Андрей Константинов, Александр Новиков 4 страница

— Ты знаешь, Ларс, что это такое? — спросил он.

— Вижу, что это черновой вариант книги.

— Верно… но все же вот это (Андрей помахал в воздухе тетрадкой)… вот это что такое?

— Ну, тетрадь, — удивленно сказал швед.

— Нет, Ларс, это не тетрадь… это «общая тетрадь».

— А в чем разница?

— Убей — не знаю. Меня с детства это занимало: почему «общая»? Я задавал этот вопрос себе, я задавал этот вопрос взрослым и не находил ответа. Я даже заглядывал в выходные типографские данные. Но там стоял какой‑ то ГОСТ, ничего мне не объясняющий. Более того, этот кошмарный ГОСТ был похож на взрослого, у которого ты спрашиваешь: а почему эта тетрадь «общая»? — А взрослый тебе отвечает: не задавай глупых вопросов. «Общая» — потому что «общая».

Ларс слушал с улыбкой. Обнорский подбрасывал и ловил тетрадь, которая растопыривалась в полете, напоминая не то хризантему, не то всполошившуюся наседку.

— А кроме ГОСТа страшного и строчки «Невельская типография. 96 листов», там ничего и не было… Почему, спрашивал я, тетрадь «общая»? … И не находил ответа. «Общая» — и все тут!

— А теперь? — спросил Ларс, улыбаясь. — Теперь ты нашел ответ?

— Мне кажется, да! Потому что это наша общая с тобой книга! — сказан Обнорский и рассмеялся. Засмеялся и Ларс.

— А все‑ таки, Андрюха, когда успел?

— Э‑ э, брат, в тюрьме времени свободного полно… Посиди с мое, и ты многое сможешь осмыслить и сформулировать.

— Тогда, считай, я тоже готов сесть в русскую тюрьму, — сказал Ларс с улыбкой.

— А вот этого не нужно, — с улыбкой же ответил Андрей, но глаза его не улыбались.

На столе лежала «общая тетрадь», которая фактически стала скелетом будущей книги. Скелет, однако, требовалось обрастить мясом и обшить кожей. Вдохнуть в него жизнь.

Работы, короче, было еще много: от элементарной сверки фактического материала до окончательной «литобработки». И они работали… А в издательстве Ларс действительно все уладил, никаких претензий Обнорскому не высказали. Наоборот, издатель сказал, что если господин Серегин не будет возражать, то они укажут в обращении к читателям на личный тюремный опыт одного из авторов. Тем более — в страшных русских тюрьмах и лагерях. Это вызовет бурный читательский интерес и, соответственно, обеспечит коммерческий успех книги. А также издатель предложил, чтобы Андрей написал две‑ три главы о своих личных пенитенциарных впечатлениях. За отдельный, разумеется, гонорар, который он — издатель — готов обсудить.

Обнорский пожал плечами и ответил, что нисколько не возражает, если издательство сообщит читателям о его посадке. Тем более что это не секрет — была уже публикация в «Ньюсуик» в конце 94‑ го года… А время писать о «пенитенциарных впечатлениях» еще не пришло…

* * *

В Стокгольм прилетел Наумов. Остановился в довольно скромном отеле «Sekgel‑ Plasa». Операция подходила к завершающей фазе, и Николай Иванович хотел проконтролировать это лично. Без Наумова благополучное завершение финансовой аферы, скорее всего, было бы просто невозможно. Только глубокие знания Николаем Ивановичем банковской системы позволили довести ее до финала, до того состояния, когда счет N 1726 OLGA и «Торонто кэпитэл», Торонто, Канада, был распылен, раздроблен на четырнадцать счетов в банках Канады, Греции, Англии, Испании, Германии, Швеции и Финляндии… Что же, спросит наш читатель, в этом мудреного? Один‑ то счет на несколько разбить? …Э‑ э нет, читатель, не скажи. Перекинуть сотню‑ другую баксов с одного счета на другой — ума не требует. Это так… но когда речь идет о Больших Деньгах или о деньгах сомнительного происхождения, то тут — извини — могут начаться сложности. Законодательства западных стран (по крайней мере, большинства из них) и собственно межбанковские соглашения, да еще налоговые кодексы, да Интерпол требует у банков сообщать о движении сомнительных денежек…

