|
|||||||
Клиффорд Д. Саймак 6 страница– Потому что ты трус, – ответила она. Легче мне не стало. Я вяло ковырнул еду. Вкус у нее был точь‑ в‑ точь как у пищи, которую невозможно оценить взглядом. Убогий дребезжащий оркестрик заиграл новую мелодию – как раз под стать такому вот заведению. Я окинул взглядом зал и вспомнил о шорохе за дверцей стенного шкафа – да ведь такого и быть не может. В подобной обстановке это могло сойти только за фрагмент какого‑ то кошмарного сна. Но я знал, что все произошло наяву. За пределами этой созданной человеком пресыщающей, усыпляющей теплицы существовало нечто такое, с чем еще никто никогда не сталкивался. То, чего я едва коснулся, а может, и увидел, но лишь мельком, да и то самый краешек. – Что ты собираешься делать? – спросила Джой, словно прочтя мои мысли. – Не знаю, – ответил я. – Ты репортер, – сказала она, – и для тебя это золотая жила. Но будь осторожен, Паркер. – Можешь не сомневаться. – Как ты думаешь, что это такое? Я пожал плечами. – Ты в это не веришь, – сказал я. – Впрочем, я и сам сейчас не представляю, как в это можно поверить. – Я верю твоим словам. Но насколько правильно ты все это истолковал? – Я не могу истолковать это по‑ иному. – В первый вечер ты был пьян. Пьян в стельку, как ты сам сознался. Капкан… – Но ведь из ковра был вырезан кусок. Я видел это, когда уже совершенно протрезвел. И в конторе… – Не все сразу, – перебила она. – Давай разберемся по порядку. Не надо разбрасываться. А то покатишься… – Вот оно! – вскричал я. – Не кричи, – попросила она. – Ты привлекаешь к нам внимание. – Кегельные шары, – пояснил я. – Как это я забыл о них! Были же еще кегельные шары, которые сами собой катились по дороге. – Паркер! – В Тимбер Лейне. Мне сообщил об этом по телефону Джо Ньюмен. Она сидела напротив, по ту сторону стола, и по ее лицу я увидел, что она не на шутку перепугалась. Она стойко выдержала все остальное, но кегельные шары оказались той самой последней соломинкой. Она уже не сомневалась, что я сошел с ума, – Прости, – как можно мягче произнес я. – Но Паркер! Где это видано, чтобы по дороге катились кегельные шары! – Один за другим. Торжественной вереницей. – И их видел Джо Ньюмен? – Нет, не Джо. Их видели какие‑ то школьники. Они позвонили в редакцию, а Джо, в свою очередь, позвонил мне. Я посоветовал ему выбросить это из головы. – Их видели около усадьбы «Белмонт»? – Ты угадала, – ответил я. – Понимаешь, это звенья одной цепи. Уж не знаю как, но все эти события каким‑ то образом связаны между собой. Я оттолкнул тарелку и вместе со стулом отодвинулся от стола. – Куда ты собрался, Паркер? – Во‑ первых, я хочу отвезти тебя домой, – сказал я. – А потом, если ты одолжишь мне свою машину… – Разумеется, но… О, понимаю – усадьба «Белмонт».
