Часть вторая. Мусорщик 3 страница

— А был ли удар, Саша? — спросил Обнорский негромко. Зверев посмотрел на него изумленно.

* * *

Четыре с половиной года Александр Зверев жил одной мыслью: разобраться, что произошло в тот серый ноябрьский день? Кто осуществил нападение на Настю? Он задавал себе этот вопрос раз за разом… ежедневно и ежечасно.

Ответа не находил. Мучился, считая себя виновным за происшедшее… «Ты что, добить меня пришел? » Испытывал ли Зверев сомнения в Настиной непричастности? … Конечно. Неоднократно. Он был опер. Опер «по жизни». И привык все подвергать сомнению… А в тех, ноябрьских, событиях было очень много странного.

Впрочем, так ли уж много? Достаточно было посмотреть правде в глаза и… Но Зверев не хотел этого делать. Он боялся. Он боялся признаться себе, что сломал жизнь из‑ за корыстной суки, которая просто‑ напросто использовала его. Эта страшненькая мысль всегда жила в подсознании, но он гнал ее. Она прорывалась иногда во сне, и тогда Зверев просыпался на лагерной шконке и лежал без сна, прислушиваясь к многоголосому храпу… Он сопротивлялся, как мог.

Почему же, спросит читатель, этот ваш опер так слеп? Почему он не хочет признать очевидное? Когда ответы лежат на поверхности, когда все факты говорят: тебя предали.

Все просто, читатель… Все очень просто: Зверев любил Анастасию Тихорецкую. И продолжает ее любить.

* * *

— А был ли удар, Саша? — спросил Обнорский.

— Что ты хочешь этим сказать? — ответил вопросом на вопрос Зверев.

Обнорский отпил пива и пожал плечами. В небе плыли мелкие завитки облаков. Летел тополиный пух, и надвигалась беда. Ее шаг был легким и неслышным. Балетным.

— Что ты хочешь этим сказать? — повторил Сашка.

— Ты сам знаешь, Саша… Найди в себе мужество признать очевидное.

— Бред. Это бред, Андрюха. Есть медицинское заключение.

— Заключение пишет человек. Не так ли?

Сашка промолчал. Вспомнился больничный садик в густеющих холодных сумерках и пена шампанского, стекающая по черному борту новенькой «волги»… Где‑ то вдали громыхнуло. По салону «нивы» пополз холодный ноябрьский воздух.

— Дай‑ ка телефон, Андрюха, — сказал Зверев.

Обнорский протянул «трубу». Сашка поставил бутылку пива на пол, под ноги, потыкал пальцами в кнопки и поднес телефон к уху. Когда абонент отозвался, он сказал:

— Але… Константин нужен… Ага, хорошо. Моя фамилия Зверев. Тебе, Костя, привет от Лысого.

* * *

Заведующий отделением нейрохирургии Михаил Давыдович Эрлих пустил двигатель «волги», сунул в рот таблетку «антиполицая». Вчера отмечали пятидесятилетний юбилей Маргариты Стальевны. Отметили — будь здоров! Ну да ладно, сегодня не оперировать. Движок немного прогрелся, загудел ровнее… Эрлих включил дворники, стер капли ночного дождя с лобового стекла и выехал со стоянки. Его слегка поташнивало и он решил, что после обхода нужно будет принять сорок капель для профилактики. И вообще пить нужно меньше… Бегать, что ли, начать по утрам?

Михаил Давыдович решил: да, пить буду меньше… и бегать начну. От этой мысли повеселел, поехал быстрее. На светофоре посигналил «уснувшему» «чайнику» на «мерсе». Напокупают, блин, иномарок, а ездить не умеют… Шкет, поди, какой за рулем. Или телка. Но из‑ за тонированных стекол не видать.

