Роберт Лоу Белый ворон Одина 11 страница

Я сделал все, чтоб донести эту мысль до людей, которые сейчас решали нашу судьбу – до юного князя и его огромного дядьки Добрыни. Некоторое время я скептически изучал их карту (краем глаза приметив, как новгородцы переглянулись над моей головой), затем беспечно пожал плечами.

– Ваша карта недостаточно подробная, – заявил я, отчаянно надеясь, что им не видны струйка пота, стекавшие у меня по вискам. – Но я могу лично отвести вас туда.

На несколько мгновений в комнате повисла тяжелая тишина, и в этой тишине я явственно расслышал звук топоров, которыми княжьи палачи затесывали новые колья. Затем Добрыня быстрым движением скатал пергамент и произнес с недоброй ухмылкой:

– Уж конечно, отведешь.

И вот теперь я мучился сомнениями. Зимняя степь выглядела столь же неразличимо-белой, как и пустое пространство на карте Владимира. Не заплутаю ли я? Сумею ли найти дорогу по тем рунам, что когда-то вырезал на рукояти меча? Невыносимый груз ответственности давил мне на плечи. Ведь теперь в моих руках находились не только надежды и чаяния товарищей, но и сами их жизни.

На словах мои побратимы были вольны уходить, приходить и вообще разгуливать по городу. На деле же всех их, включая Мартина-монаха, безвылазно держали в покоях Владимира. Добрыня распорядился, чтобы все, кто имеет хоть какое-то отношение к этому делу, постоянно находились под приглядом стражи. И вот теперь Мартин метался по комнате, подобно пойманной на крючок рыбине.

Олав находился тут же. Он безуспешно пытался подружиться со своим огромным псом – ерошил тому шерсть на затылке, щелкал пальцами перед носом. Псу в конце концов это надоело, и он со вздохом поплелся на улицу. Воронья Кость немедленно последовал за ним.

– Ну, и который из щенков ведет другого на прогулку? – спросил Финнлейт, и все вокруг засмеялись.

Надо отметить, что в присутствии Олава никто не смел над ним насмешничать. Подобные шуточки люди позволяли себе, лишь когда были уверены: слова их не достигнут ушей маленького непостижимого юнца. И никто из мужчин даже не пытался скрывать свой страх перед девятилетним ребенком.

– Кстати, о собаках… – Хаук Торопыга кивнул в сторону монаха, который – видя, что Олав покинул помещение – сразу же устремился ко мне.

Я с тоской вздохнул, сидевшая подле меня борзая тоже неодобрительно посмотрела на Мартина – никому не хотелось с ним общаться. Однако пришлось.

– Ты должен поговорить с князем, – сразу же объявил монах, едва только приблизившись ко мне (глаза его лихорадочно блестели под спутанными волосами). – Я не пойду с вами в этот дурацкий, бессмысленный поход.

– Ничего я тебе не должен, – огрызнулся я.

– Я не пойду!

Слегка подавшись вперед, я внимательно посмотрел на монаха. И снова – в который уж раз – пожалел, что не убил его, когда имел такую возможность.

– Это не нам с тобой решать, – устало возразил я. – Думаешь, мне хочется идти? Но раз князь решил, придется подчиниться. А теперь пораскинь мозгами, монах. Если уж я сам себе не могу помочь, то как я смогу помочь тебе? Владимир меня не слушает.

– Не боись, Мартин! – пропел Финн с насмешливой улыбкой. – Христос тебе поможет.

Его издевка достигла цели: Мартин ожег Финна оскорбленным взглядом. После чего упрямо выпятил подбородок и повторил:

– Я не пойду!

– Ну, тогда можешь остаться и посидеть на колу, – равнодушно проговорил Квасир, отрываясь от своей работы (он в этот момент трудился над подшлемником). – Ты сильно ошибаешься, коли думаешь, что нас волнует твоя судьба.

– Это не мое дело, – настаивал Мартин. – Я с самого начала не желал участвовать в вашей безумной затее.