Усадьба «Белмонт» массивным черным кубом возвышалась среди таких же черных деревьев. Она стояла на вершине невысокого холма, мысом вдававшегося в озеро, и, когда я остановил машину, я услышал плеск набегавших на берег волн. Сквозь ветви деревьев поблескивала в лунном свете водная гладь, а наверху, под самой крышей, лунный блик играл на стекле слухового окошка, но сам дом и сторожившие его деревья тонули во тьме. В безмолвии ночи шорох высыхающих листьев звучал, как крадущиеся шажки множества маленьких ног. Я вылез из машины и, стараясь не стучать, осторожно закрыл дверцу. Я немного постоял возле машины, разглядывая дом. Нельзя сказать, что мне было страшно. Недавний ужас почти отпустил меня. Однако я не ощущал в себе и избытка храбрости. Тут ведь могут быть ловушки, мелькнуло у меня. Не такие, как тот замаскированный капкан перед моей дверью, а какие‑ нибудь еще. Коварные дьявольские ловушки. Но я с ходу выбранил себя за такие дурацкие домыслы. Ведь если рассудить здраво, вне дома не могло быть никаких ловушек. Иначе в эти ловушки могли бы попасться совершенно невинные люди: те, кто, выбирая кратчайший путь к озеру, пересекал бы владение Этвуда; или дети, играющие в таком соблазнительном месте, около пустующего заброшенного дома, – а это привлекло бы к нему нежелательный интерес. Если и были тут какие‑ нибудь ловушки, их расставили в самом доме. Однако, если учесть все обстоятельства, это тоже было маловероятно. Ведь в своем собственном доме они, кем бы эти они ни были – могут и без ловушек разделаться с незваным гостем. И вообще, может оказаться, подумал я, что я глупейшим образом заблуждаюсь, считая, что усадьба «Белмонт» имеет какое‑ то отношение к последним событиям. Но все равно я должен пойти и взглянуть, что там делается, я должен знать, я должен довести дело до конца и исключить это подозрение, иначе меня вечно будет терзать мысль, не проморгал ли я какие‑ то важные улики. Напрягшись всем телом, я зашагал по дорожке; спина моя сгорбилась, точно в ожидании неизвестно откуда грозившего нападения. И попробовал распрямиться, но не тут‑ то было – спина так и осталась согнутой. Я поднялся по лестнице и остановился перед парадной дверью, раздираемый сомнениями. В конце концов я решил поступить, как это принято – позвонить или постучать в дверь. Пошарив в темноте, я нащупал звонок. Кнопка едва держалась и завихлялась под моими пальцами; я понял, что звонок не работает, но все‑ таки нажал кнопку. Звонок не звонил: из дома не донеслось ни звука. Я снова надавил на кнопку и долго не отпускал ее, но звонка не было. Тогда я постучал, и в ночной тишине этот стук прозвучал как‑ то по‑ особенному громко. Я подождал, но все было тихо. Правда, в какой‑ то момент мне вроде бы послышались шаги, но звук не повторился, и я понял, что мне это почудилось. Спустившись с крыльца, я обошел вокруг дома. За кустами, некогда посаженными вдоль фундамента, уже много лет никто не ухаживал, и они разрослись в густую, непроходимую изгородь. Под ногами шуршали опавшие листья, а в воздухе ощущались пьянящие, по‑ осеннему едкие запахи. Ставни пятого из обследованных мною окон были едва прикрыты. А само окно не заперто. Как‑ то все очень просто, подумал я. Даже чересчур. Если я искал ловушку, то лучшего места для нее не придумаешь. Я поднял оконную раму, замер и прислушался: ничего. Стояла полная тишина. Только лениво плескались о берег волны да ветер резвился в сухой, еще не опавшей листве. Я сунул руку в карман пальто и нащупал пистолет и карманный фонарик, который прихватил с собой из машины Джой. Я подождал еще, собираясь с духом. Потом перемахнул через подоконник и очутился в доме. Я сразу метнулся в сторону и прижался к стене, чтобы мой силуэт не маячил на фоне открытого окна. Немного постоял так, выпрямившись и стараясь не дышать, чтоб не пропустить ни малейшего звука. Ни движения. Ни шороха. Ничего. Я вытащил из кармана фонарик, включил его и провел лучом по комнате. Я увидел закрытую чехлами мебель, картины на стенах и какой‑ то призовой кубок, стоявший на каминной полке. Я погасил фонарик и быстро скользнул вдоль стены – на тот случай, если кто‑ то или что‑ то прячется среди этой зачехленной мебели и решит вдруг на меня напасть. Никто не собирался на меня нападать. Я выждал еще какое‑ то время. Комната по‑ прежнему оставалась комнатой, и только. Я на цыпочках пересек ее и вышел в вестибюль. Нашел кухню, столовую и кабинет, где в беззубой старческой улыбке на меня ощерились пустые книжные полки. Я не обнаружил ничего интересного. Пол был покрыт толстым слоем пыли, и за мной тянулся след. Вся мебель была укутана чехлами. В воздухе попахивало плесенью. Повсюду ощущалась полная заброшенность, как в доме, который хозяева неведомо почему вдруг покинули и больше ни разу в него не возвращались. И нужно было мне, дураку, приезжать сюда, обругал