«Чайник» увидел наконец зеленую стрелку на светофоре, очухался и поехал шустро. Эрлих следом. Свежий утренний воздух влетал в опущенное боковое стекло, холодил, но все равно подташнивало. Нет, надо будет все‑ таки принять после обхода капель сорок‑ пятьдесят… Малиновые стоп‑ сигналы «мерседеса» вспыхнули ярко, надвинулись, стати огромными. Раздался скрежет. Тело по инерции бросило вперед, на руль. Ремень удержал, но очки все же свалились с носа… Что за… Что за черт?! Чего он, сволочь, тормознул на пустом проспекте? Что он дела…

Додумать Эрлих не успел. Из «мерса» выскочили три здоровенных мужика, враз подскочили к «волге». Четвертый, невидимый Эрлиху, сидел в машине. Четвертым был Зверев.

* * *

Месяц назад, когда Зверев только‑ только организовал себе отпуск, он еще не знал, понадобится ли ему поддержка команды Лысого. Не знал, но позвонил все‑ таки Виталию. Лысый отбывал в Архангельской области, в зоне общего режима. Стоял он там крепко, мобильным телефоном пользовался едва ли не в открытую. Виталий пообещал Сашке любую поддержку на воле, сам позвонил в Питер и наказал своим обеспечить помощь, ежели понадобится. Без вмешательства Лысого со Зверевым и разговаривать бы не стали. Тем более — помогать.

Отправляя письмо Галкину, Сашка точно знал, что ему нужно от Семена. Связываясь с Лысым, не знал ничего. Сказал Виталию: хочу, мол, поворошить старые дела… Скажи своим, чтобы подмогли, ежели чего.

Лысый тогда ответил: без проблем, Саша. Запоминай телефоны.

Два дня назад Зверев воспользовался контактным телефоном, а потом встретился с людьми Лысого и обговорил задачу. Нельзя сказать, чтобы его приняли с восторгом. Но за Сашкой был непререкаемый авторитет Виталия.

Галкин пробил адрес нейрохирурга, остальное — дело техники. За Эрлихом пару дней понаблюдали. Это было совсем нетрудно: Михаил Давыдович о слежке не подозревал, был беспечен. Накануне вечером один из бойцов Лысого даже подбросил пьяненького нейрохирурга из кафешки домой. Хирург, рассказал боец, посмеиваясь, оказался жаден и долго торговался о плате… Зверев решил, что операцию с «мерсом» лучше всего провести утром следующего дня: Эрлих будет с похмелья и, соответственно, несколько не в форме. Не собран. Деморализован… Лишь бы сел за руль после пьянки. Эрлих сел.

Сейчас Михаил Давыдович сидел почти в пустой комнате одного из офисов команды Лысого. Он был сильно угнетен, и его старательно обрабатывали двое бойцов. Бить не били, — зачем? Человека и так можно «закошмарить» до полного края. Опыт по этой части у братвы был изрядный.

Зверев сидел в соседней комнате, слушал диалог через приоткрытую дверь. Было довольно‑ таки противно, но привычно. Бандитские методы не сильно отличались от ментовских.

Зверев сидел и слушал, как братки «разогревают» Эрлиха.

— Ты что, крыса, совсем отмороженный? — грубо спрашивал один голос. — Ты знаешь, чью тачку ты стукнул?

— Я… — пытался что‑ то сказать Эрлих, но ему не дали.

— Ты же тачку Ибрагима стукнул! — сказал другой голос.

— Ребята, давайте поговорим спок…

— В детском саду ребята остались, пидорюга ты паскудная.

— Но я не хотел, вы же сами по тормозам…

— Че ты вякнул?

— Я хотел сказать…

— Че ты вякнул?! Ты башку включи — ты тачку Ибрагима, — (браток выделил имя. Оно прозвучало как имя божества — ИБРАГИМА! ), — разбил, урод. Врубаешься, пенек?

— Но… я… Я отремонтирую. Оба братка захохотали. Они смеялись не очень искренне, но Эрлих этого не замечал.

— Ты что, совсем плохой? Ибрагим на битых тачках не ездит. Теперь тебе придется купить ему новую.

— Как новую? — спросил Эрлих. — Там же только подрихтовать, подкрасить… Там же только бампер… фонари…

— Там даже бампер и фонари стоят дороже твоей сраной «волги», чучело. Но не в этом дело. Тебе русским языком сказали: Ибрагим на битых тачках не ездит… Новую купишь, понял?

— Но… как же? У меня нет таких денег.

