Глава десятая

Офицеры полка встречали Новый год в клубе. Мельников пришел на бал с опозданием. Он задержался в батальоне, где вместе с солдатами ожидал, когда часы пробьют двенадцать. Потом поздравил их, пожелал дальнейших успехов в службе и учебе и направился в клуб.

— А-а-а, дружба! — крикнул Соболь из толпы танцующих, едва Мельников показался в зале. Пристраивайся быстрей!

Зал гудел от стремительного движения людей. Все кружилось, бурлило в веселом разливе музыки. Лишь в самой середине пестрого людского водоворота неподвижно и величественно, упираясь макушкой в потолок, стояла зеленая елка. Красные, синие, желтые огни, радужные звезды, шары, бусы — все дрожало на ней, сверкало, и, казалось, весь зал был наполнен живым ослепительным блеском.

Вот мимо Мельникова проплыли в танце капитан Нечаев и Ольга Борисовна. Синие глаза ее, казалось, стали еще больше, по щекам разлился тонкий румянец.

— Здравствуйте, Сергей Иванович. С Новым годом вас! — почти пропела она, не нарушая плавности движений.

— Спасибо, — помахал рукой Мельников. — Вас также — с наступившим!

Уплывая в глубь зала, Ольга Борисовна еще раз повернула голову и улыбнулась.

Вскоре опять показался Соболь, вальсирующий на этот раз с женой Степшина, Дусей.

«А где же он сам? » — подумал Сергей.

Оркестр на минуту смолк. Но не успели пары остановиться, как грянул краковяк. Опять все закружились вокруг елки. Соболь танцевал с Дусей. Он то и дело наклонялся и что-то шептал ей. Она краснела и громко смеялась.

В дверях появился Степшин, скучный, чем-то озабоченный. Мельников подошел, спросил:

— Почему не веселитесь?

— В бильярд играл, — ответил тот, стараясь не выдавать волнения. Постоял немного, посмотрел в зал, махнул рукой: — Пойду еще партию сгоняю. — И скрылся за дверью.

«Что-то не ладится у него с женой», — уже в который раз подумал Мельников. Он вспомнил, что Степшин часто обедал в столовой, а не дома. Однажды даже остался ночевать в батальоне. На вопрос комбата: «Что случилось? » — ответил уклончиво: «Ничего особенного, просто засиделся в штабе и решил не беспокоить жену». Но по всему было видно, что не штабная работа задержала его в казарме. Да и теперь, конечно, не страсть к шарам заставляла майора прятаться в бильярдной комнате. Причина была совсем другая.

Из глубины зала к Мельникову протискался Соболь, удивленно спросил:

— Почему не танцуешь? Не в монастырь ведь пришел, а на бал.

— Осматриваюсь, — улыбнулся Мельников.

— Хватит осматриваться. Смазывай быстрей колеса и включай мотор. — Соболь был явно под хмельком и не скрывал этого.

Мельников удержал его за руку, шепнул:

— Слушай, ты зачем с Дусей заигрываешь? Она же с мужем здесь.

— Ну, знаешь ли!.. — поднял голову Соболь.

Мельников еще крепче сжал его руку.

Соболь долго смотрел в глаза товарищу. Потом прищурился, сказал с ехидцей:

— Значит, о чужих женах заботишься?.. Похвально. Только знаешь… Дуся — женщина со вкусом, и не моя тут вина, что муж не понимает этого. А впрочем, если твои интересы затронул, могу отступить. Для друга на любую жертву готов. Поединка разыгрывать не будем.

— Михаил! — строго сказал Мельников.

— Все, все, — замахал рукой Соболь. — Больше к Дусе ни шагу. Меня давно ждет Олечка. Смотри, как она косит свои влюбленные очи в мою сторону. Эх, дружба, зря ты не зашел ко мне сегодня. Коньячок был, шампанское.

Мельников вспомнил, что Соболь действительно приглашал его. Но нельзя было уходить от солдат в такой вечер, да и не хотелось дурманить голову перед большим балом.

— Ну ничего, — сказал Соболь. — Мы с тобой завтра выпьем. Договорились?

— Утро вечера мудренее.

Снова раздались звуки вальса. Над головами танцующих начали взрываться хлопушки и, подобно мелким снежинкам, в воздухе заблестело конфетти. Соболь заторопился к танцующим. Едва он затерялся среди веселого потока людей, к Мельникову подошла Ольга Борисовна.

— Не скучайте, Сергей Иванович, весь год скучать будете, — сказала она с милым лукавством.

Мельников задержал взгляд на ровном проборе ее красиво уложенных волос.

— Да полно же, развеселитесь!

Мельников улыбнулся и пристукнул каблуками, что означало: «Прошу на вальс».

Она смело положила руку ему на плечо. Первые шаги Сергей сделал неуверенно.

— Вы уж извините меня за мешковатость, — сказал он виновато.

— Что вы? Здесь так тесно.

Продолжая любоваться ее пышными локонами, Мельников подумал о Наташе: «Где она сейчас? Может, дома сидит у елки и грустит. А может, где-нибудь танцует». Ему вдруг показалось, что вот она рядом с ним и чуткая теплая рука ее лежит у него на плече. От этой мысли ему стало легко и весело. Он закружился, будто подхваченный сильными крыльями. Ольга Борисовна вскрикнула от неожиданности:

— Ой, что вы, Сергей Иванович!

Не успев осмотреться, они остановились прямо перед Соболем.

— Олечка! — произнес он многозначительно. — Прошу внимания. Следующий выход на круг мой.

— Нет, нет, я уже обещала.

Она заговорщически поглядела на Мельникова. Тот поддержал ее:

— Да, Михаил, ты опоздал.

— Тогда занимаю очередь, — подчеркнуто произнес Соболь. Ольга Борисовна смутилась.

— Извините, не то слово попалось. Немедленно беру обратно и покорно исчезаю.

Но исчез он ненадолго. Попросив дирижера сыграть какой-то мало кому известный замысловатый танец, Соболь опять предстал перед Ольгой Борисовной:

— Теперь, надеюсь, пойдете со мной?

И, взяв ее за руки, он победно кивнул Сергею: «Вы обезоружены, уважаемый коллега».

Перед уходом домой Ольга Борисовна подошла к Мельникову и тихо сказала:

— Сергей Иванович, не покидайте меня, проводите.

Расходились из клуба шумно. Все пели, смеялись, толкали друг друга в снег. Дуся Степшина дважды подбегала к Соболю, что-то шептала ему, потом резко повернулась и одна ушла домой.

Соболь не отходил от Ольги Борисовны. Он был явно недоволен присутствием друга. Мельников хорошо понимал это, но не показывал виду, старался держаться непринужденно. Развеселившись, он стал бросать снежки в густо заиндевевшие деревья. Осыпающийся снег сверкал при лунном свете, как битый хрусталь, и Ольга Борисовна просила:

— Сергей Иванович, киньте еще!

Соболь язвил:

— Сергей, ты явно попал не в ту компанию. Твои приятели давно спят.

— А старикам тоже пора спать, — смеялся Мельников.

— Правильно, — торжествовала Ольга Борисовна. Она тоже схватила горсть снега, но сейчас же бросила его и спрятала пальцы в рукава пальто.

У дома Ольга Борисовна пожелала спутникам доброй ночи и скрылась за дверью так быстро, что Соболь не успел поймать ее за руку.

— Олечка, ну подождите, скажу кое-что по секрету.

— В компании секретов не бывает, — послышался ее веселый голос. Затем щелкнул замок и все стихло.

— Эх, дружба, — вздохнул Соболь, повернувшись к Мельникову. — Испортил ты мне весь вечер. От Дуси утащил. А эту под личную охрану взял.

Мельников громко и раскатисто захохотал.

— Ну тебя к черту, Михаил. Ты еще в соперники меня зачислишь.

— При чем тут соперники? Ты ведешь себя, как настоятель женского монастыря.

— А еще что?.. Эх ты — дружба!

Постояв с минуту, они медленно побрели по узкой тропке. Мороз усиливался. Хруст снега разносился по всему городку.

* * *

Утром, когда Мельников пришел в батальон, Джабаев передал ему письмо от Наташи. В конверте вместе с тетрадным листком, исписанным знакомым почерком, лежала газета «Вечерняя Москва». Он посмотрел на обведенный красным карандашом фотоснимок и заулыбался: «Неужели Наташка? Ну конечно она. Вот молодец, в Кремле побывала».

Под фотоснимком тем же красным карандашом было написано:

«Сережа, взгляни и позавидуй».

— Конечно, позавидуешь, — вслух произнес Мельников и перевел взгляд на письмо. Прочитав о встрече и разговоре Наташи с начальником академии, он сразу почувствовал, как грудь его наполнилась горячим радостным волнением. Ведь столько времени прошло, а генерал все помнит и, главное, уверен, что книга должна получиться.

Дочитав письмо, Мельников задумался: зря он все-таки отмахивался от советов Наташи. Нужно было давно познакомить генерала с планом книги. Может, и в самом деле человек подсказал бы что или сделал какие замечания. Ну ничего, он сообщит ему через пару дней содержание того, что уже написано, а потом, через полгода, когда все будет готово, вышлет рукопись. Вышлет именно ему, начальнику академии. Ведь отдать рукопись в руки человека, которому веришь, — это очень и очень важно.

Но в тот же день планы пришлось изменить. Около двенадцати Мельникову принесли из штаба телеграмму:

«Редакцию журнала интересует ваша рукопись тчк Высылайте отрывок размером три печатных листа тчк Редколлегия».

