ОПАСНЫЙ МАРШРУТ

Партизанский отряд Андруса совершал налеты на гарнизоны противника, взрывал склады с горючим, пускал под откос эшелоны, выводил из строя паровозы. Он был вездесущ, этот неуловимый Андрус.

О существовании минно‑ торпедного склада Андрус, разумеется, знал. Это был крупнейший склад на всем побережье. От прямого попадания с моря он был защищен каменной стеной. Железная дверь прикрывала центральную штольню. Торпеды и мины к кораблям подвозились на вагонетках. Не имея точного плана склада, его трудно было взорвать, так как центральная штольня уходила в глубь глинта. Существовали ложные штольни. Обрывающееся к морю плато тянулось на несколько километров. Андрус то и дело запрашивал по радио Ленинград: «Когда пришлете план? » Ему прямо‑ таки не терпелось разделаться со складом. «Этот склад, как бельмо на глазу! – говорил он в крайнем раздражении партизанам. – Все понимаю: каменная стена, железная дверь, сигнализация, сильная охрана, собаки… Но кто в здешних местах, кроме нас, может взорвать его? Нет другой силы. Дальше так продолжаться не может…»

Андрус был сильным, волевым человеком, но и он затосковал от чувства собственного бессилия. По ночам он высылал к складу своих разведчиков, и они, подвергаясь смертельной опасности, изучали подступы к складу, расположение охраны, отмечали, в какие часы происходит смена караула. Правда, за каменную стену проникнуть им не удалось.

…Самолет забрался на предельную для него высоту и, лишь когда внизу обозначилась эстонская земля, вошел в пике.

– Приготовиться! Пошел!..

Дягилев и Бубякин приземлились среди елей, стащили с ветвей парашюты, свернули их и запрятали среди гранитных валунов, огромных, как трамваи.

У Дягилева и Бубякина в кисетах был нюхательный табак: от собак‑ ищеек. Да и глаза фашисту в случае чего можно засыпать. Вокруг – полное безлюдье. Район для приземления выбран удачно. Удалось ли немцам засечь самолет или все прошло незаметно? Можно было бы двигаться по берегу… Но берег, по‑ видимому, хорошо охраняется. Оставалось одно: плутать среди дюн и болот.

Местность казалась и знакомой и в то же время незнакомой. Некоторое время они даже не могли толком определить, в какую сторону идти.

Страшнее всего была настороженная тишина. И хотя их выбросили в самое темное время, когда месяц еще не взошел, думалось, что место приземления уже засекли. Хорошо ли они замаскировали парашюты? Больше всего они боялись собак. Им мерещилось, что и леса, и болота, и дюны кишат чуткими, сильными собаками, от которых не уйти, не отбиться.

Они знали, что фашисты, случись столкнуться с ними, ни в какие «легенды» не поверят. Все это придумано так, для самоуспокоения. Благоразумнее полагаться на пистолеты и гранаты, а не на нюхательный табак.

Бубякин чувствовал себя увереннее Дягилева. В нем снова проснулся таежный охотник. Лес, болота – надежная защита. Он жалел только об одном: ему так и не удалось «обменяться опытом» по ленинградскому радио, а следовательно, повидаться с Наташей. Потому‑ то и завидовал Дягилеву. Знает ли она, что они вот так, вдвоем… Дягилев побывал у нее в госпитале, привез сердечные приветы Бубякину, другим ребятам. Она тоскует по своим «гусяткам». Бубякин внутренне был польщен, что на это трудное дело Дягилев посоветовал взять именно его, самого отчаянного парня, морячка. Он не сомневался, что рано или поздно вернется к своим, на какой‑ нибудь корабль, и вот тогда уж найдутся внимательные слушатели. А рассказывать будет о чем. Не каждого же посылают в глубокий тыл врага да еще с таким ответственным заданием!.. Случайной встречи с врагом Бубякин не страшился. Чему быть, того не миновать. Если встреча неизбежна, то пусть она случится ночью. Он был убежден, что ночью на оккупированной территории враг чувствует себя неважнецки. Ему небось за каждым деревом, за каждым камнем мерещатся партизаны. Дягилев – надежный товарищ. А кроме того, из каждого положения существует два выхода…

Они продвигались молча. Да и о чем было говорить? Бубякину хотелось курить. Он то и дело сплевывал слюну. Затянуться хотя бы один раз! Полез в карман, вытащил щепоть махорки, бросил в рот, пожевал. Вроде легче.

Ноги вязли в песке. Он был как тесто, засасывал. К ногам будто привязаны гири. Бубякин обрадовался, когда дюны кончились. Пот катил в три ручья. Впереди лежала залитая лунным светом полянка, гладкая, как стол. Но едва они ступили на затвердевший рухляк, как он зазвенел на весь лес. Он звенел, гремел, точно они шли по грудам хрустального стекла. «Ну и музыка!.. » – злился матрос. В довершение ко всему он споткнулся, ударился коленом об острый камень и чуть не заорал от боли.

У Дягилева получалось как‑ то ловчее: он шагал почти бесшумно. А Бубякин сам себе напоминал слона в посудной лавке. Рухляк вызванивал и вызванивал свое – в пору поворачивать обратно! В конце концов Дягилев рассердился, сказал:

– Чего это вас мотает из стороны в сторону? Идите нормальным шагом.