— Херня. Машину продашь, квартиру продашь… Бабу на панель пошлем. А тебя в Чечню придется продать.

— Как… в Чечню? Вы что, ребята?

Зверев усмехнулся и понял, что пора включаться. Он положил диктофон в карман и надел куртку. Провод к микрофону проходил через рукав и фиксировался зажимом. Обнорский проинструктировал, как пользоваться этой «шпионской» техникой, чтобы получить качественную запись и не засветиться. Вечером порепетировали, получилось удачно. Сашка надел темные очки и толкнул рукой дверь. Пожалуй, его маскировка была излишней — навряд ли Эрлих узнал бы в нем опера, с которым беседовал почти пять лет назад. Да еще в сумерках, да всего несколько минут.

Да и Звереву трудно было бы узнать уверенного в себе нейрохирурга в оплывшем и насмерть перепуганном мужике. Эрлих был подавлен, считал, что попал в руки коварных и беспредельно жестоких чеченцев… теперь из него хоть веревки вей.

— Ну, — сказал Зверев с порога, — что тут у вас?

— Да вот, Паша… Дураком прикидывается, не хочет платить, урод. Денег, говорит, нет.

— Ага… — произнес Сашка, усаживаясь верхом на стул, — денег, значит, нет?

Эрлих смотрел на него беззащитными без очков глазами, часто моргал. Ему было очень страшно.

— Ты где бабки куешь, фокусник?

— Я? Я врач. Нейрохирург.

— Ага… простой доктор, значит. Э‑ э, брат, да ты темнишь.

— Я правду говорю, — горячо произнес Эрлих. Братки заулыбались, а Зверев закурил и спросил, глядя на врача пристально:

— Простой, значит, доктор, а ездишь на «волге»… ага?

— Она старая уже, — сказал Эрлих. Сашка отлично знал, когда куплена «волга», но с понтом взял в руки техпаспорт и ответил:

— Так… девяносто первый год. Ай да ты жук! Самый пик инфляции, а ты «волгу» оторвал. Наркотики у больных стариков воруешь, гнус?

— Нет… нет, честное слово…

— Ага… значит, взятки берешь?

— Ну что вы… ну зачем так?

— А как иначе? Врачи в России впроголодь живут, на трамваях ездят. А ты вон какой упакованный. Квартира, поди, кооперативная. А? Да и «волга» как игрушечная. А, лепила?

Эрлих как‑ то обреченно вздохнул и сказал:

— Я много лет копил… экономил. Братки снова издевательски захохотали. Зверев тоже улыбнулся:

— Ага. Значит, воруешь наркоту. Это правильно — нам будешь поставлять. Глядишь, часть долга закроем. На «волгу»‑ то наворовал.

— Нет! — воскликнул Эрлих. — С «волгой» по‑ другому вышло.

— Вышло… Вышло дышло. Что ты меня‑ то лечишь? — спросил Зверев, напрягаясь, потому что подошли к самому главному. — Скажи еще, что тебе ее подарили благодарные больные.

Эрлих кашлянул и ответил:

— Почти.

— Что «почти»?

— Почти подарили.

— Ой‑ е‑ ей… — произнес Зверев и показан браткам глазами на дверь. Те вышли, но нейрохирург этого, кажется, не заметил. Как не заметил и того, что изменилась сама тема разговора: с разбитого «мерса» на его, Эрлиховы, доходы. А потом еще конкретней: на «волгу». — Ой‑ ей, доктор. Так врать нельзя. Стыдно.

— Нет, правда. Я сильно помог одному человеку, и меня отблагодарили… Я копил на «волгу», а эта сраная инфляция все срубила под корень. Но мне повезло. Подвернулся человек, которому понадобилась помощь. Он мне… компенсировал.

— Интересно, доктор, — сказал Сашка вполне доброжелательно. Он незаметно для Эрлиха сменил тон, перестал называть его гнусом. — А за что такие подарки?

— Ну… так вышло, — неохотно сказал Эрлих.

— Нет, доктор, это не разговор. Ты же видишь — я с тобой по‑ человечески. Можно сказать, хочу тебе помочь…

— Помочь? — ухватился нейрохирург за соломинку.

