, Мариночке они показались червивой фигней за три копейки, и она высыпала их в мусорное ведро. А то, что Борька, в отличие от всех нас в этой школе, самый умный, живет с одной мамой и всю жизнь дает Воропаевой списывать, она почему‑ то забыла.

Я все‑ таки подняла учебник и села за парту. Непослушными руками достала из сумки тетрадь и ручку. Раскрыла книгу на нужной странице, собираясь, пока в класс не вошел учитель, еще раз пробежаться взглядом по пройденному параграфу.

«Он бабник», – сказала Дашка, но это слово мало что значило для меня. Не со мной Стас при всех целовался в спортзале и не меня приглашал на вечеринки. В отличие от той девчонки из 11‑ го «В», в отличие от Маринки, сводный брат никогда и не был моим. Вот только почему я сейчас изо всех сил сдерживала волнение и готова была разреветься? Не потому ли, что даже по прошествии нескольких дней место на шее, которого Стас касался губами, все еще горело, а в сердце поселилась непонятная тоска?

«Я ненавижу тебя, скелетина. Ненавижу! Всегда помни об этом».

Ему не стоило предупреждать меня запиской. Я бы и так никому не решилась рассказать о том, что случилось. Что касалось лишь нас двоих и чего мы оба, думаю, не могли объяснить.

– Мне кажется, Борька очень хороший человек, – ответила подруге, чувствуя, как костенеют пальцы, а буквы сливаются в неразборчивую строку. – Ему, наверно, было так же больно, как сейчас Маринке. Я бы никогда не смогла так с ним поступить.

– Вот и я о том же! – Дашка устроилась рядом и завозилась с рюкзаком, поглядывая на входную дверь в ожидании Петьки Збруева, со ссоры с которым начинала каждый учебный день. – Торжество справедливости налицо! Так к чему реветь?

– Погоди, Матвеева, вот увидишь: война только начинается, – продолжила разговор позже, по пути в столовую. – Впереди голосование и «Зимний бал», прошлогодняя королева так просто не отдаст корону Воропаевой, и борьба за павлина – толстый намек бледной немощи держаться подальше. Вот то, что королем снова выберут Фролова, я даже не сомневаюсь! Хотя, вспоминая прошлый год, с какой быстротой Фрол с друзьями смылся с мероприятия, – ему наши школьные игры до лампочки! Уж лучше бы Борьку Брагина королем избрали, честное слово! Он хоть на городских олимпиадах за честь школы мозги надрывает, а не просто пустоголовый красавчик, как некоторые!

Из разговора с Галиной Юрьевной я знала, что с учебой у Стаса все в порядке, насчет этого между сыном и матерью существовал негласный договор, касающийся личного пространства, денег и прочего, потому осторожно возразила подруге:

– Я думала, Фролов хорошо учится. Слышала, как тренер по баскетболу говорил, – нашлась с ответом, краснея под заинтересованным взглядом подруги.

– Ну, не знаю, – повела плечом Дашка. – Может быть, и хорошо. А только все равно олень! – со вздохом резюмировала она и устремилась к нашему столику.

В столовой было шумно и пахло едой. Петька Збруев сегодня проспал, пришел в школу к началу второго урока, и ему здорово досталось от преподавателя. За опоздание парню предстояло убрать в столовой столики за одноклассниками, и Петька откровенно грустил, выслушивая от друзей смешки и подколки. Сегодня он не обзывал Кузнецову Белкой, не просил дать орешки, а только молча переглядывался с подругой, жуя отбивную и запивая ее компотом.

– Ну и подумаешь: вытереть стол тряпкой. Что здесь такого? – возмутилась своим мыслям Дашка. – А Терещенко сам дурак, если не понимает.

Действительно, ничего. В моей старой школе мы так и делали, дежурили классами по очереди. Но это была новая школа, платная, со своими правилами, здесь хватало работников для обслуживания детей богатых родителей. Я только хотела предложить Дашке остаться и помочь Петьке с уборкой, как почувствовала на себе тяжелый взгляд. Даже не поднимая головы, знала, чьи глаза остановились на мне.

Секунда оглушительной тишины, во время которой я успела вернуться в тот вечер, когда сводный брат нашел меня, и сердце забилось снова.

Стас вошел в столовую не один. Сел с друзьями за столик, своим появлением заставив обеденный зал заметно притихнуть. Одна из старшеклассниц, красивая темноволосая девчонка – та самая Ленка с вечеринки, поняла я, – поставив свой поднос на стол, опустилась рядом со Стасом, и он тут же уверенным ленивым жестом обнял ее, хихикающую и довольную, за плечи. Продолжая смотреть мне в глаза, склонил голову и поцеловал в шею…

Вот видишь, ты такая же, как все. Глупая сводная сестра.

Сознание ослепила вспышка боли и стыда. Я узнала чувство, уколовшее сердце, и испугалась. Я не должна была чувствовать ревность, я не имела никакого права на это взрослое чувство, и все же сейчас в этой столовой не только Маринке стоило труда не показать волнения и не дать волю слезам. Уткнувшись в тарелку, я отчаянно старалась справиться с собой, мечтая ослепнуть и оглохнуть, чтобы не видеть сводного брата и не слышать звонкий девичий голос, снова и снова повторяющий его имя.

– Так ты не обидишься, Насть, если я сама?

– Что? – кажется, я не расслышала слова Дашки. Подруга выглядела немного смущенной, и я рассеянно подняла голову. – Что сама, Даш?

– Ну, останусь помочь Петьке с уборкой? – сказала она как‑ то неловко. – Не обидишься?

Нет, я не обиделась. Сейчас я была только рада сбежать из столовой, да и совсем из школы, если бы могла. Возможно, я бы так и сделала, торопливо идя по длинному коридору, спускаясь следом по лестнице, если бы чья‑ то рука неожиданно не остановила меня.

– Настя? Привет!

Это был Сергей Воропаев, друг Стаса и брат Маринки, и я удивленно уставилась на блондина.

– П‑ привет.

Он широко улыбнулся, обнажив ряд белых зубов. Прислонился плечом к стене, стоя на ступеньку ниже, преграждая мне путь.

– Куда бежишь? Или от кого? – спросил, словно в воду глядел. – Случайно, не меня ищешь?

– Нет, не тебя, – ответила я и вдруг поняла, что он шутит. Смутившись, постаралась улыбнуться в ответ. – Просто хотела спуститься в холл, кое‑ что забыла в раздевалке. Извини…

Шагнула в сторону, собираясь его обойти, когда пальцы Сергея снова обхватили мое запястье.

– Послушай, Настя…

– Да.

Парень прогнал с лица улыбку и теперь смотрел на меня серьезно.

– Ты когда‑ нибудь бываешь одна? В том смысле, что… погулять по городу, сходить в кино? Тебе ведь отец не запрещает?

Последняя моя прогулка по городу закончилась не очень хорошо, и я даже нахмурилась, вспоминая поздний зимний вечер, холод и панику, охватившую меня, когда поняла, что потерялась.

– Нет, не запрещает. Но мне не очень нравится гулять. Я еще плохо знаю город.

– Жаль, – грустно ответил блондин. – Жаль, что не нравится. Если хочешь, я бы мог показать тебе парочку интересных мест. Здесь поблизости есть каток и кинотеатр. Я подожду тебя после школы, можно? Мы могли бы сходить в кино.

Симпатичный парень, и с настроением все в порядке, вот только вряд ли он сможет помочь мне. И пальцы, не отпускавшие руку, мягко поглаживающие запястье, странно напрягали, как и прямой взгляд голубых глаз. Таких же смелых и недобрых, как у сводного брата.

На секунду показалось, что я смотрю в серые холодные глаза Стаса. Темные, как омуты, и такие же опасно‑ манящие.

– Н‑ нет, не уверена, что хочу, Сергей. Извини.