И сообщают! Стучат. За милую душу стучат. Вот вам и пресловутая «тайна вклада». Хрен, а не тайна! За бесплатно продадут и — никаких моральных мучений. Это вам не Павлик Морозов! Это Великая Западная Демократия. ЦА‑ ВЕ‑ ЛЕ‑ ЗА‑ ЦИЯ… нам, сиволапым, не понять.

Короче, иронизируй не иронизируй, а процесс действительно непростой. (Авторы консультировались у специалистов по международным финансовым операциям. ) И только благодаря Наумову, его знаниям и, можно сказать, таланту дело удалось сделать легально, изящно, законно… с приписочкой мелким шрифтом «почти». Операция вошла в завершающую фазу. …Итак, прилетел Наумов. Обнорский, с ценником на груди — «Наим. товара: журналист Обнорский А. В. Цена за 1 шт. $50`000`000, страна‑ производитель: СССР», сам встретил в аэропорту своего продавца. Приехал на Катином «саабе».

— Рад видеть вас, Андрей Викторович, — сказал Наумов. Николай Иванович был в отличном расположении духа, из вещей с собой была только средних размеров дорожная кожаная сумка.

Обнорский сказал: «Здрасьте…»

Николай Иваныч скептически хмыкнул.

Летело под колеса «сааба» отличное шведское шоссе, трепетала на березах листва размером «с пятак»… лето.

— Что‑ то, Андрей Викторович, вы настроены не очень…

— Нормально настроен. Хочется поскорее отдать вам эти чертовы деньги и забыть о них… наплевать и забыть.

— Э‑ э, голубчик, да вы нигилист! Можно плевать на идеи, философские течения, литературу и искусство… на религию, в конце концов! Но — деньги! Деньги существуют объективно. По большому счету, именно на них‑ то и зиждутся эти самые идеи, течения, искусства и религии.

— Глубокая мысль, Николай Иваныч.

— Вы хотели сказать: циничная… А ведь вдуматься, то так оно и есть на самом деле! Мир поклоняется Деньгам. И управляется деньгами… не более того. Деньги — рычаг. Мощный управленческий рычаг. А Большие Деньги — Большой Управленческий Рычаг. Как думаете, Андрей?

Обнорский пожал плечами. Наумов удобно устроился в кресле, распустил узел галстука, посмотрел пристально на Обнорского сбоку.

— Впрочем, — сказал он, — мы с вами об этом говорили в сентябре девяносто четвертого… припоминаете?

— Был разговор, — сказал Андрей и подумал: как же не припомнить? На всю жизнь памятен тот разговор.

— Да… я уже вам излагал все это. Представляет интерес?

Обнорский ухмыльнулся и продекламировал:

— Представляет интерес

Ваш технический прогресс.

Как у вас там ходють бабы?

В панталонах али без?

— Посол отвечает: йес, — живо откликнулся Наумов. — Творчество Филатова любите?

— Ага, — односложно сказал Андрей.

Летело шоссе, «сааб» двигался мощно и ровно. В салоне слегка пахло духами. Николай Иванович втянул носом воздух и покосился на Обнорского.

— А кстати… — сказал он, — как у вас тут ходють бабы? В панталонах али без? У вас ведь тут гарем… по‑ шведски.

— Без, — также односложно ответил Андрей.

— Любопытно! Расскажите, Андрей Викторович. Я старый эротоман, очень люблю клубничку… вы это с ходу, в первый же день узнали? — дурашливо спросил Наумов. Он, определенно, был в хорошем настроении и хотел поразвлечься.

— Ага… в первый же.

— Да расскажите же, расскажите… страсть люблю! Как вы это, голубчик, узнали?