— Конечно. У нас, сам понимаешь, работа специфическая… бывает, что требуется медицинская помощь. Неформальная, так сказать. Неафишируемая. Найдем общий язык — можно будет забыть про этот «мерс», пораскинуть мозгами, поискать вариант компромисса.

Эрлих вскинулся:

— Я — всегда. Я же заведующий отделением и с огромным удовольствием… Вас, простите, как величать?

— Паша, — ответил Зверев. — А что ты можешь, доктор?

— Многое… Могу, например, диагноз нужный устроить.

— А что это значит? — спросил Зверев без всякого интереса.

— Ну вот, например… ну, с той же «волгой». Одному человеку понадобилось создать ситуацию с травмой, которой на самом‑ то деле не было.

— Не понял, — сказал Зверев. — На хрен это нужно?

— Э, — ответил Эрлих, — не скажите, Паша… разные ситуации в жизни бывают. Кому‑ то алиби нужно создать. Кому‑ то по психиатрии закосить…

— Ты же не психиатр, доктор.

— Верно. Но я могу человеку документы оформить, что у него сто сотрясений мозга было. И даже имитировать трепанацию. Черепа… Для психиатра это о многом говорит.

— Так, так, — сказал Сашка. — Это может быть полезно. Расскажите поподробней, доктор.

— Да все очень просто. Тут главное избежать участия лишних людей.

— То есть?

— Обычно больных с травмами головы привозят по «скорой». То есть в деле задействована масса народу: бригада «скорой», дежурный в приемном отделении и так далее… А если мы с вами имеем предварительную договоренность, то вы сами привезете случайно якобы подобранного на улице человека с разбитой головой. Окровавленные тряпки и прочая атрибутика… А я якобы случайно окажусь в приемном отделении и с ходу сам заберу больного под себя. Понятно?

— Понятно, — мрачно произнес Зверев.

Теперь ему действительно все стало понятно. В кармане крутился диктофон, фиксировал откровения нейрохирурга… Он еще что‑ то говорил, но Зверев не слушал. Все стало на свои места. И пронзило болью, оглушило. Голос Эрлиха доносился издалека, бубнил, бубнил. Сашке хотелось заткнуть его ударом кулака.

Он взял себя в руки.

— Стоп! — сказал он. — Стоп, доктор… я понял. Все понял. Скажи‑ ка мне, доктор, осечки не будет?

— Ну что вы! Схема отработана.

— Отработана, — механически повторил Сашка. — А на ком отработана?

— Это не важно, Павел…

— Я сам буду решать, что важно, а что нет. Понял? Кому и когда ты помогал имитировать травму головы?

Впервые за все время «беседы» Михаил Давыдович заподозрил, что происходит что‑ то «не то». Он с удивлением посмотрел на Зверева и спросил:

— Да зачем вам?

— Тихорецкой ставил диагноз? — мрачно произнес Зверев.

Эрлих вытаращил глаза:

— А откуда вы…

— Ну, быстро! Тихорецкой?

— Я не понимаю.

— Слушай ты, урод… Или ты сейчас быстро расскажешь правду и отделаешься стоимостью ремонта этого сраного «мерса», или тебя действительно оберут до нитки, а потом продадут в рабство.

— Я… расскажу. Но зачем?

— Тебя не колышет. Ну, давай по порядку. С именами, фамилиями, датами… Как на исповеди, доктор.

Эрлих потер лоб, посмотрел на Зверева затравленно. Хотел что‑ то спросить, но не спросил. Потом начал говорить:

— В самом конце октября… дату, конечно, не помню…

— Год?

— Год? Девяносто первый… какой же еще? В самом конце октября ко мне пришел наш юрисконсульт — Костя Старцев.

— Отчество?

— Константин Евгеньевич Старцев. Сейчас он у нас уже не работает — спился. Так вот: пришел Костя. Помочь нужно, говорит, одному хорошему человеку. Хорошему, отвечаю, обязательно нужно. А в чем проблема? Он: так, мол, и так. Есть женщина, ему не безразличная… понимаете, любовь у них?

