Annotation 2 страница

Я жила в Бруклине, у меня должен был выйти первый сборник рассказов, и я собралась ехать по всей стране — гастролировать с писательницей Шелли Джексон. Мы решили, что задумка это неплохая, да и весело же — что-нибудь раздавать на чтениях, и я написала «Кошачью шкурку». Шелли нарисовала иллюстрацию на обложку. Насколько я помню, мне хотелось здесь добиться вот чего: перво-наперво сочинить свою сказку, а не перерабатывать или выворачивать наизнанку старую. Я хотела написать такое, что не походило бы на меня, — это казалось уместным в истории про то, каково жить в кошачьей шкурке. Ну и я стремилась написать что-то быстро: все сочинить, вычитать, напечатать и сброшюровать — всего за три дня, что оставались до наших книжных гастролей. У меня до сих пор хранится пачка этого первого издания: в них есть что-то сказочное — размером с ладонь, сделанные вручную, на бурой оберточной бумаге и с неровным обрезом, а на обложке — рисунок тушью. Что же до самой истории, отправной точкой стали ведьмы и дети, и вопрос, отчего ведьмам эти дети так необходимы. Моя «Кошачья шкурка» — не переработка одной конкретной сказки, но в особом долгу она перед «Кошачьей шкуркой», «Ослиной шкурой» и «Рапунцелью», хотя вообще-то — почти перед ними всеми. Да и перед такими писателями, как Анжела Картер и Юдора Уэлти. — К. Л. Пер. с англ. М. Н. Перевод с английского Элины Войцеховской Крис Эдриэн
ТИГ О'КЕЙН И ТРУП
Ирландия. «Тиг О'Кейн и труп» Уильяма Батлера Йейтса

Жил когда-то на свете юноша по имени Тиг О'Кейн. И был он, пожалуй, слишком красив себе на беду — и уж определенно слишком красив на беду другим, потому что в него влюблялись каждый парень и девушка, какие знакомились с ним, и оттого сердца он разбивал десятками. Жил он в Орландо и как-то раз попробовал поступить в бой-бэнд — и его приняли, из чего он никакого секрета не делал. Собственно, это было вторым, что он сообщал о себе новым знакомцам, первым же было его имя. Однажды вечером пошел он с друзьями на танцы, и, как обычно, очень многие захотели с ним потанцевать. Люди подходили к нему на танцполе, а он либо танцевал с ними, либо не танцевал, тут все зависело от его самочувствия, да еще от того, кайфуют они или нет, а это он мог оценить и на расстоянии, и в полумраке, и потому, бывало, им до него еще идти да идти, а он уж решает, что они ему без надобности, и поворачивается к ним спиной. В тот вечер на танцах собралась обычная толпа соискателей его благосклонности, одни — вполне, другие — так себе, одни — прекрасные танцоры, другие — просто старательные неумехи. Обычный был вечер, пока не случилось кое-что из ряда вон выходящее. Тиг ни в какие чужие дела не лез, а вроде как танцевал с красивой девчонкой слева, но также и танцевал, вроде как, с миловидным чуваком справа, как вдруг подваливает к нему совершенно отвратный мужик, влезает, значит, в его личное пространство, отталкивает в сторону чувака с девчонкой и начинает препротивно вихлять бедрами и чреслами — танцует, стало быть. Тиг повернулся к нему спиной, однако мужик обогнул его и опять перед ним корячится. Урод он был просто умопомрачительный; Тиг решил, что ему лет пятьдесят с гаком, если не шестьдесят: руки дряблые, подбородков два, а волосы и вовсе ни в какие ворота. — Потанцуй со мной, Тиг О'Кейн! — проорал мужик и попытался положить ладони на симпатичные бедра Тига, но тот стряхнул его руки и сказал: — Вали отсюда, старый тролль! Однако мужик цеплялся к нему еще пару раз, и Тиг еще пару раз обозвал его троллем и прогнал от себя. Мужик наконец ушел, но его мигом сменила отвратная баба, — такая уродина, что могла приходиться троллю сестрой: те же дряблые руки, избыток подбородков и на голове хрен знает что. — Вали отсюда, старая ведьма! — закричал Тиг, не дожидаясь, когда и она попросит потанцевать с ней, и отвернулся, и заспешил танцующей походкой на другой край танцпола. Однако старая ведьма еще трижды отыскивала Тига: один раз в самой середке танцпола, другой — в баре и наконец — в очереди к мужской уборной. Стоит он там, в чужие