Роберт Лоу Белый ворон Одина 8 страница

– Я так понимаю, что начинать все же придется с Мартина, – констатировал он и поспешно вышел из комнаты, волоча за собой теплый плащ.

– Чертов мальчишка, – проворчал Сорока, – вечно шляется где ни попадя. Никогда его дома не застанешь.

– Молодой еще, – хмыкнул Квасир. – Подрастет, постигнет мудрость старого быка.

Ответом ему был дружный смех, лишь Торгунна строго нахмурилась. А поскольку Творимир – будучи в большей степени славянином, нежели норманном – раньше не слышал этой истории, то Квасир с огромным удовольствием пересказал ему старую притчу. С тем б о льшим удовольствием, что это окончательно вывело Торгунну из себя.

– Теперь ты сам убедился, сынок, – басом произнес Квасир, изображая старого быка, наставляющего на ум своего нетерпеливого сына, – чем бегать впопыхах за одной телкой, лучше стоять на месте, в крайнем случае, шествовать степенно – и иметь их всех по очереди.

Остаток утра прошел весьма приятно: мы сидели в теплой избе Сороки, потягивая пиво и вспоминая старые истории. Так продолжалось до самого возвращения Ионы Асанеса, который заглянул в комнату и лаконично сообщил:

– Нонес.

Я объяснил остальным, что это латинское обозначение христианской службы, которая производится ранним вечером, когда только-только начинает смеркаться.

– Ага… стало быть, вечером? – переспросил Финн. – Ну, значит, придется держать ухо востро. А вдруг в этом городе сыщутся дураки, которые попытаются силой отнять у нас то, что нужно монаху?

Подобный поворот событий я считал маловероятным. Мартин не дурак – понимает, что я не стану повсюду таскать с собою Святое Копье. Пожалуй, обойдусь без Финновой помощи. Пусть лучше отправляется вместе с Квасиром и Торгунной за новой одежкой для Олава. Финн попробовал возражать:

– Тебе могут понадобиться лишние руки, – сказал он, – хотя бы для того, чтоб держать на привязи Мартина, пока ты будешь доставать свой Нож Истины. Думаю, достаточно будет только им пригрозить – и монах заговорит как миленький. В конце концов, он уже не новичок в таких делах, небось память-то не отшибло…

У меня с памятью тоже было все в порядке, и перед глазами – точно молния на ночном небе – мелькнуло воспоминание: Мартин висит головой вниз на мачте «Сохатого»… Он трепыхается, как связанный гусь, мычит, разбрызгивая кровь, слезы и зеленые сопли… А Эйнар достает свой нож, хладнокровно отсекает монаху мизинец и выбрасывает его за борт. Тогда я впервые увидел волшебный Нож Истины, как назвал его Эйнар. По его словам, нож сам чувствует, когда жертва лжет, и будет кромсать ее по кусочкам, пока не услышит правду. Нож перешел ко мне по наследству от Эйнара Черного, и я пару раз уже прибегал к его помощи. По опыту знаю: большинство людей начинает выкладывать свои секреты после двух пальцев.

В конце концов Финн понял, что меня не переубедить. Он плюнул и, на чем свет стоит кляня мою глупость, зашагал вслед за Квасиром с Торгунной. Мальчишка отправился вместе с ними, а мы остались вдвоем с Ионой, который задумчиво посмотрел вслед Финну и изрек:

– Я не видел его несколько лет. Похоже, с тех пор он стал еще более диким.

– Просто тебя память подводит, – возразил я. – Как ты справедливо заметил, вы давно не виделись.

Хотя в глубине души я вынужден был признать правоту Ионы.

Время уже перевалило за полдень, пора было отправляться на встречу с Мартином. Погода окончательно испортилась: небо затянуло серыми облаками, моросивший с утра мелкий дождик перешел в изрядный ливень. Тем не менее на улицах было людно, и некоторое время мы молча шагали по бревенчатой мостовой, проталкиваясь сквозь непрерывный поток новгородцев. На полпути нам пришлось остановиться, чтобы пропустить целую толпу мужиков, которые вручную тащили гигантский медный колокол (мне он показался размером с небольшой дом). Иона объяснил, что колокол предназначается для кремля – того самого, который стоит у Волховского моста. Я уже знал, что русы – как новгородцы, так и киевляне – просто обожают свои колокола и звонят в них по каждому мало-мальски подходящему случаю.