Ошеломленный Мельников долго не мог собраться с мыслями. Такое неожиданное предложение редколлегии и обрадовало его и встревожило. Шутка ли — выслать отрывок. А какой? Чему из написанного отдать предпочтение? Хорошо бы, конечно, выбрать несколько глав из первой и второй части. Нет, из первой он даст лишь две главы. В журнале и без него многие делятся опытом прошлой войны. А его материал посвящен действиям войск в условиях современного боя. Значит, отрывок должен освещать главным образом этот вопрос.

Придя домой, Мельников сразу же взялся за рукопись. Он перелистал ее и остановился на разделе «Техника и тактика». Почти полгода пришлось ему потрудиться, чтобы вскрыть характер современного боя, понять, какие могут произойти изменения в использовании техники по сравнению с прошлой войной.

Внимательно прочитав этот раздел, Мельников заложил его белым листком бумаги с надписью: «Перепечатать». Затем походил по комнате, выкурил папиросу и снова склонился над тетрадями.

Дня через два после бала Ольга Борисовна позвонила Мельникову по телефону в штаб и сообщила, что получена новая литература. Она стала было перечислять названия книг, но Мельников остановил ее:

— Прошу, пожалуйста, не трудиться. Я сейчас приеду.

Он быстро оделся и позвал шофера.

Мягко подпрыгивая на выбоинах дороги, «газик» пробежал между рядами заснеженных деревьев, свернул круто в сторону и остановился возле клубного крыльца. Мельников, не раздеваясь, вошел в библиотеку. Ольга Борисовна всплеснула руками:

— Вы уже здесь? Какая оперативность!

Свежее лицо ее было, как всегда, приветливым. В широко открытых глазах прыгали неуловимые искорки. Под пристальным взглядом Мельникова она смутилась, но через минуту сказала уже спокойно:

— Ну вот, смотрите, — и подала несколько новых книжек.

В библиотеке было тихо. Лишь в читальном зале кто-то шуршал страницами журналов. Мельников заглянул в приоткрытую дверь и громко воскликнул:

— А, знакомая, Танечка! Здравствуй!

Девочка улыбнулась и стыдливо наклонила голову. Передней на столике лежала большая стопка «Крокодила» и несколько журналов «Советский Союз».

— Просвещаешься? — шутливо спросил Мельников.

— Я совсем не просвещаюсь, — сказала Танечка. — Я картинки читаю. Поглядите, какой поросенок. А почему у него усы?

— Где усы? О, правда! Значит, выросли.

— А зачем?

— Старый уже стал.

— А почему старый?

Из библиотеки донесся смех Ольги Борисовны:

— Ой, не могу! Доченька, ты же замучаешь дядю Сережу.

— Нет, нет, — сказал Мельников. — Мы сейчас договоримся. Знаешь что, Танечка, ты смотри картинки, а я вот здесь тоже займусь делом.

Он сел за соседний стол и начал перелистывать книги. Одни интересовали его, и он откладывал их вправо, другие — влево. Затем левую стопку передал Ольге Борисовне.

— А вот эти, — сказал он, удерживая несколько книг в руке, — хочу унести денечка на три-четыре, если можно.

— Конечно. Такому аккуратному читателю…

Пока Ольга Борисовна делала записи, Мельников снова заговорил с Танечкой. Она охотно показывала ему картинки и задавала свои неизменные вопросы: «Зачем? », «Почему? ». Под конец беседы вдруг восторженно хлопнула в ладошки:

— А у меня уже день рождения!

— Когда? — спросил Мельников.

— Сегодня, сегодня, сегодня, — лепетала Танечка, продолжая размахивать ручонками. — Мамочка купит мне подарок.

— И я куплю, — пообещал Мельников. — Хорошо? Девочка смутилась и, оставив журналы, убежала к матери.

— Эх ты, болтушка, — постыдила ее Ольга Борисовна. — Все секреты наши выдала.

— И правильно, — сказал Мельников. — Иначе дядя не знал бы. А подарок я непременно приготовлю. Надеюсь, мама позволит? — Он перевел взгляд на Ольгу Борисовну.

— Зачем беспокоиться, Сергей Иванович!

— Какое же тут беспокойство? Мне очень приятно поздравить Танечку с днем рождения. Мы же с ней друзья. — Он тронул ее за руку и спросил: — Правда, что мы друзья?

— Правда, — шепотом ответила девочка.

— Вот. Значит, жди подарок.

Поблагодарив Ольгу Борисовну за книги, Мельников вышел из библиотеки. Встреча и разговор с Танечкой взволновали его. Сразу припомнилось расставание с семьей на Дальнем Востоке. Большой белый пароход уходит в океан. С высокой палубы Наташа и Володя машут вслед уходящему катеру. Людочка трет кулачком глазенки. А синеватая океанская дымка неумолимо заволакивает родные фигуры, густой стеной встает между скалистым берегом и пароходом.

Садясь в машину, он снова подумал о Танечке. Судьба этой девочки тронула его сердце с первой встречи. Он не мог спокойно слушать ее слова об отце и смотреть в чистые детские глаза, полные наивной доверчивости. Ему все время хотелось сделать для нее что-нибудь хорошее, приятное.

Во время обеденного перерыва Мельников зашел в магазин и выбрал большую куклу. Коробку с подарком он занес в штаб, рассчитывая после службы сразу же направиться в библиотеку. Но появившийся в батальоне Жогин задержал его на полтора часа.

Когда Мельников наконец приехал в клуб, Ольги Борисовны там уже не было. «Очень жаль, — подумал он. — А ведь Танечка ждет». И тут же у него возникла мысль: «А что, если подарок отвезти имениннице домой? Правильно, так и сделаю. Пусть порадуется». Посмотрев на часы, он решил: «Отпущу Джабаева, а сам прогуляюсь пешком».

На квартиру к Ольге Борисовне Мельников пришел в половине девятого.

— Прошу извинить за беспокойство, — сказал он, перешагивая через порог. — Явился поздравить именинницу. И вот подарок принес.

Хозяйка заволновалась:

— Зачем это, Сергей Иванович? Столько хлопот.

— Да какие хлопоты! Принес — и все. Ну, Танечка, принимай!

Девочка стояла посередине комнаты и растерянно поглядывала то на мать, то на дядю Сережу, не решаясь взять подарок.

— Что вы мучаете ребенка? — серьезно сказал Мельников, посмотрев на Ольгу Борисовну. Она вздохнула и ласково кивнула дочери:

— Можно, Танечка, возьми.

— Вот и правильно! — воскликнул Мельников. — Теперь будем вместе развертывать. — Он вынул из бумаги куклу, расправил ей волосы, платье и посадил на стул. Именинница минуту стояла на месте как завороженная, потом захлопала в ладошки и весело запрыгала.

— Ох ты, коза рогатая, — улыбнулась мать. — А вы, Сергей Иванович, раздевайтесь и проходите.

Мельников снял шинель, шапку и сел на стул, продолжая любоваться Танечкой, которая уже держала куклу в руках. Разговаривая с девочкой, Сергей осмотрел комнату. На широком столе коричневая бархатная скатерть. Стулья в белых чехлах. На одной стене ковер с изображением оленей. На другой — большая картина «Утро в сосновом лесу» в багетовой раме. Все расположено аккуратно, со вкусом.

Взгляд гостя остановился на портрете молодого улыбающегося капитана. Под портретом были прикреплены две розы, искусно сделанные из прозрачного красного шелка. «От жены и дочери» — догадался Сергей, и мысль эта сразу омрачила его. Он повернулся к Ольге Борисовне, намереваясь задать ей давно волнующий вопрос: «Что же произошло? » Но она уже поняла его и, приложив к своим губам палец, умоляюще предупредила: «Молчите». Потом опустила голову и вышла из комнаты. Танечка побежала за ней, ничего не замечая, по-прежнему радуясь подарку.

Минут через пять Ольга Борисовна вернулась без дочери. Лицо ее было грустным, задумчивым.

— Простите, — сказал Мельников, шагнув ей навстречу. — Я хотел только узнать, что с ним случилось?

— Он погиб, — тихо, не поднимая головы, ответила Ольга Борисовна.

— Где?

— Он участвовал в разминировании подземных складов, оставленных немцами где-то под Курском. И там… — Ее голос вдруг задрожал, оборвался. Под ресницами заблестели слезы. Но она сумела сдержать их и почти шепотом продолжала: — Там под Курском и произошло все это.

— Как нелепо, — с горечью произнес Мельников. — Без войны и вдруг… Он что же, был инженер?

Ольга Борисовна хотела сказать «да», но не смогла. Только пошевелила губами и, тяжело вздохнув, достала из тумбочки небольшой красный блокнот, чуть помятый, с потертыми уголками. Сразу поняв, что это записи капитана, Мельников бережно перелистал несколько страниц. На каждой из них стояли день, число и месяц. Затем очень мелкие, но разборчивые строчки:

«С р е д а, 8 м а я.

Сегодня был очень тревожный день. Втроем обезвреживали подземный склад. Руководил работой сам генерал. Он мог, конечно, положиться на нас. Не захотел. Говорит, что ему лучше известны секреты гитлеровских сюрпризов. А он действительно здесь воевал и даже был ранен. Иногда мы замечаем, как выступает у него на лице пот от нестерпимой внутренней боли. Он же ссылается на жару. Да еще подшучивает. Удивительно, сколько у человека мужества! Иметь хотя бы частицу этого.

П я т н и ц а, 1 0 м а я.