– Плохо, – парень невесело дернул уголком губ. Оглянувшись, запустил пальцы в светлые волосы, отбрасывая пряди со лба. Это простое движение – чуть дерганое и нерешительное снова напомнило о сводном брате, и я невольно отступила. Последнее время я слишком много о нем думала. – Это из‑ за Стаса, да? Из‑ за него ты не хочешь пойти со мной гулять? – озвучил догадку Воропаев. – Мы можем не говорить Фролу, и он ни о чем не узнает, – блондин снова смотрел на меня прямо, продолжая изучать лицо и смущать пристальным взглядом. – Настя, я ведь не так много прошу. Всего лишь прогулка друзей в кино и ничего больше.

Он снова улыбался, уверенный, что не откажу. Держал запястье в ладони, не собираясь отпускать, зная, что этим непрошеным прикосновением тревожит меня. Я уже успела понять, что в этой школе девчонкам не принято отказывать таким, как он. Мой друг Егор сказал бы, что Сергей мажор, напыщенный, самодовольный индюк, и я бы с ним согласилась. Хотя значение этого слова до конца смогла понять только сейчас.

Я не хотела с ним идти по многим причинам. Я плохо его знала, к тому же он был лучшим другом сводного брата и мог просто смеяться надо мной. Я часто видела его в обнимку с другими девчонками и не чувствовала себя уверенно, находясь рядом. Нет, мне определенно стоило держаться от Сергея Воропаева подальше.

Прозвенел звонок, и я оглянулась. Хотела убежать, обрадовавшись причине, по которой могу оборвать разговор, но парень снова не отпустил меня. Неожиданно я поняла, что на пустой лестнице мы остались вдвоем.

– Настя? Я все еще жду.

Сердце колотилось испуганной птицей: было страшно опоздать на урок, и страшно остаться. Я постаралась взять себя в руки и ответить как можно спокойнее.

– Я не знаю, есть ли Стасу дело до меня. Думаю, что нет. Но я точно знаю, что ему не понравится, если я стану общаться с его лучшим другом. И… я совсем не знаю тебя, Сергей.

– А что, я такой страшный? Несимпатичный? Не нравлюсь тебе? – блондин игриво поднял темную бровь.

– Н‑ не уверена, – качнула я головой.

– Совсем‑ совсем не нравлюсь?

Мне не хотелось шутить с ним и очень не нравилось находиться наедине.

– Пожалуйста, отпусти. Мне нужно на урок.

– Ничего. Скажешь, что ходила к медсестре. У вас, у девчонок, бывают же эти, как их, – трудные дни, – нашелся Сергей. – Никто тебе и слова не скажет, можешь поверить, проверено.

Это было слишком, и щеки стали пунцовыми. Никогда еще ни с одним мальчишкой так запросто я не касалась подобной темы в разговоре.

Кажется, Воропаев понял, что перегнул с советом. Растерянно поджав губы, согнал с лица улыбку.

– Ну, извини, Настя, неудачная вышла шутка. Я тоже волнуюсь, можешь поверить. Не каждый день стою тут, как дурак, назначая свидания. Да отпущу я тебя, не бойся, просто понять хочу.

– Что именно? – это было непросто, но я старалась смотреть ему в глаза. – Ты же меня почти не знаешь!

– Не знаю, ну и что? Ты мне нравишься, и этого достаточно. Странно другое: почему нравишься? Что в тебе такого особенного, Настя? Я ведь видел тебя в первый день, ну, тогда, когда вы с отцом приехали в дом мачехи. Я помню, какой запуганной и жалкой ты была в своем смешном наряде… Догадался, насколько Стасу твой приезд поперек горла, а ведь он мой лучший друг…

Я больше не могла на него смотреть и опустила глаза, чувствуя, как к губам подбирается дрожь. Боясь расплакаться, закусила их сильно‑ сильно.

Сергей какое‑ то время молчал, как и я, но отпускать меня по‑ прежнему не спешил.

– Я тебе совсем не нравлюсь, да, провинциальная девочка? – спросил с появившейся на лице недоброй ухмылкой. – А ведь я мог пригласить любую другую, не тебя? Неужели мой выбор ни о чем не говорит?

Не говорил. И не мог сказать. Я просто не понимала этого парня.

– Пожалуйста, у меня урок…

– Я буду ждать тебя после уроков за школой, у перекрестка. Пообещай, что придешь.

– Я не знаю… не смогу. Мне надо домой.

– Тогда и я не знаю, буду ли молчать о том, какая ты. Кто ты и откуда взялась!

Я вскинула на Сергея взгляд, и он замолчал. Сглотнув в горле комок, закончил, словно нехотя:

– Маринка не скажет, пока так хочет Фрол, она помешана на нем, а вот я… Упс, могу и проговориться. Поверь, твоя спокойная жизнь в школе тут же закончится. Девчонки не простят бедности и того, что ты спишь в комнате Стаса. Особенно когда узнают, как он тебя ненавидит. Да, я знаю, что это так, он говорил мне.

Сначала сводный брат, теперь его лучший друг. Мир, в котором жил мой отец, в котором жили оба этих парня, продолжал удивлять жестокостью. Какие игры для себя они придумают завтра? И насколько больнее в этом завтра они ранят меня?

Конечно, я не надеялась, что Стас скроет от друга свое отношение к сводной сестре. Он не скрывал его с нашей первой встречи. Но теперь я ни на грамм не собиралась верить Сергею. Не знаю, кто ему нравился на самом деле, но точно не я. А еще… У меня была Дашка, а вместе с ней и Петька Збруев. Мне хотелось верить, что мои новые друзья не отвернутся от меня, даже узнав, в каком смешном пальто и шапке я приехала в их красивый и большой город.

Мне все‑ таки удалось освободить руку. Опустив взгляд на грудь парня, я прижала ее к себе. Больше не хотелось на него смотреть.

– Делай, как хочешь, Сергей.

– Настя…

Но я уже попятилась, поднявшись на одну ступеньку.

– Мне все равно. Да, Стас ненавидит меня, твоя сестра ненавидит меня, видимо, ты тоже ненавидишь, раз уж тебе нравится со мной играть. Я не пойду с тобой в кино, потому что мы не друзья и никогда не будем: друзей не высмеивают и не унижают. Можешь рассказать, какой жалкой я была, хоть целому миру. Я не знаю этот город и не хочу знать! Я очень надеюсь, что когда‑ нибудь уеду отсюда!

Я повернулась, чтобы убежать, но он легко вспрыгнул на площадку и загородил путь, но за руку не взял.

– Настя, не убегай! – сказал как‑ то хрипло, и эта остановка стала последней каплей. Ревность, боль, обида – всего этого сегодня оказалось слишком много для пятнадцатилетней провинциальной девчонки. Закрыв лицо ладонями, я крепко зажмурилась, тщетно пытаясь сдержать слезы. Вот теперь я на самом деле была жалкой.

– Пожалуйста, пожалуйста, Сергей, уйди.

Не знаю, сколько я так простояла, но когда решилась открыть глаза – Воропаев уже ушел. На лестнице было тихо, урок давно начался… Я не могла в слезах вернуться в класс.

– Извините, можно я у вас посижу? – спросила, спустившись в холл, у немолодой женщины‑ гардеробщицы, остановившись рядом с ее диванчиком, и та понятливо кивнула:

– Что, деточка, с урока выгнали, да? За поведение? Ну, посиди. Все лучше, чем на улице по курилкам шастать.

Она держала в руках вязание, считая петли, смотрела в журнал, и я тут же вспомнила бабушку. Как же мне ее не хватало сейчас!

