Глава одиннадцатая

Павлов только что закончил разговор с офицерами штаба. Это было короткое очередное совещание о боевой подготовке и дисциплине в дивизии. В заключение генерал сказал, кому и в каких частях нужно побывать в эти дни, на какие стороны жизни и учебы солдат обратить внимание. Затем он повернулся к начальнику штаба:

— А вас, полковник, попрошу задержаться.

Когда офицеры вышли из кабинета, генерал сел, положил руки на стол и слегка пошевелил пальцами. Полковник тоже присел и выжидающе поднял брови.

— Вот что, — сказал генерал. — Придется вам выехать к Жогину. Опять у него какие-то неприятности с Мельниковым. Вчера минут пятнадцать выкладывал свои жалобы по телефону. Говорит, что даже распорядок дня в батальоне не выполняется. Некоторые солдаты якобы ложатся спать в два и в три часа ночи.

— Не знаю таких фактов, — задумчиво покачал головой Жданов. — Доклады наших офицеров, побывавших в полку, вы слышали, товарищ генерал. Правда, наши товарищи интересовались главным образом подготовкой батальона к учениям. На другие стороны жизни могли не обратить внимания.

— Вот и разберитесь, — сказал Павлов. — Особенно поинтересуйтесь взаимоотношениями Жогина с Мельниковым. Подойдите к этому вопросу как можно внимательнее и не торопитесь с выводами.

— Хорошо, товарищ генерал, я понимаю, — ответил начальник штаба. — Разрешите выехать во второй половине дня, когда батальон вернется с учений?

— Пожалуйста.

После ухода полковника Павлов поднялся из-за стола и медленно прошелся по пестрому ковру. Повернувшись, он посмотрел в окно, за которым висели густо облепленные снегом ветви клена. Снег ослепительно блестел под лучами солнца и отливал приятной синевой чистого неба. «Редкий день», — подумал генерал, стараясь представить, как хорошо сейчас в лесу, где сплошной стеной стоят заснеженные деревья и красногрудые снегири нежатся в густом морозном настое. Подумал и вспомнил, что обещал дочурке наладить купленные вчера лыжи. Он подошел к телефону и позвонил домой:

— Сима, ты? А что делает Иринка? Ждет?

Павлов улыбнулся.

— Придется выполнять обещание. Когда выполнять? В обеденный перерыв. Так и скажи, что сделаю. Погода-то смотри какая. Чудо!

Он снова повернулся к окну и, прищурившись, посмотрел на мохнатые ветви клена.

В дверь постучали. Павлов, не закончив разговора, извинился перед женой и, положив трубку, повернулся к двери.

— Прошу, заходите!

Появился встревоженный начальник штаба, сообщил:

— У Жогина чепе, товарищ генерал.

— Какое?

— Человек пропал, и еще что-то…

— Подождите, кто пропал?

— Ефрейтор Груздев…

— Какой это Груздев? Не рекордсмен ли наш?

— Он самый, — сказал полковник. — Вышел вместе со всеми на учения и вдруг исчез.

Генерал задумался:

— Странно. И главное, в батальоне Мельникова.

— Да, и Мельников отстранен от командования батальоном.

— Кем?

— Жогиным.

— Так он же не имеет права этого делать.

— Видимо, утвердил замкомандующего.

— А он разве там?

— Да, прилетел утром.

Павлов повернулся к телефону и, не садясь на стул, взял трубку:

— Соедините меня с «Соколом»… Это «Сокол»? Дайте тридцать пятого. Что? Не отвечает? Вызывайте восьмого. Кто это, Шатров? Здравствуйте. Где Жогин?

— Выехал навстречу батальону, — послышался ответ в трубке. — Вернется часа через полтора.

— Почему вы не сообщили раньше, что в полк прилетел замкомандующего?

— Я только узнал, товарищ генерал.

— А что слышно о Груздеве? Поиски организовали?

— Полковник сам занимается этим вопросом.

— А населенные пункты осмотрели все?

— Пока нет, но вероятно… — голос Шатрова умолк, потом появился снова: — Приедет полковник, доложим все обстоятельно, товарищ генерал.

Павлов медленно опустил трубку и с минуту стоял на месте; Узкие брови его чуть-чуть шевелились, и между ними то появлялась, то исчезала маленькая складка.

— Человек пропал ночью, — вслух размышлял генерал. — А сейчас уже полдень. И они до сих пор не осмотрели всех населенных пунктов. Странная неповоротливость. И главное, у Мельникова…

Фамилию комбата он произнес медленно, почти по складам и вопросительно посмотрел на молчавшего полковника. Тот часто закивал, словно подтверждая: да, товарищ генерал, у Мельникова. Еще некоторое время они стояли молча, обдумывая происшедшее, затем Павлов тряхнул головой и сказал решительно:

— Придется ехать самому.

Полковник вышел.

Павлов повернулся к окну, где на заснеженных ветвях клена по-прежнему ярко горели мелкие блестки солнца. Но они уже не радовали глаз. Лицо генерала посерело, сделалось озабоченным. Одевшись, он поехал обедать.

Четырехлетняя Иринка ждала отца с нетерпением. Едва он переступил порог, послышался восторженный детский голосок:

— Ой, папа пришел, папа! А где мои лыжи?

Павлов через силу улыбнулся, взял маленькую лыжницу на руки:

— Знаешь что, доченька, давай пообедаем, а потом и дела наши обсудим. Хорошо?

Иринка радостно тряхнула черными как смоль косичками и выскользнула из отцовских рук.

За обедом Павлов старался ничем не выдавать своего внутреннего беспокойства, но внимательная Серафима Тарасовна все-таки заметила. Она подняла на мужа ласковые глаза:

— Кирюша, чепе какое-нибудь?

— Да, — тихо ответил Павлов.

Серафима Тарасовна умолкла, опустив голову. Никогда в подобных случаях она не проявляла любопытства, считала, если муж не рассказывает о случившемся, значит, знать это ей не обязательно. Жены других офицеров иногда упрекали ее: «Серафима Тарасовна, как же вы не знаете? Да вы первой должны быть в курсе событий». Она лишь улыбалась и старалась перевести разговор на другую тему.

Серафима Тарасовна преподавала в восьмых классах местной средней школы математику. И там, откуда привез ее Кирилл Макарович, она тоже учительствовала до самого последнего дня. Помимо того, вела кружок математиков-любителей при гарнизонном клубе, и консультировала офицеров-заочников военных академий. Когда же переехали сюда, твердо решили, что теперь вполне хватит для нее одной средней школы, потому что нужно уделить побольше внимания маленькой Иринке. Но не прошло и месяца, как это семейное решение было нарушено. Вечером, придя со службы, Кирилл Макарович сообщил жене, что в гарнизоне создаются курсы для солдат, желающих после службы поехать в институты.

— Это очень хорошо, — сказала Серафима Тарасовна.

— Хорошо-то хорошо, — вздохнул Кирилл Макарович. — Да педагога по математике никак не подберем. Задержка получается.

Поняв намек мужа, Серафима Тарасовна улыбнулась:

— Ты говори уж, Кирюша, прямо. Соглашусь ведь все равно.

— Да вот видишь, придется… Только Иринку жалко: скучать будет.

— Не беспокойся. Я уж постараюсь…

Своих детей у Павловых не было. Долго жили они вдвоем, потом решили взять ребенка из детского дома. Много раз ходила туда Серафима Тарасовна, присматриваясь к детям. Однажды пошли вместе. Павлов заглянул в комнату к малышам. Стоявшая с куклой черноволосая девочка потянулась к Кириллу Макаровичу. Он взял ее на руки да так и не расстался больше.

Родители девочки погибли при каком-то большом пожаре. Она их не помнила и потому очень быстро привыкла к новой семье.

Маленькая Иринка принесла Павловым большую радость. Квартира наполнилась неумолчным детским щебетом, звонким смехом. Всюду появились мячи, куклы, разные смешные рисунки.