— Как Шерлок Холмс, дедуктивным методом.

— Однако! Но я не понял.

— Элементарно, Ватсон… Когда я прибыл, обе дамы только что вышли из‑ под душа. Дедуктивный метод подсказывает, что навряд ли женщина выходит из‑ под душа… в панталонах.

Наумов рассмеялся, откинулся на подголовник.

— Ну, вы меня разочаровали, Андрей. Я‑ то думал, что вы сразу по прибытии затеяли групповуху, что у вас шведская тройка. А вы — дедуктивно… не то, не то… Тройка, тройка! Кто тебя выдумал? … А все‑ таки, Андрюша, был грех с обеими дамочками? …»Сааб» летел, и трепетали зеленые березки вдоль дороги. Наумов беззаботно трепал языком про сексуальные подвиги своей молодости. Андрей Обнорский молчал. В глубине души зрело желание остановить машину, выдернуть Николая Ивановича из салона и молотить его, молотить головой о камень, пока не подохнет. Потому что Наумов — сволочь, убийца, монстр. …Потому что Наумов прав: Андрей Обнорский умудрился пере… это самое… с обеими дамочками.

* * *

Сволочь Наумов был прав. Хоть волком вой — прав. Еще и как прав. И оборот выбрал удачный, ударил больно. Вроде бы незаметно, вскользь, но больно… потому что — по памяти.

Андрей действительно спал и с Катей, и с Леной. Нет, не в шведском варианте, разумеется. И не спал, потому что хрен заснешь в таких обстоятельствах. Но обе женщины все знали. Или, точнее, догадывались… Вопросов не задавали, но извращенность и противоестественность ситуации были очевидны. Андрей при этом все понимал, но действовал словно назло и своим женщинам, и самому себе. Он словно издевался над ними, словно мстил им за что‑ то… Возможно, длительное пребывание в тюрьме и на зоне всколыхнуло в нем какие‑ то темные и даже сексуальные выверты…

Обнорский не знал, что именно на такое развитие событии рассчитывал опытный профессионал Роман Семенов. Во всяком случае, Семенов надеялся на свое знание психологии и не ошибся… Ситуация, когда в одном доме оказываются две привлекательные и уверенные в своей привлекательности женщины и один мужчина, уже сама по себе чревата… Самки в такой ситуации начинают конкурировать, даже не отдавая себе в этом отчета. Это происходит на уровне подсознательном, первобытном, животном. Женщина, желая привлечь внимание мужчины, сама не замечает, как меняется ее взгляд, тембр голоса, мимика и жесты. Даже лексика меняется и уж тем более работа желез внутренней секреции.

А желание освободиться от стресса только подогревает влечение. Стресс в доме Кати присутствовал… это уж точно. Все трое находились в состоянии скрытого напряжения, неуверенности, загоняемого внутрь страха: Большие Деньги — это всегда страх. …Все это отлично известно сотрудникам разведки и контрразведки и называется на профессиональном языке проведением секс‑ мероприятий. Иногда скромно пишут «интимных». Классика жанра, так сказать… Но для того, чтобы успешно провести «секс‑ мероприятие», иногда приходится изрядно покрутиться. А в нашем случае ситуация сложилась сама, естественным образом. Или — по‑ научному — «исторически сложилась»: и с Катей, и с Леной Обнорский был знаком. И знаком более чем близко.

Итак, Семенов заложил секс‑ мину в лице Лены Ратниковой. Оставалось только дождаться, когда она сработает.