Дашке пришлось сказать, что урок провела в медпункте. В мой прогул подруга не поверила, и на ходу появилась история о головной боли и тошноте. И чудо‑ таблетке. Хорошо, что Кузнецовой сейчас было не до меня, иначе я сама бы себе не поверила, настолько неубедительно все прозвучало. Петька Збруев за помощь в столовой пообещал ей дать посмотреть какой‑ то новый фильм, и Дашка весь день без умолку трещала, что терпеть не может боевую фантастику, но раз уж дело коснулось принципа, все равно возьмет и посмотрит. Что она, зря убиралась, что ли? Тем более что Петька (и это по большому секрету) в это воскресенье пообещал прийти к ней домой, чтобы настроить на компьютере какие‑ то новые видеокодеки. И даже грозился спросить разрешения зайти в гости у ее мамы: ну не дурак ли?

– Да и вообще мне кажется, что не такой уж он и бабуин, каким прикидывается. Знаешь, Настя, есть в нем что‑ то человеческое.

Определенно в Петьке было много человеческого – в легком, веселом парне, прощающем подруге любую колкость. Все это я слушала вполуха, соглашаясь с Дашкой, но думала о своем. О том, что случилось сегодня за обедом и после, на лестнице. Почему я оказалась такой слабой? Почему не могла защитить себя? Почему мое сердце, прежде никогда не дававшее о себе знать, зажило собственной жизнью, не желая верить тому, что видят глаза? Что слышат уши? Как я могла подумать, что в этом городе мне будет так же легко, как дома в своей школе с друзьями, которых я знала с детства? Что сводный брат на самом деле примет меня за сестру, как полагал отец?.. Из всех моих ожиданий по приезде оправдалось лишь одно, на которое я не смела и надеяться. В этом большом городе только мачеха тепло приняла в свой дом тощую одинокую девчонку. Даже шапка и стоптанные сапоги не стали помехой. И уж точно она не думала надо мной насмешничать.

Я не могла сегодня остаться после занятий на тренировку по чирлидингу и сказала тренеру, что плохо себя чувствую и хочу домой. Кажется, к концу уроков я действительно чувствовала себя неважно. Дашка, фыркнув в кислые лица одноклассниц, утопала следом, даже не придумав своему уходу оправдание. У раздевалки я заметила Стаса и его лучшего друга с сестрой и снова раскраснелась от волнения (вот только не стала смотреть в глаза и опускать лицо). Я ничего не могла с собой поделать: почувствовав сводного брата рядом, мое сердце тут же предательски забилось: боль в груди и не думала утихать.

– Что‑ то наш павлин погрустнел. Полозова его бросила, что ли? – заметила подруга. – Вот был бы знатный ржач! Зато Маринка Воропаева светится, как китайская елка: дешево и ярко. Если бы Фролов сейчас дал добро, уже висела бы на нем звездой! Интересно, – Кузнецова задумчиво скосила взгляд на троицу, – чем бы жила школа, если бы не наши олени с мартышками? Скисли бы все от тоски!.. Ладно, пока, Матвеева, до завтра!

– До завтра, Даш!

– И скажи уже отцу, пусть купит дочери нормальный телефон, что он как жлоб! Вечно к тебе что в рельсу звонить. Так же глухо! И смотри не разболейся всерьез, а то подведем Альбиночку! У нас выступление на носу и Зимний бал!

Телефон у меня и правда работал неважно, иногда отключался, но я ничего не собиралась просить у отца. Без собственного компьютера, аккаунта в соцсетях и «Айфона» я казалась Дашке пещерным человеком, но это не мешало ей со мной дружить.

Я понадеялась, что Дашку не услышал Стас. Я была более чем довольна тем, что имела. Мне бы не хотелось никому доказывать, что это не так.

Я натянула шапку, рюкзак, надела перчатки и вышла из школы. Побрела центральной аллейкой к проспекту и дальше к остановке, оглядываясь по сторонам. В город медленно, но верно приближался Новый год, декабрь становился суровее, и снег теперь падал на землю лапистый, тяжелый, занося обочины не снежной колкой крупой, а настоящими мягкими сугробами.

Вот бы взять и очистить сердце от тяжелой грусти, чтобы снова стало таким же чистым, светлым и легким, как этот снег!

Я остановилась и набрала снег в ладони. На солнце он искрился и ослеплял морозной белизной. Подняв руки, подбросила пушистую охапку вверх, глядя, какой красивой метелицей снег опускается под ноги. Рядом засмеялись какие‑ то школьники, и я, смутившись, отряхнув руки, поспешила к автобусу. Еще немножко, и можно будет спрятать грусть ото всех в своей комнате!

За день рекламщики обклеили остановку новогодними афишами, и теперь она пестрела яркими приглашениями на праздничные спектакли и концерты. Я задержалась возле афиш совсем чуть‑ чуть, и когда села в автобус – с удивлением увидела на остановке сводного брата. Стас никогда не приезжал домой так рано, я знала, что у него ежедневные тренировки по баскетболу и, как ворчала мачеха, неизвестные дела с друзьями. Он редко когда возвращался домой раньше шести часов вчера… Я невольно задержала на нем взгляд, наблюдая, как сводный брат входит на заднюю площадку, бросает сумку на сиденье и опирается плечами на поручень. Запустив пальцы в заснеженные темные пряди, отводит назад от лица длинную челку, отворачиваясь к окну.

Конечно, он не подошел и не окликнул меня. Мы всегда на людях вели себя так, словно незнакомы. Вот и сейчас в этом автобусе мы снова были чужими, как будто никогда не смотрели друг другу в глаза, никогда не касались руками и никогда не чувствовали тепла наших тел. Как будто в морозный пятничный вечер не спешили найти друг друга.

Но автобус остановился в Черехино, и мы сошли, все еще оставшись незнакомцами. Стас всю дорогу к дому шел позади, заставляя чувствовать, как от его взгляда у меня слабеют ноги и горит затылок. И лишь у ворот отобрал из непослушных рук ключи:

– Давай я сам, скелетина. Возишься тут, неумёха…

Наши руки соприкоснулись, и пальцы обожгло током. Еще не сразу я увидела ключи, упавшие в снег, а он не сразу подобрал их. Сначала были лица, взгляды и серые омуты глаз. Пронзительно острые, словно сталь, и вместе с тем темные, кипучие на дне, словно в них глубоко‑ глубоко плескалась боль. Мне вдруг показалось, что ему сейчас было так же плохо, как мне.

– Настя? Стас? – мачеха искренне удивилась, увидев нас на пороге дома. Она выглянула из кухни, вытирая руки о фартук, и улыбнулась. Сегодня родители приехали рано, и в доме вкусно пахло: им нравилось готовить вдвоем. – Как замечательно, дети, что вы вернулись. И как неожиданно, что вместе. Отец, дети дома, ставь чайник! – крикнула мужу через плечо и заметила сыну, снимающему обувь: – Стаська, я давно твержу, чтобы ты провожал Настю из школы, нечего тебе в городе до вечера с друзьями шаландаться. Смотри, какая она у нас тростиночка‑ незабудка, еще обидит кто.

Мы молча раздевались. Стас больше не смотрел на меня, но я могла видеть его плечи: на мгновение они замерли от материнских слов.

– Лучше бы телефон нормальный купила. Что вы жметесь? Можно подумать, живете с трех копеек.

Слава богу, что, в отличие от меня, мачеха не поняла, о ком он говорит. Скрылась вслед за сыном на кухне, коснувшись губами его холодной с мороза щеки. Открыла шкаф, выставляя на стол приборы.

– Ничего, со старым походишь. Не дорос еще чужие копейки считать. Вот заработаешь на новый – купишь, а до тех пор и не мечтай!

– М‑ м‑ м… Что здесь у вас с Батей? Пахнет вкусно.

– У нас здесь жаркое и шоколадно‑ ванильный кекс с миндалем. Пробуем в домашних условиях рецепт нашей пекарни. Настя, девочка, чего стоишь? – окликнула меня мачеха, заметив, что я замешкалась в прихожей. – Мой руки, будем обедать! Потом переоденешься, остынет все!