– Отлично, – злобно проворчал Финн. – Тогда мы поделим твою долю. – И добавил, подумав: – Если дело вообще дойдет до раздела сокровищ…

Он метнул в меня неприязненный взгляд. Я уж было приготовился к обычным препирательствам, но тут, к моему удивлению, Мартин снова вмешался в разговор.

– Скажи, а зачем оно тебе? Ну, для чего ты хочешь это серебро? – обратился он к Финну.

Тот непонимающе заморгал. Было видно, что вопрос монаха поставил его в тупик. Действительно, глупый вопрос – с точки зрения моих побратимов.

– А как можно не хотеть целую гору серебра? – искренне удивился Финн. – На него можно купить столько всего хорошего.

– Ах да, конечно, – покивал Мартин. – Вкусная еда, изысканные вина, красивые женщины… Но, допустим, ты все это получил. И что дальше, Финн Лошадиная Голова?

– А дальше можно купить отличный меч, – сказал Пай, и взгляд его мечтательно затуманился. – Опять же, меха на зимний плащ.

– Корабли, – подбросил идею Иона Асанес.

Мартин опять согласно кивнул, однако Финн, уже заподозрив подвох, нахмурился.

– Ну, а потом… когда вы все это уже получите? – гнул свою линию монах (он разволновался, в уголках губ появилась пена). – Что потом? Еще вина и женщин, пока не стошнит? Какой толк держать в руках прекрасный меч, коли знаешь, что он тебе не пригодится в походе? А, с другой стороны, зачем тебе идти в поход, если у тебя уже есть все, что душа пожелает? Ответь, Финн?

– Ха! – беспечно отмахнулся Рыжий Ньяль. – Ты же христианский священник. Что ты можешь знать о таком? Да и потом… ты ведь и сам мечтаешь о богатстве. Твое копье – та же самая куча серебра. Недаром моя бабушка говорила, что жадность и обман всегда рука об руку ходят.

Мартин бросил на него кислый взгляд, затем снова повернулся к Финну.

– Я знаю, – сказал он, – тихая старость – вовсе не то, о чем вы, викинги, мечтаете. Для вас хуже нет, чем старыми и немощными сидеть на завалинке, пускать слюни и тревожиться, хорошо ли спрятаны ваши денежки. И не найдут ли их женщины, которые смеются над вашим бессилием… Или ваши сыновья, которые ждут не дождутся, когда же вы наконец помрете.

Мрачная картина соломенной смерти, нарисованная монахом, заставила всех на время примолкнуть. С удивлением я заметил, как на лицо моего побратима Финна легла тень. Никогда прежде я такого не видел и даже затруднился сразу подобрать слово.

И лишь спустя мгновение понял, что это был страх.

Спасибо Ионе Асанесу, который прервал тягостное молчание:

– А я все же думаю, что тебе не отвертеться, Мартин-монах. Ты пойдешь с нами!

– Не пойду, – упрямо мотнул головой Мартин.

– Ну, ты, горшок с мочой! – взорвался Рыжий Ньяль. – Скажешь еще раз, и я позабочусь, чтоб это оказалось правдой. Останешься здесь навеки! Для несогласных есть меч, как говаривала моя бабка. Думаю, эта пословица подходит как нельзя лучше.

– Да, суровая женщина была твоя бабка, – хохотнул Гирт. – Уж и не знаю, право, радоваться или горевать, что не довелось с ней познакомиться.

– Никуда ты не денешься, – сказал я, глядя в тусклые уголья его черных глаз. – У меня есть палка, за которой ты пойдешь хоть на край света.

Мартин пару раз моргнул. Весь пыл с него как ветром сдуло. Лицо его страдальчески искривилось, и я понял, что попал в точку. Уж этот крючок держал его накрепко – как никакой другой.

– Но ты же пообещал отдать мне Священное Копье, – просипел он хриплым от ярости голосом. – В обмен на то, что узнал от меня.

Теперь Мартин был вне себя, он весь дрожал, крючковатые пальцы непроизвольно сгибались и разгибались.