Ждать пришлось недолго. Вечером, в день своего приезда, Андрей оказался в постели Кати. Лена в другой комнате затыкала уши, убеждая себя, что ничего не слышит. А утром следующего дня — произошел казус с Леной — хотя какой, к чертям, казус… Казус — это что‑ то полувероятное. А тут все было более чем вероятным с самого начала, чтоб не сказать — закономерным. …Утром Катя уехала по делам. Хитроумная финансовая крутежка, которую придумал Наумов, требовала времени. Деньги, изымаемые со счетов, почти никогда не были деньгами в прямом смысле слова. Снять со счета два‑ три‑ четыре миллиона долларов наличными, не привлекая ничьего внимания, практически невозможно. Тем более в эпоху «электронных денег». А вот купить акции, облигации, векселя… это другое. Это нормально и никого не интересует. Потом эти бумаги переводятся в другую страну, в другой банк, и т. д., и т. п. Конвертируются в валюту, разбредаются по магнитным картам и более мелким счетам. Превращаются опять в какие‑ то бумаги. И — растворяются, становятся недостижимы для налоговых, банковских и полицейских ищеек.

Для проведения всех этих манипуляций Кате приходилось много ездить. Теперь, когда вся сумма была уже под контролем Наумова, Кате «доверяли», то есть отпускали одну — куда она денется? Сбежать, конечно, может… но смысл‑ то в чем? Своих денег теперь она без ведома Коли‑ Вани уже не увидит. Так стоит ли огород городить: бежать, скрываться и прочие детективные глупости.

Утром Катя позавтракала, быстро оделась и, чмокнув Обнорского в щеку, убежала… Не балуйся, сказала она, будь хорошим мальчиком… Некоторое время Андрей лежал на кровати и курил. Хмурил лоб и о чем‑ то думал. Потом он сказал вслух афоризм из любимого им Станислава Ежи Леца:

— В действительности все оказалось не так, как на самом деле.

Потом он сел, опустил ноги на мягкий, щекочущий ворс ковролина и сказал еще одну фразу, которая явно Лецу не принадлежала… и не могла принадлежать. Мы ее воспроизводить не будем. Скажем только, что она была не оригинальной, но емкой, короткой и выразительной. В России эту фразу произносят по самым разным поводам или вообще без повода и передают с ее помощью огромную гамму мыслей, оценок и эмоций: от возмущения по поводу сволочного начальства до изумленной радости, когда вдруг обнаруживается, что не все с вечера выпито… гляди‑ ка — осталось! … Вот какой у нас язык!

Андрей натянул на голое тело джинсы и прошлепал в ванную. Он присел на край ванны. Легкий ветерок шевелил шторы приоткрытого окна, солнце отражалось от кафеля пастельно‑ голубого оттенка. Он вытащил из заднего кармана сигареты, но прикурить не успел… в ванную вошла Лена.

— Ой, — сказала она, — извини, я не знала… Тихо, звука воды не слышно, я думала — свободно.

Тон у нее был настолько естественным, что Андрей почти ей поверил.

Лена повернулась, намереваясь выйти, но Обнорский позвал:

— Лена.

— Да? — спросила она, не оборачиваясь.

— Лена… Я очень долго почти каждый день вспоминал нашу последнюю встречу. И ни разу не захотел попросить у тебя прощения. Хотя, может быть, выражаться и надо было поинтеллигентнее.

Она обернулась и сказала:

— Ну что ты, Андрюша… сколько лет прошло… стоит ли теперь?

Обнорский пожал плечами: может, и не стоит… Лена подошла и села рядом. Полы короткого халатика разошлись, обнажая ноги еще выше. И Обнорский уже не думал: случайно это или же нет? Просто смотрел на ноги. И вдыхал какой‑ то особенный, волнующий запах… Он не знал, что перед тем, как войти в ванную, Лена опрыскала халатик из аэрозольного баллончика. На баллончике была этикетка: «H‑ sex», а содержимое служило для стимуляции полового возбуждения, пахло вербеной и рутой… Рецепт отнюдь не новый — и сто лет назад женщины натирали тела смесью вербены, зори и руты. Аэрозолей тогда не было. И «экстази» не было. Но коварство было всегда. …Никто не ставил ей задачи поймать Обнорского в «медовую ловушку». Лену вело обычное бабское чувство собственницы. Чувство ревности, обиды самки, которой предпочли другую, более удачливую. Те чувства, что Лена когда‑ то испытывала к Андрею, давно перегорели или почти перегорели… и сама Ратникова была уже не та. Годы оперативной работы в секретном отделе ЦК, а затем в агентстве «Консультант» даром не прошли. …Ах, аромат вербены! Конечно, не он стал причиной того, что случилось в ванной стокгольмского дома Рахиль Даллет. Но он всколыхнул в Обнорском ту давнюю память, которая дремала в нем… Он вспомнил африканскую ночь и шелест пальм, апельсиновых деревьев за окном комнаты, где слабо белели обнаженные ноги… Эти самые ноги…