– Ты выглядишь… старше, – неожиданно сказал Асанес, прежде чем мы снова тронулись в путь.

Я счел за благо промолчать. А что тут скажешь? Мы медленно двигались в шумной толпе, направлявшейся в центр – туда, где над рыночной площадью возвышалась огромная фигура бога Перуна.

– Я знаю, отчего, – снова подал голос Иона.

– Что?

– Отчего ты кажешься старше, – пояснил Асанес и довольно ухмыльнулся. – Дело в том, что ты перестал улыбаться.

Ну, я и улыбнулся – просто для того, чтобы уличить его во лжи. Однако Иона лишь покачал головой и двумя пальцами указал на свои глаза.

– Твоя улыбка на губах, – сказал он, – но не здесь.

И снова он оказался прав. Я нахмурился – ибо мало было радости в том, что он сказал, – но в душе ощутил гордость за своего Козленка: да, в уме и проницательности ему не откажешь. Ответить ему я так и не успел, поскольку заметил вдалеке знакомую фигуру, от одного вида которой у меня сразу же скрутило живот.

Он шел, опираясь на посох. Оборванная коричневая ряса болталась на нем, как на палке. С подола свешивались длинные стрепы, которые тащились сзади по грязи. Из-под рясы высовывались толстые шерстяные штаны неопределенного цвета – наверное, когда-то они были синими, но сейчас выглядели просто грязными. Зато башмаки у него были знатные: тяжелые, крепкие, таким сносу не будет… Наверняка подарок немецких христиан, подумалось мне. Ну, и завершали наряд обмотки на ногах – такие ветхие, что вполне могли оказаться обрывками истлевшего савана.

Возможно, я бы его и не узнал, если б не заглянул в глаза. Собственно, кроме глаз, на этом лице ничего нельзя было рассмотреть – настолько оно заросло грязной, свалявшейся бородой. Борода незаметно переходила в не менее грязные патлы, которые свисали до середины спины. Жалкое зрелище. Но вот глаза… Темные глаза над изогнутым, словно серкландский клинок, носом оставались прежними – такими, как я их запомнил. Хотя, пожалуй, холодная расчетливость из них исчезла, уступив место безграничной одержимости. Сейчас он больше смахивал на одичавшего столпника – одного из тех безумных отшельников, что забираются в несусветную глушь и сидят там на дереве или скале, подобно курице на насесте.

Мартин.

В нашу первую встречу – а случилось это несколько лет назад в Бирке – он тоже был одет в коричневую рясу, но чистую и аккуратную, подпоясанную серой веревкой. Его ладная сухонькая фигурка легко скользила по отполированным полам, и я, помнится, невольно обратил внимание на его ноги. Монах был обут в щегольские сапожки, хотя под них надевал толстые шерстяные носки (что выглядело вполне разумным при тамошних холодах). Лицо его в ту пору было чисто выбрито и казалось таким гладким, что в нем отражался свет факелов. Прическа монаха тоже меня удивила: темные волосы подстрижены «под горшок», а на макушке белел выбритый участок.

Да уж, не слишком ласково обошелся с ним его бог.

– Орм, – раздался скрипучий голос, тоже такой свойский, что внутри у меня все перевернулось.

Он остановился и склонился вперед, по-стариковски опираясь на посох. Я мельком посмотрел на его руки, отметил грязные обломанные ногти и такой знакомый обрубок мизинца. Монах выдавил из себя некое подобие улыбки, но лучше бы он этого не делал. Губы раздвинулись, обнажив гнилые десны и черные пеньки на месте зубов, которые он растерял где-то на своем многотрудном жизненном пути.