Это было приглашение, и я не смогла отказаться. Хоть наша семья и была небольшой, мы редко обедали все вместе. Оставив сумку в холле, вымыла руки и присоединилась к родителям. Села на свое место возле сводного брата, чувствуя, как от его близости горят щеки. Сейчас они и вовсе вспыхнули огнем, когда он сказал, лениво потянувшись к тарелке с хлебом:

– Кстати, мать, насчет телефона. Я не о себе говорил. Ходит, как старьевщица, за тебя стыдно.

– А о ком же? – но мачеха уже и сама догадалась. Растерянно смяла в руках салфетку, поднимая на меня глаза. – Деточка, как же так? Действительно, что это мы упустили из виду… Гриша, ну хоть бы ты сказал, что дочери нужно, честное слово! – заметила мужу с упреком.

Отец закашлялся, а я смутилась. Я боялась подобных разговоров и не любила. Галина Юрьевна и так не обижала меня, а у отца хватало своих забот: мне не хотелось быть для них еще большей обузой, и уж тем более послужить причиной ссоры.

Я постаралась сказать убедительно, но голос все равно прозвучал тихо и неуверенно.

– Что вы, Галина Юрьевна! Не надо… Да мне и звонить‑ то некому, вот разве что бабушке, но мы с папой часто навещаем ее. Я все про нее знаю.

Повисла неловкая пауза, в которую я мечтала сжаться в слепой комок и закатиться под стол. Спасибо отцу, что попытался разбавить паузу неожиданно бодрыми словами:

– Кстати, дочка! К разговору о телефонах… Мне же сегодня с утра твой Егор звонил, тебя спрашивал!

На секунду я забыла обо всем на свете и потянулась взглядом к отцу.

– Егор?

– Егор, – кивнул тот с улыбкой. – Он и раньше звонил, у своей матери телефон узнал, да я все сказать забывал. Неудобно получилось. Мне кажется, он хороший парень.

– Да, очень!

Вот теперь я тоже улыбалась, позабыв о еде. Я очень соскучилась по другу, очень. И мне хотелось услышать о нем как можно больше.

– А… а что он говорил?

– Да так, тобой в основном интересовался. Как ты здесь живешь, с кем дружишь. Привет передавал. Говорил, что очень скучает. Обижается, что не звонишь, но здесь моя вина, дочка, виноват. Сегодня же с тобой перезвоним ему, поговорите. Сама все о себе и расскажешь.

Да, расскажу! Непременно расскажу! И о бабушке, и о городе, и о новой школе! И даже о Дашке!

– Спасибо, папа!

Когда кухонная дверь громко хлопнула, я словно очнулась. Вздрогнув, посмотрела вслед вышедшему из кухни сводному брату, не понимая, что произошло. Чем вдруг смогла обидеть Стаса.

– Галя, я что‑ то не то сказал? – отец тоже удивленно вскинул брови, но мачеха лишь отмахнулась.

– Пустое, Гриша, – неожиданно рассмеявшись, отвернулась к окну. Продолжала улыбаться своим мыслям – тихо, по‑ доброму, еще долго рассеянно глядя на падающий за окном снег, пока мы с отцом, боясь ее потревожить, молча заканчивали обедать. – Вот так дела…

У Егора все оказалось хорошо. Мы были соседями, дружили с детства и понимали друг друга с полуслова. Я протрещала с ним почти час в отцовский телефон, закрывшись в своей комнате, не думая, что меня могут услышать из‑ за стены, и рассказывая о своей жизни. Он знал обо мне все, а хотел знать еще больше.

Да, ко мне хорошо относятся. Да, у отца хорошая семья, работа и большой дом. В городе – новая школа, и у меня появились друзья. Конечно, бабушка чувствует себя значительно лучше! Егор знал, что у меня есть сводный брат, спросил о нем, и я снова ответила, что все замечательно и мы дружим. Это был первый раз, когда я не смогла рассказать другу правду о Стасе, а может, просто не захотела. Я многому еще сама не могла дать название.

Я тоже знала о Егоре все. Какие он любит фильмы, марки машин, какие девчонки ему нравятся и кого бы он хотел пригласить на первое свидание. Он был старше меня на год, и когда влюбился в Сонечку Лапину, хорошенькую дочку учителя физики со своей параллели, мы даже репетировали с ним поход в кино, и он ухаживал за мной, как настоящий парень. А потом мы долго смеялись, когда я не разрешила себя поцеловать.

Егор сказал, что даже его собака скучает по нашим прогулкам, и я поверила. Когда‑ то детьми мы нашли Муху возле продуктового магазина скулящим от холода щенком, и Егор забрал его себе, грозясь вырастить из пса «настоящего человека». Человека из Мухи, конечно, не получилось, зато пес оказался крепким щенком дворовой овчарки и через год превратился в грозного Мухтара, которого мы оба любили.

Мой друг не хотел, чтобы я уезжала, но и запретить уехать не мог.

Я пообещала ему, что обязательно буду звонить, и обязательно вернусь. Пообещала, а через минуту после звонка уже стояла у окна и смотрела на заснеженные ворота. На то место, где мы остановились со Стасом, обронив ключи. Где я узнала, как сильно может обжигать пальцы случайное прикосновение и как сильно биться сердце под серым пристальным взглядом.

Но… разве можно так смотреть, если ненавидишь? Если другие девчонки кажутся лучше и красивее? Если я для него никто?

В сводном брате было столько загадок, и ни одну из них я не могла разгадать.

Я вернула телефон отцу и задержалась на кухне с мачехой за вечерним чаем. Рассказала о бабушке, Егоре, о предстоящем в скором времени Зимнем бале. Галина Юрьевна была наслышана о новомодных школьных традициях и пообещала купить мне красивое платье. И, конечно же, обязательно прийти на меня посмотреть. Вопрос был во времени, точнее, в его дефиците (я знала, что родители к Новому году планируют открыть в центре города большое семейное кафе‑ кондитерскую и заняты проектом под завязку), и мачеха серьезно озадачилась возможностью уделить падчерице внимание.

– Ладно, Настя, ближе к празднику придумаем, как быть. Думаю, Стаська не придет в восторг от мысли, что мы с Гришей будем торчать в школьных дверях, но сына я беру на себя.

Здесь я подумала о том, что в школе не знают, кто мои родители и кем мне приходится Стас Фролов, но сказать об этом мачехе не осмелилась.

– Какая же ты у нас худенькая, Настенька, как веточка, – вздохнула женщина. – Совсем не моя кость. И кровь не моя. Вот смотрю на тебя и понимаю: как была я продавщицей пирожков, так ею и осталась. И Гришу своего понимаю все больше. Ты не обижайся на него. Это трудно, деточка, очень трудно так любить. Как же хорошо, что у тебя доброе, неиспорченное сердце. Вот здесь я никогда не ошибаюсь, уж поверь. Ко всему была готова, а ты оказалась вот такой…

Какой, я не поняла, но за Галину Юрьевну стало обидно. Для меня она была очень красивой и сильной женщиной. И очень доброй. Мне нравилось находиться с ней рядом.

Пришел отец, и я удалилась, пожелав спокойной ночи. Закрывшись в ванной комнате, долго стояла под душем, внимательно рассматривая себя в зеркало. Сетуя в душе на то, что мачеха оказалась права и я действительно слишком тощая. И грудь у меня небольшая, пусть тонкая талия и стройные ноги. И волосы я зря обрезала. Совсем не похожа на тех девчонок, что нравились Стасу. Почему‑ то от последней мысли стало особенно больно.

В соседней спальне играла музыка – я даже не заметила, когда сводный брат включил ее. Он часто слушал рок, оставляя его негромким фоном звучать далеко за полночь, и я привыкла засыпать под эти звуки. Думаю, и родители перестали обращать на них внимание. Вот и сейчас, переодевшись в ночную рубашку и высушив волосы, забралась в постель, уставившись грустным взглядом в окно, за которым продолжал тихо падать снег…

…И краситься совсем не умею.