– Все меняется, монах, – ответил я. – Лично мне плевать, если ты окончишь свои дни на колу. Но Владимир-то считает тебя моим человеком. Это означает, что я за тебя в ответе и просто так бросить не могу. Повинуйся мне, Мартин, и ты получишь свою палку… в конце концов.

– Либо не повинуйся, – с кривой улыбкой вмешался Рунольв Заячья Губа, – и тогда получишь палку… в зад. На выбор.

Все вокруг засмеялись, ибо шутка получилась грубоватая, но смешная. Вот только монах вряд ли был в состоянии оценить ее.

Из груди Мартина вырвался сдавленный всхлип.

– И почему я должен верить? – спросил он.

– Потому что я обещаю тебе это и беру Одина в свидетели!

Монах осклабился в своей чернозубой улыбке.

– Ты уже один раз обещал, – заверещал он. – Даже поклялся на своем языческом амулете, что вернешь мне Священное Копье в обмен на сведения, которые я тебе сообщу. И чем твоя новая клятва лучше той, которую ты дал мне на площади?

Мой подбородок сам собой взлетел вверх. Да что он себе позволяет? Кто он такой, чтоб обвинять ярла Обетного Братства в нарушении клятвы? Я склонился над своим походным сундуком, вытащил наружу кусок овчины, в которую были завернуты рунный меч и драгоценное копье священника. Мартин не отрывал жадного взгляда от свертка, язык его трепетал, словно змеиное жало. У меня даже возник соблазн помахать копьем у него перед носом – чтобы посмотреть, как он будет мотать туда-сюда головой.

– Я пообещал тебе это дурацкое копье, и ты его получишь. Но я не сказал, когда это случится!

С этими словами я опустил сверток обратно в свой узкий и высокий сундук и с грохотом захлопнул крышку. Если б Мартин умел убивать взглядом, то я был бы уже мертв. Но я ненавидел его не меньше… а может, даже больше. Посему я ответил монаху точно таким же ядовитым взглядом и сказал:

– Если ты сбежишь, гнида, мы как-нибудь это переживем. Зато Владимир и его дядя объявят на тебя настоящую охоту. Они станут гнать тебя, пока не поймают. Так же, впрочем, как Олег и Ярополк… Каждый из них заинтересован в том, чтобы вытрясти из тебя сведения. И не дать это сделать другому. Им проще посадить тебя на кол, чем поделиться с братьями.

– Но я же ничего не знаю! – сердито завопил Мартин. – Меня никогда не интересовало ваше проклятое серебро, и ты это знаешь. Скажи им!

– И ты думаешь, они мне поверят? Но даже если и так… Им известно, что именно ты обрабатывал Элдгрима и Торстейна Обжору. А теперь скажи-ка, в чьей голове хранятся знания, выбитые из моих побратимов? То-то и оно! Это, конечно, не сравнится с тем, что знаю я… Но вполне достаточно для того, чтобы держать тебя взаперти. Ты слишком увяз во всем этом, монах. Теперь даже Ламбиссон, не задумываясь, отправит тебя на тот свет. Если хочешь знать, князь Владимир лишь потому и сохраняет тебе жизнь, что побаивается вашего Белого Христа. А вдруг тот проклянет его накануне такого важного похода?

Мартин снова моргнул – разок или дважды, затем сник, будто слова мои придавили его невыносимым грузом. Он осознал, что самое безопасное для него место рядом с нами. Даже если это означает необходимость встретиться лицом к лицу с Великой Белой Зимой. Но я знал, что превыше всего его держит надежда рано или поздно обрести свое Святое Копье. За ним Мартин побежит, как кобель за течной сукой.

– Не расстраивайся, монах, – пророкотал Гирт, который окончательно проснулся и теперь шарил по котелкам в надежде отыскать какой-никакой завтрак. – Твоя участь все же лучше той, что грозит всем нам. Я слышал, что русы не сажают на кол последователей Белого Христа.