— Понимаю, — сказал Зверев и стиснул зубы. Эрлих не заметил.

— Нужно, говорит, имитировать травму головы. Я ничего не понял. Зачем? Говорит: не важно, в накладе не будешь. Я, вообще‑ то, не хотел в это вписываться. Что‑ то там такое не очень чистое было… Но с Костей у меня приятельские, можно сказать, отношения. Да и деньги… я копил на машину… а инфляция. Понимаете? — (Зверев кивнул). — В общем, я согласился. Обговорили детали.

— И сумму? — спросил Зверев.

— Что? А, да… да, и сумму. Потом Костя позвонил и сказал: завтра. А я завтра аккурат не работал. Пришлось срочно договариваться, меняться. Ну, в общем, на следующий день Костя привез на своем «жигуленке» Тихорецкую. Голова в крови, в полубессознательном состоянии. Все очень натурально выглядело. Я их встретил в приемном отделении. Дальше — дело техники…

— То есть никакой травмы у Анастасии Тихорецкой не было?

— Не было, конечно… Вы из милиции?

— Нет, — мрачно ответил Сашка, встал и пошел к двери.

— Павел! — воскликнул Эрлих. — Павел, а я? А как же? Что теперь?

Сашка уже взялся за ручку двери. Он замер, обернулся к нейрохирургу и долго смотрел на него. Жалости к Михаилу Давидовичу у него вовсе не было. Сейчас Эрлих просто платит за ту подлость, которую совершил в 1991‑ м. За подлость всегда приходится платить. Рано или поздно, но бумеранг возвращается. Сегодня он вернулся к Михаилу Эрлиху.

Не сказав ни слова, Зверев вышел. Один из братков раскладывал пасьянс на компьютере, другой листал журнал.

— Я свои дела сделал, — сказал Сашка. — Спасибо за помощь.

— А с этим что, Саша? — спросил один из бойцов и кивнул на дверь, за которой остался Эрлих.

— А что хотите… Мне он больше не нужен.

* * *

Зверев разлепил веки. Светло, но определить время суток все равно невозможно. Период белых ночей в Санкт‑ Петербурге — коварное время. Интуитивно Сашка все‑ таки догадался, что ночь. Он сел на диване, обхватил голову руками. В висках тяжело бухало, страшно хотелось пить.

Он осмотрелся, понял, что находится в квартире Обнорского. И сам Обнорский спит, раскинувшись, на кровати. Как он оказался у Андрея, вспомнить Сашка не мог. После «беседы» с нейрохирургом Зверев вышел из респектабельного офиса фирмы, принадлежащей Лысому, остановился, закуривая.

Во внутреннем кармане куртки все так же крутился не выключенный диктофон, записывал звуки улицы… Зверев медленно пошел вперед, без всякой цели. И вскоре оказался у двери с надписью «Кафе». Заведение было еще закрыто, но Зверев постучал по двери кулаком, внутри послышались шаги, и в маленьком зарешеченном окошке показалось лицо. Закрыто, сказало лицо… Открой, сказал Зверев… Дверь открылась. Высокий, наголо обритый мужик внимательно посмотрел на Сашку и буркнул: проходи, раз пришел.

В помещении горела только половина ламп, звучало что‑ то джазовое, на столиках стояли перевернутые вверх ногами стулья. Важно блестел кафельный пол.

— Водки, — скорее утверждающе, чем вопросительно, произнес бритый.

Зверев кивнул. Бритый налил почти полный стакан, подвинул Звереву. Сашка выпил залпом.

— Закусишь? — спросил бритый. — Нет, — качнул головой Зверев.

Он бросил на стойку пятидесятитысячную купюру и вышел. Потом было еще кафе, потом какой‑ то бар, случайные собутыльники с незапоминавшимися лицами… …Зверев босиком вышел в кухню. На столе лежали бумаги, покрытые беглым, не очень разборчивым почерком Обнорского, лежал диктофон и стояла бутылка пива. Сашка взял ее в руку. Под бутылкой оказалась записка: «Похмелись, алкаш». Сашка открыл пробку зажигалкой, прильнул к горлышку. Пиво было прохладным, текло по пересохшему горлу легко. Одним махом он почти опорожнил бутылку, бессмысленно уставился в окно. За окном сиял солнечный рассветный мир, по улице медленно ехала поливальная машина. Водяные брызги вспыхивали в лучах солнца, и над ними горела маленькая радуга.