Здесь, на новом месте, никто из окружающих не знал, что Иринка не родная дочь Павловым. Женщины иногда спрашивали Серафиму Тарасовну:

— Слушайте, на кого она похожа у вас? Отец русый, мать тоже не черная?

Однако выведать семейную тайну никому не удавалось.

Особенную привязанность девочка питала к Кириллу Макаровичу, и он очень дорожил этим. Сегодня, сидя за столом, говорил ей:

— Ну, Ириша, готовься. Увезут тебя лыжи в тридевятое царство, в тридесятое государство.

— И не вернут обратно, — смеясь заметила Серафима Тарасовна.

— Нет, вернут, — со всей серьезностью сказала девочка, упрямо поджав розовые губки.

— Вернут, вернут, — успокоил ее Кирилл Макарович и погладил по головке. — А приедет домой наша Иришка снежной королевой. Сам Дед-Мороз будет сидеть за кучера. Рукавицы у него большие, белые, за спиной мешок с подарками.

Глазенки девочки округлились, заблестели.

— Выйдем мы с матерью встречать, — продолжал Кирилл Макарович, — и удивимся: кто это приехал?..

На письменном столе зазвонил телефон. Павлов подошел, взял трубку. Послышался голос Жогина. Полковник докладывал о том, что ефрейтор Груздев найден.

— Где? — спросил генерал.

— В Чигирях, в хате сидел.

— А что с Мельниковым? Это верно?..

— Так точно, товарищ генерал. Отстранил я его. Здесь замкомандующего, ему все известно.

— Ладно, я сейчас выезжаю.

Опустив трубку, Павлов долго стоял в глубокой задумчивости: «Да, история… Неужели я ошибался в Мельникове? Неужели в действительности… Нет, гадать бессмысленно. Надо проверить на месте».

Возвращаясь к обеденному столу, он встретил настороженный взгляд Иринки. Она, видимо, уловила смысл отцовского разговора и теперь не понимала, что же будет с лыжами. Чтобы успокоить дочь, Кирилл Макарович сказал серьезным тоном:

— Эх, а шурупы-то для лыж я и забыл. Как же теперь быть? Ехать, немедленно ехать надо!

Девочка нахмурилась.

— Ты не горюй, Ириша, — продолжал отец. — Я разыщу шурупы. Никто их не возьмет. Вот увидишь.

Поцеловав дочь, он вышел в коридорчик одеваться. Подошла Серафима Тарасовна, спросила тихо:

— Когда ждать?

— Завтра, — ответил Павлов и, обняв жену за плечи, сильно прижался щекой к ее туго заплетенным косам.

Павлов застал Жогина в штабе полка. Протянув руку, спросил без горячности:

— Где замкомандующего?

— Отдыхает в гостинице. Приказал передать, чтобы вы зашли к нему.

— Ясно. Ну, что у вас тут стряслось?

— Опять Мельников накуролесил, — ответил полковник, не скрывая возмущения. — Превратил солдат в охотников, заставил их за волками гоняться.

— Это что же, в учебное время?

— В том-то и дело, товарищ генерал. Весь батальон вывел на облаву. Удивительное легкомыслие.

— Непонятно мне.

Павлов снял папаху, расстегнул шинель и присел на стул. Жогин сел рядом и начал рассказывать. Комдив слушал внимательно, чуть заметно постукивая пальцами по краю стола. Полковник нервничал, часто моргал, и губы его вздрагивали, как при ознобе.

— А вы-то знали о подготовке к этой облаве? — спросил Павлов.

— Я? Нет, не знал. То есть, я знал, что батальон выходит на учения, утверждал план. Был разговор и о волках. Но учения превращать в облаву?.. Это возмутительно. Тут произошло то же, что со стрельбами, уверяю вас. От Мельникова всего ожидать можно, товарищ генерал.

— А зачем ожидать? Когда знаешь людей, знаешь их мысли, дела… А людей мы с вами обязаны знать. Так ведь? — Павлов посмотрел на часы и поднялся со стула: — Ну, я поеду в гостиницу.

Ликов встретил Павлова сердито. Не застегивая кителя, встал посредине комнаты, сказал:

— Что же творится у вас, генерал? Какое-то охотничье общество вместо батальона. Недостает еще рыболовецкой артели. Этот Мельников подведет вас под монастырь. Откуда у него такое мальчишество?

Павлов пожал плечами.

— Трудно сказать. Я не замечал в нем этого. Наоборот, он все время казался мне серьезным, думающим человеком.

— Думающим, — усмехнулся Ликов. — Вот он и придумал вам охоту вместо учебы. И как это Жогин проморгал? Такой опытный, требовательный командир.

Стараясь быстрей разобраться в происшедшем, Павлов спросил:

— Позвольте узнать, товарищ генерал, решение Жогина о Мельникове вы утвердили?

Ликов задумался, заглянул комдиву в лицо:

— Утвердить недолго. Вы разберитесь во всем подробно, пока я здесь, и доложите свое мнение.

— Понятно, — сказал Павлов и, не теряя времени, отправился в батальон.

Первым долгом он встретился с Мельниковым. Лицо подполковника осунулось, плечи ссутулились. Павлов подумал сочувственно: «Что стало с человеком. Будто тяжелую болезнь перенес».

— Товарищ генерал, — тихо заговорил Мельников. — Ведь никакого срыва учений…

— Подождите, — остановил его Павлов. — Давайте по порядку.

Они сели за стол. Павлов тщательно изучил план ночного марша, проследил по карте, где наступал батальон, где располагались охотничьи засады. Потом побеседовал со Степшиным, Нечаевым, Буяновым, Крайновым.

Когда Павлов собирался уходить, появился Григоренко.

— Прошу, товарищ генерал, выслушать меня, как самого активного участника охоты.

— Знаю, знаю. Ну что ж, присаживайтесь.

Григоренко рассказал комдиву историю с письмом Фархетдинова и то, как он получил распоряжение от Жогина помочь колхозникам в борьбе с волками.

— Помочь-то помочь, — задумчиво сказал Павлов, — но как? Разве Жогин приказывал делать это в учебное время?

— Нет. Но я считаю…

Павлов посмотрел ему в глаза:

— Вы считаете. А замкомандующего говорит: «Безобразие, недисциплинированность». Вот и доказывайте…

Когда комдив пришел в штаб полка, Шатров доложил:

— Товарищ генерал, только что звонил замкомандующего из квартиры Жогина. Просил зайти.

— Куда зайти, на квартиру?

— Так точно.

Через десять минут Павлов был уже в доме командира полка. Навстречу вышел сам Жогин.

— Пожалуйста, товарищ генерал, к горячему чаю.

— Нет, спасибо.

— Почему «спасибо», — послышался из комнаты голос Ликова. — Не хотите с нами разделить компанию? А ну-ка, Мария Семеновна, тащите его сюда!

Появилась Мария Семеновна, взяла Павлова под руку, ввела в комнату и усадила к столу.

— Правильно, — одобрил Ликов, расстегивая китель и вытирая платком раскрасневшееся лицо. — Ну как, генерал, разобрались в волчьем походе?

— Да.

— Вот выкинул номер ваш Мельников!

Павлов промолчал. Видя, что комдив не настроен шутить, Ликов заговорил серьезно:

— Так что же? Как ваше мнение?

Павлов поднял голову, ответил:

— Считаю, что ничего страшного не произошло.

— Конечно, никто не замерз, никого не задавили.

— Я не это имею в виду.

— А что же?

— Само учение. Марш проведен как надо, с полной нагрузкой. Наступление в лесу тоже…

— Стоп, стоп! — Ликов поднял руку. — Мне кажется, что вы хотите взять своего комбата под личную защиту?

Павлов отрицательно покачал головой.

— Тогда я вас не понимаю.

— А вот поинтересуйтесь! — Комдив развернул план учений и карту с подробно нанесенной обстановкой, Ликов положил карту на колени и стал рассматривать, тыча в нее пальцем и приговаривая:

— Значит, отсюда начали марш. Так-так! Здесь разыграли вводную, здесь тоже. Потом заняли высоту. Та-а-ак. Развернулись и — на волков. Ну и что?