Обнорский повернулся к Лене и притянул ее к себе. Она даже не пыталась делать вид, что не хочет. Не говорила «положенных» в таких случаях слов «не надо… не надо… зачем ты? ».

Все и произошло прямо на теплом полу ванной, облицованной пастельно‑ голубым кафелем. Светило скандинавское солнце, но Обнорскому казалось, что над головой сомкнулась африканская ночь и за окном стрекочут цикады.

Потом они вдвоем забрались в ванну, напоминающую маленький бассейн. Лежали в горячей воде с белоснежной, как прибой, пеной. Андрей ощущал себя опустошенным. Стрекотали цикады и шелестели листья агав. Кайф был такой, что захотелось завыть и нажраться… Потому что ничего вернуть было нельзя… Можно только бередить память, снова с мазохистским наслаждением заставить ее кровоточить…

Он понимал, что все это иллюзия. Обман и самообман. Но думать об этом не хотелось. Лена что‑ то говорила, он слышал только звук голоса на фоне льющейся воды и нисколько не вдумывался в смысл слов, улыбался и кивал головой. Он вспоминал другие ночи — в уральской зоне УЩ 349/13. Тоже непроглядно‑ черные, с россыпью звезд, со звенящим от мороза воздухом… Он выходил курить из цеха черной литейки, смотрел на искрящийся снег, на звезды, и мороз мгновенно обжигал разгоряченное тело. Тогда он мог только мечтать о женщинах… И вдруг в горячей ванне обожгло тело космическим холодом, Обнорский ощутил озноб и мгновенное острое возбуждение. Это Лена взяла ладонь Обнорского и провела языком по внутренней стороне ладони… Как тогда, в Триполи. И все повторилось снова. Снова в комфортабельной ванной комнате в Стокгольме столкнулись африканская влажная духота и ледяной уральский холод, смешались голоса цикад и вой ветра… Обман и самообман. Аэрозольный баллончик из секс‑ шопа. Воплощение мечты с ароматом вербены.

* * *

Потом он все‑ таки заставил себя собраться, поехал к Ларсу и хлопнул об стол «общей тетрадью». Они работали весь день. Во время работы Обнорский ни разу не вспомнил ни о Кате, ни о Лене. Он истосковался по работе и ушел в нее, как в запой алкоголик. Но вечером пришлось возвратиться в дом, где ждали его «две дамочки». Усталый и возбужденный, Обнорский попросту не заметил, что атмосфера в доме неуловимо изменилась, что между беспечно разговаривающими женщинами появилось нечто, что трудно объяснить словами… Он не заметил. Потому что не захотел.

Вечером играли в карты, смотрели телевизор и выпили бутылку хорошего португальского вина.

Так все и продолжалось целую неделю: работа, безумный секс с двумя женщинами и беспечная болтовня по вечерам с вином и картами. В этом была какая‑ то декадентская извращенность, обильно припудренная тщательно маскируемой неуверенностью в завтрашнем дне. Говорить об этом избегали, играли в «дурака».

Через неделю прилетел Николай Иванович Наумов — финансовый директор проекта «$50`000`000».

* * *

С прилетом Николая Ивановича как‑ то все переменилось. Неожиданно стало ясно, что операция завершена. Вернее, подошла к завершению и остается только перебросить деньги в Россию. Вечером, в день прилета, Наумов и Катя встретились в офисе фирмы, принадлежавшей Рахиль Даллет. Ни Андрея, ни Лену туда не пригласили. Катерина взяла мужской дипломат, набитый банковскими бумагами, пояснила, криво усмехнувшись: «Отчет о проделанной работе», — и уехала.