я себя. Ведь здесь ровно ничего не было. Я просто поддался своему разыгравшемуся воображению. Но раз уж я здесь, мне нужно использовать это обстоятельство до конца. Пусть я сглупил, приехав сюда, все равно нет смысла уезжать, не осмотрев остальную часть дома – верхний этаж и подвал. Я вернулся в вестибюль и начал подниматься по лестнице – эдакому винтовому сооружению с поблескивавшими в темноте перилами и столбиками. Когда я уже поставил ногу на третью ступеньку, меня вдруг остановил чей‑ то голос. – Мистер Грейвс, – произнес голос. Это был мягкий интеллигентный голос, и говорил он самым естественным, нормальным тоном. И хотя я уловил в нем вопросительные интонации, вопрос этот был чисто риторическим. У меня встали дыбом волосы и миллионом игл вонзились в кожу головы. Я мгновенно обернулся, судорожно хватаясь за пистолет, оттягивавший мне карман. Когда я его уже наполовину вытащил, голос заговорил снова. – Я – Этвуд, – сказал голос. – Приношу свои извинения за испорченный звонок. – Я еще и стучал. – Я не слышал вашего стука. Я работал в подвале. Я уже разглядел в вестибюле его темную фигуру. Я разжал пальцы, и пистолет скользнул обратно в карман. – Мы можем спуститься в подвал, – предложил Этвуд, – и славно побеседовать. Это место едва ли подходит для продолжительного разговора. – Как вам будет угодно, – сказал я. Я сошел со ступенек, и он повел меня через вестибюль к двери в подвал. Горевшая внизу лампа заливала светом лестничную клетку, и теперь я его рассмотрел как следует. Внешность у него была самая заурядная – спокойный, приятный мужчина делового типа. – Мне здесь нравится, – заметил Этвуд, легко и беззаботно спускаясь по ступенькам. – Прежний хозяин устроил в подвале комнату для развлечений, которая из всех помещений этого дома, по‑ моему, наиболее пригодна для жилья. Может быть, потому, что сам дом очень стар, а эта комната оборудована совсем недавно. Мы спустились до конца лестницы, свернули за угол и очутились в комнате для развлечений. Это было обширное длинное помещение, тянувшееся через весь подвал; в каждом конце его было по камину, а на выложенном красной плиткой полу в беспорядке расставлена кое‑ какая мебель. У одной стен стоял письменный стол, заваленный бумагами, а в противоположной стене чернела дыра – просверленная в стене круглая дыра такого диаметра, что в нее свободно мог пройти кегельный шар, и из нее дул холодный ветер, леденивший мне лодыжки. В воздухе едва ощутимо попахивало тем самым лосьоном для бритья. Уголком глаза я заметил, что Этвуд наблюдает за мной. Я попытался справиться со своим лицом – не превратить его в застывшую маску, а придать ему то выражение, которое, как мне казалось, было ему свойственно в повседневной жизни. И мне, видно, это удалось, потому что на лице Этвуда не мелькнуло и тени улыбки, которую он вряд ли бы скрыл, подметив во мне признаки замешательства или страха. – Вы правы, – произнес я. – Здесь и впрямь очень уютно. Я сказал это для того, чтобы нарушить молчание. Комната была совершенно нежилой, во всяком случае, по человеческим канонам. Пыль здесь лежала почти таким же толстым слоем, как и наверху. Повсюду валялся самый разнообразный хлам, и в углах скопились кучи мусора. – Не хотите присесть? – спросил Этвуд. Он указал на стул с мягкой обивкой, стоявший наискосок от стола. Я направился к нему, и у меня под ногами что‑ то зашуршало. Тут я увидел, что ступаю по валявшемуся на полу большому измятому куску почти прозрачной полиэтиленовой пленки. – Осталось от прежнего хозяина, – небрежно бросил Этвуд. – Надо бы наконец навести здесь чистоту. Я сел на предложенный мне стул. – Позвольте ваше пальто, – сказал Этвуд. – Пожалуй, я не сниму его. У вас тут вроде откуда‑ то дует. Я не спускал глаз с его лица – оно не дрогнуло. – Быстро же вы все подмечаете, – благодушно заметил Этвуд без всякой угрозы в голосе. – Пожалуй, даже слишком быстро. Я промолчал, и он заговорил снова: – Однако я рад, что вы пришли. Не часто встретишь такого проницательного человека. – Уж не собираетесь ли вы предложить мне работу в вашей организации? – с усмешкой спросил я. – Эта мысль, – невозмутимо ответил Этвуд, – уже мелькнула у меня. Я покачал головой. – Вряд ли я вам нужен. Ведь город вы уже купили и, надо сказать, неплохо с этим справились. – Город! – оскорбленно вскричал Этвуд. Я кивнул. Он рывком отодвинул от стола стул и осторожно опустился на него. – Я вижу, что вы ничего не понимаете, – произнес он. – Придется вам все разъяснить. – Давайте, – сказал я. – Для этого я и пришел. Этвуд с серьезным видом подался вперед. – Не город, – проговорил он тихим напряженным голосом. – Не цените меня слишком дешево. Нечто гораздо большее, чем город, мистер Грейвс. Гораздо большее. Полагаю, я ничем не рискую, открыв вам это, ведь теперь меня уже никто не может остановить. Я покупаю Землю!