Уже ночь. Друзья спят. А мне хочется подумать. Над миром висит луна, большая, загадочная. Когда-нибудь наши ракеты доставят туда человека. Как это величественно — человек на Луне! Потом — на Венере, на Марсе, всюду, всюду, где только поблескивают звезды. И каким же чистым должен быть человек, проникающий в космос! И сама Земля тоже должна быть очень чистой. Скорей бы убрать с нее все, что унижает и позорит человечество. Торопимся».

Мельников перевернул еще несколько страниц. Потом ещё:

«Ч е т в е р г, 3 и ю н я.

Ура! Работы подходят к концу. Через пару дней поедем домой. Сегодня написал письмо жене и дочурке, Завтра придут поздравлять нас пионеры. Мертвый участок земли возвращен к жизни. Здесь тоже будут строить коммунизм.

Генерал сказал, что наша работа — это сражение. Он прав. Два солдата из моего подразделения позавчера серьезно ранены. Но будут жить. Так обещал врач.

Ах, как хороша земля, когда по ней можно ходить босиком. Нужно беречь и беречь ее от всякого зла и насилия. Очень крепко беречь».

«Наверно последняя запись», — подумал Мельников. Хотел спросить, но в этот момент в дверях показалась Танечка. Ольга Борисовна вздрогнула, схватила Мельникова за рукав кителя и приказала:

— Больше ни слова о нем. Слышите!

Наступила тишина, долгая и тягостная. К счастью, Танечка, увлеченная своими занятиями, не обращала внимания ни на мать, ни на гостя. Чтобы как-то поддержать разговор, Сергей подсел к этажерке, на которой лежали книги.

— С вашего разрешения, Ольга Борисовна, — спросил он к взял самую верхнюю. Это была трилогия Алексея Толстого «Хождение по мукам». Многие страницы ее заложены узкими полосками белой бумаги. Открыв одну из них, Мельников стал читать отмеченные карандашом строчки:

«Телегин писал Даше каждый день, она отвечала ему реже. Ее письма были странные, точно подернутые ледком…»

Прочитав, перевел взгляд на сидевшую рядом Ольгу Борисовну:

— Интересуетесь женскими образами?

— Да, — сказала она как можно спокойнее. — Все очень сложно, интересно. Вы, конечно, читали эту книгу. А вот эту? — Она взяла с этажерки повесть Куприна «Поединок».

— Перечитывал недавно, — сказал Мельников.

— Что скажете о Шурочке? Страшная женщина, правда? У нее не душа, а камень какой-то. Я не знаю, что бы делала с такими…

— Да разве только она виновата, заметил Мельников. — Человек, можно сказать, цепи рвал.

— Нет, я не согласна. Анна Каренина тоже рвала цепи, но ведь не так. По-моему, здесь много значат личные качества.

— Безусловно. Только все эти качества тоже…

Разговор перебила Танечка. Подбежав к матери, она восторженно закричала:

— Живая, живая, живая!

— Кто живая? — спросила Ольга Борисовна.

— Кукла живая. Слушайте!

Девочка положила куклу на спину, и вдруг тоненький голосок произнес:

— Ма-ма.

— Действительно, — сказал Мельников. — А я спешил и не заметил, что она говорящая.

Танечка снова увлеклась игрой. Ольга Борисовна долго не сводила с нее повеселевших глаз, а когда повернулась к собеседнику, предложила:

— Можете заглянуть еще вот сюда. Здесь у меня произведения о советских женщинах. — Она взяла с нижней полки несколько томиков тоже с белыми полосками закладок и стала читать названия: «Любовь Яровая», «Товарищ Анна», «Мать», «Зоя».

Откуда-то выпал листок, и Мельников невольно прочитал на нем:

«Уважаемый автор, я сейчас думаю о героях вашей повести, и вот что мне хочется сообщить…»

— Не понравились? — спросил Мельников.

— Наоборот, — сказала Ольга Борисовна. — Очень понравились. Интересные самобытные характеры. И главное, чувствуешь, как люди по нашей земле ходят. А то недавно такая книга попалась, где не люди, а тени какие-то. Даже не поймешь, чем они заняты. Тоже написала автору. Обиделся.

— Еще бы, — улыбнулся Мельников. — Такая придирчивость.

— Вот и он мне так ответил: «Вы слишком придираетесь, другим нравится». А я собрала отзывы и послала ему.

— И как?

— Ни слова больше.

— Убедили, значит?

— Не знаю. Новое произведение покажет.

Она говорила и продолжала перебирать книги. Он внимательно следил за ее движениями и, чтобы скрыть это, тоже брал в руки то одну, то другую книгу.

— Ну, а теперь мне пора домой. — Мельников поднялся со стула, но хозяйка запротестовала:

— Что вы, Сергей Иванович. Мы еще будем пить чай с пирогом.

— Нет, Ольга Борисовна, пойду.

Он стал одеваться. Лицо хозяйки вдруг опечалилось, в широко открытых глазах появилось что-то похожее на укор. Но тут же, поборов себя, она заговорила, как всегда, с веселой лукавинкой:

— Бежите, Сергей Иванович, от трудной дискуссии.

— Нет, что вы. Я с удовольствием. Но есть дела неотложные.

— Знаю, знаю. — Она чуть-чуть наклонила голову, и волосы ее под ярким светом вспыхнули золотом. Он с трудом отвел от них взгляд, попрощался с Танечкой и шагнул в коридор. Ольга Борисовна тоже вышла, накинув на плечи пуховый платок.

— Заходите в другой раз, — сказала она мягким, приветливым голосом. — Зайдете?

Мельников неопределенно пожал плечами. Она подошла ближе и повторила:

— Зайдете, ладно?

Это «ладно» было произнесено каким-то другим, не ее голосом, совсем тихо и даже робко. У Мельникова часто застучало сердце. Ему стало жарко и душно в маленьком коридоре. Он молча пожал Ольге Борисовне руку, сказал торопливо «до свидания» и вышел на улицу.

Пройдя шагов десять по скрипучему снегу, Мельников подумал: «Ну зачем я пошел к ней на квартиру? Ведь мог бы подарить куклу завтра в библиотеке. Мог бы, наконец, отослать с шофером. А впрочем, зачем волноваться, ведь ничего плохого, кажется, не произошло».

Низкий зеленый бронетранспортер медленно полз по заметенной снегом дороге, выдавливая две глубокие колеи. Нос машины неуверенно поворачивался то в одну, то в другую сторону. На подъеме мотор гудел натужно, потом вдруг затихал, и бронетранспортер рывком скатывался в низину.

— Спокойнее надо, товарищ подполковник, — говорил большой узколицый солдат-водитель, следя за движением рук обучаемого. — Тут расчетливость требуется. Ну, как бы это лучше объяснить. Вот, например, в воду прыгаете, непременно прицеливаетесь, чтобы животом или спиной не упасть. А вы вроде как на живот машину бросаете.

Мельников убрал ногу с педали газа, посмотрел на солдата и тяжело вздохнул:

— Трудный ученик я, видно.

— Как все, товарищ подполковник. Я пока оседлал ее, крови сколько попортил…

Мельников усмехнулся.

— Когда только себе портишь кровь, это ничего… Да, скажите, а как у майора Степшина дела идут?

— Хуже, чем у вас, товарищ подполковник. Приходит он редко. Вот старший лейтенант Буянов, тот хорошо, свободно водит. Лучше всех, пожалуй, капитан Нечаев. Большие успехи имеет.

— А старший лейтенант Крайнов?

— Он только раз был.

Мельников недовольно поджал губы, подумал: «С этим нужно поговорить сегодня же, и очень серьезно. Дальше терпеть такое отношение к делу нельзя. Степшин тоже позволяет себе… Обида, видите ли. Странный он человек, скрытный какой-то, ничего не узнаешь». Поправив сбитую на затылок шапку, сказал водителю:

— Что ж, поехали дальше.

Машина дернулась и поползла, грузно раскачиваясь. Проехали километра три в глубь степи, повернули обратно. На повороте солдат помог Мельникову совладать с рычагами, подсказал, на какой скорости лучше всего преодолевать заснеженные ложбины.

Подъехали к парку, где ожидал уже своей очереди Нечаев. Ветер усиливался. Начинался буран. Мельников вылез из кабины и, вытирая перчаткой потное лицо, сказал:

— Садитесь, капитан, погрейтесь.

Нечаев улыбнулся, быстро забрался в машину, но перед тем, как тронуть ее с места, вдруг вспомнил:

— Да, начальник штаба звонил. Говорит, полковник приказал привести на наши занятия всех офицеров.

— Ого! Когда же?

— Потом сообщит.

— Ну пусть приходят. Нужно только подтянуть кое-кого наших, чтобы не прятались.

Мельников долго смотрел вслед плавно покачивающемуся бронетранспортеру, потом глубже надвинул шапку и направился в казарму.

Минут через двадцать, когда комбат уже сидел за своим служебным столом, в комнату вошел вызванный по телефону Крайнов. Он явно не догадывался о причине вызова и потому держался самоуверенно. От чисто выбритого лица его пахло цветочным одеколоном. На розоватом подбородке виднелись легкие следы пудры.

— Вы почему не на вождении? — спросил Мельников строго.

Крайнов неопределенно ответил:

— Дела задержали, товарищ подполковник.

— Какие?

— Да так, разные.

— А вождение, по-вашему, безделье, что ли?

— Не безделье, но…

— Что «но»?