дела не лезет, и вдруг — здрасьте вам — кто-то ему шею сзади щекочет. Обернулся и увидел все ту же бабищу. — Эй, малыш, — сказала она. — Потанцевать не желаешь? — Это ты меня трогала? — спросил Тиг. — Может, я, может, не я, — отвечала она. — Не об этом речь. Вопрос не в том, а вот, не хочешь ли ты потанцевать со мной? — Оставь меня в покое, — сказал Тиг. — Ты что, английского не понимаешь? — Спрашиваю в последний раз, Тиг О'Кейн, — сказала женщина. — Станешь со мной танцевать? — И за вермильон лет не стану, — ответил Тиг и легонько так оттолкнул ее, о чем сразу и пожалел, хотя она не то чтобы упала, а только отступила, спотыкаясь, на пару-тройку шагов. — Это долгий срок, Тиг О'Кейн! — сказала старая ведьма и засмеялась, глядя ему в лицо, а Тиг удивился — откуда ей и мужику известно его имя? — он хоть принят в бой-бэнд, но прославиться-то еще не успел. — Угробили мне вечер, — сообщил он толчку — и, видать, слишком громко сообщил, потому как из соседней кабинки послышалось: «И мне! И мне! » — и слова эти перемежались клекотанием рвоты. — Мне сильнее, — сказал Тиг, понимая, впрочем, что зря он так разбрюзжался: лучше бы ему вернуться в зал и сделать вид, будто никакие ведьмы и тролли к нему не цеплялись, а весь нынешний вечер не был до этой минуты изгажен уродами и их наглыми выходками. Просто вернуться и потанцевать, — он и попробовал, да только душа у него к этому делу совсем не лежала: кайф-то ему обломали, да и коленца Тига, даже самые коронные, почему-то казались ему какими-то неродными. Как будто кто-то унылый, невзрачный и одинокий вселился в его тело и танцует сам собой. И он решил уйти домой в одиночку и послал семи друзьям смс-ки об этом, потому что они вечно отправляли ему сообщения — мы, дескать, уходим домой в одиночку, как будто он за них отвечает или должен волосы на себе рвать из-за того, что они вот уходят домой в одиночку, а он — ни фига. Жил Тиг с отцом в большом доме у озера, вернее сказать, жил он совсем рядом с отцом в маленьком домике, стоявшем бок о бок с большим. Домик подарил ему на шестнадцатилетие отец, говоривший, что мальчику нужна независимость, но и присмотр тоже, вот он и подарил сыну домик, напичканный камерами, которые позволяли отцу наблюдать за Тигом, удостоверяясь в том, что тот не совершает ничего способного запятнать честь семьи. Можно было вызвать из дома водителя, но Тиг, взволнованный и удрученный паршиво сложившимся вечером, решил пройтись пешком, даром что путь был не близкий. Он любил ходить пешком, когда с ним приключалась какая-нибудь неприятность, потому что мог притворяться при этом, будто уходит от того, что ему досаждало. Ну и пошел от клуба по ярко освещенным улицам центра, потом по тускло освещенным тротуарам старого города и наконец — по темным аллеям отцова поместья, а жуткие мужик с бабой, испортившие ему вечер своими отвислыми задницами и загребущими лапами, уходили от него все дальше и дальше. Он почти и забыл о них, когда вышел на последний отрезок пути — в окружавшую дом апельсиновую рощу — и различил свет в отцовской комнате, мерцавший за деревьями. «Возможно, — подумал он, — отец почувствовал, что вечер у сына сложился из рук вон плохо, и ждет меня, намереваясь утешить». Впереди на тропинке заслышались голоса, и Тиг коротко погадал, не отец ли вышел из дома встретить его. Он остановился, прислонился к дереву, и тут налетевший вдруг сильный ветер колыхнул ветви, раскачивая плоды, мягко ударявшие Тига по плечам и лицу. Ветер донес до него голоса, и Тиг понял, что людей впереди немало, но отца среди них нет. «Воры! — подумал он, а затем: — Поклонники! » — поскольку и прежде в поместье забредал всякий люд: и для того, чтобы украсть что-нибудь у отца, и из потребности признаться Тигу в любви. Он наклонился, поднял с земли толстый сук. Сук оказался легким, трухлявым — пришибить им человека нельзя, однако Тиг решил, что для устрашения сойдет и такой. Тут ветер сменил направление, голоса на миг стихли, и Тиг, вскинув голову, прищурился. — У меня палка, — сказал он, правда, не так уж и громко. Ударил