Есть идеи настолько чудовищные, настолько противоестественные и возмутительные, что человеку нужно какое‑ то время, чтобы вникнуть в их смысл. К таким вот идеям относится предположение, что у кого‑ нибудь может зародиться мысль – пусть одна только мысль – попытаться купить Землю. Завоевать ее – это куда ни шло: ведь это добрая, старая, традиционная идея, которую вынашивали многие представители человечества. Уничтожить Землю – это тоже можно понять, потому что были и есть безумцы, которые если и не кладут в основу своей политики угрозу всеобщего уничтожения, то, во всяком случае, используют ее в качестве дополнительной точки опоры. Но купить Землю – это не укладывалось в сознании. Прежде всего, Землю купить невозможно – ведь ни у кого не найдется такого количества денег. А если б и объявился такой богач, все равно это бред сумасшедшего, – что бы этот человек стал делать с Землей, купив ее? И наконец, это было неэтично и шло вразрез с традициями: настоящий бизнесмен никогда не уничтожает всех своих конкурентов. Он может их поглотить, установить над ними контроль, но отнюдь не уничтожить. Этвуд балансировал на краешке стула, как встревоженная хищная птица, – должно быть, в моем молчании он уловил осуждение. – Тут комар носа не подточит, – проговорил он. – Все совершенно законно. – Возможно, – выдавил я. Однако я чувствовал, что тут есть к чему придраться. Если б я мог выразить это словами, я бы объяснил ему, что здесь не так. – Мы действуем в рамках социального устройства человеческого общества, – продолжал Этвуд. – Наша деятельность базируется на ваших принципах и законах, которые мы соблюдаем со всей строгостью. Мало того, мы придерживаемся ваших обычаев. Мы не нарушили ни одного. И уверяю вас, друг мой, что это не так‑ то просто. Крайне редко удается провести подобную операцию, не нарушая обычая. Я попытался что‑ то сказать, но слова лишь булькнули в горле, да там и остались. – В наших деньгах и ценных бумагах нет ни единого изъяна, – заявил Этвуд. – Как сказать, – возразил я. – Что касается денег, то у вас их слишком много, чересчур много. Но беспокоила меня вовсе не мысль о чрезмерном количестве денег. Меня встревожило что‑ то другое. Нечто куда более важное, чем эта денежная вакханалия. Меня насторожили кое‑ какие его слова и то, как он их употреблял. То, как он произносил слово «наше», словно имея в виду себя и каких‑ то своих сообщников; то, как он употреблял слово «ваше», как бы подразумевая под этим все человечество, за исключением некой группы себе подобных. И то, как он особо подчеркнул, что действует в рамках социального устройства человеческого общества. Мой мозг словно раскололся надвое. И одна его половина вопила от ужаса, а другая призывала к благоразумию. Ибо мысль, пронзившая его, была настолько чудовищной, что сознание отказывалось ее воспринять. Теперь он уже улыбался, и при виде этой улыбки меня внезапно захлестнула жгучая ярость. Вопль, исторгавшийся одной половиной моего мозга, заглушил разумные доводы другой, и я поднялся со стула, выхватив из кармана пистолет. В тот момент я бы убил его. Не задумываясь, без всякой жалости я выстрелил бы в него в упор и убил. Все равно что я раздавил бы ногой змею или прихлопнул муху. Но выстрелить мне не пришлось. Потому что стрелять было не в кого. Даже не знаю, как это объяснить. Объяснить такое невозможно. Подобного явления еще не наблюдало ни одно человеческое существо. Ни в одном человеческом языке нет слов, чтобы описать, что сотворил с собой Этвуд. Он не заколебался, постепенно растворяясь в воздухе. Он не растаял. Что бы с ним ни произошло, это случилось мгновенно. Только что он сидел передо мной. А через мгновение его уже не было, я не заметил, как он исчез. Раздался негромкий стук, как от падения легкого металлического предмета, и по