— Добровольное занятие. Я так понимаю. Хочешь — учись водить, а не хочешь…

— Вот как! — Мельников поднялся со стула. Ему уже не раз приходилось беседовать с Крайновым о его промахах. Какие-то странные противоречия были в характере этого человека. Внешне он всегда выглядел чистым, подтянутым, но мог опоздать на командирское занятие или не прийти на физическую подготовку, а затем совершенно спокойно заявить, что он и без того лучше всех выполняет физические упражнения. Комбат предупреждал Крайнова. Но, как видно, предупреждения не оказали на него влияния. Поэтому сейчас Мельников решил поговорить со старшим лейтенантом откровенно.

— Вот что, — сказал он, глядя прямо ему в глаза. — Если вы не овладеете боевой техникой, то не сможете командовать ротой. Не доверим вам, понимаете, не до-ве-рим!

Крайнов поднял голову, не то удивленный, не то ошеломленный словами комбата. Но сразу же взял себя в руки, спросил:

— Это приказ?

— Жизнь, обстановка нам приказывают, — ответил Мельников. — Этого вполне достаточно для того, чтобы понять свой долг.

Старший лейтенант опять выразил удивление.

— Значит, вы просто не хотите думать, — отрезал комбат, резко тряхнув головой. — Нам дают машины, выделяют горючее. Всей техникой, что есть в полку и даже в дивизии, офицеры должны владеть. А там и за освоение ракет возьмемся. Тогда и вовсе инженеры потребуются. А вы все еще раздумываете, нужно это или не нужно.

Крайнов встревожился. Хмуроватое лицо его вдруг задвигалось, побледнело.

— Я что ж, я не против, товарищ подполковник. Если прикажете…

И Мельников сказал необычным тоном:

— Да, приказываю!

Старший лейтенант мгновенно подобрался и, не раздумывая, ответил:

— Слушаюсь!

После его ухода комбат долго не мог решить вопрос, в самом ли деле человек недооценивает учебы по вождению или так просто прикидывается простачком.

Перед вечером, выходя из штаба, Мельников вспомнил, что за последнюю неделю не разговаривал с Зозулей. «Интересно, как у него идет дело с изобретением? » Немедленно повернул в третью роту и заглянул в один из учебных классов. Зозуля стоял на табурете, всунув голову в небольшой фанерный ящик. Возле него сидел Мирзоян. Он что-то поддерживал сбоку ящика.

— Как дела, защитник изобретателя?

Мирзоян вытянулся. Зозуля выдернул голову из ящика, спрыгнул с табурета и, забыв, что без шапки, приставил руку к голове. Мельников поморщился.

— Виноват, товарищ подполковник, — смущенно проговорил Зозуля.

Комбат пошутил:

— Говорят, всем ученым свойственна рассеянность.

Солдат смутился еще больше.

— Ну ладно, рассказывайте, что получается с прибором.

— Не ахти важно, — ответил Зозуля, нахмурившись. — Як ни прилаживаю, фокус короткий получается. Объектив треба посильнее.

— А где взять? — спросил комбат.

— Як себе на завод письмо послал. Хай вышлют.

— Постойте, постойте, — вспомнил комбат. — На днях клуб наш получил «Киев-2». Сейчас мы узнаем.

Мельников вышел в коридор к дежурному, взял телефонную трубку, попросил соединить его с начальником клуба.

— Товарищ Сокольский? — спросил он после небольшой паузы. — Мельников беспокоит. Здравствуйте. У меня к вам просьба. Не можете ли нам дать новый фотоаппарат на время. Зачем? Зозуля хочет проверить новую мысль. Да, на пару вечеров. Конечно, под мою личную ответственность. Сговорились? Добро. Он зайдет.

Вернувшись в класс, Мельников сказал Зозуле:

— Вот и добыли аппарат. Идите в клуб к лейтенанту Сокольскому.

В дверях показались трое солдат из соседних рот. Попросив разрешения, они тоже подошли к Зозуле и стали присматриваться, что он делает. Молчавший до сих пор Мирзоян сказал вдруг:

— У меня есть предложение, товарищ подполковник. Хорошо бы кружок рационализаторов создать. Вот они — любители! — Он кивнул, на вошедших. — И еще найдутся.

Мельников подумал и посмотрел на Зозулю, как бы спрашивая: «Ну, что скажете? Беритесь! С помощниками веселей будет».

Солдат потер пальцами лоб.

— Не знаю, товарищ подполковник, як оно…

— Начните, вот и узнаете. Будете у нас генеральным директором конструкторского бюро, вроде Туполева. Согласны?

Зозуля помялся, не зная, что ответить. По лицу его скользнула неловкая улыбка.

— Значит, договорились, — сказал Мельников. — Подбирайте людей, составляйте план работы.

Пришел Нечаев, узнал, о чем идет разговор, сразу оживился.

— Правильно, товарищ подполковник, этот кружок большую помощь окажет нам в боевой подготовке.

— Будем ждать, — улыбнулся комбат и направился к двери. Нечаев пошел следом.

— Да, кстати, — сказал он, вытащив из кармана белый конверт. — От замполита письмо получил. Вот и вам, товарищ подполковник, записка. Положение у него, кажется, неважное.

— Ну? — Мельников взял записку и стал читать: — «Болезнь у меня непредвиденно затягивается. Появились боли в шейном позвонке. В голове страшный шум. Сказываются фронтовые ранения. Придется, вероятно, проходить комиссию. Врачи пугают демобилизацией. Не хочу верить. В сорок два года уходить. Но что поделаешь, если так получилось…»

Подполковник оторвал взгляд от записки, задумался.

— Жаль человека. Если бы не война да не ранения, трудился бы еще.

— Конечно, — сказал Нечаев. — В такие годы… А вон муж Ольги Борисовны погиб совсем молодым… и без войны. Знаете?

— Да, да, — покачал головой Мельников. Он вспомнил портрет капитана и его записи в маленьком потертом блокноте. Хотел сказать о них Нечаеву, но спохватился и промолчал.

Они вышли из класса и направились в казарму. У комнаты политпросветработы остановились. До слуха донесся басовитый голос старшины Бояркина. Прислушались. Бояркин с присущей ему грубоватостью разъяснял:

— Это вы как же представляете себе ракетчика? Сидит, значит, человек в кресле, покуривает и только на кнопки нажимает. Чепуха! За ракетой ухода больше, чем за пулеметом. Да еще высшую математику нужно штудировать. В расчетах там разных соображать.

— Но все-таки ракета есть ракета, — послышался чей-то голос. — Ей в канал ствола не заглянете. Вот в чем главное.

Прошелестел смех. А старшина продолжал:

— Насчет главного не торопитесь. Я скажу, кому это главное снится у нас. Только прежде послушайте, что в газете о ракетчиках пишут…

Мельников поглядел на Нечаева:

— Слыхали? Признаться, не ожидал, что из него такой агитатор выйдет. Я думал, он и на беседах солдат по команде «смирно» будет ставить.

— Было и такое, — улыбнулся Нечаев.

Они пошли по казарме дальше. Возле своей комнаты комбат остановил секретаря, предложил:

— Зайдем на полчасика, потолкуем.

— Можно.

Дежурный сержант принес ключ, щелкнул замком. Мельников, не раздеваясь, присел к столу. Нечаев пристроился рядом, снял шапку.

— Итак, через три дня выходим на учения, — сказал Мельников, посмотрев на капитана. — Кое-кто думает: это пустячок — наступать в лесу. Напрасно. Дело серьезное. Организованность нужна. Никто не должен забывать, что мы взаимодействуем еще с охотниками. Как бы вместо волков людей не пострелять.

Мельников говорил с секретарем просто, будто советовался и в то же время наталкивал на новые мысли.

— Ведь наступление в лесу — это один из сложнейших видов боя, тем более, что игра будет двусторонней. Тут, знаете, надо хорошо владеть сигналами, уметь точно ориентироваться, вести тщательную разведку. В этом деле могли бы помочь нам агитаторы. Недавно статья в газете была напечатана.

— Знаю, — сказал Нечаев. — Уже разъясняем. Насчет борьбы с обморожением тоже беседы готовим.

— Правильно, обмороженных не должно быть. А главное, чтобы люди чувствовали высокую ответственность и не допускали упрощений в действиях. Бой надо провести напряженно. Тут многое будет зависеть от противной стороны. Сумеет ли она организовать активное сопротивление?

— Буянов вроде старается, — ответил Нечаев. — Я был у него на занятиях.

— Я тоже был, — сказал Мельников. Самостоятельности в действиях солдат маловато. А в лесу надо уметь воевать и в одиночку. Согласны?

— Безусловно.

— Вот и давайте поможем Буянову. — Комбат внимательно посмотрел в лицо собеседника. — Поговорите с его людьми, разъясните им задачу. Комсомольцев соберите. Чем глубже осознает личный состав задачу, тем лучше.

Комбат рассказал секретарю о других трудностях, которые могут встретиться в лесу, о том, как их лучше преодолевать, чтобы не задерживать движения. Затем он откинулся на спинку стула, медленно пригладил густые завитки волос и заговорил о другом:

— О Степшине хочу спросить. Вы что-нибудь замечаете?

Нечаев задумался, потер пальцами лоб, ответил, не скрывая беспокойства:

— Давно замечаю, товарищ подполковник. С женой у него конфликт назревает. Пытался я с ним беседовать. Не хочет. Тут бы вам самому поговорить.

— Пока тоже не сумел, — вздохнул Мельников. — А положение него, кажется, серьезное.

Они посидели с минуту молча. Комбат поцарапал ногтем край стола и сказал решительно:

— Помочь ему надо.

Под конец беседы Мельников поднялся со стула, подошел вплотную к Нечаеву.