колокол, тонкий, дребезжащий звон его приплыл откуда-то сверху, и ночь будто еще потемнела. Голоса возвратились всплеском смеха, и Тиг увидел людей — вернее, смутные их очертания: они резвились среди деревьев, подпрыгивая, приплясывая, падая время от времени на землю, недолго катясь по ней и снова вскакивая. Он поднял сук и снова сказал, на этот раз громче, ибо они устремились к нему: — У меня палка! — Да какая красивенькая! — ответил женский голос, очень знакомый, хоть Тиг и не сразу понял, кому он принадлежит. — Совсем как рука, которая ею размахивает, а, Дикобраз? Из мрака выступила старая ведьма, которую он уже видел сегодня, и хоть ночь осталась по-прежнему темной, ведьма показалась ему странно освещенной, точно солнце светило только для нее и только на нее. Уродиной она осталась все той же, хоть и укоротилась и скрючилась пуще прежнего, но почему-то выглядела не такой жалкой, как в клубе. — О, да, Ехидна, дорогая моя, — ответил еще один знакомый голос. Мужик из клуба подступил к ней сзади, обхватил руками и прижался щекой к ее щеке. «Ну конечно, они знакомы», — подумал Тиг. Теперь все ясно, пусть даже и нисколько не ясно, почему они взяли да и выскочили из ночной темноты в двух шагах от его дома. — Что вы тут делаете? — спросил гневным шепотом Тиг. — Убирайтесь с моей земли! — Ну а как же, всенепеременно, — сказала женщина. — Всенепременно и в должное время. Но сначала — не потанцуешь ли со мной? — Нет! — ответил Тиг. — И хватит спрашивать об этом. Глухая ты, что ли? Какое слово из «ни разу за миллион лет» тебе непонятно? Женщина пританцовывала, переминаясь с ноги на ногу и улыбаясь Тигу, а мужчина за ее спиной проделывал то же самое, но в прямом разнобое с ней — налегал на правую ногу, когда она налегала на левую, и вытягивал шею так, чтобы бросать на Тига взгляды поверх то одного, то другого ее плеча. Все прочие уже собирались за их спинами, — люди, чьи лица озарял, как лицо старухи, свет, исходивший невесть откуда, отчего Тиг даже издали увидел, что все они так же уродливы, как она, а то и похуже: хромее, бесформеннее, либо слишком большие, либо слишком маленькие, и совершенно ясно было, что ни один из них никогда и думать не думал ни о прическах своих, ни об одеждах. Они шаркали ногами или приплясывали, подходя к нему, и наконец, обступили старика и старуху отвратной ватагой. — За миллион лет? Выходит, через миллион лет потанцуешь? — Нет! — рявкнул Тиг, уже не боясь разбудить отца. По правде сказать, ему хотелось, чтобы отец вышел из дома с фонариком и дробовиком и разогнал этих жутких недоумков. — Я сказал: ни разу за миллион лет. Ни единого. Или ты не слушаешь меня? Тут вся их орава захихикала — квохтанье откатилось по закраинам ее назад, а оттуда вернулось к старику, и тот прокудахтал что-то на ухо своей уродливой подруге, и она издала резкий, лающий смешок. — Ни со мной? Ни с кем-нибудь из нас? — Ни с кем! — ответил Тиг и полез в карман за телефоном. — Все, звоню в полицию. Номер набираю медленно, чтобы вы успели смыться. — Даже с моим другом? — спросила старуха и показала на большой обмяклый тюк, который, как Тиг вдруг понял, уроды то и дело передавали друг другу — и каждый, даже самый маленький, принимал его на плечо, а затем вручал другому. Тиг решил, что это нагруженный чем-то мешок, но сказать наверняка не мог, потому что свет, который падал на них, странным образом уклонялся от их ноши. — Набираю, — объявил Тиг. Он и вправду проделал это очень медленно — и потому, что набирать номер пальцами той же руки, в какой держишь телефон, трудно, и потому, что нервы у него совсем разгулялись, а страх все возрастал — ведь все они были не просто уродливыми приставалами, в них чуялось нечто необъяснимое. Во-первых, уж больно много их было — Тигу казалось, что при каждом взгляде на них уродов становится больше, — а во-вторых, до него начало доходить: возможно, они хотят не только потанцевать с ним, но и еще что-то сделать. — В самый последний раз, Тиг О'Кейн, — произнесла старуха, — станцуешь ты с кем-то из нас — хоть из жалости или сочувствия, из