Бывший опер, нынешний зэк, закрыл лицо руками.

— Проснулся, алкаш, — сказал голос Обнорского за спиной.

Зверев убрал ладони с лица… Поливалка проехала и унесла с собой маленькую радугу на тугой водяной струе. Подошел Андрей, сел напротив, посмотрел на Сашку с мрачной иронией и сказал:

— Ну ты силен! А если бы в ментуру замели? Да еще с такой интересной записью, — сказал он и кивнул на диктофон.

— С ментурой я всегда договорюсь, — нехотя ответил Зверев.

— Да ты уже говорить‑ то не мог, родной. Ты только матерился. Кстати, не очень внятно… но очень эмоционально.

— Спасибо за пиво, — сказал Зверев.

— Это все, что ты можешь сказать? — удивился Андрей.

— А что ты хотел от меня услышать?

— Ну, знаешь, Саня… — протянул Обнорский.

— Не знаю! Не знаю, Андрюха, и знать ничего не хочу. Я устал. Я четыре с лишним года мечтал узнать правду. И вот — узнал. Мне сейчас орать хочется! Мне блевать хочется! Я жил и верил. Я надеялся… А теперь что? Что у меня есть теперь? Вот это? — Зверев постучал пальцем по диктофону. — Да, теперь я знаю правду. Но эта правда полностью перечеркивает последние пять лет моей жизни. Это как подъем по лестнице… ты идешь, идешь… один этаж, другой, третий… и вдруг перед тобой пустота, рухнувший пролет. Преодолеть его можно только прыжком… Но я не допрыгну.

— Саша, — сказал Обнорский, — я понимаю. Но это пройдет. Это шок, который ты преодолеешь. Ты сумеешь прыгнуть на следующий этаж. Через пролет.

* * *

Все отпуска кончаются. Подошел к концу и отпуск Зверева. Он проводил время с мамой, встречался со старыми знакомыми. Выглядел веселым, беспечным. Возможно, кого‑ то это могло обмануть, но, разумеется, не маму. Ирина Ивановна чувствовала, что сына что‑ то гложет. Однажды она попробовала завести разговор на эту тему, но сын перевел все в шутку. Из деликатности мама настаивать не стала… По‑ женски она догадывалась, что связаны «переживания» сына с женщиной. Но помочь ничем не могла. Чем тут поможешь? Тревожно было на сердце у Ирины Ивановны.

В предпоследний день Сашкиного отпуска, томительно‑ душный, тягостный, мать испытывала особенное беспокойство. Скорее всего, оно передалось от сына… С утра Сашке позвонил Галкин. Потом Обнорский. Потом снова Галкин. Сын разговаривал торопливо, односложно — «да, нет» — и был возбужден. Пытайся это скрыть. Да разве от матери скроешь?

Во второй половине дня, когда духота сгустилась до невозможности, за Сашкой заехал Андрей. Заскочил на пять минут, наговорил кучу веселых глупостей и увез сына. Вернулся Сашка часа через три… Небо было безоблачно‑ чистым, воздух после грозы свежим. Сын был чуть‑ чуть под хмельком, выглядел веселым. Мать сразу поняла, что он встречался с той женщиной и произошел окончательный разрыв.

Она поняла правильно. Но и «встреча» и «разрыв» носили не тот характер, какой представляла Ирина Ивановна. Все было по‑ другому. …После получения «признания» Эрлиха и безобразной пьянки Зверев приказал себе все забыть. На самом деле это были пустые слова, и ничего забыть он не смог… Он промаялся два дня, потом позвонил Насте. Зачем? Он и сам не знал.

Билось сердце, телефонная трубка казалась невероятно тяжелой. Чужой, незнакомый голос сказал, что нет тут таких… «Простите! Анастасия Михайловна… Тихорецкая…» — «Я же говорю: нет. Давно выехали». — «…А куда? » — «Не знаю».