– Мартин, – ответил я, блюдя учтивость.

– Ты возмужал… и похоже, вовсю процветаешь.

– Зато ты не разбогател.

– Бог мое богатство, – смиренно потупился он.

– Ну, если это все, что ты можешь предложить в обмен на свою святую палку, тогда и говорить не о чем.

Мартин еще больше склонился, приблизившись ко мне. Лицо его напряглось так, что даже борода затряслась. Когда монах заговорил, голос его прерывался от внутреннего трепета:

– Оно у тебя – Святое Копье?

– А то как же! Я раздобыл его в Серкланде – забрал у Сигурда Хеппни. Все равно бы оно ему не сгодилось… ибо за мгновение до того Финн забрал у него жизнь. Как выяснилось, напрасно его назвали Хеппни. Не слишком удачная шутка получилась.

Он даже не улыбнулся, хотя я знал: Мартин достаточно хорошо знаком с норманнской речью, чтобы знать перевод этого слова. Хеппни по-нашему означает «Счастливчик».

– Мне необходимо это копье, – вот и все, что он сказал.

Иона разглядел лихорадочный блеск в его глазах и уже было придвинулся, чтобы отпустить пару-тройку оскорблений в адрес монаха. Однако, зная, что мне это не понравится, благоразумно решил промолчать. Мы стояли посреди рыночной площади, и жизнь вокруг нас била ключом. Казалось, сегодня здесь собрался весь Новгород. Горожане громко кричали, торгуясь, покупали и продавали обычные товары: янтарь, меха, горшки из зеленой глины и особые подношения для своего Перуна, которые полагалось выкладывать у подножия колоды. Мы стояли посреди этой толчеи, но к нам никто не приближался. Казалось, будто вокруг нас начертан невидимый круг.

Не дождавшись моего ответа, Мартин моргнул, словно ящерица, и снова ощерился чернозубой улыбкой.

– Я вижу, ты по-прежнему носишь на шее языческий амулет – знак своего бога Одина, – сказал он. – Поклянись на нем, что отдашь мне святыню… и тогда посмотрим: возможно, я смогу рассказать тебе нечто полезное.

– Вот уж не думаю, что это выгодная сделка, – фыркнул я. – Я, знаешь ли, не горю желанием узнать, как накормить толпу пятью хлебами и двумя селедками. Даже если б я и верил в подобные бредни, мне это вряд ли пригодилось бы. Другое дело, если ты знаешь, как обратить воду в вино…

– По себе судишь! – гневно возвысил голос монах. – То, что я хотел сообщить, касается твоего старого врага и пещеры, доверху набитой серебром.

И затем уже тише добавил:

– Под врагом я разумею Брондольва Ламбиссона.

Увидев, что известие это не застало меня врасплох, Мартин прищурился, посмотрел испытующе.

– Я слышал, будто Брондольв вернулся в Бирку, – пожал я плечами, изо всех сил стараясь не обнаружить своей заинтересованности.

– Ну да, в Бирку, – подтвердил монах. – А куда же еще ему идти? Сидит у себя дома и наблюдает, как Бирка потихоньку умирает. Сделать-то ничего нельзя: Бирка превратилась в город разрушенных домов и пустых дверных проемов. Между прочим, Брондольв ездил по торговым делам в Хедебю и разыскал там парочку твоих побратимов. Очень обрадовался… Полагаю, не будь он поганым язычником, могли бы сказать, что туда его привел перст Божий.

– Ну и?.. Чем это они могли его так порадовать? – с деланым безразличием спросил я (хотя прекрасно знал ответ).

– Брондольва интересует, как отыскать сокровищницу Аттилы, – снисходительно, словно неразумному ребенку, пояснил Мартин.

– Да Обжора Торстейн свою собственную задницу не в состоянии отыскать, – презрительно хмыкнул я. – Что же касается Коротышки Элдгрима…

– Элдгрим, – повторил вслух монах, словно пробуя на вкус это имя. – Такой маленький, со шрамами на лице… Так есть?