желания поделиться толикой твоей незаслуженной красоты с тем, кто утратил свою? — Алло, полиция? — сказал в трубку Тиг. 911 он уже набрал, но гудков еще не услышал. — Тут на меня какие-то уроды напали. — Напали? — удивилась старуха. — Мы всего лишь хотели потанцевать. А мерзкий старик поднял с земли апельсин и запустил им в Тига. Старик-то промазал, зато другой апельсин, брошенный из толпы, крепенько врезал Тигу по лбу. — Эй! — крикнул он и получил новый удар — по уху, к которому прижимал телефон. Женский голос, наконец, ответил ему, но трубка уже летела по воздуху. Тиг метнулся к ней, наклонился, чтобы поднять, однако новый апельсин отбросил ее еще дальше. — Прекратите! — завопил Тиг и получил три новых удара вылетевшими из темноты апельсинами — два в лицо, один в живот. А следом начался настоящий артиллерийский обстрел. Пару секунд Тиг простоял, пытаясь защитить лицо, живот и пах, однако, прикрыв ладонями два места, он немедля получал удар по оставшемуся беззащитным третьему. Тиг развернулся и ударился в бегство. Он убежал не так уж и далеко, когда ему пришло в голову, что бежать-то лучше к дому, а не от него: если удастся добраться до двери, можно будет проскочить в нее и запереться. Но, пробежав еще немного, увидел, как уроды начинают возникать перед ним по одному, по двое, — странно светящиеся в темноте под деревьями, мерзко улыбаясь и осыпая его апельсинами. В последнее время у Тига и его друзей завелась привычка разъезжать в машинах по шоссе Апельсинового Цветка и швыряться забавы ради апельсинами в проституток; теперь же, когда один увесистый плод за другим шмякал его по голове, он пожалел об этом. А оглянувшись, увидел, что его уже нагоняет злокозненная орава. Уроды бежали слитно, подобием разъяренного животного, и в свете, источаемом ими, Тиг увидел мешок (ну точно, мешок), который они на бегу перебрасывали с плеча на плечо. Что-то ужасное различил он в их рожах, мельком глянув на них, и это сильно отличалось от простого уродства. Он прикрыл руками голову и понесся со всей мочи, поглядывая на землю между сведенными перед лицом локтями; ему было уже безразлично, к дому он бежит или от дома, лишь бы оторваться от их оравы; и очень скоро он споткнулся, — о корень или о подставленную ногу, Тиг так и не понял, — зато понял, летя наземь, что благодарен своему падению, что панический ужас его убывает, пока он кувыркается и скользит по земле и грубой траве. «Ладно, — думал он, — я попытался удрать, но их слишком много, а апельсинов еще больше, и теперь я у них в руках». Он лежал навзничь, глядя сквозь листву на тусклые звезды, а уроды понемногу окружали его. — Ну что, апельсиновый наш, теперь жалеешь, что не станцевал с нами? — спросила старая ведьма. Она и мужик ее склонились над Тигом, а все прочие улыбались апельсиновыми улыбками, — сжимали зубами дольки плодов, так что сок стекал по их волосистым подбородкам. — Давай-давай, — ответил Тиг. — Ограбь меня. Забери бумажник. Стяни джинсы. Правда, они на тебя не налезут и никого из твоих дружков не украсят. Но ничего. Делай свое дело. — Ограбить тебя? — переспросила ведьма. — Мы здесь не для того, чтобы отнимать, — сообщил старый тролль. — Мы пришли, чтобы сделать тебе подарок, Тиг О'Кейн, — сказала ведьма. — Подарок был бы весел, если б ты с нами станцевал. Его бы пудель напыхтел, он был бы из кружев от трусиков, из глаз, блестящих от радостных слез. Но ты отверг тех, кто хотел всего лишь ублажить тебя, и теперь обязан принять от нас подарок совершенно иного толка, сделать для нас дело, а не то. — Что «не то»? — спросил Тиг. — А не то плохая погибель от паршивого пуделя! — ответил старик. — И страдальческие рыдания! — присовокупила старуха. — А в душе твоей — ядовитая горечь печали, которой хватит на миллион лет. — Миллион биллионов! — подтвердил старик. Тигу хотелось сказать, что все это глупости, ничего на такие сроки не хватит, даже — в чем он был совершенно уверен — самой Вселенной, но вместо того он спросил: — Чего же вы от меня хотите? — Лишь одного, — ответила старуха, — доставь нашего