полу запрыгало несколько угольно‑ черных кегельных шаров, которых тут раньше не было. Должно быть, мое сознание мгновенно проделало какой‑ то сложный акробатический этюд, но тогда я этого не заметил. И все мои последующие поступки я приписал инстинкту – я не сознавал, что было причиной, а что – следствием, не анализировал факты, не строил догадок и предположений, но все это, несомненно, промелькнуло в моем мозгу, побудив меня к немедленным действиям. Я выронил пистолет и, нагнувшись, схватил с пола кусок полиэтиленовой пленки. Схватил его и начал расправлять уже на пути к наружной стене, где зияла дышавшая холодом дыра. Направляясь к дыре, прямо на меня катились шары, и я был к этому готов – у прикрытой пленкой дыры их ждала ловушка. Первый шар ткнулся в дыру, увлекая за собой пленку, за первым последовал второй, потом третий, четвертый, пятый. Я схватил конц прозрачного полотнища, сложил их вместе и вытянул его из дыры – и в этом импровизированном мешке, ударяясь друг о друга, взволнованно постукивали угольно‑ черные шары. В подвале оставалось еще несколько шаров – тех, что не попали в сеть, – и теперь они в исступлении катались по полу, ища, куда бы спрятаться. Я поднял мешок и встряхнул его, чтобы утрясти мой улов. А чтоб шары не выскочили, как следует закрутил горловину и перебросил мешок через плечо. Тем временем остальные шары продолжали метаться в поисках темных уголков, и со всех сторон слышалось какое‑ то шуршание, шелест и шепот. – А ну, марш в свою дыру! – крикнул я им. – Убирайтесь туда, откуда явились! Никакой реакции. Они все уже попрятались. И теперь следили за мной из темных уголков, из куч хлама. Быть может, даже не видя меня. Скорей всего просто ощущая мое присутствие. Впрочем, неважно как, но они следили. Я шагнул вперед, и моя нога наступила на какой‑ то предмет. Я в ужасе подпрыгнул. Это был всего‑ навсего мой пистолет, который я выронил, когда нагнулся за пленкой. Я оцепенело смотрел на него, чувствуя, как у меня затряслись все внутренности, но дрожь эта билась где‑ то в глубине, не в силах вырваться наружу и завладеть всем телом – настолько оно было напряжено. Зубы мои порывались застучать, но безуспешно, потому что челюсти были стиснуты с такой отчаянной силой, что ныли мышцы. Отовсюду за мной следили невидимые наблюдатели, из дыры дул холодный ветер, а у меня за спиной, в мешке, скорей возбужденно, чем злобно, постукивали друг о дружку шары. И еще в подвале была пустота – пустота там, где только что было двое людей, а теперь остался один. Хуже того, здесь зверем выла пустота взбесившейся вселенной, Земли, утратившей свое значение, и цивилизации, которая, пока сама того не ведая, корчилась в муках агонии. Но все это забивал запах – запах, который я впервые почувствовал сегодня утром, – запах этих существ; кем бы они ни были, откуда бы они ни явились, какова бы ни была их цель – этот запах принадлежал им. Он был рожден не Землей, не нашей, такой знакомой старушкой планетой, и до этого человеку никогда не приходилось с ним сталкиваться. Я понял, что передо мной была иная форма жизни, явившаяся откуда‑ то извне, из краев, находящихся далеко за пределами планеты, на которой я сейчас стоял; и все во мне протестовало против этой мысли, но другого объяснения я подыскать не мог. Я опустил мешок с плеча, наклонился за пистолетом и, протянув к нему руку, вдруг увидел, что невдалеке от пистолета на полу лежит еще какой‑ то предмет. Выпустив пистолет, мои пальцы потянулись к этому предмету, и в тот момент, когда они схватили его, я увидел, что это кукла. Еще не успев рассмотреть ее, я уже знал, что это за кукла: в памяти всплыл негромкий металлический стук, услышанный мною в тот самый миг, когда исчез Этвуд. Я не ошибся. Это была кукла Этвуд. Этвуд до последней морщинки на лице, до мельчайшей