Все в удивлении уставились на верзилу Гирта откуда бы ему знать подобное? Тот сконфузился под многочисленными взглядами, перестал греметь крышками и пояснил:

– Мне один иудейский торговец рассказывал. Говорил, будто для христиан здесь особая казнь: их подвешивают на дереве вниз головой. Ну вроде, как их бог висел на кресте… только наоборот.

У Мартина задергался глаз, и я подумал, что, наверное, для сторонников Христа это ужасно – быть подвешенными (или распятыми, как они говорят) вниз головой. К тому же это достаточно долгий и мучительный вид казни.

– Ничего, нашему маленькому монаху не привыкать, ощерился Финн. – Ему уже доводилось висеть вниз головой.

И все мы – те, кто помнил первую встречу с Мартином, когда он болтался подвешенным на мачте нашего драккара, разбрызгивая вокруг себя потоки слез и мочи и взахлеб выбалтывая секреты – дружно засмеялись.

– Точно, он может делать это стоя на голове, – уверенно заявил Квасир, чем вызвал новый взрыв хохота и одобрительных шлепков по коленям.

Монах оскорбленно поджал губы и вышел вон, прошелестев оборванной рясой.

– Сбежит он, вот помяните мое слово, – пробормотал Квасир, снова возвращаясь к работе.

– Как бы не так! – возразил Финн. – Куда он денется от своей священной палки.

Они азартно заспорили – сбежит не сбежит, – даже стали биться об заклад. Я слушал вполуха, в споры товарищей не вникал. И без того знал: Мартин не дурак. Он сбежит не ранее, чем получит в руки свое Святое Копье. Да и то, ежели будет, куда бежать. Монаху потребуется надежное убежище, где он чувствовал бы себя в безопасности. Пока же, посреди голой заснеженной степи, самое безопасное для него место – в нашей компании.

Тем временем побратимы перешли к обсуждению дальнейших планов: собравшись в тесный кружок, они бубнили о том, что вот-де им бы только добраться до сокровищницы Аттилы, а там можно и вступить в бой с дружиной Владимира. Еще посмотрим, чья возьмет… Я не мешал им строить бредовые планы – ясно же, что легче достать звездочку с неба, нежели победить Сигурдовых дружинников, – но подобные разговоры, по крайней мере, поддерживали надежду в моих хирдманнах. Не мне их судить… Я и сам пока плыл по течению и лишь тешился надеждой: мол, в нужный миг что-нибудь да придумается. А иначе моим побратимам и впрямь придется доставать звездочки с неба.

Позже мы сидели с Ионой Асанесом и сочиняли послание ярлу Бранду. Вернее, сочинял я, а Иона – большой умелец по части каллиграфии – старательно водил писалом по пергаменту. На некоторое время я отвлекся, наблюдая за суетой во дворе и одновременно втирая целебную мазь Торгунны в колено, которое часто меня беспокоило в холодную погоду. Проследив за моим взглядом, Иона сказал:

– Я вот о чем думаю… Старый Свенельд, конечно же, видел весь переполох. Трудно не заметить кучу телег перед домом, табун лошадей и прочие приготовления к походу. Однако он и бровью не повел – уехал, так ни о чем и не спросив. Неспроста это… Или, может, он слишком обжегся на этой истории со своим сынком, чтобы проявлять любопытство. Как считаешь?

– Вообще-то обжегся не Свенельд, а его сынок. И надеюсь, ему надолго хватит впечатлений.

– Еще одна проблема до кучи, – вздохнул Иона, и в голосе его прозвучала такая горечь, что я оторвался от вида за окном и обернулся к младшему товарищу.

Однако Иона к тому времени уже вновь склонился над своим письмом. Я невольно залюбовался юношей. Вот он сидит, укрывшись за водопадом темных волнистых волос, и старательно выводит руны на пергаменте. Иона Асанес несомненно был красив – даже в печали… даже в такой дурацкой позе и с высунутым языком.