…А прическа у Маринки сегодня была красивая.

…Да и у той девчонки из столовой – тоже.

…Интересно, кто‑ нибудь когда‑ нибудь поцелует меня вот так же открыто при всех? Или постесняется?

…И почему этот Воропаев вздумал насмешничать надо мной? Неужели я кажусь такой глупой?

…Глупый жалкий Эльф, вот я кто.

Стас пришел, когда все в доме уже спали, а комнату освещал лишь косой луч уличного фонаря и снежный свет ночи. После случая с вечеринкой он не заходил ко мне, я почти спала и не услышала звука шагов, когда увидела его в темноте, нависшего над моей кроватью.

Он был раздет, в одних штанах, стоял и смотрел на меня, вырисовываясь на фоне окна темной, широкоплечей тенью.

– Стас? – от неожиданности я села, подтянув одеяло к груди. – Ты?

Обычно я никогда не заговаривала с ним, если он заходил в свою спальню, делая вид, что меня для него не существует. Молча садился за компьютер или брал вещи. Но сейчас он выглядел так, словно я существовала. Словно на мне сосредоточились все его мысли. Мне показалось, что Стас напряжен и зол. Почувствовав принужденность в высокой фигуре, я не смогла, как раньше, просто закрыть глаза.

– Кто он тебе?

– Кто?

– Егор. Кто он тебе? – сводный брат спросил это хрипло, с нажимом, непривычно просевшим голосом.

Я с удивлением пробормотала:

– Друг, – до этого момента Стаса никогда не интересовали мои друзья и я сама, моя прошлая жизнь. Было странно услышать от него вопрос о Егоре.

– И все?

В тихом голосе звенело непонятное ожидание. Я отвела от лица волосы, упавшие на щеки спутанными прядями, и подняла подбородок.

– Я не понимаю…

Руки Стаса вдруг оказались на моих запястьях и резко вскинули меня вверх. Мгновение, и я уже стояла на коленях, уронив одеяло, глядя ему в лицо распахнутыми глазами.

– Скелетина, я спросил: кто он тебе? Почему звонит? Почему по тебе скучает?

От Стаса исходил влажный жар разгоряченного тела и пахло свежестью морозной хвои. Темные волосы мокрыми прядями падали на лоб… В его новой спальне, в отличие от моей, не было ванной комнаты, и я подумала, что он наверняка спускался вниз, чтобы принять душ. Странная мысль, неуместная, но почему‑ то именно в ней было что‑ то запретное и волнующее. Такое же острое, незнакомое, как близость сводного брата. Такое же приятное, как его запах, с первой ночи в этой комнате проникший под кожу.

Еще недавно в столовой Стас не замечал меня, а сейчас крепко держал в руках, смотрел в лицо, и пусть наши взгляды разделяла ночь, я все равно чувствовала на себе его глаза – ищущие и злые.

– Ты его любишь? Любишь, скелетина?! Скажи!

Конечно, я любила Егора. Он всю жизнь был моим лучшим другом! Но Стас спрашивал о чем‑ то другом, я это чувствовала и не могла так быстро найти ответ. Видимо, он расценил мое молчание как согласие.

– Я не хочу, слышишь! Не хочу, чтобы ты… Чтобы ты с ним… – но что «не хочет», не договорил. Сжав запястья сильными пальцами, потянул меня на себя и вдруг замер, опустив взгляд на мое оголившееся плечо.

Ночная рубашка Галины Юрьевны была красивая и теплая, с длинными рукавами, вот только совсем не по размеру ее падчерице. Оттого, что Стас держал меня за руки, тонкие завязки у шеи растянулись, и горловина сползла. Я вдруг смутилась. В сумраке ночи моя кожа показалась мне слишком бледной, а плечо худым. Легко освободив руки из ослабевших пальцев сводного брата, я неловко прикрыла его, не зная, куда спрятать глаза. Хотела бы и я сейчас смотреть на Стаса так же смело и открыто, как та незнакомая девчонка из школы, но не могла. Я все еще помнила о его словах.

Он тоже молчал. Отпустив руки, не отошел, продолжая смотреть на меня. Медленно я сползла с кровати и потянула на грудь одеяло. Даже в темноте было неловко чувствовать себя тощей и хрупкой рядом с высокой и крепкой фигурой брата. Неуклюжей сводной сестрой. Наверняка он завтра вспомнит и еще посмеется надо мной. Над тем, в каком балахоне я сплю.

Я вдруг изумленно вскинула глаза, заметив, как рука Стаса поднялась и зависла в воздухе, словно он хотел и вместе с тем боялся коснуться меня. Сердце бешено застучало, в ушах зашумело, а в груди больно заныло вскинувшее голову ожидание, – томительно‑ сладкое и незнакомое. Мне вдруг отчаянно захотелось, чтобы это произошло. Чтобы он так же, как тогда на кухне, дотронулся до меня. Согрел. Оказался ближе, чем я смела надеяться, пусть на несколько минут заставив почувствовать себя кому‑ то нужной.

Ведь мне не приснился тот вечер, не приснился. В тот поздний вечер он совершенно точно не ненавидел меня.

Я затаила дыхание в ожидании его прикосновения, и он дотронулся. Коснувшись шеи, проник пальцами под ткань ночной рубашки и несмело оголил плечо, будто боясь того, что делает. Вдохнул сквозь приоткрытые губы шумно, отрывисто, словно его легкие обжег морозный воздух, оставив горячую ладонь согревать меня, осторожно поглаживая кожу.

– Эльф, – произнес так тихо и неожиданно ласково, что захотелось ответить ему.

– Да.

– Тебе холодно?

– Нет.

– Ты дрожишь.

Теперь мы оба стояли напротив окна, и я могла видеть его лицо. Сейчас он выглядел серьезным и сосредоточенным, как будто пытался что‑ то усмирить в себе. Дом спал, спали родители, и снова казалось, что мы на всем свете совсем одни.

– Скажи мне, Эльф. Скажи, что он для тебя никто. Скажи.

Я поняла без слов. Но если бы и хотела, то не смогла бы ему соврать. Егор был частью моей жизни, добрым соседом и хорошим парнишкой, я не могла предать его.

– Егор мой друг, и я его люблю.

Не знаю, зачем только сказала – лучше бы промолчала, но Стас уже отшатнулся от меня, отдернул руку от плеча, как будто обжегся о кожу. Я тут же стянула ночную рубашку у горла, почувствовав холод там, где мгновение назад были его пальцы. Стыд и смущение вскинули голову, заставив заалеть щеки. Я не могла ошибиться, и ненависть снова была тут, между нами. Горела в сердце сводного брата едким пламенем, разъедая красивое лицо, нечаянно разожженная из угля в костер моими словами.

– Скелетина… Я ненавижу тебя. Ненавижу! Зачем ты приехала сюда? Чего ты от меня хочешь?! Любишь, так убирайся! Убирайся из моего дома и моей жизни! Я не могу вот так больше… Не хочу!

Я снова плакала, глядя в закрытую дверь, не понимая, что с нами происходит. Стас ушел, и с его уходом вновь стало одиноко и холодно.

– Внимание! 10‑ й «Б»! Будьте же людьми, в конце концов! У вас есть пять минут для того, чтобы определиться с выбором и передать эстафету дальше! Не знаю, кто как, а я не собираюсь торчать с вашим классом всю перемену! У меня еще два класса не проголосовавших!

Светленькая и полненькая Ника Крапивина, президент школы и выпускница, тряхнув косой, с картонным ящиком в руках протопала между рядами парт и остановилась у доски.

– Время пошло! – топнула ногой, хмуро сверкая на наших мальчишек из‑ под густой челки строгим взглядом. – И чтоб без пошлых шуточек, Терещенко, попрошу! Записки с фамилиями кандидатов будет проверять сам директор!