— Еще вот что скажу вам. Смелее включайтесь в работу. Без замполита нам, видно, долго жить придется.

Лицо Нечаева сделалось напряженным, сосредоточенным.

— Что касается батареи, — заметил комбат, — пусть больше вникает в дела командир первого взвода. Он человек расторопный, справится.

Утром, едва Мельников появился в узком коридоре штаба, дежурный офицер сообщил:

— Вас вызывает командир полка.

Не заходя в свою комнату, подполковник отправился к Жогину. По дороге раздумывал: «Зачем я понадобился так срочно? Может, комиссия какая? А может, учения? ». Но вызывал его Жогин совсем по другой причине. Только Мельников открыл дверь, на него сразу обрушился раздраженный бас:

— Вы кого готовите, подполковник, солдат или благородных девиц? Партизанщина у вас в батальоне, порядка никакого!

Мельников смотрел на Жогина и не понимал, о чем идет речь. А тот продолжал:

— Где, в каком уставе позволено нарушать установленный командиром порядок? Я спрашиваю вас, где?

Мельникову не терпелось узнать, какое нарушение имеет в виду полковник. Однако он предпочел не торопиться с вопросами.

— Вы знаете, что в моем полку никогда не было подобных представлений? — несколько понизив голос, спросил Жогин и сам же ответил: — Да, не было. А тут — извольте радоваться. После отбоя в учебном классе горит свет, солдат не спит, великие проблемы решает. Очень красиво!..

Догадавшись, наконец, о чем говорит командир полка, Мельников объяснил:

— Это я разрешил Зозуле лечь спать на два часа позже, товарищ полковник.

— Почему? Для вас что, устава, дисциплины не существует?

— Такой случай. Опыт надо было закончить.

— Что-о? — брови у Жогина прыгнули вверх. — Да как вы можете допускать такие вопиющие вольности? — Он взял со стола гибкую металлическую линейку и ударил ею по блестящему сапогу. — Я требую порядка, подполковник. Не позволю разлагать дисциплину. Предупреждаю. Поняли? Если подобное повторится, пеняйте на себя. Да! — вспомнил вдруг Жогин. — Хочу задать еще вопрос: зачем других толкаете на преступление? У Сокольского фотоаппарат взяли?

— Я попросил, товарищ полковник. Аппарат нужен Зозуле для опытов.

— Какие опыты! — Он подошел к двери, приоткрыл ее в крикнул: — Дежурный, позовите начальника штаба!

В кабинет вошел Шатров, вытянулся, четко щелкнул каблуками. Жогин спросил:

— Вы комиссию по этой самой инвентаризации составили?

— Так точно.

— Включите в нее Сокольского. И загрузите так, чтобы работал.

— Слушаюсь. — Шатров снова щелкнул каблуками.

После его ухода Жогин долго молчал, расхаживая от стола до окна и обратно. Дышал тяжело, словно только что оторвался от трудной работы. Остановившись у стола, он вытащил из ящика большой конверт и, повертев его в руках, сказал:

— Вот еще новость. Берите, разбирайтесь!

Мельников вынул из конверта бумагу, прочитал. Начальник Академии имени Фрунзе просил командование воздействовать на слушателя заочного отделения майора Степшина, который не выполнил ряд заданий.

— Видите, что творится у вас в батальоне? — блеснул глазами Жогин. — Там, где нет дисциплины, всего ожидать можно. Это я знаю по опыту. Наводите, подполковник, порядок. — Он помолчал, потом добавил: — Рукописями своими занимаетесь, а службу запускаете. Я не допущу этого, запомните.

По дороге в батальон Мельников думал: «Странно — моя рукопись! Как будто шью себе шинель недозволенного образца. Хотя бы поинтересовался человек, что это за рукопись, чему она посвящена? А то с маху: «Не допущу» — и все. Конечно, тормозов наставить он может, если даже историю со Степшиным на меня повесил. Что ж, буду помнить».

Перед обеденным перерывом он зашел в комнату Степшина и без всяких предисловий положил перед ним белый конверт.

— Почитайте!

Степшин посмотрел на обратный адрес и, не поднимая виноватых глаз, вздохнул:

— Исключат, наверно?

— Могут, — сказал Мельников. — Но надо сделать так, чтобы не исключили. Давайте вечерком посоветуемся, как быть.

Это предложение оказалось для Степшина таким неожиданным, что в первые минуты он даже усомнился в искренности слов комбата. «Подумаешь, спаситель нашелся», — мелькнуло у него в голове. Но вслух он ничего не сказал. А подполковник принял молчание майора за согласие и, чтобы больше не портить настроение человеку, ушел.

После обеда Мельников заехал из столовой домой. В его распоряжении оставалось еще тридцать минут. Можно почитать свежие газеты, полистать журналы. Присаживаясь к столу, он сразу подумал о рукописи. «Пожалуй, уже читают члены редколлегии. Интересно, как все сложится? Быть бы там, рядом, да поскорее узнать результаты. А то жди теперь, когда сообщат. Пройдет полгода».

Он медленно прошелся по комнате, взял со стола кругленькое зеркальце, поднес к лицу и кивнул самому себе, как кивают близкому другу:

— Ну, что, подполковник, раскис? Ничего, терпи, казак, атаманом будешь. Правда, не всем казакам в атаманах ходить. Но, надеючись, и конь копытом бьет. Отчаиваться не будем.

После обеденного перерыва Мельников обошел роты, выслушал доклады командиров о результатах проведенных занятий, поговорил с сержантами, проверил внешний вид солдат. А когда стемнело, зашел к Степшину.

— Вы свободны, майор?

— Так точно, — ответил тот, неохотно поднявшись из-за стола. Комбат закрыл за собой дверь, снял шапку, расстегнул шинель, спросил:

— Как же быть с академией? Жалко бросать-то. Трудов уже много вложено.

— Сам знаю, но что поделаешь. Задания не выполнил.

Мельников придвинул стул поближе к столу:

— Что же мешало? Ко мне вы ни разу не обращались.

Степшин вытянул узкие губы, взял в руки крышку от чернильного прибора и нервно стал перекладывать ее из ладони в ладонь, медля с ответом.

— Ну что, говорите прямо! — добивался Мельников. — С меня ведь тоже спросят.

— Нечего говорить-то, — выдавил Степшин. — Сам я виноват. Сумею поправить дело — поправлю, а не сумею…

Чувствуя, что откровенный разговор не получается, Мельников не стал больше задавать вопросов. Он достал из кармана пачку папирос, предложил закурить. Майор не сразу взял папиросу. Некоторое время сидел и смотрел куда-то в сторону. Потом, переборов себя, зажег спичку.

— Послушайте, Игорь Ильич. — Мельников облокотился обеими руками на край стола и посмотрел в упор на собеседника. — Мы с вами взрослые люди, коммунисты. Работать нам вместе не один день. А может, и в бой идти придется. Военная служба, она суровая. Как же можно не доверять друг другу? — Он помолчал, собираясь с новыми мыслями, затянулся папиросой. — Я понимаю, что у вас на сердце. Но в жизни надо быть ко всему готовым. Ровных тропок нам никто не сделал. Самим их пробивать приходится. Вот получил я сегодня предупреждение от командира полка. Прямо скажу: не ждал. Не ждал, а получил. На кого мне обижаться?

Степшин посмотрел в смуглое лицо комбата. Оно было задумчивым и немного грустным. Большие темные глаза говорили: «А вы что-то скрываете, не хотите быть откровенным. Так ведь? ». Майор впервые видел комбата таким по-домашнему простым и душевным. Он даже отвел взгляд, испытывая неловкость. А когда повернулся снова, то увидел на его открытом лице теплую дружескую улыбку и опять тот же самый вопрос: «Ну, говорите же, будьте откровенны».

Степшин выдохнул облако сизого дыма и, выпрямившись на стуле, произнес тихо:

— Скажу, товарищ подполковник.

Собираясь с мыслями, он сжал пальцы в кулак и опустил его на колени.

— Все началось с того дня, когда командир полка объявил, что выдвигает меня на должность командира батальона… — одним духом сказал Степшин и на мгновение поджал губы, как бы раздумывая: «Стоит ли говорить дальше? » Но все же стал продолжать: — Меня, понятно, окрылило это. Бросил я все и занялся батальоном. Днем и ночью сидел в ротах. Думал: утвердят, дадут очередное звание, а с академией успею. Не так это важно.

— Почему не так важно? — спросил Мельников.

— Не знаю, что вам и ответить. Обстановка была странная. Командир полка ни разу не поинтересовался: «Как у тебя, Степшин, с учебой? » А за батальон каждый день разгон давал. Вот и думайте, как хотите.

— Понятно. — Мельников затушил папиросу и положил ее в мраморную пепельницу. — Ну, а сейчас-то занимаетесь?

— Плохо. По тактике одно задание выполнил, пишут, что шаблонно подошел к решению, нет творческой мысли. Какая мысль им нужна, не знаю.

— Послушайте, Игорь Ильич, — сказал Мельников. — Если вы не против, давайте вместе посмотрим ваше решение?

Степшин пожал плечами.

Некоторое время собеседники молчали. Комбат понимал, что майор испытывает очень большую неловкость, и потому всеми силами старался вывести его из этого неприятного состояния.

— Еще один вопрос у меня есть, — сказал он мягким, товарищеским тоном. — Кажется мне, что в семье у вас не все ладно. Правда, может, я ошибаюсь?..