Тогда он позвонил Галкину. Попросил «пробить» Настин телефон. Галкин ответил, что не получится. Тихорецкая — судья, муж — первый замначальника ГУВД. Такие телефоны «не пробиваются». «Ты же, Саша, и сам знаешь…» — «Знаю», — согласился Зверев.

Домашние телефоны сотрудников МВД, ФСБ, прокуратуры и суда действительно «закрыты», справки о них получить обычным путем невозможно. Настя из суда ушла, но никакой роли это не играло — она по‑ прежнему находилась в «зоне недоступности».

То, чего не смог сделать бывший сотрудник УР Галкин, с легкостью сделали бандиты. Спустя три часа после постановки задачи Звереву привезли компьютерную распечатку на Анастасию Михайловну Тихорецкую. Там был и домашний адрес, и телефон, и информация о трех фирмах, в которых Настя значилась учредителем. На словах Звереву добавили, что крыша у Насти — ментовская. Серьезная крыша… связываться не стоит.

Теперь, когда телефон Насти был у Зверева в руках, он понял, что не будет ей звонить. Он хочет ее увидеть. Целый вечер и часть ночи Зверев просидел возле подъезда бизнесвумен Анастасии Тихорецкой. Безрезультатно — Настя не пришла ночевать. На второй день — тоже. «Поймать» ее по служебным телефонам также не удавалось.

Тогда он попросил о помощи Галкина и Обнорского. В предпоследний день отпуска неуловимую учредительницу трех фирм засекли. Сначала Галкин, а потом и Обнорский. …Было очень душно, Сашка и Андрей сидели в «ниве» напротив входа в офис ООО «Анастасия». На западе, над Финским заливом, уже гремело, и белые зигзаги молний вспыхивали среди черных туч. Точно также бушевала природа в августе 1991‑ го, когда Зверев встретился с Настей. В мистику Сашка не верил, но почему‑ то стало ему не по себе… Возможно, от духоты. Возможно, от нервного напряжения. Он курил сигарету за сигаретой и смотрел на подъезд. На первом и втором этажах старинного мрачного дома располагалось несколько офисов. В подъезд все время входили и выходили люди. Как правило — молодые, шустрые, коротко подстриженные. С дипломатами или похожими на огромные, раздувшиеся кошельки сумочками в руках. Менеджеры, брокеры, дилеры — шушера! Паразитирующая валютная генерация. БИЗ‑ НЕС‑ МЕНЫ.

Настя появилась внезапно! Зверев увидел ее и замер с неприкуренной сигаретой во рту. В предгрозовой духоте пробежал холодок по телу. Настя была такой же, как в 91‑ м! Казалось, она не изменилась вовсе. Казалось, даже сарафан был тот же. И так же горела на золотистой коже нитка красных кораллов.

Завороженный, Зверев смотрел не отрываясь, и зло шипела зажженная зажигалка в правой руке… А Настя остановилась на пороге и посмотрела на небо. Затем обвела взглядом улицу и улыбнулась… В этой женщине был шарм… Все было в этой женщине… предавшей его.

Раскалившаяся зажигалка обожгла руку, и Зверев выругался. Наваждение прошло. Тихорецкая повесила на плечо сумочку на длинном ремне и пошла к автостоянке. Сашка понял, что и сарафан у Насти не тот… от Парфеновой или от Юдашкина… и бусы не коралловые, а — вероятно — рубиновые.

По улице прокатился вихрь, вздымая пыль, взвихривая тополиный пух. Гроза приближалась. Настя подошла к серебристому «мерседесу», вынула из сумочки брелок… «Мерседес» — «жопа чемоданом» — дважды мигнул габаритами.

Обнорский пустил движок. По крыше забарабанили крупные капли дождя. «Мерс» задом выкатился со стоянки и проехал мимо «нивы». Обнорский пропустил пару автомобилей и двинулся следом. Дождь мгновенно превратился в тропический ливень, автомобили включали фары и дворники.

— Куда едем? — спросил Зверев.

— За мадам Анастасией, — ответил Обнорский.