Класс гудел, впрочем, как и вся школа, в преддверии новогодних каникул и Зимнего бала. Сегодня проходило общешкольное голосование, выбирали короля и королеву среди старшеклассников, и открытым спорам не было числа.

– А за себя проголосовать можно? Лично я себе нравлюсь! – это выкрикнул с задней парты тот самый Лёва Терещенко, и Дашка, хмыкнув, тут же покрутила у виска пальцем.

– Вот дурачок!

– А что? У каждого льва должен быть честный шанс стать королем! Правду я говорю, Ника?

– Тебе, Терещенко, можно все! В виде исключения! – согласилась Крапивина‑ президент. – Только не удивляйся потом, если станут говорить, что школьный король похож на мартышку!

– Что? Такой же красивый?

– Такой же глупый кривляка!

Дашка подтянула к себе лист бумаги, взяла ручку и повернулась ко мне:

– Не знаю, как остальные, а я проголосую за Борьку Брагина. Вот уж кто не олень и не бабуин, как некоторые. И не жила, всегда списать даст. А за девчонок и не подумаю голосовать, все равно выберут Маринку Воропаеву, вот увидишь. А ты за кого, Насть?

Одноклассники переговаривались и смеялись, шептались друг с другом, спорили с важной Никой. В моей старой школе никогда не было новогоднего бала, только общешкольный утренник да праздничное поздравление учителей в классе, подобное голосование я видела только в кино, поэтому наблюдала с интересом. А вот ответила немного растерянно:

– Я не знаю. Но обязательно выберу! – тут же заверила подругу в ответ на ее озадаченный взгляд. – Из других классов ведь можно? – осторожно спросила, и Дашка утвердительно кивнула.

– Можно. Хоть самого павлина! У нас в школе плюрализм мнений, демократия взглядов и никакого давления! И, Насть, – все же заметила она, потянув меня за рукав, когда я уже склонилась над листом бумаги, – если что, насчет Фролова я пошутила. Уж лучше Брагин, поверь мне…

– Хорошо, я подумаю…

Из девчонок я выбрала Дашу Кузнецову. Почему нет? В этой школе Дашка мне нравилась больше всех. Она и правда была славной, доброй и симпатичной. К ее синей пряди у виска и смелому развороту плеч очень бы пошла корона школьной королевы. Наверняка Петька Збруев был бы рад увидеть ее такой величественной и красивой. А вот парни… Каким бы хорошим человеком ни был Борька и насколько убедительной подруга, в этой школе для меня существовал только один парень, при мысли о котором замирало, а после болезненно сжималось и заходилось сердце. И неважно, что он и думать не хотел обо мне. Неважно, с каким надменным и безразличным видом проходил мимо, не замечая ненавистной сводной сестры, легко обнимая других девчонок. Неважно, насколько убедительно игнорировал дома. Даже если бы для всех в школе он вдруг оказался пустым местом, я бы все равно проголосовала за него.

Коротко взглянув на подругу, я написала на листе бумаги «Стас Фролов», свернула лист в несколько раз и вместе с голосом за Дашку опустила в картонную коробку Ники.

– Фух! – выдохнула подруга, вслед за мной возвращаясь за парту. Обернувшись к классу, заправила за ухо синюю прядь. – Кажется, все справились. Смотри, даже Терещенко и Збруев умудрились бросить записки, так что Крапивина может топать дальше. Осталось дождаться бала и выяснить: права я оказалась насчет победителей или нет. Увы, в этом отношении в нашей школе все до скучного предсказуемо.

– Кстати, Матвеева, – Дашка вновь развернулась ко мне, округлив глаза, – как у тебя дело обстоит с нарядом на бал? Наверняка наши девчонки постараются переплюнуть выпускниц. Ты уже купила платье? А туфли? К мастеру маникюра записалась в модный салон? Часики тикают: тик‑ так, тик‑ так! Скоро быть празднику, а ты что же, даже не знаешь, есть ли у тебя новенькие кружевные стринги в цвет ногтей?.. Какой ужас!

Сказанное прозвучало настолько высокопарно, что мы обе рассмеялись.

– Нет, Даш, не записалась. И платья у меня пока нет. А стринги я не ношу, так что обойдусь без маникюра.

– Ну и напрасно. Это я про маникюр, – уже с серьезным видом заметила Кузнецова. С появлением в классе учителя открыла конспект и понизила голос до шепота: – Ты теперь в большом городе живешь, Настя, разве не знаешь, что даже провинциальным Золушкам на балу нужно выглядеть прилично, чтобы привлечь внимание принца? Фиг с ними, со стрингами. Обойдемся и бикини, мы девушки не гордые. Но цап‑ царапки наше все!

Я знала, видела, в чем щеголяли местные девчонки, насколько привлекательно выглядели, даже была согласна с подругой, но требовать подобное от мачехи не могла. Да и не хотела. Куда больше, чем показать себя, мне хотелось посмотреть на Зимний бал, на который дирекция школы пригласила настоящую музыкальную группу. Что же касается принца… Наверняка Стас с Мариной будут красивой парой, в этом не стоило и сомневаться, права Дашка.

– Нет, Даша, я не стану просить мачеху, мне неудобно. А платье Галина Юрьевна обещала купить красивое. Мы с ней сегодня вечером как раз в магазин собрались. Если, конечно, они с отцом освободятся пораньше.

– М‑ да‑ а… – озадаченно протянула Кузнецова, вместе со мной начиная записывать в тетрадь тему урока: «Формирование постиндустриального общества». – Странная у тебя какая‑ то мачеха, Матвеева. Необычная. Она у тебя, случайно, не инопланетянка?

– Почему это? – я все еще привыкала к шуткам подруги.

– Ну, обычно мачехи терпеть не могут своих падчериц: каноны жанра, протест положений и все такое. А у тебя вот наоборот. Даже странно.

– Нет, она директор и, понимаешь… – я улыбнулась, пожимая плечом, не зная, как полнее, какими словами описать свое отношение к жене отца. – Она просто очень хороший человек, веришь?

Дашка мне поверила, на том и сошлись. Но все равно взяла с меня обещание не дать возможности разным Динкам Губенко и Маринкам Воропаевым утереть нам нос. Как это сделать – я не представляла, но обещала подруге постараться.

После уроков мы с девчонками дружно остались на тренировку по чирлидингу. На следующий день был назначен общешкольный чемпионат по баскетболу, соревнование обещало пройти интересно, многолюдно, и Альбина Павловна нас здорово гоняла под музыку, каждый раз требуя исключительной синхронности действий и порядка в танце.

Мне казалось, у нас замечательно получается. Даже Маринка почти всегда, когда я с мостика становилась на руки, ловила меня так, как того требовала Альбиночка – в ритм и под колени, пока девчонки за нашими спинами поднимали вверх Аню Скворцову (что была почти такой же худенькой, как я, но оказалась не такой гибкой). Отступив на шаг, давала встать на ноги, а после вновь замыкала собой кольцо девчонок, вскидывая руки.

– Можно подумать, мы в этой школе не общие знания получаем, а учимся на артисток кордебалета, – привычно ворчала Дашка, переодеваясь после тренировки в раздевалке. Сегодня нам всем досталось от тренера, но не в характере подруги было смолчать. – Ну, не могу я ногу выше головы поднять, мои мышцы против такого насилия над природой! Как думаешь, Настя, может, я деревянная?

Дашка не была деревянной и даже вполовину такой неумелой, какой себя считала. Она старалась, очень старалась и боялась всех подвести. Сегодня был особый день тренировки, когда девчонки не ссорились между собой, заразившись командным духом, дружно переживали за завтрашний день, и Динка Губенко, открывшая было рот для ответа, под хмурым взглядом Скворцовой отвернулась к шкафчику, продолжив красить губы блеском.

Я встала со скамейки и протянула Дашке сумку, поправила на спине рюкзак.

– Альбина Павловна просто переживает, а у тебя все отлично выходит, Даш!