— Я хочу показать, что учения не сорваны, — сказал Павлов спокойным, твердым голосом.

— Ну, предположим, не сорваны, — согласился Ликов, откинувшись на спинку стула. — Но ведь охотой-то занимались, это факт!

— Занимались, но не в ущерб боевой подготовке.

— Да что вы говорите, генерал! — удивился Ликов и встал. — Обождите, я разденусь, не могу больше, жарко. — Он скинул китель, поправил на плечах зеленые подтяжки и облегченно вздохнул. Но тут же спохватился: — А хозяйка-то разрешит?

— Пожалуйста! — донесся из кухни голос Марии Семеновны. — Располагайтесь как дома.

— Вот и спасибо, — сказал Ликов и снова повернулся к Павлову. — Нет, вы, генерал, хотите сгладить остроту. Зря. Такой либерализм к хорошему не приведет. Вы представьте только: охота на волков в учебное время! Что это такое?

Подошла к столу Мария Семеновна, сказала с обидой:

— Чай-то остынет, товарищи дорогие!

Жогин бросил на нее строгий взгляд: не перебивай, дескать, делового разговора. Она дернула недовольно плечом и ушла на кухню. Павлов посмотрел на Ликова, спросил:

— Если вы разрешите, я доложу свое мнение?

— Да, да, пожалуйста.

— Я считаю, — сказал комдив, — что марш и наступление в лесу проведены батальоном хорошо. Охота на волков организована так, что не отразилась ни на качестве учебы, ни на учебном времени. Кстати, игра была двусторонней…

— Словом, вперед на волков! — с усмешкой вставил Ликов.

Павлов продолжал:

— Конечно, факт сам по себе довольно странный: учеба и охота. Но это лишь внешне. И отстранять за это офицера от командования нет оснований.

— Но ведь охота проведена втайне от командира полка! — сказал Ликов.

Молчавший до сих пор Жогин вдруг вставил:

— Не просто втайне, а преднамеренно, товарищ генерал.

Павлов остановил его движением руки, сказал:

— Мне известно, что председатель колхоза «Маяк» лично к вам обратился с просьбой помочь в борьбе с волками. А вы поручили это дело заместителю по политчасти Григоренко. Так?

— Да, но я не приказывал посылать на волков батальон.

— Но вы и не проверили, что делает Григоренко? А проверить должны были. Верно?

Ликов долго смотрел на Жогина, ожидая, что он ответит комдиву. Не дождавшись, покачал головой:

— Вот оно что, уважаемый Павел Афанасьевич. А вы не доложили об этом. Нехорошо. Ну ладно, я не настаиваю отстранять Мельникова от батальона. Пусть командует. Посмотрим.

— А как же теперь? — забеспокоился Жогин.

— Отмените свой приказ, и все, — посоветовал Ликов. Полковник поморщился.

— Ничего, ничего, попугали и хватит. А вот выговор, пожалуй…

— Да ведь не за что, — сказал Павлов.

— Ну, предупредите, пусть чувствует, — сказал Ликов и хлопнул по столу рукой. — Ладно, хватит разговоров, давайте пить чай. Где Мария Семеновна?

— Я здесь! — Она вошла в комнату с подогретым чайником и стала наполнять стаканы.

— Вот это чаек! — воскликнул Ликов, потирая ладони. — Постаралась хозяйка, молодец.

— Не хвалите, — сказала Мария Семеновна, — испортите…

А Жогин смотрел на Ликова и с грустью думал: «Отступил. И чего это он вдруг? Всегда был таким твердым, а тут?.. »

Вскоре Ликов уехал на аэродром, а Павлов остался в полку. Вечером он пошел к Мельникову. Комбат уже почти успокоился и снова почувствовал себя хозяином батальона, однако встретил комдива с заметным волнением. «Ну, теперь пойдут расследования, проверки», — было написано на его озабоченном лице. Павлов уловил это сразу и потому заговорил о другом:

— Значит, привыкаете к здешним степям, подполковник? Не разочаровались еще?

Не подготовленный к такому вопросу, Мельников ответил не сразу. Он подумал сначала о том, какое отношение имеют эти слова ко всему происшедшему. Не найдя в них ничего двусмысленного, сказал:

— Дальний Восток ведь тоже не балует, товарищ генерал; Там климат посуровее здешнего.

— Пожалуй, верно, — согласился Павлов, и худощавое лицо его чуть-чуть засветилось внутренней улыбкой. Он разделся, поправил китель и, приглаживая ладонью волосы, прошелся по комнате. Потом они сели возле стола друг против друга. И опять генерал заговорил не о том, что волновало и угнетало Мельникова. Он стал расспрашивать его о семье, перспективах ее переезда из Москвы.

— С семьей у меня серьезная неувязка вышла, — признался Мельников и рассказал все подробно, не скрывая даже обидных писем, полученных от жены за последние месяцы. Павлов сочувственно покачал головой:

— Случается, что ж поделаешь. Все мы люди живые, имеем сердце, нервы. Но борьбу за мир в семье надо вести активнее.

— Да войны-то у нас вроде нет, — улыбнулся Мельников, — а так, несколько осложненная обстановка.

— Значит, опасности большой не предвидится? — с лукавинкой проговорил генерал. — Ну что ж, вы человек военный. В обстановке разбираться умеете. К тому же, кажется, творческой работой занимаетесь. Верно это?

Мельников неловко пошевелил плечами.

— Верно, товарищ генерал, немного занимаюсь.

— Если не секрет, скажите, что& #769; за работа?

— Секрета нет. Но рано еще говорить. Не все сделано.

— Хоть с темой познакомьте, с планом.

Мельников, преодолевая неловкость, начал рассказывать. Генерал задумчиво слушал и время от времени задавал новые вопросы, участливо делился возникающими мыслями.

— Это хорошее качество командира: предвидеть, — сказал он, не отрывая внимательного взгляда от собеседника. — Я думаю, что в ваших рассуждениях о ночном бое, огневой подготовке и, главное, об инициативе мелких подразделений есть много ценного. Конечно, для того, чтобы вести разговор обо всем этом, надо прочитать рукопись. Так что быстрее заканчивайте. Мы вас обязательно поддержим. И еще надо подумать над тем, чтобы у других наших офицеров вызвать вот такую же потребность глядеть в будущее.

Мельников вспомнил историю со своим рапортом и подумал: «С нашим командиром полка, пожалуй, не очень-то поглядишь вперед. Он даже разговаривать об этом не желает».

Комдив между тем продолжал:

— К сожалению, некоторые офицеры считают, что военную науку должны двигать вперед лишь те люди, которые находятся в Генеральном штабе, в академиях. Как будто у них семь пядей во лбу. А я знаю одного лейтенанта, который предложил изменить целый раздел в боевом уставе. И знаете, приняли. Вызывали на беседу. Сейчас человек в академии учится. Пишет мне письма.

— Он служил с вами? — спросил Мельников.

— Да, — ответил Павлов, — в штабе дивизии, в оперативном отделе работал. Так что военной наукой должны мы все заниматься. Вот закончите свою работу, честь вам и слава.

Мельников хотел сказать, что отдельные главы рукописи он уже отправил в редакцию военного журнала, но промолчал. Ведь неизвестно, как отнесутся к материалу члены редколлегии.

Под конец беседы Павлов вдруг спросил:

— А в причине исчезновения ефрейтора Груздева вы разобрались?

— Причина не очень ясная, — ответил Мельников. — Человек был ночью в боковом дозоре, сбился с маршрута, попал в село и там остался…

— А почему?

— Об этом и хочу сказать. Ефрейтор Груздев не новичок, солдат опытный. На рассвете он вполне мог догнать роту.

— Может, ноги потер? — спросил Павлов, прищурившись.

— Нет, ноги в порядке. Есть подозрение, что причина всему — девушка. Но сам он в этом не признался.

— А чем же он объясняет?