друга до дома и упокой его. Все скопище взволновалось. За несколько секунд уроды свалили мешок на землю и развязали его. Тиг по одному только глухому удару, с каким упал мешок, понял, что содержит он нечто малоприятное. «Мясом набит, — подумал он. — Кто же это разгуливает ночью с мешком мяса? » Мешок лежал на земле и, казалось, притягивал тьму, однако, едва его открыли, Тиг ясно различил, что в нем, и содрогнулся, потому как никогда прежде трупов не видел — да не видел и просто тела в такой неестественной позе, какую труп принял, когда его пинками подкатили к Тигу. Мертвец лежал спиной к нему, вытянув одну руку под собой, и накрыв другой голову. Ступни и грудь его были голы, лицо отвернуто, однако по широким плечам и спине, Тиг мог сказать, что это мужчина, и мог сказать также, что джинсы на нем очень хорошие, поскольку тонко чувствовал такие вещи и умел отличить хорошие джинсы от плохих даже через улицу, даже в темноте или просто проведя ладонью по чьей-нибудь заднице. — Возьми его и погреби в католической церкви Сосновых Холмов, а не найдешь места в церкви — так в Уиндермире, за колбасной фабрикой «Пикантная свинка», если же и там не получится, снеси в Зеленое Болото под Орло-Вистой и упокой в трясине. — Вот оно что, — ответил Тиг, медленно садясь, а затем и вставая. — И больше вы от меня ничего не хотите? — Ничего больше и ничего меньше. — Тогда ладно, — сказал Тиг. — Только сначала я вам кой-чего покажу. — И что же, Тиг О'Кейн? — спросила с чрезвычайно недружелюбной улыбкой старуха. — А вот… что! — ответил Тиг и метнул ей в рожу прихваченный с земли апельсин. Выяснять попал, не попал, он не решился, а просто снова побежал: ловко перескочил через труп и рванул к дому. Однако не прошло и десяти секунд, как его сцапали сзади, и престарелые уроды навалились, овевая лицо Тига мерзостным нафталинным дыханьем своим, щекоча шею и щеки колкими крахмалистыми волосами. Ему показалось, что все они разом уселись на него — недолгий миг он и дышать-то не мог, — но затем стало полегче, хотя какая-то тяжесть, большая, на спине его и осталась. Уроды повскакали на ноги и отшагнули от Тига. — Вот и ладушки! — сказала старуха. — Теперь ты готов! Тиг лежал ничком и понемногу до него доходило, что ему взвалили на спину труп, перебросив через плечи и перекрестив у него на груди руки покойника. — Вы что наделали? — сказал он. — Снимите его с меня. — Ну уж нет, — ответила старуха. — Снять его можешь лишь ты один. Неси его хоронить, да поторапливайся. Не поспеешь к восходу — сильно пожалеешь! — Снимите его с меня! — повторил Тиг и заплакал, и забился на земле, захлопал по ней руками, пытаясь сбросить бремя, однако мертвец держался за него крепко. — Сам снимешь, — сказала старуха. — И помни мои слова. Черные слезы огромного пуделя горя! Яд в твоем сердце! Вечное жжение! В путь, Тиг О'Кейн. Ты не хотел танцевать с нами, а ночь на исходе. — Снимите, — опять попросил Тиг, но никто ему не ответил. И оторвав взгляд от земли, он увидел, что все они сгинули, и, если б не груз на спине, решил бы, верно, что ему все это приснилось. Он медленно поднялся на колени, потом встал, труп на спине оказался очень тяжелым. Поозиравшись, Тиг никакой толпы не увидел — впрочем, уроды оставили на земле послание, сложенное из апельсиновых очистков. «Мы последим за тобой», — гласило оно. — На помощь! — заголосил он. — Кто-нибудь, помогите! — В его ушах крик прозвучал очень громко, однако Тиг почему-то чувствовал: далеко он не разносится, — а огней своего дома среди деревьев не видел и не понимал, где искать помощь. — Я ведь даже не знаю, где эта Орло-Виста! — горестно произнес он. И увидел перед собой руку, поднявшуюся, чтобы указать направление, и не сразу сообразил, кому она принадлежит. Тиг вскрикнул и побежал, норовя убраться подальше от трупа, но снова упал и какое-то время пролежал, рыдая. — Слезами ты меня не похоронишь, — сказал у него за спиной труп. — Вставай, идиот. Тиг вскрикнул еще раз и попытался уползти, твердя: — Не можешь ты со мной разговаривать! Мне и так-то худо, но разговаривать