Что же касается наших приготовлений к походу за серебром Аттилы, то это давно уже перестало быть секретом для Новгорода. На городских рынках только о том и говорили. В крепость ежедневно прибывали люди, желавшие присоединиться к Владимировой дружине или же к нашему Обетному Братству.

И, конечно же, Свенельд тоже все узнал. А это означало, что очень скоро и Ярополк – киевский князь, который запомнился мне зеленым юнцом, но давно успел повзрослеть – обо всем узнает. Так же, как и Олег, средний из сыновей Святослава. И если даже допустить, что последний особым умом не блещет, всегда найдется мудрый человек, который растолкует Олегу важность этих сведений.

Порой мне казалось, что проклятая куча серебра является любимой забавой Одина. Подобно опытному кузнецу, Одноглазый гнул его, изгибал, нагревал и колотил молотом, пока не выковал всемогущее проклятие. Он и сейчас продолжает трудиться над своей игрушкой – раскаляет добела, меняет форму, совершенствует… И попутно вовлекает все больше людей в эту опасную игру. Знать бы еще, зачем он это делает?

В воздухе летали легкие перья белого ворона. Холодные и влажные, они опускались на мое запрокинутое лицо, холодили щеки и застревали в волосах. Я отчаянно моргал, чтобы разлепить слипшиеся ресницы, и думал: а ну, как Воронья Кость был прав? И нынешняя зима – лишь начало страшной Фимбульвинтер и грядущего конца света?

А затем настал день, когда белого ворона сморила усталость, и он уснул, засунув голову под крыло. Небо над головой расчистилось, на нем засияло непривычно красное солнце. В этот день мы покинули Новгород и отправились в плавание по Волчьему морю.

Выстроившаяся на площади кучка моих побратимов выглядела жалким подобием княжеской дружины. Хотя… это надо еще разобраться, кто чьим подобием являлся. Все, что умели делать суровые новгородцы, добрые норманны из наших северных виков сделали бы вдвое лучше. При условии, конечно, что им бы захотелось это делать.

Поутру Владимир надумал устроить смотр своим людям. Сегодня он весь искрился золотом и серебром, как и пристало юному князю. С нарядной саблей на боку Владимир, подобно маленькому желудю, восседал на спине слишком высокого вороного жеребца. Так что мне – дабы не ударить в грязь лицом – тоже пришлось вырядиться в свои лучшие одежки, нацепить проклятый рунный меч и прогуляться перед строем побратимов.

А вокруг шумело обычное новгородское многолюдье. Туда и сюда сновали бородатые мужики и розовощекие молодки, скрипели телеги, цокали копытами крепенькие лошадки и оставляли кучи дымящегося навоза на свежевыметенных дощатых мостовых. Надо признаться: в тот миг я больше, чем когда-либо, ощущал себя ярлом.

Я смотрел на свое воинство и думал: «А они не так уж плохо выглядят – эти мои побратимы». Можно сказать, совсем неплохо… При том, что последние несколько дней парни пили не просыхая – благо денег хватало после набега на Клерконов лагерь – и практически не вылезали из постелей новгородских шлюх. Некоторые даже умудрились сэкономить пару-тройку золотых монет и прикупить кое-что из одежды для похода в степь.

Вон стоит мой друг Квасир. На нем новая стеганая куртка с хлопковой набивкой, так называемый акетон. Знаю, звучит несколько странно, но что поделать? Ну, не дается нам, северянам, серкландское словечко al-qutn, которым они именуют свой хлопок.

Опытные викинги давно уже осознали пользу поддоспешника. Правда, раньше мы, как правило, обходились тремя шерстяными туниками, надетыми одна поверх другой. А затем увидали миклагардских воинов в таких вот тюркских одежках, ну, и оценили, конечно. Действительно, хороший акетон не только дает дополнительную защиту от вражеских стрел и смягчает прямой удар мечом, который иначе помнет тебе все ребра. Он еще и согревает воина в холодную погоду – такую, как сейчас.