Я про себя отметил, что Мартин совсем огерманился – даже говорить стал, как они. Тем не менее твердым голосом закончил начатую фразу:

–…то он напрочь свихнулся.

– Да-да, – согласно кивнул монах. – Именно потому Ламбиссон и пришел ко мне. Утверждает, будто за мной должок… А посему я обязан помочь ему произвести раскопки в больной голове Элдгрима. Кое-что он вызнал у Обжоры Торстейна. Немного, но вполне достаточно, дабы понять: Коротышка знает больше.

Вот теперь он меня пронял! Я отшатнулся, будто получил гафелем в лицо, и Мартин, конечно же, это заметил. Элдгрим действительно кое-что знал. Дело в том, что, при всех своих познаниях в латыни и греческом, я весьма слабо разбирался в рунах. И когда надумал запечатлеть на рукояти меча подсказку – как найти дорогу к могиле Атли, – сам сделать этого не мог. Ну, и к кому же мне было обратиться за помощью, как не к нашему рунознатцу Элдгриму? Тем более что не так-то много побратимов уцелело в той проклятой степи…

Затем, когда мы были в Серкланде, Элдгрим получил рукоятью меча по виску, и в голове у него помутилось. Хотелось бы верить, что секрет сокровищницы навсегда испарился у него из мозгов… Однако как в чем-то можно быть уверенным, если башка Элдгрима сейчас представляла собой весьма странное место? То он не мог вспомнить, что ел час назад, а то в памяти всплывали давние события – да так, будто произошли только вчера.

– Ну, и на что ты сдался Ламбиссону? – насмешливо спросил я, хотя под ложечкой у меня засосало.

Мартин опять расплылся в своей гнилой улыбке.

– А он заставил меня постараться. Брондольв, знаешь ли, большой мастак убеждать. Мне он, например, выбил все зубы и кормил одним только жестким мясом. Настолько жестким, что я мог лишь сосать его. И сказал следующее: до тех пор, пока я не заставлю разговориться Коротышку Элдгрима – «открыть его поганый рот», как выразился Ламбиссон, – в мой собственный рот не попадет никакой другой пищи.

Умно, вынужден был признать я… и достаточно жестоко. Хотя, ежели разобраться, то, по сути, всего лишь еще один вариант Ножа Истины. Не более того. Я так и сказал Мартину, и он непроизвольно бросил взгляд на обрубок своего мизинца. Возможно, это было подло с моей стороны, но в свое оправдание скажу: я очень испугался. И не только за своих побратимов – Обжору Торстейна и Коротышку Элдгрима, а также и за то, что они могли выболтать Ламбиссону. Потому что, как ни крути, а в Элдгримовой башке хранились ответы на все вопросы Брондольва.

Я хмуро молчал. Слова попросту застряли у меня в горле, и я ничего не мог с этим поделать.

– Как видишь, я жив, – с довольным видом улыбнулся Мартин. – Мне удалось нормально поесть.

– И что с Коротышкой? – выдавил я наконец из себя.

Физиономия монаха искривилась в жутком подобии сардонической улыбки.

– Жив твой Коротышка, – прошамкал он. – Нам пришлось изрядно порыскать в его голове, прежде чем я сумел извлечь полезные дополнения к рассказу Торстейна. Зато теперь уж Ламбиссону почти все известно. Не знаю, право, зачем он потащил их за собой в Саркел.

Снова Саркел! При звуках этого имени я скривился, как от зубной боли. Мартин, конечно же, заметил мою гримасу, и улыбка его стала еще шире. И я снова – в который уже раз – пожалел, что не убил гада, когда была такая возможность.

– И Ламбиссон тебя отпустил? – спросил я насмешливо.

Мне отчаянно хотелось уличить его во лжи – как будто сей факт мог низвести всю его историю до детской байки.

Но Мартин не дал мне порадоваться.

– Нет, конечно, – ответил монах. – Брондольв никогда бы меня не отпустил. Я нужен ему, как и твои побратимы. Поэтому, как только представился случай, я сбежал.