тебе не дозволено. — А мертвецы что хотят, то и делают, — ответил труп, но затем примолк. Тиг полежал носом в землю, отдуваясь, а после встал и пошел в сторону, указанную трупом. Поначалу продвигался он очень медленно. Труп был тяжел, ночь темна, где он, Тиг не знал — понимал только, что неподалеку от своего дома. Однако деревья казались ему чужими, а оставив их позади, он около часа, так ему представлялось, шел, не повстречав ни одного шоссе, — тянулся лишь узкий проселок, пригодный больше для лошадей, чем для машин; впрочем, идти по нему было все-таки легче, чем по рыхлой земле. Заприметь он машину — остановил бы ее, попросил о помощи, хоть и сомнительно было, чтобы кто-то притормозил ради человека с трупом на спине, каким бы красивым и привлекательным человек этот ни был. Пока он тащился по дороге, наполовину боясь, что труп заговорит снова, а наполовину надеясь, что это случится, до того ему было одиноко и страшно, Тигу пришла в голову мысль: если бы он соглашался танцевать со всеми подряд, эта ночь получилась бы куда поспокойней, но вполне возможно, что он сейчас спит и, судя по совершенной неизменчивости дороги, так оно и есть: ему уже казалось, что бредет он по ней целую вечность. «Вот и буду брести, пока не проснусь, — сказал он себе, — а если увижу ночью на танцах каких-нибудь уродов, сразу оттуда сбегу». На миг он закрыл глаза: дорога была до того однообразной, что Тиг решил — можно и не смотреть, куда ставишь ноги. И тут же его резанула боль — труп просунул руку под рубашку Тига и ущемил его сосок! — За что? — воскликнул Тиг, хотя, разумеется, знал, за что. И немного постоял на дороге, очень уставший, но отнюдь не спящий. Вскоре после этого показалась церковь — она одиноко торчала на вершине холма, освещенная единственным уличным фонарем. Дорога вела через забитую машинами парковку прямиком к ее двери. Подниматься по склону было трудно: добравшись доверху, Тиг желал лишь одного — лечь на капот какой-нибудь машины и отдохнуть, да подольше. А подойдя к двери, постоял перед ней. — Полагается ли стучаться в дверь церкви, а уж потом входить? — вслух погадал он. Прежде-то ему бывать в церквах не доводилось. — Необходимость отсутствует, — уведомил его труп. Тиг толкнул дверь, вошел. В церкви горели свечи, их мягкий подрагивавший свет сообщал лицам множества статуй особую настороженность и живость. Тиг не удивился бы, обратись все они к нему — бранясь или спрашивая, который час, или коря его за то, что он не танцует с ними. Однако статуи молчали. И вглядываясь в них, он подумал, что узнаёт свет, столь странно падавший на тех старых уродов: лица их выглядели, как лица статуй, а свет, их озарявший, изливали незримые свечи. — Мы сюда по делу пришли, — сказал труп. — Мне можешь не напоминать, — ответил Тиг. Он побродил по проходам, заглядывая под скамьи, подыскивая место, где можно закопать человека. Вообще-то, для этого существуют кладбища; ему представлялось бессмысленным хоронить кого-либо в церкви — даже в такой, с дешевыми ковровыми дорожками, уходившими за ее дверь. Типичная Флорида, подумал он, — земля, в которой процветают крайности дурного вкуса. — Копай! — сказал труп после того, как Тиг потратил какое-то время на поиски. — Это чем же? Руками? — Пока из них кровь не хлынет и кости кожу не прорвут! — сурово ответил труп. Но затем показал на чуланчик, в котором среди высоких стеллажей с мешками кошачьего наполнителя, аммиака и упаковками бумажных полотенец стояла, поджидая Тига, лопата. Он взял ее, выбрал место у алтаря. — Действуй! — приказал ему, замявшемуся, труп. Тиг стиснул лопату обеими руками, поднял повыше и вонзил в ковер, полагая, что под ним скрыт цемент, через который придется пробиваться к земле. Нанося удар, он завопил, и то был самый громкий, самый яростный, но также и самый горестный крик, когда-либо им изданный. Тиг не сомневался, что лопата просто отскочит от бетона, деревянное древко ее треснет и руки его переломятся тоже. Но ему было все равно. Но ковер прикрывал всего лишь мягкую землю. Клинок лопаты ушел в нее