— Говорит, что сильно утомился.

— М-да-а. — Генерал на минуту опустил голову. Потом спросил: — Взыскание наложили?

— Пока нет. Хочу получше разобраться. Очень важно, товарищ генерал, правильно понять солдата.

— Все это так, но… — Павлов пристально посмотрел на Мельникова. — Усталость, девушка, конечно, не причины. Это следствие. А вот в чем причина происшествия, надо подумать. Кое-кто в батальоне говорит, что вина всему — отчаяние. Провалился, дескать, Груздев на стрельбах, и теперь терять ему больше нечего. С такой «теорией» можно договориться бог знает до чего. А ведь Груздев был передовым солдатом. Его воспитывали, прививали ему хорошие качества. Правда, болезни подкрадываются и к здоровому организму. Но все мы знаем, что крепкий, закаленный человек выздоравливает быстрей, чем слабый. Это истина.

— Я понял вас, товарищ генерал, — сказал Мельников. — Мы постараемся разобраться.

Из батальона комдив поехал в столовую, а затем — к небольшому домику-гостинице. Сняв китель, он взял полотенце и вышел в коридорчик умыться. Хозяйка гостиницы, пожилая невысокая женщина, подлила в жестяной умывальник воды и подала мыло. Поблагодарив ее, генерал спросил:

— Скучно вам тут? Редковато гости заезжают?

Женщина махнула рукой:

— Не скучаем. Ежели приезжающих нет, свои живут. Зараз старший лейтенант квартирует.

— А где же он?

— Ушел перед вами, похоже, в казарму.

— Почему?

Хозяйка вздохнула.

— Стесняется начальства.

— Шутите, мамаша..

— Какие шутки! Взял человек постель в руки и побрел, А ведь цельный денечек на ногах да на холоду…

— Но почему все-таки он ушел? — допытывался Павлов, вытирая руки.

— Приказ такой. Полковник, говорит, приказал: «Очистить гостиницу, и все».

— Неужели? — Генерал повесил полотенце на гвоздик и снова повернулся к женщине. — Нехорошо получается.

— Понятно, нехорошо, — сказала хозяйка. — А вот разве докажешь? На прошлой неделе этак же двух молоденьких, лейтенантов посреди ночи поднял. Тоже к встрече какого-то начальника готовился. А разве лейтенанты помешали бы этому начальнику?

Павлов зашел в комнату, взял телефонную трубку и позвонил Жогину на квартиру.

— Извините, полковник, за беспокойство. Где сейчас офицер, который живет в гостинице?

— Он устроился в другом месте, — послышался басок полковника. — Не беспокойтесь, товарищ генерал.

— Так ведь я просил у вас койку, а не всю гостиницу.

— Я считал, что так лучше, — продолжала басить трубка. — Вы у нас гость, и мы, так сказать, должны…

— Нет, Павел Афанасьевич, я не согласен, — сказал Павлов твердо. — Попрошу вас вернуть офицера в гостиницу. Пошлите машину за ним. Если ваша занята, возьмите мою и сделайте это побыстрей, пока человек не лег спать. И вообще от подобных действий советую воздерживаться.

Опустив трубку, генерал подумал: «Ну и Жогин. Выселил офицера, и баста. А тот переживает, ругает в душе и командира полка, и комдива. И правильно ругает».

Павлов тяжело вздохнул и возмущенно покачал головой: «Непонятно, откуда барство такое берется? Ведь сам же от солдата до полковника поднялся. А тут…» Генерал медленно прошелся по комнате, потом присел к столу и, взяв блокнот, снова задумался. Поведение Жогина заставило комдива перебрать в памяти все свои встречи с ним, беседы. Было ясно одно: полковник совсем не такой, каким аттестовал его когда-то генерал Ликов.

* * *

Жогин тоже думал о Ликове. Он думал о нем еще до того, как позвонил Павлов. Теперь же, приказав дежурному отвезти старшего лейтенанта в гостиницу, стоял посредине комнаты и досадовал вслух:

— Экая чертовщина получилась!

Он был уверен, что, не сделай Ликов уступки с Мельниковым, не поднял бы и Павлов шума из-за старшего лейтенанта. Все дело в том, что промашку дал замкомандующего, не проявил той решительности, какую проявил когда-то с Травкиным. Да разве только один факт с Травкиным был в памяти у Павла Афанасьевича? Он знал Ликова еще по фронту. Видел его в роли представителя генштаба, облеченного самыми высокими полномочиями и правами. Бывало, при одном появлении Ликова в частях все трепетали, будто перед самим командующим. А уж если провинится кто — пощады не жди.

Один такой эпизод произошел как раз за двое суток до того рокового события, когда Жогин был ранен и увезен с переднего края в тыловой госпиталь. Штаб кавполка стоял тогда в шестидесяти километрах от Москвы, в балке, которая под густыми заснеженными деревьями казалась тихим причудливым туннелем.

Всю ночь Жогин провел в тревоге, ожидая людей для пополнения эскадронов. То и дело выходил он из землянки, прислушивался. В ночной морозной мгле беспокойно похрапывали кони, отчетливо скрипели шаги часовых. Со стороны противника изредка били тяжелые орудия и снаряды, перемахивая через балку, раскатисто ухали где-то в лесной чаще. В темном небе разгорались и медленно покачивались на парашютах «фонари», повешенные вражескими самолетами. Мерцающие блики от них назойливо шарили по верхушкам заиндевелых деревьев и по дорогам, проделанным танковыми колоннами.

Ликов ночевал в соседней части. Но почти через каждый час он звонил Жогину по телефону, требуя во что бы то ни стало разыскать пополнение, которое должно было прибыть еще вечером. Жогин трижды высылал навстречу опытных вестовых, и те, осмотрев окрестности, возвращались ни с чем. Не давал о себе знать и капитан, получивший приказание принять людей и без промедления доставить их в полк. Он прискакал на своем пегом взмыленном коне уже на рассвете и привел с собой вместо ста шестидесяти конников лишь тридцать четыре. Не успел Жогин толком выяснить, что произошло, как появился возбужденный Ликов.

— Где люди? — спросил он, уставившись в изнуренное лицо капитана.

Тот начал объяснять, что в пункте, где он должен был встретить людей, их не оказалось. Не оказалось их и в другом месте, куда его направили. Потом он узнал, что пополнение попало под сильную бомбежку и рассеялось по лесам.

— Мальчишка! — сквозь зубы выдавил Ликов. — Не хочу я слушать ваше вранье.

Капитан заявил, что он коммунист и докладывает правду. Тогда Ликов выхватил у него из кармана партийный билет и сказал, как отрубил:

— Вы уже не коммунист. Выписку получите в парткомиссии. А в бой пойдете… — Он повернулся к Жогину и приказал: — Накажите своей властью!

«Может, оно и крутовато вышло, тогда и не совсем правильно, — вздохнув, подумал Жогин. — Зато урок для других. Не то, что сегодня». Ему захотелось вдруг вспомнить фамилию наказанного капитана, но как ни силился, не смог. Он стал вслух перебирать фамилии других офицеров кавполка, стараясь все-таки перебороть забывчивость. В этот момент зазвонил телефон. Жогин нехотя взял трубку. Дежурный доложил, что тот, кого, он должен был отвезти в гостиницу, уже лег спать и переселяться отказался.

— Как отказался? — вспыхнул было Жогин, но тут же смягчился: — Ну ладно, ладно, пусть спит в батальоне, больше не тревожьте.

Он даже улыбнулся краешками губ и велел сейчас же соединить его с гостиницей.

В этот поздний час капитан Нечаев на командирском «газике» подъезжал к селу Чигири, расположенному в балке, между двумя пологими холмами. Над заснеженной степью в темной морозной синеве стыли звезды. Их бледный голубоватый свет чуть-чуть искрился на сугробах и редких кустах запорошенной инеем чилиги.

Нечаев торопился. Но плохо наезженная ухабистая дорога будто хватала машину за колеса, не давала развивать скорость.