О, да, уж в этом-то я нимало не сомневался. Мартин обладал множеством талантов, и умение вовремя испариться было едва ли не главнейшим из них.

– У Ламбиссона было не так уж много времени, – продолжал рассказывать монах, – примерно месяц или около того. Он нанял себе людей, не менее отчаянных, чем твои побратимы – по слухам, кривичей или даже хазар, – и выступил в поход. Сейчас они двигаются к могиле Аттилы, но есть одна маленькая закавыка… А именно – голова Коротышки Элдгрима. Дабы заставить его что-либо вспомнить, всякий раз приходится изрядно повозиться. Это сильно замедляет их продвижение. Не говоря уж о том, что они могут вообще ничего не найти.

Мартин внезапно умолк на полуслове, левый глаз у него задергался.

– Святые мощи! – выдохнул он в ужасе.

Я обернулся посмотреть, что же его так напугало. И в тот же миг рука Асанеса крепко сжала мое предплечье. Сначала я было решил, что это как-то связано с рассказом монаха. Но, проследив за Иониным взглядом, увидел не кого-нибудь, а Клеркона собственной персоной. Тот как раз преклонил колени перед колодой Перуна. В руках он держал традиционные дары – серебряные монеты и какие-то блестящие безделушки.

Мартин тем временем оправился от первоначального испуга. Теперь в его глазах читалась такая лютая ненависть, что я невольно задумался: каким же унижениям и пыткам подверг его в прошлом поработитель? Однако мысль эту я додумывал уже на ходу, поскольку ноги сами понесли меня к человеку, которого я так долго разыскивал. И лишь приблизившись к Клеркону, я заметил еще одну небезызвестную личность. Знакомое скуластое лицо, ухмылка, обнаруживающая печальное отсутствие зубов, сухопарая фигурка… Ну, так и есть – Такуб!

На руку у него была намотана толстая цепь. Проследив взглядом вдоль всей ее длины, я обнаружил стоявшую в сторонке группу из трех рабынь. Одна из них была Тордис. Краем глаза я заметил Финна, торопливо пересекавшего рыночную площадь. Квасир и Торгунна едва поспевали за ним.

Клеркон отвесил земной поклон дубовой колоде, поднялся с колен и тут увидел меня. Он растерянно моргнул, метнул быстрый взгляд в сторону приближавшегося Финна и усмехнулся.

– A fronte praeciptium, a tergo lupi, – нараспев продекламировал он.

– А перевод? – прорычал подоспевший Финн. – Сразу предупреждаю, Клеркон: для тебя же лучше, если он будет звучать как «примите извинения за то, что украл ваших женщин»! В противном случае твоей заднице придется свести близкое знакомство с моим мечом.

– На самом деле, это переводится как «впереди пропасть, позади волки», – поведал я Финну. – То есть Клеркон понимает, что попался, и размышляет, как бы ему получше выкрутиться из неприятного положения.

Улыбка Клеркона стала еще шире, он иронично приподнял одну бровь – в знак того, что оценил мою шутку. Затем медленно – очень медленно и осторожно – протянул вперед пустую руку, демонстрируя свою безоружность.

– Полагаю, будет не слишком разумно устраивать заварушку на рыночной площади, прямо посреди Господина Великого Новгорода, – издевательским тоном проговорил он. – В особенности сразу же после удачной сделки. Вы видите, Такуб только что приобрел трех молодых рабынь. На законных основаниях.

– Они не рабыни, ублюдок! – заорал Финн, но тут же в смущении заткнулся.

Действительно, две женщины из трех были рабынями из Гуннарсгарда. И лишь Тордис – свободнорожденная. Я мельком взглянул в ее сторону. Лицо твердое, застывшее, точно перекисшее тесто, но в темных глазах ни малейшей паники. Она верит в меня. Верит, что я не дам свершиться непоправимому. И еще. С огромным облегчением я понял: Клеркон так и не дознался, кто такая Тордис. Иначе он ни за что бы не стал продавать ее Такубу.

– Beati possidentes, – с улыбкой произнес Клеркон.