– Думаешь?

– Ну, конечно!

Мы вышли из раздевалки, я улыбалась подруге и не заметила, как врезалась носом в грудь Воропаева – тренировка по баскетболу вот‑ вот должна была начаться.

– Настя? Привет, – поздоровался парень, и мне ничего не оставалось, как ответить:

– П‑ привет.

– Подожди!

Но я уже бежала от него прочь к автобусной остановке, помня, что дома меня ждет мачеха.

А еще… В ту самую минуту, когда мы столкнулись с Сергеем, в коридор, ведущий к спортзалу, вошел Стас. Я почему‑ то не хотела, чтобы он увидел, как крепко меня схватил за руку его лучший друг.

В доме было тихо. Электронные часы на стене показывали три часа дня, и родители еще не вернулись. Обычно я не любила бывать в доме одна – большой и новый, не до конца обжитый, он казался мне мрачным и гулким, колючим в просторной новизне, когда я слышала свои шаги на лестнице. Но сегодня мне хотелось тишины. Хотелось сбросить с плеч тяжесть прошедшего дня, в котором я снова притворялась, что мне не больно, когда вижу Стаса с другими девчонками.

Да, теперь я знала название жалящему чувству. И другому чувству, тоской сжимающему грудь, – тоже знала. Я больше не могла прятаться за страхом перед ненавистью сводного брата от себя самой. Бежать от того, что неожиданно пришло в мою жизнь вместе с приездом в дом мачехи и отца и навсегда изменило ее. Кажется, права была Галина Юрьевна: в эти несколько дней я действительно стала старше.

Я скучала по нему, по своему жестокому мучителю – улыбающемуся другим, уверенному в себе, красивому темноволосому парню. Сама избегала Стаса дома и в то же время прислушивалась к шагам за стеной с трепетом и ожиданием в сердце. Слушала музыку вместе с ним и мечтала, что когда‑ нибудь стану гордой и красивой, и возможно, однажды он перестанет ненавидеть меня.

Зачем? Зачем я приехала сюда, если чувствовать так больно? Если сердце хочет видеть, а злые слова: «Убирайся из моей жизни» – гонят прочь?

Я сама не заметила, как оказалась в его комнате. Еще минуту назад стояла с чашкой чая в кухне у окна и смотрела на заснеженный двор, а сейчас уже переступила порог чужой спальни и вошла. С любопытством огляделась по сторонам, осторожной улыбкой встречая запах зимней хвои и знакомые вещи сводного брата, что исчезали, а затем появлялись в моей комнате, все время напоминая мне, кто ее настоящий хозяин.

Стас не зря обижался на меня – его новая спальня была такой же просторной, как моя, но выглядела совсем необжитой. Даже новая мебель, не до конца собранная, сгруженная красивой грудой в углу, не добавляла уюта. Так же, как смятая постель и сброшенные на стул вещи. И все же было здесь что‑ то привлекательное, опасно‑ манящее, что заставило меня пройти несколько шагов и опуститься на кровать. Провести рукой по мягкой подушке и даже на секунду опустить на нее голову…

– Настя! Настя, девочка, ты дома?

Господи! Нет, я не могла уснуть! Мне это только показалось! Я пулей вылетела из комнаты сводного брата и заметалась в холле второго этажа, не зная, куда бежать. Выскочила на лестницу, встречая мачеху и отца, в поисках меня уже поднимавшихся по ступенькам.

– Ну, вот и дочь, Гриша. Дома, все в порядке. Вера! – Галина Юрьевна остановилась и приложила к уху отозвавшийся звонком телефон. – Вы уже на месте? Хорошо, поняла. Да, сейчас наскоро перекусим и подъедем с Настей. Выбирайте пока без нас!

– Ты ведь знакома с Мариной и Сережей? – поинтересовалась мачеха, когда двадцатью минутами позже, натянув шапку, куртку и сапоги, я забиралась к ней в машину, чтобы отправиться в торговый центр за новым платьем, а она садилась за руль. Отца Галина Юрьевна принципиально оставила дома.

– Да, мы с Мариной учимся в одном классе, а с Сергеем я не очень хорошо знакома, он ведь старше.

– Ну и что? Подумаешь! – удивилась мачеха, напомнив мне пристегнуться. Завела машину и мягко вырулила на дорогу. – Сережка у Веры симпатичный парень. Наверняка девчонок в школе за нос водит, нет?

– Н‑ не знаю, наверное.

– Что, неужели не нравится? Ни капельки? В детстве он был таким голубоглазым ангелочком, что мы все называли его Херувимчиком.

Галина Юрьевна улыбалась. Бросив на нее осторожный взгляд, я решилась признаться:

– Не очень.

Женщина засмеялась.

– Ну и правильно! Мой Стаська лучше. Надежнее, хоть и дурак еще. Вот Маринка знает. Как семьями познакомились, так Вера сыну ее в невесты и метит. Как думаешь, Настенька, подойдет она Стаське? Иногда со стороны лучше видно.

И снова сердце застучало, а щеки заалели. Язык словно прилип к небу. Только и смогла, что пробормотать и кивнуть:

– Мне кажется, Марина очень красивая девочка. И… нравится Стасу.

Ну вот, сказала. И тут же отвернулась к окну, чтобы не выдать себя взглядом. В глазах защипало при воспоминании о поцелуе сводного брата и Воропаевой в спортзале, и я постаралась поглубже вздохнуть, чтобы успокоиться. Мне предстояло научиться жить с ожившими чувствами к брату, пусть от них было только больно. А Марина… Марина многим мальчишкам нравилась, и Стасу тоже, я не могла соврать мачехе.

– Красивая? – женщина задумалась. – Наверно. Кому нравится холодная красота. Я не очень полагаюсь на свой вкус во всех этих новомодных красотах, мне больше по душе простое, человеческое. Как по мне, так ты у меня куда симпатичнее и глазу, и сердцу.

– Я?! – я так удивилась, что развернулась к мачехе лицом. До этого я была самой лучшей только для бабушки.

– Ты, – кивнула Галина Юрьевна с улыбкой. Скосила в мою сторону серый внимательный взгляд. – А чему ты удивляешься, девочка? Я в этом отношении более чем пристрастна, как любой родитель. Вот и Стаська у меня еще тот болиголов, так ведь мой же. Бестолковый, но любимый сын.

– Н‑ не знаю.

– Зато я знаю. И кажется мне, моя милая, что придет момент, и мы с тобой еще посмеемся над нашим сегодняшним разговором.

– Ох, Настенька, – вздохнула мачеха спустя время, когда перед нами выросло высокое здание торгового центра и показалась запруженная машинами парковка, а шумный проспект остался за спиной, – что‑ то я волнуюсь. Первый раз так переживаю, словно сама собираюсь на бал. Чудо да и только! Хорошо, что Вера с дочерью решили составить нам компанию. Это не рубашку Стаське купить, в платьях мне, как советчику, доверять нельзя. Разве могла я подумать, что придется иметь дело с девочкой…

– Извините.

Мачеха снова рассмеялась. Я давно не видела эту волевую женщину в таком хорошем настроении. Припарковав автомобиль у входа, она вышла из машины и мягко обняла меня за плечи.

– Пошли уже, моя скромница. Чувствую я, что нам обеим это до жути понравится.

Марина с мамой ждали нас в кафе. В торговом центре в это вечернее время находилась уйма народа, и мы не сразу нашли их. Увидев подругу с дочерью, мачеха приветственно махнула рукой.

– Здравствуйте, девочки! А вот и мы с Настей!

– Привет, Галя!

– Здравствуйте…

Подойдя ближе, все обменялись приветствиями, и я очень понадеялась, что Галина Юрьевна не заметила, как поспешно Марина отвернулась, чтобы не поздороваться со мной.