— Ну и трассу бог послал, — ворчал капитан, посматривая на шофера. А тот хмурился, словно все задержки и остановки случались только потому, что он, Джабаев, не умел хорошо провести здесь машину.

Когда Нечаев выезжал из военного городка, он рассчитывал добраться до Чигирей к вечеру, там сразу же узнать все о Груздеве и к рассвету вернуться домой. Но частые остановки нарушили его план.

В Чигири приехали к полуночи, Оглядывая спящее село, Нечаев думал только о том, где бы устроиться на ночлег в столь позднюю пору.

К счастью, в середине села показался огонек. Нечаев толкнул шофера:

— Видите?

Джабаев мигом свернул с дороги и подкатил вплотную к, крыльцу, над которым висела освещенная табличка: «Чигиринский сельский Совет».

На стук вышел сторож, низенький старичок в ватнике, больших подшитых валенках. Увидев людей в армейской форме, он приветливо раскланялся и сразу же пригласил в помещение:

— Проходите, люди милые. Аккурат и печка топится. — Он взял у стены два стула и переставил их ближе к печурке. — Вот сюда прошу. Видать, замерзли крепко?

— Да, мы уже часов девять по степи путешествуем, думали, ночевать где-нибудь в балке придется, — признался Нечаев и, ослабив ремни на полушубке, потер ладони. Старичок закивал сочувственно:

— Оно понятно. Сам в артиллерии служил. Давно, правда, до революции. Раз на позицию выехали, а мороз под сорок. Лошади от инея белые. У нас руки что кочерыжки и дух захватывает. А батарейный кричит: «К бою». Эх и дела! Как вспомнишь, мурашки по коже бегают… Ну, а вы-то что, проездом али как?

— Проездом, папаша.

— Понятно. А я думал, по случаю солдата. Тут ноне целая делегация приезжала.

— Какая делегация? — спросил Нечаев. Старичок ухмыльнулся:

— Смешно получилось. Приехали с доктором. Вроде как помощь оказывать. А солдат сидит целехонький да молоко попивает. Оно и понятно, куда ему в такой мороз одному идти. Сам знаю, как в поле-то бывает. До сих пор ту самую позицию помню. Кричат нам тогда: прицел, мол, такой-то, трубка такая-то. А тут разве до этого? Дрожим так, что зуб на зуб не попадает. Вдруг, смотрим, сам генерал появился. Подошел и говорит: «Проверить, куда орудие наведено». Батарейный посмотрел и отвечает: «Прямо в халупу, ваше благородие». Это мы, значит, на целых сорок градусов лишний поворот дали. Эх, тут и началось. Нас, конечно, под ружье, батарейному арест.

— Сразу, наверно, жарко стало, — засмеялся Нечаев и как бы между прочим спросил: — А этот солдат, которого сегодня искали, он у кого же сидел-то?

— У меня.

— Здесь, в сельсовете, что ли?

— Зачем здесь? Дома. Он с моей внучкой Татьяной дружит.

— Давно?

— Как сказать? Бывал у нас и раньше.

— Когда, не вспомните?

Старичок насторожился. Прищурившись, он пристально поглядел на капитана, спросил:

— А вы почему так интересуетесь?

— Да просто…

— Э-э-э нет… я понимаю, — встревожился старичок. — Вы, похоже, не проездом, а тоже к солдату касательство имеете?

Нечаев улыбнулся.

— Вот видите, как нехорошо получается, — продолжал старичок. — Я все начистоту выкладываю, а вы, можно сказать, с замыслом.

— Да нет у меня никакого замысла, — начал было оправдываться Нечаев. Но старичок обиженно махнул рукой, присел поближе к печке и стал пошевеливать железной палкой горящие дрова.

Джабаев тем временем сходил к машине, выпустил воду из радиатора и, вернувшись, устроился спать на широкой лавке. Лег он по-походному, не раздеваясь, только расстегнул полушубок у ворота и положил под голову рукавицы. Старичок принес откуда-то стопку газет и положил ему вместо подушки. А когда снова подошел к печке, Нечаев сказал дружеским тоном:

— Зря вы на меня сердитесь, папаша.

— Как сказать, — снова оживился тот. — Вы, командиры, народ строгий. Чуть солдат оступится — сразу ему наказание.

— А вы своих детей разве не наказывали?

— Детей-то? Бывало. Но это статья особая.

— Почему же особая? Все для воспитания.

— Э-э-э, я знаю!.. Вот, скажем, вы командир…

— Нет, я политработник, — сказал Нечаев.

— Ну, это другое дело, — вздохнул старичок, и голос его сделался мягче. — Политработники, может, душевнее. Они солдата лучше понимают. У меня один сынок, Митя, тоже по политической части, на корабле в Балтике плавает. Был я в гостях у него в прошлом году. Прямо, знаете, на палубу пригласил и матросам по всем правилам представил: любите, говорит, и жалуйте старого солдата Ивана Тимофеевича Брагина. Все, конечно, руки подали, махорочкой угощать начали. Словом, гостеприимство полное. А вот другой сынок, Федя, что командиром в ракетной артиллерии служит, этот не такой душевный. Просил я его, просил дивизион показать, так и не уважил. Нельзя, говорит, посторонним лицам в нашу часть заходить. А какой же я, разобраться, посторонний? Родной отец ведь! И так я на него, признаюсь, разобиделся, что полгода писем не писал. Пусть знает…

Нечаев удивился:

— Твердый у вас характер, Иван Тимофеевич.

— А как же иначе? — Старичок снял ватник, поправил тоненький ремешок на рубахе и, опустив на колени жилистые руки, добавил: — Человек без характера, что птица без крыльев, на вершок единый не поднимется.

Он помолчал немного, потом опять заговорил о своей, поездке на Балтику, о том, как водили его моряки по кораблю, показывали машины, орудия и как он, вернувшись в село, рассказывал обо всем этом колхозникам. Нечаев слушал внимательно. Это ободряло Ивана Тимофеевича, делало его еще более общительным. Нечаев, слушая, ожидал, что вот-вот снова зайдет разговор о Груздеве, не вытерпел, спросил:

— Может, все же расскажете о нашем солдате-то, Иван Тимофеевич? Человек вы понимающий, да и характер у вас не такой, чтобы скрывать.

— Что верно, то верно, — согласился старичок, — скрытничать не умею. Только вот рассказать-то не смогу. Не помню, когда в точности приходил он. Татьяна все знает. А ее дома нет. Уехала ноне к родне в Максимовку.

— Далеко это? — спросил Нечаев.

— Нет, недалеко. Верст десять всего.

— Ну что ж, утром на машине подъехать можно.

— Вряд ли на машине проедете, — усомнился Иван Тимофеевич. — У нас тут на санях-то не проберешься. Овраг на овраге, и снег по оглоблю. А еще, скажу я вам, девчонку пугать не нужно. Поняли?

— Понимаю. Но как же быть?

Старичок задумался, поскреб ногтями за ухом.

— Вот что, милый человек, придет утром председатель, попросим у него лошадь. Аккурат мне тоже в Максимовке побывать нужно. За денек, может, и обернемся.

— Спасибо, Иван Тимофеевич, — сказал Нечаев.

— Да чего там, — махнул рукой старичок. — Нужно — значит, нужно. Только вы уж того — солдата в обиду не давайте. Хороший он парень, ей-богу. Поручительство хоть сейчас дать могу.

Нечаев долго смотрел на старичка, не зная, что ему ответить. Тот, видно, понял это и, многозначительно крякнув, сказал:

— Ну ладно, спать будем, что ли?

Павлов уехал из полка во второй половине следующего дня. Проводив его, Жогин решил серьезно взяться за воспитание людей. «Хватит либеральничать, — рассуждал он. — Этак можно потерять все, что достигнуто».

Проходя штабным коридором в свой кабинет, полковник приказал дежурному позвать Григоренко.

— Он в клубе семинар проводит, — доложил тот, вытянувшись.