Степшин долго думал, уставившись взглядом куда-то в сторону, потом глуховатым извиняющимся голосом признался:

— Есть и в семье шероховатости. Но об этом не стоит. Сам как-нибудь разберусь.

— Это верно, самому виднее. Но бывает и помощь товарищей не лишней. Все зависит от обстоятельств. Так ведь?

— Может, и так, товарищ подполковник. Только нет у меня желания рассказывать. Слишком длинная история. Да и не хочу я, чтобы о ней знали в полку. А вы… — он развел руками и поморщил лоб. — Заходите ко мне домой, увидите собственными глазами.

— Ладно, зайду сегодня же.

«Сложна душа человека, — рассуждал Мельников, выходя из штаба и направляясь в библиотеку. — Очень сложна. Не в каждую заглянешь вот так запросто. У иного и лицо вроде веселое, а внутри буря, да такая, непонятно даже, как он с ней борется».

Его мысли перебила громкая песня, долетевшая с другого конца городка. Он постоял, послушал, как звенят солдатские голоса в чистом морозном воздухе, и зашагал дальше.

* * *

К Степшиным комбат пришел около девяти вечера. Когда стучал в дверь, думал: «Если выйдет Дуся, спрошу: в гости к вам можно? » Но появился в дверях сам Степшин.

— Пожалуйста, товарищ подполковник. Раздевайтесь.

Проходя с ним по узкому коридорчику, Мельников невольно заглянул в приоткрытую дверь комнаты. Дуся в пестром халате, с высокой прической сидела на диване и, вытянув вперед острый подбородок, совала чайную ложку в рот огромному серому коту, восседавшему у нее на коленях. Другой, рыжий, кот, чуть поменьше первого, лежал на плечах хозяйки, обвив шею наподобие лисьего воротника. И еще один, маленький, с белыми пятнами котенок весело играл на стуле.

— Ах вы, мои хорошие, ненаглядные мои, — приговаривала Дуся нежным голоском.

— Здравствуйте! — громко сказал Мельников. — Пришел к вам в гости.

Хозяйка подняла голову, бросив на вошедшего недовольный взгляд. «Не очень любезная встреча», — подумал Мельников и прошел следом за Степшиным в другую комнату. Садясь на стул, спросил:

— Сердита ваша супруга?

Степшин махнул рукой.

— Не обращайте внимания, товарищ подполковник. Такие сцены у нас бывают часто. Хорошо, есть две комнаты. Разбежимся и сидим вот так, в одиночку.

— А чего делите?

— Не знаю. — Он помолчал и со злой усмешкой добавил: —; Недовольна, что в генералы не выхожу. Просчиталась.

— Шутите, Игорь Ильич, — улыбнулся Мельников, но, заглянув в грустные глаза собеседника, потушил улыбку, поправился: — Конечно, бывает в жизни всякое. Иной раз в самом себе неожиданные открытия делаешь.

Степшин сдвинул к переносью широкие брови и так плотно сжал губы, что они совершенно пропали. Тяжелые думы томили его сердце.

Вспомнил Степшин свою женитьбу. Какая-то странная была она. Встретились в Горьком, погуляли три вечера по набережной Волги, потом побывали у кого-то на именинах. Поздно ночью зашли к Дусе на квартиру. Он сказал в шутку: «Останусь у тебя ночевать. Домой далеко идти». Она ответила без тревоги: «Ну что ж, оставайся». С той поры так и повелось: стал Степшин ходить к Дусе, как домой. Затем расписались в загсе. А через несколько дней он увидел ее в городском сквере с незнакомым человеком в светлой фетровой шляпе, который небрежно играл розовым цветком перед самым лицом спутницы и что-то говорил улыбаясь. Степшин подошел ближе. Дуся заволновалась: «Ты же на учения собирался, Игорек. Почему же здесь? » Ее спутник буркнул что-то несвязное и скользнул в сторону. «Кто такой? » — сурово спросил Степшин. Она рассмеялась: «Ой, какой ты сердитый. Да ведь это руководитель нашего хора. Он поклонник моего голоса. А ты уже с черными мыслями. Как это можно! » И подозрения вроде рассеялись. А теперь все это всплыло в памяти. Всплыло и сжало сердце. Но ничего не сказал он об этом Мельникову, а тот не стал расспрашивать, понимая его настроение.

Они долго молчали. Степшин смотрел куда-то в сторону и медленно постукивал пальцами по спинке стула. Прервал молчание Мельников. Он положил руку на плечо товарища, сказал:

— Понимаю, Игорь Ильич, все понимаю. И зашел я не ради любопытства… — Поднявшись со стула, спросил: — Не будете возражать, если я с ней потолкую?

— Попробуйте.

Мельников прошелся по комнате, обдумывая, с чего начать разговор. Потом бодро тряхнул головой и, делая вид, что ничего не знает о семейном раздоре, открыл дверь в коридорчик:

— А что же хозяйка не показывается? — спросил он громко, чтобы она слышала. — Евдокия Васильевна, где это вы прячетесь?

На этот раз Мельников вошел прямо в Дусину комнату. Хозяйка сидела на диване, облокотясь на зеленую бархатную подушечку, и читала какую-то старую затрепанную книгу. Два больших кота лежали возле нее, а котенок сидел на плече. Дуся молчала.

— Можно к вам? — спросил Мельников, поняв, что поступил не совсем хорошо, ворвавшись к женщине без разрешения. — Извините, пожалуйста.

— Садитесь, — холодно ответила Дуся, поднимаясь с подушечки и откладывая книгу в сторону.

Собравшись с мыслями, Мельников сказал шутливо:

— Вам больше идет веселое настроение.

Дуся лениво повела бровью.

— Не знаю.

Она хотела улыбнуться, но удержалась, чуть шевельнув губами.

— А еще, скажу по секрету, — продолжал Мельников, стараясь вовлечь Дусю в разговор, — грустное настроение старит женщину. Не поддавайтесь.

— У вас, наверное, жена веселая? — спросила Дуся.

— Очень.

— Ну, это пока в Москве.

— И на Дальнем Востоке не унывала.

— Тогда привозите ее сюда, пример брать будем.

— Боюсь, — улыбнулся Мельников, — как бы, глядя на вас, она тоже не захандрила.

— Ничего, вы сумеете развлечь.

Заметив, что лицо Дуси немного оживилось, Мельников решил перевести разговор на другую тему.

— Послушайте, — сказал он, прищурившись. — У меня к вам один серьезный вопрос. Возглавьте нашу батальонную самодеятельность. Хором руководить вы можете, да и в плясках разбираетесь.

— Нет уж, спасибо. Привозите свою жену, пусть она и возглавляет.

— Не так легко это сделать.

— Понятно. Кому охота из города уезжать? Одна я, дура, выпорхнула. Другие только за чинами сюда приезжают, а жен караулить квартиры оставляют.

Мельников сделал вид, будто ничего не понял, и снова заговорил о самодеятельности.

— Зачем вам сидеть дома и скучать? Соглашайтесь. Мы с вами такую самодеятельность создадим…

Дуся отрицательно покачала головой.

— Почему?

— Странный вопрос. Не желаю.

Мельникову хотелось поскорей заговорить о ее взаимоотношениях с мужем, но поведение Дуси не располагало к откровенной беседе. Все же, осмелившись, Мельников спросил:

— Вы знаете, что у Игоря Ильича тяжелое положение с экзаменами в академии?

— А мне все равно, — махнула рукой Дуся.

— Странно.

— Ничего нет странного. Сколько бы он ни учился, толку не будет. Я уверена. У вас все по знакомству. Сватья, братья разные выдвигаются, занимают хорошие должности, а честному человеку нет никакого хода. Вы знаете это прекрасно.

— Нет, не согласен.

— Понятно. Как вы можете согласиться, если сами…

— Что «сами»?

— Ничего. Я не расположена сегодня к разговорам.

— Тогда извините.

По дороге домой Мельников упрекал себя: «Сходил, называется, помог. Даже побеседовать с женщиной не сумел. Эх, воспитатель, воспитатель! ».

У крыльца он остановился. В холодной синеве неба висела луна. Ее крупный диск был так чист, будто его заново отполировали. Всюду: на снегу, деревьях, домах — лежала, тонкая сизоватая дымка. Необыкновенно спокойный воздух, казалось, звенел. Мельников стоял и слушал этот грустный звон. Заходить в квартиру не хотелось.

Над степью начинал заниматься рассвет. У горизонта появилась длинная сизая полоска. Ночная темнота поредела, раздвинулась. Стали видны контуры ближних пологих холмов и растянувшиеся по всему заснеженному простору колонны солдат. Сделав еще несколько шагов, Мельников сошел с укатанной лыжни и остановился. Рядом, не снимая лыж, присел на корточки невысокий солдат с подвешенным у груди зеленым ящичком походной радиостанции. Мимо неровным широким шагом двигались солдаты, прокалывая хрупкую корку снега острыми наконечниками лыжных палок. Их полусогнутые, покачивающиеся фигуры, казалось, выплывали из мутной воды на белесую поверхность.

Комбат внимательно осматривал каждого, и все это чувствовали: приближаясь к нему, Подтягивались, поправляли сбитые на затылок шапки, всем своим видом говоря: «Вот мы какие, товарищ подполковник». И Мельников весело кивал им:

— Молодцы, так и держитесь!

У него давно выработалась привычка наблюдать за солдатами в походах. Это было не простое любование силой, мужеством и выправкой находившихся в строю людей. Это было даже не обычное стремление подтянуть или подбодрить подразделения на марше. В такие минуты Мельников с какой-то особенной силой ощущал те невидимые нити, которые связывали его мозг и сердце с подчиненными. По тому, как солдаты подтягивались при виде командира, насколько тверды и, решительны были их движения, комбат безошибочно определял боевое состояние подразделений, уверенно судил о том, как будут люди действовать в дальнейшем.