Рядом с Квасиром стоял Ламби Пай по прозвищу Павлин – совсем еще молодой и безбородый. Он трясся от холода в новых шелковых штанах в красно-белую полоску. На голове у Пая была дурацкая шапка, отороченная длинным козьим мехом. Впрочем, ей было далеко до головного убора Финна. Тот не расставался со штормовой шляпой Ивара – старой, потерявшей всякую форму, которая держалась на голове лишь благодаря вадмалевым завязкам. Ну, что ж… по крайней мере она надежно прикрывала единственное Финново ухо.

Я еще раз окинул взором строй побратимов: Клепп Спаки, Онунд Хнуфа, Финнлейт Ирландец, Бьельви (которого мы зовем Лайкнир, то есть Лекарь, поскольку он обладает некоторыми навыками в этой области), Гирт Стейнбродир (этот весь укутан в меха, отчего еще больше походил на ручного ярмарочного медведя) и остальные. Отличные норманны, только чуток замерзшие… У всех дыхание вырывалось клубами пара, все перетаптывались на месте и прятали озябшие пальцы под плащами или туниками. И, тем не менее, радостно улыбались своему ярлу. Исключение составлял лишь Иона Асанес – тот выглядел кислее свернувшегося молока и сумрачно глазел на меня из-под густых черных ресниц.

Я приметил Гизура и Рыжего Ньяля, кивнул в ответ на приветствие Хаука Торопыги. За их спинами маячили Торгунна и Тордис. Обе были замотаны в меховые накидки и шерстяные шарфы – так, что лишь одни глаза выглядывали, и этими глазами они следили за мной. Под ногами у них вертелись наши борзые. Вот уж кому холод был нипочем! Собаки явно радовались солнечному деньку, хотя, по мне, сегодняшнее солнышко лишь светило и совсем не дарило тепла.

Я смотрел на своих побратимов, и на языке у меня вертелись совсем не те слова, которых они ждали. Мне хотелось сказать, что все это одна большая глупость… а также напомнить о наших товарищах, сложивших голову в прежнем походе. Однако какой смысл говорить о том, что и так всем известно? Нынешние новобранцы неоднократно слышали рассказы тех, кому посчастливилось уцелеть шесть лет назад. И, тем не менее, все рвались в этот самоубийственный поход. Людей манила гора серебра, сиявшая перед их мысленным взором. Да уж, Одноглазый бог позаботился создать достойный крючок для нас. Клянемся на кости, крови и железе… Та старая клятва всех нас вытащила на заснеженные просторы русской степи.

Итак, длинной извивающейся колонной прошествовали мы под высокими городскими воротами. В нашем караване были сани и повозки с запряженными в них лошадями, множество мужчин и парней, а также сопровождавшие их женщины, рабы… и один подневольный христианский священник.

Наши юные предводители двигались в середине колонны. Рядом с ними маячили громоздкие фигуры наставников – Добрыни и Сигурда – в окружении избранных дружинников. Воины ехали верхом, в полном боевом облачении. Сверкали на солнце металлические шлемы, трепыхались на ветру флажки и вымпелы. Эта часть дружины задавала скорость всему каравану: они без зазрения совести напирали на возниц и пеших траллов, и тем – хочешь не хочешь – приходилось поспешать. Мне бросилось в глаза, что среди возниц много бывших Клерконовых хирдманнов. Вот ведь насколько велик соблазн! Призрачный блеск далекого серебра заставил этих людей унизиться до положения наемников, чье положение в обозе немногим лучше рабов.

Я дал себе слово приглядывать за ними в пути – вдруг в этой толпе сыщутся неведомые мстители? Хоть я и не верил в их преданность бывшему ярлу (не тем человеком был Клеркон, чтобы его беззаветно любили), все же не стоило забывать, что мы натворили на острове Сварти.

Разумная предосторожность… Но, увы, я начисто забыл о ней уже через неделю, когда зимняя степь сомкнула свои ледяные клыки у нас на горле.