детали внешности. Словно кто‑ то взял живого Этвуда и уменьшил раз в сто, стараясь при этом ни на йоту не изменить его, не повредить ни единого атома в существе, которое было Этвудом. Я опустил куклу в карман, подобрал пистолет, перекинул мешок через плечо и направился к двери. Мне неудержимо захотелось бежать. Я напряг всю свою силу воли, всю, до последней капли, чтобы сломя голову не кинуться бежать оттуда. Но я заставил себя идти шагом. Точно мне все было до лампочки, точно я не был смертельно испуган, точно ни в этом благословенном мире, ни во всей вселенной не было ничего, что могло бы испугать человека, обратить его в бегство. Потому что я должен был им это доказать! Каким‑ то необъяснимым образом, словно бы инстинктивно, я вдруг понял, что должен сейчас сыграть эту роль в интересах всего человечества, должен им кое‑ что показать, должен продемонстрировать перед ними смелость, решительность, непоколебимое упорство, свойственные человеческому роду. Уж не знаю как, но я это выполнил. С таким ощущением, словно мне в спину нацелены кинжалы, я прошел через комнату и стал не спеша подниматься по лестнице. Одолел последние ступеньки и осторожно, без стука, закрыл за собой дверь. И теперь, освободившись от наблюдавших за мной глаз, от необходимости играть эту роль, я, спотыкаясь, проковылял через вестибюль, как‑ то ухитрился открыть парадную дверь – и в лицо мне пахнул налетевший с озера свежий ночной ветерок, очищая мне легкие и мозг от подвального смрада. Я добрел до какого‑ то дерева и привалился к нему, ослабевший и вымотанный, словно после состязания в беге, и на меня напала неукротимая рвота. Я корчился, давился блевотиной, почти с наслаждением ощущая вкус желчи, разъедавшей мне горло и рот, – в этом вкусе было что‑ то истинно человеческое. Я стоял, прислонившись лбом к грубой коре ствола, и прикосновение к ее шершавой поверхности успокаивало, словно это ощущение восстанавливало контакт со знакомым мне миром. Я слышал, как ударяются о берег волны озера, слышал пляску смерти сухих листьев, уже мертвых, но еще не покинувших родного дерева, а откуда‑ то издалека доносился приглушенный расстоянием собачий лай. Наконец я оторвался от дерева, вытер рукавом рот и подбородок. Пора приниматься за дело. Теперь у меня в руках было доказательство: полный мешок существ, которые подтвердят собой достоверность моего сообщения, – ведь так или иначе, а я должен все рассказать. Я поднял мешок на плечо, и, пока я поднимал его, мои ноздри вновь уловили запах пришельцев. У меня окоченело все тело, подкашивались ноги, болели внутренности. Больше всего на свете, подумал я, мне сейчас нужен добрый глоток спиртного. На ведущей к дому аллее темнела машина, и я нетвердым шагом двинулся к ней. За моей спиной возвышался мрачный расплывчатый силуэт дома, и наверху, в стекле слухового окошка, по‑ прежнему поблескивали серебристые осколки лунного луча. У меня вдруг мелькнула странная мысль: может, мне вернуться и закрыть то окно, ведь в комнаты с укутанной светлыми чехлами мебелью ветер нанесет листья, на ковры будет хлестать дождь, а когда пойдет снег, пол заметет маленькими белыми сугробами. Я хрипло расхохотался. Надо же такому прийти в голову, да еще в тот самый момент, когда мне необходимо было, не теряя ни минуты, убраться отсюда подальше, подальше от этого дома на Тимбер Лейне. Я подошел к машине и открыл дверцу со стороны сиденья водителя. На другом конце сиденья что‑ то шевельнулось и произнесло: – Рад вашему возвращению. А то я беспокоился, не случилось ли чего. Непередаваемый ужас пригвоздил меня к месту. Я не верил своим глазам – существо, сидевшее в машине, существо, только что обратившееся ко мне с этими словами, было тем самым веселым лохматым псом, которого я сегодня вечером вторично встретил возле своего дома!