Свирепо осклабившись, Финн шагнул к нему. Так, все ясно… Если он и понял Клерконово высказывание о законном обладании, то принимать его во внимание никак не собирался. Я вскинул руку в предупреждающем жесте, и Финн остановился на полдороге.

– Ага, греческий парнишка и… кто это там у нас? – пропел Клеркон, глядя через мое плечо. – Так-так, тот самый христианский священник, которого я разыскиваю!

Мартин за моей спиной съежился и заметался, словно крыса в поисках убежища.

– Думаю, ты не слишком торопился. Если б хотел, давно бы разыскал и заткнул его гнилой рот… Тебе не следовало приходить в Гестеринг, – сказал я Клеркону.

Тот сокрушенно развел руками:

– Всего-навсего маленький страндхог. Мы же не нанесли тебе серьезной обиды, Орм. Ну, подумаешь, лишился пары кобыл… Зато избавился от неудобного соседа. Hodei mihi, cras tibi. Сегодня мне, завтра тебе.

Я почувствовал, как трясется от ярости Финн на своем невидимом поводке. Еще одна цитата на латыни – и неминуемо прольется кровь, промелькнуло у меня в голове. Этого я допустить не мог. Тут Клеркон прав: в этом городе всем заправляет народное собрание, так называемое вече. Я видел, как вершится правосудие на Волховском мосту: много шума и крика, их не переспоришь. И еще я знал, что новгородцы не жалуют возмутителей общественного порядка. По решению все того же веча таких отправляют прямым путем на кол.

Все эти мысли вихрем пронеслись в моей голове. И в то же время я не мог избавиться от огромного, всепоглощающего чувства облегчения. Клеркон не знает истинной ценности Тордис, повторял я про себя. Потому и продал как простую рабыню. Он заявился в город в поисках Мартина, надеясь что-то выведать у него. И вот теперь нашел своего священника – вон он, Мартин, крутится и юлит, пытаясь улизнуть под шумок.

Сегодня мне, завтра тебе, сказал Клеркон… и был абсолютно прав. С той лишь поправкой, что свое завтра я уже обрел.

– Я куплю их у тебя, – сказал я, обращаясь к Такубу.

Клеркон злорадно улыбнулся, прекрасно зная, какую цену заломит маленький перекупщик. Он заранее предвкушал удовольствие понаблюдать, как я – хочешь не хочешь – расстаюсь с золотом. Ах, как ему хотелось увидеть мои страдания!

Однако я и не думал расстраиваться. Расплачивался-то я не своим золотом, а Клерконовым. Как бы то ни было, а значительное количество золотых монет перекочевало из моей мошны за пазуху Такуба. После этого он разомкнул цепь, и три женщины оказались на свободе. Тордис стремительно приблизилась и уткнулась лицом мне в плечо. Я чувствовал, что тело ее содрогается в нервной дрожи, однако ни единой слезинки не сползло по грязной застывшей щеке. Наконец она подняла голову, заглянула мне в глаза и кивнула. Лишь единожды.

Затем сквозь толпу донесся истошный крик Торгунны:

– Тордис!

Сестры бросились через всю площадь и через миг уже сжимали друг друга в объятьях. Квасир тем временем подошел к нам и остановился рядом с Финном в непреклонной позе. Две спасенные рабыни молча стояли в сторонке – покорные и равнодушные, словно послушная домашняя скотина. Объяснять ситуацию Клеркону не потребовалось. Он взглянул на обнимавшихся сестер, затем перевел взгляд на меня и все понял. Я увидел это по его лицу, на котором медленно, словно падающий снег, проступила досада.

Надо отдать должное Клеркону, он хорошо владел собой. Лишь на мгновение глубокие морщины залегли вокруг его рта, затем лицо снова разгладилось.

– Ну что ж, – сказал он с натянутой улыбкой, – похоже, сегодня мне не повезло. Зато не каждый день увидишь столь трогательную сцену. Оно того стоит… как считаешь, Орм?