— Зачем?

— Хочу тебе кое‑ что показать, Саша. Если, конечно, удастся.

Сашка пожал плечами, поднял с коврика зажигалку. Она была еще теплой. Чиркнул, но зажигалка только фыркнула и зашипела. Он выбросил ее в окно, в потоки воды.

Ехали недолго, минут восемь. Лил дождь, и все время гремело. Настин «мерс» заложил лихой левый поворот и въехал на стоянку перед рестораном.

— Заведеньице неброское, — прокомментировал Обнорский, — но весьма респектабельное… Смотри!

«Мерседес» остановился рядом с темно‑ синим «вольво». Погасли фары, замерла лапа дворника. Приоткрылась дверца. Одновременно распахнулась дверь «вольво», и упруго раскрылся большой черный зонт. Из салона Настя шагнула под защиту зонта, который держал в руке молодой мужчина в костюме, галстуке, с фатовскими усишками. Все это выглядело как‑ то по‑ киношному. Зверев не хотел на это смотреть, но смотрел. Он видел, как Настя прижалась к мужчине с усами. Видел, как он слегка наклонился и что‑ то шепнул Насте в ушко с горящей рубиновой серьгой, а она улыбнулась. Он еще что‑ то сказал, и она засмеялась. Из‑ за расстояния и шума дождя Сашка не мог слышать этого смеха, но он слышал! Было очень больно… Было мучительно больно.

Зверев смотрел не отрываясь. Но зонт вдруг качнулся, наклонился и скрыл лица Насти и ее визави.

Мужчина и женщина, укрытые черной блестящей ширмой зонта, повернулись и двинулись ко входу в ресторан. По улице прокатился хлесткий раскат грома. Запищала где‑ то рядом автомобильная сигнализация. Хлопнула дверь с зеркальным стеклом, поглотила Настю и ее спутника.

— Что это за гусь? — спросил Зверев.

— Это? Это Настин трахаль… Вице‑ мэр Миша Малевич. Очень перспективный чиновник, друг Рыжего. Говорят, далеко пойдет.

Неожиданно Зверев рассмеялся.

* * *

В зале было всего восемь столиков. Заняты оказались два. Теплились свечи в керамических подсвечниках, звучала музыка из «Волшебной флейты» Моцарта.

Навстречу Анастасии Тихорецкой и Малевичу уже спешил мэтр. Он улыбался, но не по‑ халдейски, а с достоинством. Поговаривали, что в молодости мэтр отсидел за растление малолеток. Однако это никак не перечеркивало знание шести языков и безусловное обаяние. Да, мэтр улыбался с достоинством.

— Добрый день, — сказал он, приближаясь. — Добрый день, драгоценная Анастасия Михайловна. Я всегда искренне рад вас видеть… Добрый день, Михаил Львович.

— Что же в нем доброго, Игорь Сергеевич? — с улыбкой ответила Настя. — Ужас какой‑ то творится на улице… потоп!

— Секунду! — сказал мэтр. — Сейчас я угадаю… У вас сегодня настроение «божоле».

— Не угадали, — рассмеялась Настя. — Но… пусть будет «божоле».

— Ай‑ я‑ я‑ й, — горестно покачал головой Игорь Сергеевич, — не угадал. Никогда, Анастасия Михална, я не встречал более загадочной и непредсказуемой женщины…

— Я тоже, — ответила, сверкнув глазами, Настя. Вице‑ мэр улыбнулся. Когда мэтр удалился, и они сели за столик, Малевич спросил:

— Какое же у тебя сегодня настроение, Настя?

— Ты хочешь знать?

— Конечно.

— Сейчас узнаешь, вице‑ губернатор, — произнесла она.

Через пару секунд Малевич ощутил узкую Настану ступню у себя между ног.

— Настя! — шепнул он изумленно.

— Что, дорогой? — спросила она, глядя невинно. Нагая ступня прижималась, двигалась ритмично. Вице‑ губернатор ощутил, как в паху разливается горячая волна.

— Настя, ты сошла с ума!

— Разве?

⇐ Предыдущая 8 9 10 11 121314 15 16 17 Следующая ⇒