целиком, и Тигу пришлось налечь на древко всем телом, чтобы поднять и ком земли, и ковер. В воздухе запахло влажным суглинком, и Тиг поневоле вспомнил о дождливых днях и земляных червях. Труп вдохнул запах полной грудью, но выдыхать не стал. — Скоро я от тебя избавлюсь, — сказал ему Тиг, однако ответа не получил. Он трудился, снова и снова вонзая лопату в ковер, вычерчивая прямоугольник, достаточно обширный, чтобы вместить труп. И с каждым ударом лопаты, повторял снова и снова: — Скоро… я… от… тебя… из… бав… люсь! Труп молчал, и Тиг уже начал уверять себя, что больше его не услышит, когда по церкви разнесся отвратительный визг. — Что? — вскрикнул Тиг, роняя лопату и отскакивая от могилы. — Что я сделал? Чего ты вопишь? — Это не я, — ответил труп, и послышался новый крик — потише, но все равно сердитый. Кто-то, вне всяких сомнений, огорчился. Тиг подступил к вырытой им яме — глубины в ней было всего пара футов, — заглянул. Там что-то двигалось. Что-то подрагивало под слоем почвы. Вот в ней открылась воронка — размером с человеческий рот. Земля осыпалась в нее и тут же вылетела назад вместе с новым криком, а затем — внезапно и страшно — в вырытой Тигом неглубокой могиле села покойница. — Ох, ох, ох! — восклицала она. — Что ты со мной сделал? — Ничего! — сказал Тиг, что было отъявленным враньем: просто другого ответа он так сразу придумать не смог. — Ничего? Ничего? Зачем ты нарушил мой покой? Ужасный мальчишка? Грубый мальчишка! Кошмарный! — Я не хотел… — начал Тиг. — Я думал… я просто хотел похоронить моего друга! — Он мне не друг, — возразил за спиной его труп. — И он большой грубиян. Кошмарный. — Прикрой меня, — крикнула покойница. — Прикрой, мальчишка, я же замерзнуть могу. Тиг сделал, что просили: засыпав ее, едва она снова легла, землей, и накрыв беспорядочную груду, которую даже выровнять не попытался, ковром. А после прислонил лопату к алтарю и выскочил из церкви. Постоял снаружи, отдуваясь, чувствуя, что вот-вот снова заплачет. Труп очень тяжело вздохнул прямо Тигу в загривок, после чего вздохнул еще дважды. — Прекрати, — сказал Тиг. — Хватит вздыхать. Тебе вздыхать не положено. Тебе и дышать-то ни к чему. — Я разочарован. А если меня разочаровать, я вздыхаю. — Он снова вздохнул — ну и Тиг, за компанию, тоже: — Я забыл, как называется другое место, — сказал он, помолчав. — То, куда я должен тебя оттащить. Труп ничего не ответил, и Тиг подумал: похоже, он говорит, когда его просят умолкнуть, и молчит, когда просят о помощи, — но тут труп снова поднял руку и указал направление. Фабрика «Пикантная свинка» стояла не на холме, а в лощине, вся в клубах низкого сального тумана, пахнувшего ветчиной. Прежде чем унюхать его, Тиг целый час тащил свою ношу по дороге, и еще полчаса миновало, пока он не увидел торчавшие в небо закопченные фабричные трубы, высокие призраки среди звезд. Машин у фабрики не было, вместо них ее со всех сторон окружало поле, истыканное надгробьями, смысл коих Тиг понял, лишь подойдя к ним поближе и прочтя выбитые на них имена: Хрюхрюша, Толстомясая, Деваха, мистер Фыркун, Петуния, Уилбер, Отис; то были клички свиней. — Зачем же они свиней-то при фабрике хоронят? — Из уважения, — ответил труп. — А где лопата? — спросил Тиг. — У тебя в руках, — сказал труп. Тиг показал ему пустые руки и получил пояснение: — Твои руки и есть лопаты. — Так нечестно, — сказал Тиг и, подняв выше голову, повторил то же самое воздуху, туману и странному свиному погосту. — Так нечестно! Я делаю все, что ты велишь. Все, о чем ты просишь. Ты мог бы, по крайности, лопату мне дать! Однако единственным ответом ему было молчание, а потому он встал на колени между надгробьями, на пятачке, по всему судя, незанятом, и принялся рыть могилу руками, выдергивая грубую траву, а затем выгребая ладонями землю и отбрасывая ее полными пригоршнями налево-направо (попробовал бросить через плечо, но услышал горькие пени трупа). Углубившись совсем немного, он коснулся чего-то кожистого, оказавшегося при рассмотрении свиным ухом, — а вскоре за тем откопал и всю свинью — иссохшие