Обнорский и Лена остались одни. В общем‑ то, это было необычно: вечерние часы наши герои проводили втроем. Андрей был уже изрядно утомлен сексом с двумя партнершами, но тем не менее они оказались в ванной, которая как‑ то незаметно и естественно стала постоянным местом для любовных утех. Острота ощущений прошла. Они занимались сексом почти механически, так же, как играли в карты или смотрели телек, комментируя новости из России.

Потом вяло курили, лежали в горячей пенной воде. В окно лился вечерний свет, негромко шипела, оседая, пена. Андрею разговаривать не хотелось, а Лена — напротив — была настроена на лирику.

— Скоро расстанемся, Андрюша, — сказала Лена. — Тебе не жалко?

Ему было не жалко, но ответить так женщине, с которой ты только что занимался любовью, было, по меньшей мере, не очень этично.

— Так ли скоро? — ответил он. — Как я понял, бабки будут перебрасывать в несколько этапов. Это довольно долго.

— Да, но я в этом не участвую. Моя миссия почти закончена. Через два‑ три дня я вернусь в Россию. Скорее всего, в сопровождении первого транша… жаль.

— И мне тоже, — солгал он. Это получилось легко. До отвращения легко.

Лена грустно улыбнулась и сказала:

— Вот так. Получит твоя мадам денежки со счетов, и я — ту‑ ту… Отвезем их в Финляндию, а там…

Внезапно Лена замолчала.

— А что там? — спросил Обнорский.

— Вообще‑ то я не имею права говорить, — с улыбкой ответила она.

Обнорский хмыкнул и привстал, чтобы выбраться из ванны.

— Ты что, обиделся?

— Что обижаться? Мне это и на хрен не нужно. Лишь бы все поскорее закончилось. За эти — чужие, кстати, — деньги я уже заплатил очень дорогой ценой, Лена. Свободой.

Он присел на край ванны. Пена стекала по голому телу. Ратникова посмотрела на него с сочувствием.

— Я понимаю, Андрей. Все понимаю. Но теперь уже скоро ты будешь свободен. Полтора‑ два месяца максимум… Всего четырнадцать траншей. Все деньги сосредоточены здесь, в Скандинавии. А переброска пойдет через чухонцев, это и быстро и безопасно. Приехали, загрузили в микроавтобус — и обратно в Россию.

— Как — микроавтобус? — удивился Обнорский. — Они хотят перевезти пятьдесят миллионов баксов микроавтобусом, как челноки?

Лена заметила его удивление, рассмеялась.

— Именно так. Так — как раз предельно безопасно. Ты знаешь, какой поток челноков тащится в Россию через Торфяновку? Тьма. И какой‑ то зачуханный «фольксваген», на котором везут бэушную резину или холодильники, вообще в потоке незаметен. День туда — день обратно. Четырнадцать ходок — и вся любовь. А Валя Кравцов дело знает туго.

— Что это за гусь? Из ваших?

— Да вы знакомы, Андрей. Это именно он спас тебя в Триполи. Ты вспомни: простой такой, с виду какой‑ нибудь механизатор‑ тракторист.

— А‑ а, — сказал Андрей, — как же! Помню, курносый‑ русоволосый.

— Вот Валя‑ то и осуществляет перевозку. Ты не думай, он мужик нормальный и сделает все как надо.

— Флаг ему в руки, нормальному.

За окном ванной потихоньку смеркалось — весенние дни в Скандинавии длинные. Когда после рандеву с Наумовым вернулась Катя, Обнорский и Ратникова мирно играли в «дурака».

То, что Лена рассказала Андрею о некоторых деталях операции по перевозке денег, было грубейшим нарушением режима секретности. Это даже нельзя назвать ошибкой. И невозможно объяснить… по крайней мере, рационально. Авторы и не пытаются это сделать, памятуя, сколько подобных «проколов» знает история спецслужб всего мира. Сколько инструктажей о необходимости соблюдения режима секретности проводится с секретоносителями. И как легко даже матерые контрразведчики и разведчики об этом забывают.