— Ах, да, — вспомнил Жогин и остановился в раздумье. Потом резко повернулся и пошел к клубу. На улице было морозно, дул ветер. Местами снежок вихрился, хлестал по лицу, забирался под воротник шинели. Хромовые сапоги Жогина скользили, и поэтому собственное тело казалось ему небывало грузным, неловким. Проходя мимо кустарников, утонувших в сугробах, он свернул с дороги и, не изменяя старой привычке, выломал небольшой тоненький прутик. С прутиком полковник всегда чувствовал себя устойчивее.

Семинар руководителей политическими занятиями проходил в читальном зале библиотеки. Жогин вошел сюда не раздеваясь, только снял папаху. Офицеры встали. Григоренко доложил о теме занятий. Полковник обвел присутствующих суровым взглядом, кивнул головой, чтобы садились.

— Заседаем, — сказал он, играя хлыстиком. — Философствуем, а в полку дисциплина падает. Вместо учебы на волков ходим, людей теряем. Очень красиво получается!

Он помолчал, положил папаху перед собой, резко вскинул голову.

— Вы понимаете, что происходит? Уже сам замкомандующего приезжает к нам разбираться в происшествиях. А мы высокие материи преподаем солдату, ходим возле него, как возле красной девицы. — Жогин поднял папаху и чуть пристукнул ею по столу. — Кончать надо с поблажками. Нельзя, чтобы отдельные лица позорили нас перед всем округом. Недопустимо.

Воспользовавшись небольшой паузой Жогина, Григоренко сказал тихо:

— У нас, товарищ полковник, разговор уже был об этом.

— Разговор, — пренебрежительно бросил Жогин. — В том-то и беда, что разговорчиками занимаемся да шарады загадываем. А того не хотим понять, что дисциплину разговорчиками не наладишь. Тут нужна твердость. — Пробежав глазами по лицам офицеров, спросил вдруг: — Старший лейтенант Крайнов здесь?

— Здесь, — послышался ответ, и длинная, чуть сутуловатая фигура выросла над головами сидящих. Жогин окинул офицера недружелюбным взглядом и сразу повысил голос: — Почему ваш солдат дезертировал с занятий?

Крайнов молчал. На его хмуром лице появился румянец.

— Почему? — повторил вопрос Жогин, подавшись вперед.

Старший лейтенант пожал плечами:

— Заблудился, товарищ полковник.

— А утром почему сидел в хате, не догнал роту? Не знаете? Взыскание наложили на него?

— Комбат сам занимается этим вопросом.

Жогин окончательно вышел из себя.

— Что комбат! Вы — командир роты! — Но, взглянув на замполита, понизил тон: — Что у вас там происходит? Топчетесь два дня вокруг одного проступка и до сих пор взыскания на виновника не наложили. Разве это воспитательная работа? А чтобы вы были разумнее, объявляю вам выговор.

Крайнов опустил голову.

— Садитесь, — сказал Жогин и стал искать глазами кого-то другого. — Где Буянов?

Буянов подскочил, как резиновый мячик. Вытянулся, задрав подбородок. Маленькое курносое лицо его сразу покраснело от напряжения.

— Как у вас? — спросил Жогин.

— Изобретатели ведут себя нормально?

— Так точно, товарищ полковник, нормально. Рядовой Зозуля стал одним из лучших.

— Стал, — с легкой усмешкой буркнул Жогин. — Когда я навел у вас порядок, тогда и стал. Теперь смотрите, держите его в руках.

— Слушаюсь.

Время занятий истекло. Полковник поговорил еще минут пять, потом умолк, надел папаху. Григоренко спросил:

— Разрешите задержать офицеров и продолжить занятие?

— Хватит, — негромко, но твердо сказал Жогин.

— Но мы же не закончили тему.

— Ничего, закончите самостоятельно. Больше с людьми надо работать, а не сидеть по кабинетам.

Когда Жогин шел обратно в штаб, у него не выходили из головы слова Крайнова: «Комбат сам занимается этим вопросом». И чем больше Жогин вдумывался в эти слова, тем сильнее возмущался: «Ишь, завели порядки. По два дня думают, какое взыскание объявить. Видно, мало я их встряхиваю. Придется встряхнуть сегодня как следует».

В штабе он зашел к Шатрову, распорядился:

— Передайте приказание Мельникову, чтобы в восемнадцать ноль-ноль построил батальон возле казармы. Я буду смотреть.

Живой и щеголеватый Шатров написал приказание на листке бумаги и отнес дежурному.

Минут через пятнадцать, когда Жогин сидел уже за столом в своем кабинете и обдумывал, что он будет говорить перед строем, зашел обеспокоенный Мельников.

— Неувязка получается, товарищ полковник.

Не поднимаясь из-за стола, Жогин ощупал взглядом вошедшего, спросил сердито:

— Какая неувязка?

— Да насчет построения приказание получено, а у нас в восемнадцать комсомольское собрание.

— Перенесите собрание.

— Со временем трудно, а вопрос важный — о дисциплине. Я просил бы, товарищ полковник…

— Никаких просьб. Что вы всегда поперек дороги стоите? Не одно, так другое находите.

— Я не искал, — попытался объяснить Мельников. — Собрание по плану. Мы к нему готовились.

— Не уговаривайте, — вспыхнул Жогин и грозно поднялся. со стула. — Вы знаете, что такое приказ командира?

— Но вы могли забыть о собрании, товарищ полковник…

— Бросьте вы школьника разыгрывать. А если завтра получим приказ немедленно в бой идти, вы тоже прибежите просить собрание провести? Несерьезный вы человек, подполковник, потому у вас и в батальоне беспорядки. Идите и выполняйте мое приказание, а собрание позже проведете.

Точно в намеченное время батальон был построен. Над городком начинало вечереть. Усиливался ветер. На широком плацу вихрился снег. Солдаты стояли в две шеренги подтянутые, с начищенными до блеска пуговицами и пряжками, поеживались от холода.

Жогин подъехал к батальону на машине. Энергично выпрыгнул из нее и широко зашагал по плацу. Выслушав рапорт комбата, он сделал еще несколько шагов, поздоровался. Солдаты ответили громко и слаженно, в один голос. Осмотрев с места шеренги строя, Жогин произнес громко и отрывисто:

— Что же получается, товарищи! Передовой батальон опозорили. Где ваша солдатская гордость? Забыли вы о ней. Вспомните, что я о вас говорил полгода назад. В пример другим ставил, на щит поднимал. А теперь?..

Время от времени полковник посматривал на стоящего рядом комбата. Мельников старался не выдавать внутреннего волнения. Жогин продолжал греметь:

— Вы знаете, что значит уйти из. роты? Это дезертирство. В боевой, обстановке за такие вещи…

Он говорил и чуть помахивал правой рукой, в которой на этот раз хлыстика не было. Полковник ощущал поэтому неловкость. Чтобы скрыть ее, он принялся расхаживать перед строем.

Темнело. Солдаты от холода поеживались, переступали с ноги на ногу. Но полковник держался бодро. Высказавшись, он, приказал ефрейтору Груздеву выйти из строя. Тот сделал несколько шагов и повернулся лицом к товарищам. В этот момент над головами солдат загорелись два электрических фонаря, осветив плац и кирпичную стену казармы. Снежные вихри уже поднимались до крыши, и фонари окутывались густой белой пылью.

— Какое взыскание наложили? — тихо спросил Жогин Мельникова, кивнув в сторону ефрейтора.

— Пока не накладывал, — так же тихо, чтобы не слышали солдаты, ответил комбат. — Жду капитана Нечаева. Он выехал в Чигири изучить некоторые подробности происшествия.

— Опять изучать! До каких пор вы будете разводить этот либерализм? Арестуйте его на пять суток.

Последнюю фразу Жогин сказал громко, чтобы все слышали, и снова заходил перед строем.

Больше часа простоял батальон на плацу. Под конец полковник повернулся к Мельникову, сказал:

— Теперь прогрейте людей. Прикажите бегом до конца городка и обратно.