мышцы под шкурой, разрезанной вдоль живота. — Но здесь же не было надгробного камня! — воскликнул Тиг. — И зачем они почти целых свиней хоронят? Что кладут в колбасу? — Только не мясо, — ответил труп. Услышав его, свинья приоткрыла глаз, вернее сказать — совсем пустую глазницу, и принялась бессловесно повизгивать; впрочем, Тиг не сомневался, что она говорит: «Прикрой меня. Оставь в покое. Мне холодно». Он быстро засыпал ее и, оставшись стоять на коленях, закрыл ладонями лицо. — Подымайся! — сказал труп. — Попробуй еще раз. Рассвет уже близок, а если ты не похоронишь меня до него, то очень-очень-очень пожалеешь! Тиг так устал от рытья и так огорчился своей неудачей, что даже спорить не стал, а отошел на несколько сот шагов и попробовал еще раз. И, не потратив на рытье и десяти минут, опять коснулся сухой кожи и услышал донесшийся из-под земли приглушенный визг. Он вскрикнул и отдернул руки за спину. — Еще раз! Еще! — потребовал труп, однако теперь визг начался, едва Тиг копнул землю, а после того раздавался, даже когда он просто наступал на могилу, — при каждом его шаге звучал визг, всегда чуть иного тона, и теперь, шагая, отскакивая, стараясь не ступить на надгробие, он исполнял странного рода музыку: все кладбище обратилось в инструмент, на котором он играл, а сам Тиг — в невольного, смертельно уставшего виртуоза. Когда он, наконец, выбрался со свиного погоста, то плюхнулся на колени и залился слезами. — Ничего, ничего, — немного послушав плач Тига, сказал труп. — Ничего. Все не так плохо. У тебя еще есть Зеленое Болото, и до зари время пока осталось. — Пагубный понос паршивого пуделя! — ответил Тиг. — Смертно печальная едкая горечь! Я уже чувствую, как они одолевают меня. — Ты вовсе не это чувствуешь, — сказал труп. — Задания твоего ты пока не провалил, а добряки слово свое держат до буковки. Вставай и тащи меня на болота. Я слышу, как могила моя поет, поджидая меня, и уверен — ты ее там отыщешь. И Тиг, оттолкнувшись руками от земли, встал и в последний раз пошел туда, куда указал ему перст покойника. Прошло очень долгое время, прежде чем земля начала умягчаться, а спустя еще не намного дольшее Тиг уже шел по чавкавшей грязи и очень скоро лишился обуви, а следом и носков. Звезды тускнели, небо светлело. — Спеши! — шептал ему труп. — Спеши! Солнце на подходе, но мы уже близко, близко! Тиг был уверен, что слышит и другие голоса — те тоже просили его поторопиться. Ему казалось, что из-за деревьев несутся голоса старика и старухи, и оба, требуя, чтобы он поспешил, скорее подбадривают его, чем хулят. Ему казалось, что опоссум, свисающий, зацепившись голым хвостом за ветку дерева, просит его поторопиться, что аллигатор, темное тулово на берегу бочажка, разевает пасть, говоря ему: беги. Тиг попытался, но устал до того, что смог лишь ненамного ускорить свое спотыкливое, шаткое шествие по болоту. — Ах! — вздохнул труп. — Солнце… солнце! Не дай ему коснуться меня… мы уже так близко! И верно. На болотах углов не бывает, однако у Тига создалось впечатление, что он обогнул какой-то угол и вот: опрятная могила под раскидистыми ветвями ивы — более приятного места для погребения и придумать нельзя; и сухое, к тому же, даром что посреди болот. Тига качнуло к нему как раз в тот миг, когда показался краешек солнца, и серые топи вокруг внезапно зазеленели. Он не сомневался, что свалится вместе с трупом в могилу да в ней и останется, но не долетел до края совсем чуть-чуть и откатился на бок. А труп, разжав руки, рухнул в нее. Тиг подобрался поближе к могиле, заглянул вниз. — Ты там? — спросил он, потому что могила утопала в тенях. — Да, — ответил труп. — Прощай, Тиг О'Кейн. Вспоминай обо мне всякий раз, как пойдешь танцевать. И затих — и больше Тиг никогда его голоса не слышал, разве что во снах. Он посмотрел еще немного в темноту, хоть что-то и подсказывало: лучше б отвернуться, — и потому, когда солнце взошло и уделило могиле немного света, Тиг совершенно ясно увидел лицо трупа — свое лицо. * * *

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 9 Следующая ⇒