Снег шел днем и ночью. Если же на время и прекращался, то лишь для того, чтоб мы могли в полной мере ощутить силу порывистого, студеного ветра. Затем – когда мы уже не чувствовали ни рук, ни ног – снова начиналась пурга. И снег был какой-то противный – сухой, мелкий и упорный. Стоило нам остановиться на привал, и он собирался в сугробы, которые высокими кучами окружали пятачок умирающего кострища.

Уж не знаю, как так получалось, но, куда бы мы ни шли, мело всегда в лицо. Этот проклятый снег – мелкий, словно мука из ручной мельницы – безостановочно сыпался из свинцовых туч, поземкой стелился вдоль земли, набивался в нос и уши и мгновенно заносил ноги, стоило хоть на мгновение остановиться. В результате ты уже не мог шагать обычным образом, а едва волочил ноги, пропахивая глубокие борозды в снежном покрове. Тем не менее, когда я на минутку приостановился и обернулся, чтобы хоть немного очистить глаза от налипшего снега, то не обнаружил собственных следов. Позади все было гладко и белым-бело. Казалось, будто степь хочет изгладить всякие воспоминания о непрошеных гостях.

Великая Белая – вот как называл ее Тин, а уж кому и знать, как не ему, ведь наш проводник Тин был булгарином с Итиль-реки (или Волги, как ее называют русы). Когда мы спросили у Тина, что означает его имя, он ухмыльнулся и коротко ответил: «Ничего». Как выяснилось, проводник наш пошутил, причем пошутил весьма удачно. Позже он объяснил нам, что тин – это мелкая монетка, имеющая хождение в его краях. Настолько мелкая, что никто ее всерьез и не принимает – так, пустячок… считай, что ничего.

– Могу уступить тебе свое прекрасное имя, – предложил Пай, – в обмен на твою куртку и шапку.

Тин в ответ лишь рассмеялся, обнажив крепкие белые зубы. Вот уж кто правильно снарядился в поход! На нем был длинный соболий полушубок, подпоясанный кушаком, и высокие отороченные мехом сапоги. На голове – меховая шапка-колпак с опускающимися ушами. Многие с завистью посматривали в сторону проводника-булгарина, но покушаться на его добро никто не решался. Недаром же Тин носил за кушаком внушительный кинжал изогнутой формы, и рука его почти не сползала с рукояти оружия. Особенно настороженно он держался в присутствии хазар.

Те тоже шли с нами как проводники, и сей факт никак не поднимал настроения Тину. Как известно, незадолго до своей смерти князь Святослав нанес хазарам сокрушительное поражение. Хазарский каганат распался, и булгарские племена наконец-то обрели свободу. Тин очень этим гордился и всячески подчеркивал свое булгарское происхождение. Он даже летоисчисление вел в соответствии со своими языческими традициями. Выглядело это, как намеренное оскорбление в отношении хазарских евреев.

– Сейчас наступило Время Малых Морозов второго года Молодого Ежа, – рассказывал нам Тин во время ночного привала на исходе первой недели путешествия.

Мы все сгрудились возле костра, и огонь отбрасывал причудливые отблески на скуластое лицо нашего маленького проводника. Лагерь так замело снегом, что люди боялись отойти по нужде. Уже в сотне шагов ничего не было видно – даже пламя костра терялось среди сугробов, лишь поднимавшийся кверху сизый дымок указывал на месторасположение лагеря.

– Ничего себе малые морозы! – пробурчал Гирт. – Если они еще хоть чуток усилятся, у Финна и второе ухо отвалится.

Финн – который не любил вспоминать о своем уродстве – злобно заворчал на Гирта, и тот мгновенно прикусил язык. Раздались смешки в адрес Гирта. Бедняга Гирт, в кои-то веки ему случилось уесть Финна… да и то ненадолго. Тем временем становилось все холоднее. Даже здесь, возле костра, мороз продирал до костей. В такую погоду даже шутить не хотелось.

Тин пожал плечами.

– Бывало и холоднее, – сказал он и бросил взгляд в сторону хазар (те сидели отдельной группой и в общей беседе участия не принимали).