…В этот вечер Григоренко имел с командиром полка серьезный разговор. Всегда осторожный и деликатный, замполит решил сейчас быть непреклонным. Зашел он в кабинет в тот момент, когда Жогин, вернувшись с плаца, широко шагал, потирая покрасневшие от холода руки. Зашел и прямо с порога сказал:

— Так дальше работать нельзя, товарищ полковник. Ненормальная обстановка в полку.

Жогин остановился, в упор посмотрел на вошедшего:

— Как это понять: «ненормальная»?

— Понять очень просто. Семинар с руководителями политзанятий поломан, комсомольское собрание в первом батальоне скомкано.

— Эх, как вы любите козырять громкими словами, — развел руками Жогин. — «Поломано», «скомкано»! Ну, продолжайте дальше придумывать эти самые словечки.

Он снова заходил по кабинету, потирая руки.

— Это не словечки, — возразил замполит. — Мы явно недооцениваем партийно-политическую работу, товарищ полковник.

— Позвольте, кто это «мы»? — вызывающе поднял голову Жогин, и лицо его вытянулось. — Говорите прямо: командир. Но не забывайте, что вы всего лишь мой заместитель. И никто не давал вам права оценивать и обсуждать мои действия. Поняли?

— Я не обсуждаю ваших действий, товарищ полковник, но долг и совесть меня обязывают сказать, что принижение воспитательной работы может привести к серьезным осложнениям. И тогда…

— Хватит, — остановил его Жогин. — Мне все понятно. Послушайте, что я скажу. — Он вытянул вперед руку и загнул один палец. — Во-первых, уясните, что вы работаете на командира, обеспечиваете выполнение его приказов и распоряжений. Второе. — Полковник загнул еще один палец. — Поймите, наконец, что командир — хозяин полка.

— Да, но есть партия, — вставил Григоренко, устремив проницательные глаза в лицо полковника. Жогина словно тряхнул кто-то. Он вздрогнул и засверкал глазами:

— Что вы пугаете партией? Я сам коммунист, и стаж у меня побольше вашего, и перед Советской властью заслуги имею. А вообще, вот что скажу: не нравится — можете подавать рапорт об увольнении. Задерживать не стану.

— Нет, — сказал Григоренко, — подавать рапорта я не буду. Дезертировать с поста, который мне доверила партия, не собираюсь.

— Дело ваше! — почти крикнул Жогин. — Но вмешиваться в мою служебную деятельность не позволю.

— Очень жаль, что вы не хотите прислушаться, — тихо заключил Григоренко, не выдавая волнения, затем надел шапку и вышел из кабинета. «Странный человек, — рассуждал он по дороге домой. — И главное, убежден, что действия его непогрешимы. Вот в чем беда-то».

У дома Григоренко натолкнулся на Шатрова. Майор стоял возле крыльца, с головы до ног залепленный снегом.

— Я к вам, Петр Сергеевич, — сказал он, отряхивая шинель и шапку. — Уж извините, что беспокою здесь. На службе не мог. Дело щекотливое…

— Какой разговор! — воскликнул Григоренко. — Вы лучше извинитесь за то, что редко ко мне заходите. — Он повернулся к ветру спиной и тоже принялся отряхивать налипший снег. — Ну и метет! На открытом месте устоять невозможно.

— Да, ветерок веселый, — заметил Шатров. — Штормовой.

Едва он произнес последнее слово, как гривастая волна бурана ударила в стену дома, поднялась на дыбы и всей своей массой обрушилась на крыльцо.

— Бр-р-р, — замотал головой Григоренко. — Хватит, майор, чиститься, пойдемте быстрей в комнаты.

Он шагнул к двери и громко постучал в нее кулаком. Вышла жена. Загораживая лицо пуховым платком, спросила:

— Ты, Петя?

— Я, только не один, а с гостем.

— Кто это?.. А, Валентин Федорович? Пожалуйста, проходите, милости просим на чаек. — Она сбросила с головы платок и показала на вешалку. — Сюда вот шинель давайте, а сами шагайте в столовую. Петя, приглашай. Какой ты медлительный.

— Галина Дмитриевна! — воскликнул Шатров, подняв обе руки. — Прошу не волноваться. Визит совершенно официальный. У меня деловой разговор с Петром Сергеевичем.

— Хорошо, хорошо, я не помешаю, не бойтесь.

На ходу поправляя светлые волнистые волосы, она исчезла в маленькой кухне.

Шатров и Григоренко прошли в просторную квадратную комнату, где за круглым столом сидели и что-то шили две девочки — Надя и Зина, обе, как мать, полнолицые, русоволосые. Одна, что постарше, с длинными косами, другая — постриженная, с белым бантом на голове. Увидев гостя, они встали и, не выпуская из рук шитья, сказали почти одновременно:

— Здрасте, дядя Валя!

Потом смущенно переглянулись и заторопились в другую комнату.

— Ну вот, — сказал Шатров, разводя руками, — пришел и всю семью переполошил.

— Не выдумывайте, Валентин Федорович. Садитесь и будьте как дома.

Майор по привычке вытянулся и склонил голову.

— Благодарю.

Появилась Галина Дмитриевна с чайником и большой тарелкой румяных пирожков.

— Пожалуйста, — сказала она добродушным грудным голосом. — Моего изготовления. С вареньем.

Затем вынула из буфета два стакана.

— А себе? — спросил Шатров.

Галина Дмитриевна улыбнулась:

— Извините, не могу. У нас урок шитья с девочками.

Когда хозяйка закрыла за собою дверь, Шатров досадливо заметил:

— Обиделась, кажется.

— Какая обида? — улыбнулся Григоренко. — Давайте пить, чай.

Взяли по пирожку, склонились над стаканами. Вначале говорили о разных семейных делах. Потом, когда хозяин снова потянулся к чайнику, Шатров сказал негромко:

— А я ведь к вам, Петр Сергеевич, по серьезному делу зашел. Неважное положение складывается в полку.

— Почему? — Григоренко отставил чайник и взялся пальцами за кончик уса. — Что вы имеете в виду?

— Имею в виду нервозность. О командире, конечно, говорить неудобно, а сказать… — Он замялся, неловко пошевелил плечом, потом решительно подался вперед: — Сказать, Петр Сергеевич, надо. Слишком человек нервничает, шум поднимает, не разобравшись. Особенно Мельникова не терпит. Почему он ему не полюбился, понять не могу.

— Да-а-а, — протянул Григоренко, вздохнув, — понять трудно, А вы, извините за допрос, что скажете о Мельникове?

Шатров задумался:

— По-моему, неплохой командир. С огоньком. Главное, во всем у него инициатива чувствуется. Заставил всех офицеров автодело изучать, радио. И ведь полковник видит это. Даже иногда тихонько подхваливает. Но… Тут как-то я по итогам боевой подготовки докладную для командира дивизии готовил. И, конечно, Мельникова выделил. Так знаете, сколько грома было? Перечеркнул и переписал все по-своему.

— Как то есть? Результаты занизил, что ли?

— Нет, результаты не занизил. А что было о Мельникове, — убрал. Вообще полковник ведет линию довольно странную: Иногда он заставляет людей ходить к Мельникову, перенимать у него опыт. А чтобы в докладной или в приказе отметить — ни-ни. Слышать даже об этом не желает.

Они помолчали. Хозяин снова взялся за чайник.

— Еще по стаканчику, Валентин Федорович?

— Можно, — согласился Шатров. Он всыпал в стакан сахара, медленно помешал ложкой, отпил: немного; потом, сказал: — Раньше вроде не было у нас такой нервозности. С осени началась. Как на стрельбах первый батальон провалился, так и пошла карусель.

Григоренко прищурился, положил на стол локти:

— Значит, вы считаете, Валентин Федорович, что эта самая, как вы сказали, карусель завертелась только с осени?

— По-моему, так. Раньше спокойно было. А может, я не замечал всего?