Глубокой ночью Рахиль Даллет встала и тихонько прошла в ванную. Плотно закрыла дверь и сняла с полки миниатюрный диктофон «Soni». Машинка не боялась высокой влажности и перепадов температуры. Но главное, она хорошо писала в диапазоне, соответствующем человеческому голосу, и «фильтровала» посторонние шумы. Она, собственно, и включалась от звука человеческого голоса.

Катя взяла магнитофон и подключила к нему миниатюрный наушник. Слушала она с сосредоточенным лицом, иногда отматывала кассету назад и прослушивала снова. «Ахи» и «охи», которые предшествовали собственно разговору, заставили ее кусать губы. Но она старалась концентрироваться все‑ таки на разговоре.

Катя положила «соньку» на место и неслышно вернулась в спальню. Обнорский спал как ребенок. В темноте, слегка разжиженной светом уличного фонаря, Катя долго смотрела в бородатое лицо. Потом покачала головой и легла. Заснула она только под утро. Ей было почти физически плохо от того, что она так и не сумела заплакать.

* * *

Внешне Валентин Кравцов действительно больше всего походил на комбайнера‑ механизатора из какой‑ нибудь Ивантеевки Псковской губернии. Однажды, когда Кравцов вел в московском метро одного деятеля из Внешторга и случайно толкнул женщину, он сказал: «Извините, гражданочка». Ему и ответили: «Понаехавши из деревни… лимита».

Курносая, простодушная физиономия Кравцова вполне могла принадлежать фермеру из Айдахо или финскому лесорубу… В общем, человек из «народа». За этой простотой скрывалось знание двух языков, восемь лет службы в самой секретной спецслужбе Советского Союза, несколько десятков операций внутри страны и вне ее. Две ответственные ликвидации и правительственные награды… Все в прошлом… Все в прошлом.

В данный момент бывший сотрудник ЦК КПСС сидел на корточках внутри грузопассажирского микроавтобуса «фольксваген» и вывертывал саморез крепления обшивки. Рядом с секундомером в руках сидел Семенов. Валентин вывернул последний саморез и снял кожух. Открылась полость в боковине грузового отсека. После этого Кравцов раскрыл чемодан, который был набит… кусками пенопласта. И начат аккуратно заполнять полость. Уложил. Потом раскрыл второй чемодан, затем третий.

— Еще и остается место‑ то, а, Роман Константиныч? — сказал Кравцов.

— Вижу, Валя, — отозвался Семенов.

— Так может, добавим пачек десять? … Даже больше. Я пенопласт‑ то пилил, давая припуск по пять миллиметров на все размеры. Ух и задолбался! Хоть он и мягкий, но пока триста пятьдесят штук напилил… Может, добавим? Место есть.

— Не надо, — сказал Семенов. — Раз уж обговорили с Наумовым, то менять уже ничего не будем.

Кравцов пожал плечами и начал ставить на место панель. Когда он завернул все шесть саморезов, Семенов щелкнул секундомером.

— Двадцать четыре минуты… нормально! А когда будешь четырнадцатый рейс делать, наловчишься вдвое быстрей.

— Да спешить‑ то незачем…

Затем Семенов и Кравцов вместе освободили полость в боковине «фольксвагена», пропылесосили ее и закрыли. Триста пятьдесят аккуратно напиленных кусков пенопласта легли обратно в чемоданы.

— Ну, — сказал директор агентства «Консультант», — давай еще раз пробежимся по схеме… поищем слабые места.

— Давайте, — согласился Кравцов, хотя про себя подумал: уже трижды «пробегались», совершили пробную поездку, провели полное техобслуживание «фольксвагена», подготовили все необходимое снаряжение. Тем не менее он сказал: давайте.