Финн подлил булгарину вина из своего рога. Тот пригубил и одобрительно крякнул. Еще бы ему не понравилось! Уж я-то знаю это зеленое вино. Пока пьешь, оно кажется холодным, точно сердце шлюхи. Зато, попав к тебе в желудок, вино согревается и согревает тебя изнутри. Финн тоже предпочитал его остальным напиткам, а потому злобно окрысился на Квасира, когда тот умудрился пролить драгоценную влагу на землю.

– Помню, было время, когда мы сражались с хазарами, – снова заговорил Тин. И пояснил для нас, чужеземцев: – Булгары, хоть и считались частью их державы, всегда воевали против хазар. Даже когда остальные народы не осмеливались…

Хазары по-прежнему сидели молча, хотя в глазах их зажглись опасные голубые огоньки. Они были высокими, рыжеволосыми, со светлыми глазами – эти самые хазарские евреи. На их фоне Тин казался особенно маленьким и чернявым. Наш булгарский проводник вполне мог бы сойти за подземного карлика. Так сказал Иона Асанес, а уж он-то в подобном разбирался. Иона, наверное, был единственным греком, досконально изучившим наших северных богов.

– К сожалению, – продолжал Тин, – в тот раз мы проиграли и были вынуждены отступить на север. А все потому, что я был еще ребенком и не мог сражаться. Вот если б я участвовал в сражении, мы бы непременно победили! А так мы шли все дальше и дальше на север, пока не встретились с настоящей зимой.

Булгарин снова припал к чаше с вином, затем облизал губы. В свете костра глаза его блестели характерным пьяным блеском.

– Там было так холодно, что зеленое вино загустело и текло, подобно меду, – в голосе Тина появились мечтательные нотки. – Деревья потрескивали от жуткой стужи. Время от времени какая-нибудь ветка ломалась, и на сломе появлялось голубое пламя. Тогда мне впервые довелось узнать, что такое звездный шепот…

– Какой такой шепот? – заинтересовались мы.

– Звездный шепот, – повторил булгарин и выдохнул теплый воздух, который немедленно превратился в струйку голубоватого пара. – Это когда дыхание замерзает на губах, а слова обращаются в ледышки и с тихим шорохом падают на землю. Вот этот звук и называют шепотом звезд.

В наступившей тишине послышалось раздраженное фырканье Абрахама, одного из наших хазар. Он был крупным мужчиной с вечно насупленными бровями и высокомерным взглядом.

– Вольно ж тебе плести небылицы, – проворчал он. – Все твои рассказы, коротышка, значат не больше, чем твое имя. Одно правда – мы в тот раз крепко вас побили. Возможно, стыд и горечь поражения затуманивают твои детские воспоминания?

Маленький булгарин вспыхнул, однако отвечал не без достоинства:

– Было время, когда киевляне платили вам дань с каждого дома – беличьими шкурками и добрыми мечами. Затем Киев пришел и разрушил ваше государство. На то была воля богини-матери Сенмерв – я в этом ничуть не сомневаюсь. И уж ничто не туманит воспоминания о том дне, когда был сожжен Итиль!

Абрахам в гневе приподнялся с места, однако сидевший рядом Морут его остановил.

– Насколько я помню, булгар тогда тоже пожгли, – сказал он, и Тин вынужден был согласиться.

Действительно, Святослав в тот раз разошелся и, не разбираясь, спалил обе столицы – как хазарскую, так и булгарскую. Абрахам неодобрительно покачал головой и сказал:

– Чего еще ждать от варваров, поклоняющихся женщине? Ясно же, что мужчине, по самой сути, предназначено повелевать землей и небесами. В противном случае сам Творец был бы не мужчиной, а женщиной… Однако ж всем известно, что это не так. Следовательно, женщина должна повиноваться мужчине. Как у них на небесах, так должно быть и у нас, на земле.

Откуда-то с противоположной стороны раздалось раздраженное ворчание. Те, кто признал голос Торгунны, добродушно рассмеялись.

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