— Вот это вы правильно сказали, — оживился вдруг Григоренко. — Именно не замечали, уважаемый Валентин Федорович. Мне по этому поводу эпизодик один вспомнился. Довольно забавный. Расскажу, если не возражаете?.. Был я как-то на охоте. Ходил, ходил. Подстрелить ничего не удалось, а устал здорово. И вот…

Шатров спросил улыбаясь:

— Охотничий рассказ?

— Как хотите, так и называйте, только дослушайте. И вот, значит, присел я возле маленького озерца. Утро тихое, ясное. Вода в озерце будто спит: никакого колыхания, и силуэты деревьев отражаются в ней, как в новом зеркале. Спустился я пониже, уперся руками в затравевший зыбкий берег и с удовольствием напился. Тем временем солнце уже вровень с деревьями встало. И вдруг один его лучик попал в озерцо… — Григоренко вытянул вперед руки, словно озерцо было совсем рядом, на столе, и продолжал: — Попал, значит, этот лучик в воду, и сделалась она в том самом месте прозрачной до самого дна. Смотрю я и глазам не верю. Чего только нет в этой тихой воде: пиявки, лягушки, головастики, паучки какие-то. А ведь я пил и ничего не видел. Эх и муторно мне сделалось. — Он поморщился, помолчал, потом тяжело вздохнул: — Вот как бывает…

Шатров потер пальцами лоб, сказал протяжно:

— Бывает. Значит, лучик помог?..

— Представьте, что так.

— Выходит, сказочка-то философская, к разговору нашему.

— Охотничья, — пошутил Григоренко, довольный тем, что достиг цели. — А теперь подольем горячего чайку.

Снова наступило молчание.

Облокотившись на стол, офицеры слушали вой ветра. Снежные вихри с такой силой бились в оконные стекла, что, казалось, вот-вот проломят их и ворвутся в комнату.

— Похоже, усиливается, — заметил Григоренко. Шатров промолчал. В голове его зрела какая-то новая мысль.

— Петр Сергеевич, — сказал он вдруг таким тоном, будто заново начинал беседу. — А в политотделе не толковали? Ведь вам верят.

Григоренко недовольно поморщился, отчего кончики усов, его смешно зашевелились. Он в упор посмотрел на собеседника:

— Жаловаться, что ли?

Шатров неловко повел плечом.

— Зачем жаловаться? Можно иначе…

— А как иначе? Заговор устроить? Нет, жаловаться не будем. Заговор устраивать против командира тоже не наша задача. Видите ли, Валентин Федорович. Жогин волнует меня очень. И неприятностей у меня с ним было немало. И все же… — Он сделал паузу, неторопливо потер пальцами густо наморщенный лоб. — И все же я хочу верить, что поймет он наконец свои ошибки. Ну посудите сами. Человек он опытный, всю жизнь посвятил армии, трудностей не боится. А нервозность и нетерпимость — это, по-моему, наносное, вроде ила. Счистить бы этот ил, свежей водой обмыть.

— Не знаю, удастся ли, — усомнился Шатров. — Человек он не такой. Самоуверенности много.

Григоренко снова посмотрел в лицо собеседника.

— Вы же член бюро партийной организации, Валентин Федорович, и вдруг пасуете.

— А что сделает бюро? Обсуждать командира не можем.

— Партия все может. Только разумно подходить к делу надо, не горячась. А что касается Мельникова, поддержать его надо. Человек он думающий, смелый, чувствует время, обстановку. И то, что вы забеспокоились о нем, это очень хорошо.

В дверь заглянула хозяйка, спросила:

— Еще чайку подогреть?

— Нет, нет, мне уже пора идти, — сказал Шатров и поднялся со стула. — Спасибо за все, Галина Дмитриевна.

— За что же спасибо? Пирожки почти все целы. Да разве можно вас одних оставлять? Вот уж мужчины!

— Не волнуйтесь, Галина Дмитриевна. В другой раз доем, — пошутил Шатров и стал одеваться.

После его ухода Галина Дмитриевна подсела поближе к мужу, посмотрела на него ласковыми темными глазами, заговорила, как всегда, спокойно, с лукавинкой:

— Тоже побеседовать с тобой хочу. Можно?

— Ну, ну, — ответил Петр Сергеевич, расстегивая тесный китель и расправляя плечи. — Только полиричнее тему выбирай.

— К сожалению, не могу. Тема уже приготовлена. Я ведь опять о Степшиных. Плохо живут они, Петя. Он человек, по-моему, хороший, а Дуся нечестная. Весь городок знает. Что теперь делать?

— Да я же просил тебя побеседовать с ней по-своему, по-женски.

Галина Дмитриевна опустила голову:

— Говорила я с ней.

— Ну и как?

— Жалуется, что муж долго в майорах сидит, по службе не продвигается.

— Поэтому она с другими гуляет?

— Похоже, так.

— Глупо. Очень глупо. Ты посоветовала бы ей поступить на работу.

— Не хочет. Зачем, говорит, я тогда за офицера замуж выходила? Не поймет она, Петя, ничего. Слишком легко все досталось ей — квартира, деньги, наряды. Не видела она трудностей. До двадцати трех лет у родителей жила. Мать чай в постель ей подавала. Потом сразу вышла замуж за капитана. Институт, конечно, бросила. Зачем учиться, если она и так капитанша. А теперь скучает и другому человеку жизнь портит.

— Да еще как портит, — сказал Петр Сергеевич, хмурясь. — Что же это у нее разошелся ум по закоулкам, а в середке ничего не осталось? А может, полюбила кого-нибудь?

— Какая любовь, Петя, когда с другими гуляет, а за мужа держится?

— А детей почему нет?

— Не хочет. Я сказала ей о детях, она руками замахала. Боится фигуру испортить. Эх, Петя, — с болью произнесла Галина Дмитриевна. — Ей бы нашей дорожкой пройти. Помнишь, как мы с тобой в жизнь вступали?

Было это в далекой тайге. Ей девятнадцать, ему двадцать два. Она работала поваром в отряде геологов, а он — старшим в бригаде. Бывало, устанут за день, руки болят, а как вечер — бегут на свидание. В каком-то таежном селе зашли в сельсовет, расписались, а жить договорились врозь, до возвращения в город. Но через месяц пришло сообщение, что партия остается в тайге еще на полтора года. Пришлось играть свадьбу на одной из стоянок, прямо на лесной поляне.

Через год у молодоженов родилась дочь. Произошло это в маленьком таежном домике. Сколько было волнений… Три раза пыталась молодая мать с ребенком выехать из тайги хотя бы в ближнее селение. Не удалось из-за проливных дождей. А потом и сама не захотела уезжать. Так и росла первая дочь, Катя, в лесу. А теперь она уже учится в Московском университете.

Вспомнив все это, Галина Дмитриевна откинула назад голову, задумалась. Потом снова взглянула в лицо мужу, сказала тихо:

— А какие испытания прошли мы во время войны? Ты, Петя, на фронте, я с детьми за тридевять земель, где-то у границы с Афганистаном. Фунт хлеба на три дня. Разве Дуся может понять это? Не поймет. Разводиться Степшину надо, и как можно скорей.

— Брось ты глупости, — рассердился Петр Сергеевич, опалив жену суровым взглядом. — Помочь надо, убедить, а ты о разводе толкуешь. Неправильно, нельзя так подходить к делу.

— Ну как же подходить? На коленях умолять, что ли?

— Зачем на коленях? Женсовет соберите. Не послушает, — на общее женское собрание пригласите. Человек же она… поймет.

— Не верю я ей.

— А ты верь. Главное — верь в свои силы.

— Ох и упорный ты человек, — вздохнула Галина Дмитриевна. — С молодости такой вот.

— Может, за это и полюбила, — сказал он, пряча в усах улыбку. И вдруг обнял жену за плечи, привлек к себе, поцеловал в полную розовую щеку.

А за стеной по-прежнему бился и выл буран. От его ударов позвякивали оконные стекла, колыхались шторы. Порой казалось, что весь дом вздрагивает, как одинокий корабль в бушующем море.

Глава одиннадцатая

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