Два спеца по тайным операциям сели на чемоданы с пенопластом, на третьем развернули большую карту. Они работали. Они знали, что мелочей в их деле не бывает.

* * *

Утро выдалось хмурым. Моросил дождь, ветер раскачивал кроны деревьев. Катя тоже выглядела не лучшим образом. Не выспалась, да и все прочие обстоятельства… не способствовали.

За завтраком Катя несколько раз посмотрела на Обнорского странным каким‑ то взглядом.

— Что, Катерина Дмитриевна, вы так на меня смотрите?

«…Потому что мне жалко тебя… И еще больше себя! Но изменить я уже ничего не могу. Ты, Андрюша, мне в сердце плюнул! » — Ничего… просто — смотрю. Да, кстати, позвони после завтрака и закажи билеты на паром в Хельсинки, — сказала Катя, глядя в тарелку.

— Для кого? — удивился Обнорский.

— Для нас троих.

— Мы едем в Хельсинки? Когда?

— Сегодня, родной… сегодня.

— Что же ты вчера не сказала? «Потому что мне страшно посылать тебя на смерть. Но по‑ другому я не могу».

— Забыла, — ответила Катя с вызовом в голосе.

Ратникова посмотрела на Катю с прищуром. Для нее информация о поездке в Хельсинки новостью не была: ежедневно Лена звонила в Россию, «папе», и уже знала кое‑ что… Но далеко не все.

— А что мы там будем делать? — задал вопрос Обнорский.

— Ты что, дурак? — сказала Катя, положила вилку и встала из‑ за стола.

— Вопрос, конечно, интересный, — задумчиво произнес Андрей. — Я сам частенько задаю его себе и, признаться, ответа еще не нашел… А как думаешь ты, Катя?

Катерина, не отвечая, вышла из кухни.

— М‑ м‑ да! — сказал Обнорский очень глубокомысленно и налил себе кофе.

Через несколько минут он увидел в окно, как Катя села в «сааб». Обычно он выходил проводить ее, открыть и закрыть ворота. Сегодня не стал этого делать… Он пил кофе, смотрел в окно, как Катя выводит машину на улицу и сама запирает ворота под мелким противным дождем, и думал, что действительно задал дурацкий вопрос… В Хельсинки они едут передавать Кравцову деньги. Как сказала Лена: первый транш.

Ну что ж, первый — так первый… Андрей придвинул телефон и взял телефонный справочник. Через пять минут он заказал билеты на паром «SILVALINE».

— Никогда не плавал на паромах, — сказал Обнорский. — Впрочем, один раз было…

* * *

Катя была бледна, отвечала невпопад и глядела странными глазами.

— Что с тобой, Катя? — спросил Обнорский. — Укачало?

За иллюминаторами бара действительно слегка штормило. На гребнях волн лохматилась пена. Садилось солнце.

— Да, — сказала Катя, — укачало… Извините, пойду прилягу.

Она встала из‑ за столика и ушла. Андрей и Лена остались. Катя дошла до каюты и рухнула лицом в подушку. Заплакала, заскулила жалобно, как побитая собака.

Качки она не боялась, из бара ушла потому, что не было сил смотреть в глаза людям, уже обреченным. Уже приговоренным ею к расстрелу… Она скулила и вспоминала слова Андрея, сказанные давно: «…лимиты у смерти на меня все выбраны». Ах, дурак‑ дурак! Дурак, Андрюшка. У смерти лимитов не бывает. Безлимитная она, стерва.

«А ты, — спросила себя Катя, — ты не стерва? Ты же любила его! » «Да, любила… и, может быть, даже и сейчас люблю. Даже такого — бабника и разгильдяя, но…» «Что — „но“? » «Но я уже решила. Я уже все решила и доведу дело до конца».

Она села и закурила сигарету. Десятью метрами ниже, на автомобильной палубе, стоял ее «сааб». В багажнике, в четырех дорожных сумках, лежал «первый транш» — 3`500`000 долларов. Тремя метрами выше сидели в баре два приговоренных к расстрелу человека.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