Вот и сейчас, после того как батальон совершил длительный ночной марш, дважды вступал во встречный бой с «противником», Мельникову хотелось прочитать на солдатских лицах, сколько энергии ими истрачено и сколько осталось для выполнения следующей задачи.

Проходившие мимо бодрились. Никто не хотел выглядеть усталым. Но комбат видел, что люди уже утомились, зато в глазах у них появились искорки боевого азарта. Уловив это, Мельников, довольный, потер ладони, потом повернулся к радисту, сказал:

— Вызовите «Розу».

Ежась от холода, солдат усердно закричал в микрофон:

— «Роза»!.. «Роза»!.. Вызывает пятый, отвечайте!.. Перехожу на прием!..

Еще и еще повторял радист вызов, ответа не было. Подобрав полы шинели, комбат сам присел к аппарату:

— «Ро-о-за»!.. «Ро-о-за»!..

Не добившись ответа, он отдал микрофон радисту и, вставая, подумал: «В чем дело? Почему Крайнов не отвечает? Может, испортилась радиостанция? »

Рота старшего лейтенанта Крайнова шла впереди. Там же находился майор Степшин. Сейчас они должны были выйти на высоту, откуда подразделения, развернувшись в цепи, начнут наступление в Барсучьих урочищах. Мельникову не терпелось узнать, где находятся Степшин и Крайнов. Он из-под руки посмотрел вдаль, но в сизой морозной дымке ничего не увидел. Потом раскрыл висевшую сбоку планшетку, сделал на карте карандашом отметку и, выпрямившись, кивнул радисту:

— Вперед!

Они встали на лыжню и пошли дальше. Рассвет раздвигал мглу все шире. Отчетливее вырисовывалась степь с ее холмами, балками и перелесками. Впереди показалась высота «Круглая» с множеством темных точек. Мельников поднял бинокль и сразу же на склоне увидел людей.

На высоте, как и было условлено, комбата поджидал Степшин. Он отыскал старый окоп, приказал очистить его от снега и наскоро оборудовал НП. Когда пришел Мельников, было уже светло. За высотой сахаристую снежную целину ломали шевелящиеся солдатские цепи. Они извилисто расходились вправо и влево, как два гигантских живых уса. Батальон двигался к густо заиндевевшему лесу.

Зайдя в окоп и увидев Степшина, комбат спросил:

— Почему радиостанция ваша молчала?

Одетый в большой полушубок с пушистым белым воротником, туго перетянутый ремнями, майор все же вытянулся, отрапортовал, как положено:

— Заболел радист, товарищ подполковник.

— А где он?

— Оставлен с санитаром в селе Булдыри.

Мельников покачал головой:

— Плохое дело. Случись так в бою — беда. — Он помолчал, хмуря брови, и вдруг оживился: — Знаете что? Нужно добиться, и как можно скорей, чтобы все офицеры батальона могли в совершенстве владеть радиостанциями.

— Это верно, — согласился Степшин. — Радио знать необходимо.

— И не только офицерам, — добавил комбат, — но и шоферам. Зря мы раньше не учли этого.

Тем временем цепи уже подходили к лесной опушке. Захлопали холостые выстрелы, взметнулись черные султаны имитированных взрывов.

Некоторое время комбат держал у глаз бинокль и наблюдал за движением подразделений. Но как только цепи стали скрываться в лесу, опустил бинокль, поправил шапку и сказал:

— Двинемся, товарищи.

Встав на лыжи, быстро съехали вниз и взяли курс к дороге. Сюда Джабаев должен был привести «газик», но Мельников не видел его. «Похоже, застрял где-то», — подумал он и, не останавливаясь, пошел вдоль дороги. У леса Степшин свернул вправо, к роте Крайнова, а комбат с радистом зашагали дальше по дороге. Впереди и с боков продолжали хлопать выстрелы. Здесь, в лесу, они казались глухими и короткими, будто потрескивали. деревья от мороза.

Уже в глубине леса комбата догнал «газик». Джабаев выскочил из кабины и принялся оправдываться:

— Пропал, совсем пропал, товарищ подполковник. Один сугроб, другой сугроб, нет проходу.

— Как же выбрались?

— Другой шофер помог. Трос подал. А то совсем пропал, товарищ подполковник.

— Да, — улыбнулся комбат. — Придется так и отметить на разборе: Джабаев застрял в снегу и опоздал к бою.

— Зачем опоздал, совсем не опоздал, — говорил шофер, переступая с ноги на ногу. — Самый бой, весь лес бой, товарищ, подполковник.

— Это верно. Ну ладно, поехали!

Джабаев взял у комбата и радиста лыжи с палками, пристегнул их ремнями к металлическим опорам кузова и сел за руль. Забираясь в машину, Мельников сказал:

— Вот что, Джабаев. Будете радиостанцию изучать.

Шофер недоуменно посмотрел на командира.

— Зачем радиостанцию? Я хочу машину, люблю машину.

— Правильно, машину любите, но и радиоделом заняться следует. Разве плохо быть шофером и радистом? Сейчас бы настроили рацию и, пожалуйста, держали связь со всеми ротами. А то случись что с радистом — и будем вздыхать.

Поняв командира, Джабаев заулыбался.

— Не знаю, получится, не знаю, нет, товарищ подполковник.

— Получится.

Беседу прервал радист. Он сообщил комбату, что у «Розы» на правом фланге появились автоматчики «противника».

— Молодцы! — воскликнул Мельников и оживленно потер ладони. — Узнайте, в каком пункте?

— В пункте четыре, — вскоре ответил солдат.

Подполковник развернул карту и сразу понял, что Буянов начинает бой за просеку и что Крайнову будет туго, если он проявит медлительность.

— Пусть сообщит о положении роты.

— Наступление на фланге задерживается, товарищ подполковник, — ответил радист.

«Это плохо», — подумал Мельников. Затем взял микрофон и спросил Крайнова с укором, неужели он будет сражаться с тремя автоматчиками? Тот внес поправку, что автоматчиков не три, а более десятка. Но Мельников по-прежнему старался убедить Крайнова, что задерживаться все равно не следует, потому что впереди просека…

Крайнов долго молчал, потом сообщил: наступление продолжает. Для борьбы с автоматчиками выделил десять лучших стрелков.

— Правильно, — одобрил комбат.

Не прошло и пятнадцати минут, как «Роза» снова забила тревогу. На этот раз автоматчики появились у нее в тылу.

«На то и противник», — подумал Мельников и строго предупредил, чтобы наступление не задерживать ни на одну минуту.

Он был в хорошем настроении. Его радовало, что наступление принимало все более напряженный характер, что люди, правильно понявшие задачу, старались действовать, как в настоящем бою.

В лесу снег был густо изрезан лыжами. Спадающий с деревьев иней ложился на лыжные следы тонким серебристым слоем, слепил глаза ярким блеском. Плохо накатанная дорога местами заводила «газик» в сугробы, и он замедлял ход. Кое-где комбату и его спутникам приходилось вылезать из кузова и помогать машине преодолевать снежные наносы.

* * *

Григоренко сидел в яме возле двух низкорослых дубков и напряженно смотрел в сторону леса. Мороз пробирал его сквозь шубу и валенки. Двигая локтями, он согревал себя немного и укрощал тем самым неприятный озноб. Нестерпимо хотелось курить. Казалось, не может быть ничего более приятного на свете, чем затянуться на холоде крепким дымком. Но этого делать не полагалось. Волки могли учуять запах табака и уйти в сторону. Правда, охотники расположились у Барсучьих урочищ с таким расчетом, чтобы не оставлять зверю свободного прохода. Однако всякий опытный охотник понимает, что перехитрить волка — нелегкое дело.

Григоренко изредка приподнимал голову и посматривал влево, стараясь увидеть рыжую лисью шапку засевшего неподалеку Фархетдинова, но не замечал ее.

Далеко, далеко послышались выстрелы. Григоренко насторожился: «Значит, пошли. Теперь уж недолго ждать».

Подул ветерок. Над ямой что-то зашуршало. Григоренко вздрогнул и поднял голову. Шуршали два сжатых морозом листка, уцелевшие на одном из дубков.

— Фу ты, черт! — прошептал Григоренко, сожалея, что не обнаружил их раньше, затемно. Тогда можно было от них избавиться. А теперь, поздно.

Выстрелы приближались. Поудобнее положив перед собой ружье, Григоренко пошевелил озябшими пальцами, оторвал от усов льдинки, стряхнул с ресниц иней. Мороз, казалось, усиливался, пощипывал нос и щеки.

Вдруг далеко на опушке что-то мелькнуло. Григоренко хотел присмотреться, но глаза неожиданно заслезились. Он зажмурился, потер лицо о рукав шубы. А когда поднял голову, ясно увидел рослого поджарого волка, неторопливо бегущего от куста к кусту.

В тот момент, когда Григоренко прицелился, зверь, словно почуяв что-то, остановился, одновременно с выстрелом сделал рывок в сторону и упал за холмиком.

Минутой позже хлопнул выстрел справа, потом — слева. Блеснул, наконец, огонь в том месте, где Григоренко старался заметить рыжую шапку Фархетдинова. «Ну вот и председатель, кажется, срезал одного», — подумал замполит и вдруг увидел припадающего на заднюю ногу длинного старого волка с ободранным боком. Было ясно: его ранил Фархетдинов. Боясь, что зверь может уйти к лесу, Григоренко выстрелил вдогонку. Волк полежал немного, припав к снегу, затем поднялся и поковылял к кустам, оставляя позади себя яркие крапины.