Да уж, этот человек умел держать удар. Ни жалоб, ни гнева по поводу упущенной возможности взять меня за живое. В глазах появилось задумчивое выражение. Я понимал: Клеркон обдумывает дальнейший план действий. А что его обдумывать? Вон он стоит за моей спиной – его новый план по имени Мартин-монах. Клеркон тоже это понимал, потому и глядел неотрывно через мое плечо: как бы не улизнул скользкий мерзавец.

Финн, конечно, не смолчал.

– Да будет тебе известно, грязная задница, – прорычал он, – что Орму это ничего не стоило!

Ответом ему была сардоническая улыбка на смуглом лице греческого бога Пана. Такого Финн стерпеть не мог.

– И, кстати, тебе понадобится новая кровать! – выкрикнул он.

Клеркон на мгновение окаменел. Он быстро посмотрел на меня, затем снова перевел взгляд на Финна. Когда смысл сказанного дошел до Клеркона, улыбка на его лице преобразилась в злобный оскал. Многоопытный Такуб предпочел незаметно удалиться.

В душе я на все корки проклинал Финна. Понятно же, куда теперь Клеркон поедет и что сделает! Я лишь надеялся, что нам удастся его опередить. Придется отложить все дела и опрометью мчаться на «Сохатого». В конце концов, Клеркону понадобится какое-то время, чтобы собрать свою команду и привести в порядок драккар, уже поставленный на зимнюю стоянку. Возможно, мы успеем добраться до Ботольва и предупредить… Ибо я нисколько не сомневался, что Клеркон снова появится в Гестеринге. Теперь ради мести.

Финн тоже понял это – почти сразу, как только злополучные слова сорвались с его языка. И, насколько я знаю своего побратима, видел лишь один путь исправить содеянное.

– Финн, нет! – закричал я, услышав звук стали.

Удивительно, но Финн послушался меня. Он рывком вложил в ножны наполовину вытащенный меч и теперь молча пожирал взглядом ненавистного врага. Клеркон с перекошенным лицом уже повернулся, чтобы уйти, и тут… Я настолько поддался чувству облегчения – неужели удалось предотвратить кровопролитие? – настолько оказался им ослеплен, что не заметил маленькую фигурку, стрелой метнувшуюся через площадь.

Одним прыжком он перескочил через четыре ступени, издав при том громкий торжествующий крик. Достаточно громкий даже в этом людном месте, чтобы Клеркон услышал его и обернулся. Наверное, ему хватило времени осознать, что происходит. На лице Клеркона появилось странное выражение – страх и ненависть, смешанные в равных долях, – и в ту же секунду Олав Воронья Кость налетел на него. Маленькое чудовище с Черного Острова, странным образом возникшее ниоткуда, лишившееся своих цепей, зато приобретшее нарядную одежку и новехонький топорик.

Мальчишка мгновенно возник перед изумленными глазами Клеркона. Только что его не было, и вот он выпрыгнул, как лосось из ручья. Да не просто выпрыгнул, а с размаху обрушил свой маленький топор прямехонько на лоб ненавистного обидчика. Последняя мысль, которая промелькнула у меня в голове: замечательный удар, давненько такого не видывал!

– Говнюк мелкий! – проворчал Финн, очутившись в темнице.

Он давно уже начал проклинать Олава – еще когда только поднялся переполох на рыночной площади. Клеркон бесформенной кучей лежал там, где его настиг топор Олава. Из проломленной головы вытекала кровь, которая причудливым пятном расплывалась по земле (я отметил с неуместной наблюдательностью, что по форме оно напоминает очертания какого-то длинноносого чудовища). Люди обступили нас плотным кольцом, визжали, вопили и призывали городскую стражу. Та явилась достаточно быстро, выдернула нас из толпы и препроводила в крепостную темницу.

– Вот что бывает, когда в руки траллу попадает оружие, – продолжал негодовать Финн, забившись в угол каменного мешка, куда нас бросили. Скудный свет, просачивавшийся сквозь решетку, разрисовывал лицо побратима жуткими тенями.