– Я вижу, – продолжал Пес, – что один из них при вас. Держите же его покрепче. Могу засвидетельствовать, что это весьма скользкие личности. И пока он так разглагольствовал, я изо всех сил старался не сойти с ума. Я остолбенел. А что мне еще оставалось делать? Ведь в конце концов отупеешь, если тебя достаточно часто бьют по башке. – Ну‑ с, вам, пожалуй, пора уже спросить, кто я, черт возьми, такой, – с укором заметил Пес. – Ладно, – прохрипел я. – Так кто же ты такой, черт тебя побери? – Мне очень приятно, что вы наконец спросили об этом, – удовлетворенно проговорил Пес. – Ибо со всей откровенностью могу вам сообщить, что являюсь конкурентом – не сомневаюсь, что слово «конкурент» выбрано мною правильно, – того существа, которое сидит в вашем мешке. – Очень ценная информация, – съязвил я. – А теперь, милейший, кем бы ты там ни был, объясни‑ ка все как следует. – Но мне думается, вам должно быть абсолютно понятно, кто я! – воскликнул Пес, пораженный моей тупостью. – Как конкурент этих кегельных шаров, я, естественно, должен быть отнесен к числу ваших друзей. К этому времени мое оцепенение частично прошло, и я смог сесть в машину. И вообще, я почему‑ то уже спокойнее относился к этому событию. У меня, правда, мелькнуло подозрение, не является ли Пес еще одной бандой кегельных шаров, на этот раз превратившихся не в человека, а в собаку, но даже если б мое подозрение оправдалось, я был к этому подготовлен. И уже несколько оправился от испуга, и на смену ему пришло раздражение. Что за проклятая жизнь, подумал я, когда человек может в секунду превратиться в кучку черных шаров, а в машине тебя ждет собака, которая, как только ты появляешься, заводит с тобой светскую беседу. Видно, в тот момент я еще верил в это не до конца. Но от действительности не отмахнешься – Пес сидел рядом, разговаривал со мной, и мне оставалось только смириться с этим, с позволения сказать, фарсом. – Почему бы вам не отдать мешок мне? – спросил Пес. – Уверяю вас, что я буду держать его мертвой хваткой и с превеликим вниманием. Для меня будет делом чести проследить, чтобы они не сбежали. И я отдал ему мешок – он протянул лапу, и, бог свидетель, эта лапа так плотно обхватила горловину мешка, словно вдруг вырастила пальцы. Я вытащил из кармана пистолет и положил его себе на колени. – Что это за инструмент? – поинтересовался Пес, не пропускавший ни единой мелочи. – Это оружие под названием пистолет, – объяснил я, – и с его помощью я могу продырявить тебя насквозь. Одно неверное движение, приятель, и ты узнаешь, что это такое, на своей собственной шкуре. – Я приложу все усилия, – довольно сухо произнес Пес, – чтобы не допустить ни одного неверного движения. Уверяю вас, что касаемо текущих событий, я полностью ваш союзник. – Вот и чудесно, – сказал я. – Смотри не передумай. Я завел мотор, развернулся и выехал на проселочную дорогу. – Меня радует, что вы столь охотно вручили мне мешок, – проговорил Пес. – У меня есть некоторый опыт обращения с этими существами. – В таком случае, может, ты посоветуешь, куда нам сейчас с ними отправиться? – спросил я. – О, существует множество способов их уничтожения, – сказал Пес. – Осмелюсь посоветовать, сэр, способ, достаточно бескомпромиссный, но, может быть, несколько мучительный. – А я вовсе не собираюсь их уничтожать, – возразил я. – Мне и так досталось, пока я поймал их в этот мешок. – Очень прискорбно, – с сожалением промолвил Пес. – Поверьте, никуда не годится оставлять эти существа в живых. – Ты все время зовешь их «этими существами», – заметил я, – и, однако же, утверждаешь, что хорошо с ними знаком. Разве у них нет имени? – Имени? – Да. Названия. Определенного обозначения. Должен же ты их как‑ то называть. – Теперь я вас понял, – сказал Пес. – Я не всегда быстро схватываю смысл слова. Случается, что мне нужно на это какое‑ то время. – Кстати, пока я не забыл, объясни мне, как это ты умудряешься со мной разговаривать? Ведь говорящих собак не бывает. – Собак? – Да. Это такие существа, как ты. Ведь на вид ты настоящая собака. – Очаровательно, – восхитился Пес. – Так вот, значит, кто я. Мне и вправду попадались существа, похожие на меня внешностью, но в остальном они совсем, совсем другие, и их столько разных видов. Сперва я пытался завязать с ними отношения, но… – Значит, ты всегда так выглядишь, да? Выходит, ты не превратился в собаку из какого‑ то другого существа, как это умеют наши дружки в мешке? – Я есть я, – гордо заявил Пес. – И не стал бы ничем иным, даже если б это было в моих возможностях.
|
|||||||
|