— Ах, сволочь! — выругался Григоренко и еще раз выстрелил. Волк продолжал уходить, волоча подбитую ногу.

— Да что ты, железный?!

Опять грохнул выстрел. Серый вытянулся на снегу и больше не вставал.

Лес все больше наполнялся треском карабинов, шумом деревянных трещоток. Чем ближе к опушке подходили цепи солдат, тем чаще хлопали из охотничьих засад ружейные выстрелы.

Но вот подразделения, не выходя из лесу, вдруг разделились на две группы и растеклись влево и вправо. Образовались два больших крыла, которые устремились в обход ближнего населенного пункта. Григоренко не видел этого маневра: все происходило в лесу, далеко от охотничьих засад. Но замполит понимал ход «боя» по его шуму и мысленно одобрял точные действия солдат и командиров. Ему было приятно сознавать и то, что руководил этим наступлением не кто иной, как Мельников, к которому замполит уже давно питал теплые чувства.

Когда шум в лесу затих, охотники вышли из своих укрытий. Григоренко заторопился к первому убитому им волку. Интересно было увидеть, куда он загнал ему заряд, от которого серый упал как подкошенный. Разжигаемый любопытством, подполковник уже намеревался перевернуть волка на спину, как тот вскочил и, разбрызгивая по снегу кровь, бросился на человека. Григоренко успел лишь схватить ружье и сунуть его в пасть, разъяренному зверю. Отпрянув назад, серый присел, готовясь к новому прыжку. Григоренко размахнулся и ударил его прикладом по голове. Волк бешено перевернулся и готов был снова броситься на охотника. Но тут выстрелил ему в бок подоспевший Фархетдинов. Зверь упал, оскалив крупные с желтинкой зубы.

— Хитер, — сказал Григоренко, вытирая вспотевшее лицо. — Много видел волков, но такого встречать не приходилось.

— И я не встречал, — удивленно развел руками Фархетдинов. — Раненый кабан, тот залегает, а волк всегда бежит, пока есть силы, и уж если упадет, то все кончено, больше не поднимется.

— Верно, — согласился Григоренко, не отрывая взгляда от серого. — Этот, видно, особый, кабаньей выучки.

* * *

В половине десятого, прочесав лес и обойдя село с двух сторон, подразделения вышли на равнину, ослепительно блестевшую под косыми лучами зимнего солнца. Возле цепочки красных флажков, пересекающих дорогу, Мельников остановил «газик», вынул из кобуры ракетницу и, подняв ее над головой, выстрелил. Тонкая полоска черного дыма длинным шнурком повисла в чистой синеве неба — сигнал сбора. Рассыпанные по степи солдаты сразу повернули к селению.

Комбат еще долго стоял у машины, глядя из-под ладони в ту сторону, куда убегали красные флажки. Навстречу флажкам из лощины длинноногая буланая лошадь, проваливаясь в сугробы, медленно тащила сани. За ними следом брели охотники с ружьями. На санях лежали серые волчьи туши. А там, где синели на снежной целине две колеи от полозьев, крапчатым следом алела волчья кровь.

Среди охотников Мельников узнал Григоренко. В серых валенках и полушубке, он шел неторопливой усталой походкой, слегка покачиваясь и улыбаясь. Подошел к комбату, пожал ему руку и, кивнув в сторону саней, сказал весело:

— Здорово поработали. Восемнадцать штук ухлопали. Ну, а как люди чувствуют себя? Чепе никаких нет?

— Радист во второй роте заболел, — сдержанно ответил Мельников. — И радиосвязь сразу прекратилась. Все же плохо, что не все офицеры умеют пользоваться радиостанциями. Думаю взяться за это дело как следует.

— Правильно, — сказал Григоренко, смахивая с усов иней. — Начинайте, Сергей Иванович, подхватим вашу инициативу всем полком.

Они постояли немного, потом вместе сели в «газик» и поехали к селу. Туда уже прибыли бронетранспортеры. Неподалеку от колхозных ферм на утоптанном снежном плацу дымила походная кухня. В морозном воздухе растекались аппетитные запахи гречневой каши и крепкого горячего чая.

Едва Мельников и Григоренко выбрались из машины, к ним подошли Степшин и Крайнов. Старший лейтенант доложил:

— Потерян человек, товарищ подполковник.

— Кто? Радист?

— Никак нет. Радист оставлен в селе с санитаром. Неизвестно, где находится ефрейтор Груздев.

— Чемпион?

— Он самый, товарищ подполковник, — без признаков тревоги ответил Крайнов. — Был в боковом дозоре и не вернулся.

— Когда это произошло?

— Во второй половине ночи.

— Почему не доложили раньше?

— Ожидал, что подойдет.

— Долго ожидали. Видимо, с дисциплинкой у вас еще…

Крайнов насупился. Каким-то скрипучим голосом произнес:

— Это известно, товарищ подполковник, чуть что случись, виноват командир.

— В первую очередь, — сказал Мельников. — Ну, вот что. Виноватых искать потом будем. Поиски ефрейтора организовали?

— Старшина пошел с двумя бойцами.

— Этого мало. — Комбат посмотрел на стоявшего рядом Степшина. — Слушайте, майор. Берите тягач и вместе с Крайновым — на поиски. Может, человек в сугробе лежит? Поезжайте немедленно. Осмотрите все населенные пункты, балки, перелески.

— И врача непременно с собой возьмите, — подсказал Григоренко. — Вдруг человеку помощь придется оказывать.

Едва Степшин и Крайнов успели уехать, как вдали показалась машина командира полка. Она остановилась на дороге. Мельников побежал докладывать о состоянии батальона. Еще издали он приметил, что из машины вместе с Жогиным вышел в голубоватой шинели с алыми кантами заместитель командующего войсками генерал-майор Ликов. Это встревожило комбата, и он побежал медленнее, чтобы успеть продумать слова доклада.

Ликов стоял у машины и ждал. Вид у него был утомленный. Более трех часов провел генерал в воздухе на самолете. Он возвращался с больших учений и, пролетая над своей родной дивизией, не вытерпел, решил сделать остановку. В штаб дивизии не поехал — слишком далеко от аэродрома. Позвонил сразу Жогину. Полковник встретил Ликова с радостью, как старого боевого друга, и пригласил попутно заехать в первый батальон.

Мельников доложил заместителю командующего все подробно. Не умолчал даже о количестве убитых волков.

— Не понимаю, — сказал Ликов, посмотрев на Жогина. Занятия, охота, сумбур какой-то. И человека потеряли. Разберитесь, товарищ полковник.

Генерал ушел в роты. Оставшись с комбатом, Жогин, как всегда в минуты вспыльчивости, побагровел. Глаза его сверкнули злыми искрами.

— Вы почему тактическую учебу в охоту превращаете? — загремел он, с резкой отчетливостью выговаривая каждое слово. — Кто вам дал такое право? Я спрашиваю, кто позволил из полевых занятий цирковые представления делать?

— Но ведь качество занятий не снизилось, товарищ полковник, — ответил Мельников, стараясь казаться спокойным. — Я считаю, что наступление в лесу…

— А я не желаю слушать о том, что вы считаете. Есть устав, наставления, и нарушать их не позволю. Я уже предупреждал вас.

Молчавший до сих пор Григоренко подошел ближе, сказал с обычной неторопливостью:

— По-моему, никакого тут нарушения нет. А пользу колхозам принесли большую.

— Я вижу, что под вашим покровительством все это сделано, — сказал Жогин. — Очень красиво! — Затем он снова повернулся к Мельникову: — Я научу вас уважать армейскую дисциплину. Отстраняю вас от батальона. Поняли? Передайте командование Степшину.

— Товарищ полковник…

— Никаких объяснений. Передать и все!

— Слушаюсь, — тихо ответил Мельников.

Жогин разыскал Ликова и доложил ему о своем решении.

— Правильно, — сказал тот. — Теперь доложите командиру дивизии и вместе разберитесь. Поощрять безобразия нельзя.

…Ошеломленный Мельников сел в свой «газик» и задумался. Слишком быстро и неожиданно все произошло. Даже не верилось, что прозвучало это страшное слово «отстраняю». А за что? Разве плохо проведен ночной марш? Разве плохо прошли подразделения по лесу? «Но ничего не поделаешь, — вздохнул Мельников. — Замкомандующего, конечно, одобрит решение Жогина. Это факт. А что скажет командующий? Неужели он утвердит решение полковника, не разобравшись в существе дела? Нет, этого не должно быть, не должно…»

К «газику» подошел Григоренко, приоткрыл дверку. Мельников посмотрел на него и сказал с нескрываемой болью:

— Вот как иногда получается…

Григоренко по привычке задумчиво покрутил кончик уса и тихо ответил:

— Пословицу я одну вспомнил, Сергей Иванович. Голова всему начало. Где ум, там и толк. Не очень понятно, да? Подумаете — разберетесь.

А на утоптанном снежном плацу все шло своим чередом: дымила походная кухня, солдаты получали в котелки гречневую кашу, наливали чай во фляги и, усевшись возле машин, завтракали. Те же, кто позавтракал, чистили снегом котелки, поправляли на себе снаряжение, готовились к новому маршу.

Глава десятая

⇐ Предыдущая 5 6 7 8 91011 12 13 14 Следующая ⇒