– Я больше не тралл, – раздался тонкий голосок Олава. – Ярл Орм сам мне сказал. И, кроме того, я сын конунга!

– Ярл Орм слишком щедр, это всем известно, – возразил Финн. – Жаль только, что в данном случае его благоразумие уступает хваленой щедрости.

– Оставь мальчика в покое, – одернула его Торгунна.

В ответ Финн смачно харкнул и сплюнул, нимало не заботясь, на кого прилетит плевок.

– Буду говорить, когда мне вздумается, – строптиво огрызнулся он.

– Ты глупец, Финн Лошадиная Голова, – проскрипел Мартин.

Это были первые внятные слова, произнесенные монахом после убийства на площади. До того он лишь хныкал, жаловался и уверял (неизвестно кого), что не имеет к нам никакого отношения. Тот факт, что на сей раз он говорил чистую правду – монах вправду не был замешан в наши дела с Клерконом, – ему нисколько не помог, что сильно порадовало Финна. Настолько сильно, что тот даже не стал возражать против обвинения в глупости. Вместо того он сразу ринулся в нападение.

– Похоже, твой Белый Христос не такой уж могущественный бог, – злорадно хохотнул Финн. – Он тоже запутался в полотне, сотканном нашими Норнами.

Мартин возмущенно обернулся. Лицо его скрывалось во тьме, но глаза горели фанатичным огнем.

– Бог велик, его не одурачишь! – объявил он своим скрипучим голосом.

– Он дурачит тебя, монах! – рассмеялся Финн не менее хрипло. – Разве не видишь: всякий раз, как ты подбираешься к своему Святому Копью, твой бог снова отбрасывает тебя.

У Мартина появилась пена в уголках губ, он яростно замахал перед собою руками – как бы отгоняя Финновы нечестивые слова.

– Ты просто не понимаешь своей выгоды, варвар! – прошипел монах. – А что, интересно, дал тебе твой бог, разъезжающий по небу на козьей упряжке? Или, может, тебе помог одноглазый Всеотец, покровитель адских созданий? Да вашим богам плевать на вас! Все вы умрете без Божьего благословения. Мне же достаточно лишь покаяться и признать свои грехи, и Христос дарует мне жизнь вечную. Сегодня все уже это поняли и перешли в новую веру. Да что вам рассказывать… Наверняка вы уже слышали об этом от Орма.

Мне неприятно было сидеть рядом с Мартином – будто пьем на пиру из одного кубка. Ну уж нет… Я так и сказал монаху. А еще добавил, что лично меня не устраивает такая сделка, когда сперва нужно умереть, а уже потом обрести спасение.

– Уж это получше, нежели дары ваших богов, – огрызнулся Мартин. – Они-то спасают вас от смерти и усаживают за пиршественный стол. А для чего? Лишь для того, чтоб вы могли сражаться за них в окончательной битве… и вторично умереть.

– Каждый человек рождается, чтобы умереть, – пропел детский голосок из темноты. – Такова цена жизни. Норны ткут для нас свое полотно… и все, что нам остается – это встретить свою судьбу достойно.

Отлично сказано! Уж на что Финн был зол, но даже он не стал одергивать влезшего в разговор мальчишку.

– Оно и видно, насколько слаба старая вера, – фыркнул монах. – Если у человека нет свободы выбора, он превращается в покорного раба судьбы, которую вы, язычники, называете Норнами. Христос освободил нас от этого.

– Не тебе говорить о свободе, последователь Христа! – выкрикнул Олав, скорый, словно язычок птички. – Можно подумать, вы сами свободны. Только и делаете, что диктуете людям: что им делать, а чего не делать.

– Ну, что касается тебя, то не мешало бы и прислушаться, – проворчал Финн. – Возможно, тогда ты не стал бы налетать на Клеркона со своим топором. Маленький поганец… Ты кем себя вообразил? Не иначе, как Эгилем Скаллагримссоном?

⇐ Предыдущая 3 4 5 6 789 10 11 12 Следующая ⇒