Я вновь подумала о том, что не сделала этой девочке ничего плохого. Что с удовольствием с ней подружилась бы, будь она такой же приветливой, как Дашка. Жаль, что я ей так не нравлюсь. Наверно, ее брат Сергей сказал правду: это очень важно для них – кто ты и откуда приехал. Девочке из шахтерского городка не было места рядом. Я почувствовала, как на плечо снова опустилась рука мачехи.

Платье для бала Вера Александровна купила дочери еще две недели назад, а сегодня крутила перед собой модные лаковые туфельки на каблучке, синего цвета, что, по ее словам, чудеснейшим образом подходили к голубому платью Марины и васильковым цветам в светлых волосах.

– Еще бы визажиста найти достойного, чтобы со вкусом и руками. И парикмахера. И чтобы цену космическую за услуги не драл! Ты бы знала, Галочка, в какую кругленькую сумму нам с Всеволодом обошелся прошлогодний бал. Да и этот, смотрю, в не меньшую копеечку выльется, а все ради любимых отпрысков. Сережке вот тоже костюм новый купили, фирменный – вырос за год мальчик наш, как на дрожжах. Еще немного – и Стаса твоего перегонит.

– Ох, сомневаюсь, Вера, – мягко возразила мачеха. – С таким‑ то акульим аппетитом, как у моего Стаськи, – вряд ли, – улыбнулась уверенно. – Мы ведь тоже на месте не стоим, мужаем. Вон, Гришу в плечах почти догнал, а муж у меня мужчина не хлипкий. Жаль, мало времени следить за сыном, все работа да работа. В прошлом году мои мужчины сами с костюмом справились, чтобы не дергать мать, а в этом – не могу. Настя у меня. Хочется порадовать падчерицу праздником. Не скоро в их школе появится что‑ то подобное.

– Да уж, – женщина вздохнула, и я почувствовала на себе ее изучающий взгляд. С нашей первой встречи прошло время, и она заново рассматривала меня, словно воспоминания стерлись из памяти. А возможно, я действительно изменилась: мне очень хотелось верить в последнее. – Вижу. Кто бы мог подумать, что у Гриши есть дочь…

Мачеха легко оборвала подругу.

– Вера, не начинай. Ведь сказано уже сколько раз!

– Как хочешь, Галя, – она снова подняла к лицу туфли и улыбнулась: – Галочка, посмотри: правда, прелесть? Последний размер и именно наш! Как будто специально Мариночку ждали. Представляю, какой она будет у меня красавицей. А ведь еще есть выпускницы, и надо об этом помнить.

Если секунду назад между женщинами и промелькнуло что‑ то похожее на напряжение, то оно тут же исчезло.

– Очень красивые туфли, – согласилась мачеха. – Со вкусом у тебя, Вера, всегда было все в порядке.

– Так для Стаськи стараемся, – игриво рассмеялась женщина. – Чтобы и шанса парню не оставить пройти мимо. Завидный жених у тебя, Галя, растет. Боимся упустить!

– Мама, перестань! – это недовольно сказала Марина, и на ее месте я бы точно так же смутилась. – Здесь же Настя!

– И что? – удивилась подруга мачехи. Наклонилась к столику, чтобы спрятать туфли в коробку, а затем в сумку. – Настя, можно сказать, свой человек в семье. Сводная сестра Стасу. Думаю, она за тебя только порадуется…

– Нет! Я не хочу! Не хочу, чтобы она… Чтобы он… – Но Марине все‑ таки удалось взять себя в руки и закончить спокойно, пусть глаза девушки и сверкнули в мою сторону холодом. – Чтобы все знали, какой у меня будет наряд. Не хочу!

Модный бутик вечерних платьев, в который нас привела Вера Александровна, поражал ценами. Я услышала одну, озвученную девушкой‑ продавцом по просьбе незнакомой покупательницы, и ужаснулась: платье, похожее на летний сарафан, только длиной в пол, стоило как три бабушкиных пенсии! Здесь все было дорогим и необычным. И таким красивым! Со слов мамы Марины я поняла, что платье для бала она купила именно в этом магазине, и с удовольствием рассматривала вещи, представляя, какое оно, должно быть, красивое. И обязательно понравится Стасу, как нравилась сама Маринка. Нет, я не верила по‑ настоящему, что одно из этих платьев может стать моим. Скорее любовалась красивыми нарядами.

Это платье я увидела случайно. Оно висело на манекене, стоявшем во главе угла, и я остановилась возле него как вкопанная, не в силах отвести глаз. Бледно‑ розовое, в мелких капельках страз и с легким кружевом на лифе, длиной выше колен – оно словно специально было сшито для очень молоденькой девушки, настолько было нежным, чувственным и изящным. Летящим как тюль, колышущийся под дуновением ветерка. Девушка, надевшая его, могла запросто почувствовать себя необыкновенной.

Я просто прикипела к нему взглядом, не веря, что подобная красота существует. Что одежда может быть такой изысканной. В этот момент даже мысли не допуская, что оно может стать моим.

– Нравится? – спросила Галина Юрьевна, остановившись за моей спиной, и я потрясенно кивнула:

– Да, очень.

Где‑ то у плеча отозвалась Марина, и тут же удивленно воскликнула Вера Александровна, обращаясь к продавцу:

– Что я вижу! Как же так, девушка? Платье все еще не продано?.. Но вы сказали, что оно якобы отложено еще две недели назад! Я не могла ошибиться. Или у вас появилось еще одно подобное платье? Что это за игры с покупателями, не понимаю…

Продавец за товарной стойкой быстро подняла голову от кассового аппарата и приветливо ответила, не растерявшись от подобных слов.

– Нет, платье эксклюзивное и продается у нас в единственном экземпляре, что подтверждает гарантия производителя. Извините, но мы только сегодня его вновь вывесили. К сожалению, клиент не смог оплатить покупку, но до последнего оплачивал бронь. Подобная практика не противоречит правилам нашего магазина, если срок оплаты покупки не превышает двух недель.

Очень вежливо и предельно ясно, но я все равно уже не слышала окружающий мир. Я смотрела на это нежное розовое чудо и не могла насмотреться.

– Красивое платье, – согласилась с подругой мачеха. – И, кажется, приглянулось моей Насте. Девушка, – недолго думая обратилась она к продавцу, пока я продолжала витать в облаках, – будьте добры помочь нам с примеркой.

– Но, мама… Они же сказали, что его купили. Они сказали!

– Марина, прекрати.

– Я хочу это платье! Именно это и никакое другое! Ну, пожалуйста! Мы ведь его первыми нашли!

– Я не стану покупать второе платье к празднику только потому, что тебе так хочется. Ты уже не ребенок, должна понимать, что это дорого даже для нас. К тому же мы уже купили туфли.

– Ну и что? Так нечестно!

– Галя, – Вера Александровна с виноватой улыбкой смотрела на подругу. – Может, выберешь для Насти другое платье? Здесь много красивых. Я с удовольствием помогу.

У меня замерло сердце от ожидания ответа, я бы не смогла сказать мачехе и слова против. Но она ответила, и сердце забилось вновь. Лишь только голос ее затвердел, зазвучал по‑ иному, нотками, которым не хотелось перечить.

– С радостью, если Настя захочет другое. Но кажется мне, что ей нравится именно это.

Уже после, в примерочной, когда Вера Александровна с дочерью ушли, сославшись на срочные дела, девушка‑ продавец невзначай добавила, помогая застегнуть молнию на талии и поправляя на мне юбку:

– Ваши друзья зря расстроились. Я говорила им в прошлый раз, что это платье на очень стройную девушку. Подружке вашей дочери было бы в нем неудобно…

Галина Юрьевна купила мне не только платье. Но еще туфельки и поясок в цвет серебристой лаванды. Я держала все это в руках и чувствовала себя самой счастливой девочкой на свете. У меня было платье и было приглашение на мой первый Зимний бал. Если бы на свете существовала настоящая Золушка, она совершенно точно не могла быть счастливее меня!

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