– Так оно же громыхает…

– Пусть его… Не обращайте внимания.

В тайге Бубякин мог бесшумно подкрадываться к зверю. Там земля пружинила под ногами, делала шаг неслышным. А тут было что‑ то такое, чему и названия не подберешь. Тарахтит – и все. Будь оно проклято!

Когда добрались до торфоразработок, небо на востоке уже пожелтело. Огляделись по сторонам. Вокруг ни души. Около узкоколейки валяется заржавевшая вагонетка. Сиротливо чернеют обгорелые постройки. Земля седая от золы, и лишь кое‑ где проглядывают кусты папоротника‑ орляка. Уцелела только хижина деда Юхана.

И теперь Дягилев подумал: «А что, если Юхана угнали куда‑ нибудь и почему Юхан должен знать, где находятся партизаны? » Во всяком случае, в штабе Дягилеву было категорически сказано: он должен добраться вот до этой хижины. Тут его должны ждать. Но, судя по всему, никто не ждет. Тишина. Пустота.

Когда откуда‑ то из глубины леса по‑ костяному полоснула пулеметная дробь, оба упали, зарылись лицами в мох. Бубякин поднялся, смущенно оправил одежду.

– Аист! – сказал он. – Черт бы его слопал! Всегда трещит.

Дягилев подошел к двери, сердце забилось еще сильнее. Бубякин лежал за грудой торфа – прикрывал. Николай ударил кулаком, как было условлено. На стук никто не отозвался. Выждал немного, собрался с духом и постучал решительнее. За дверью послышалось кряхтенье, простуженный, хриплый голос что‑ то недовольно спросил.

– Торупилль… – негромко сказал Дягилев. Это был своеобразный пароль. – Тэрэ – здравствуйте!

В домике стало тихо. Потом звякнул засов, дверь открылась, и на пороге показался высокий старик в овчинном жилете, ветхих штанах и башмаках с толстой просмоленной подошвой. У старика была кудлатая борода, желтые свалявшиеся волосы. Глаза смотрели из‑ под насупленных седых бровей сурово, недружелюбно. В мускулах его темного лица, в выражении твердых губ, в не по‑ старчески прямой фигуре угадывалась сдержанная сила. Трудно было определить, узнал ли дед Юхан Николая.

– Проходите, – пригласил он на своем языке.

В небольшом помещении находилась печка. У окна стояла деревянная лавка. В углу на сухом камыше, чуть прикрывшись шубой из телячьей шкуры, спала светловолосая девушка. Дягилев вздрогнул: «Линда! Да уж не сплю ли я в самом деле?! » Ему показалось, что и война и все остальное – только сон и ничего больше. Вот он, дед Юхан, такой же, как был, вот Линда… лукавый чертенок Линда…

Конечно же, она не спала. Порывисто вскочила, ухватила Дягилева за руки.

– Вы?! Неужели это правда? Я не верю, что это вы… Коля…

Ее ясные синие глаза точно заглядывали в душу. Николай отвел взгляд. Он не мог сейчас, в первую минуту, сказать всего. Он только чувствовал, как дрожат ее руки.

– Мартин просил обнять и расцеловать вас обоих, – произнес он, скрывая смущение.

– Вы видели Мартина!.. – И она поверила всему, радостно улыбнулась. Затем опасливо покосилась на окно. – Вы задержались. К Андрусу поведу я. Бог мой! Чего я только не передумала за сегодняшнюю ночь! Я ждала, ждала, тряслась как в лихорадке. Человек с Большой земли. Я пыталась мысленно представить, какой он, человек с Большой земли. И вдруг – вы! Я, кажется, умру от счастья.

– Пора, – напомнил он.

– Спасибо вам, – проговорил дед Юхан. – Теперь можно и умереть спокойно.

Они вышли из хижины, а старик еще долго стоял на пороге и провожал их взглядом.

Бубякин был несколько удивлен, когда увидел девушку. Ведь он знал ее. Имя, правда, запамятовал. Но это была она, та самая, что ухаживала за ним в эстонском поселке, когда он был ранен. Вспомнил: ее зовут Линда!.. Еще больше он поразился, когда подметил, что эта девушка в шубе из телячьей шкуры и Дягилев будто бы давно знакомы. Она вроде бы смотрит на него с нежностью, а он пожимает ей пальцы. А возможно, этот удивительный человек сразу же околдовал ее, как тогда Наташу? В чем его сила? Утреннее солнце золотило смуглые щеки девушки. Светлые волосы рассыпались по плечам. Девушка была рослая, статная. Синие глаза ее смотрели спокойно, без малейшего признака тревоги. И только глубокая складка между тонкими бровями свидетельствовала о какой‑ то затаенной мысли.

Высокие сосны, ели и березы обступали их со всех сторон. Была ранняя весна, и в низинах еще лежал снег. Остро пахло прелью. С зарослей черной ольхи капала роса. Лес был пронизан солнцем и казался обжитым, как парк. Столько было блеска вокруг, что глаза невольно щурились. Липы и ясени стояли совсем голенькие. Треснул сучок вверху. Это белка. А Бубякин и Дягилев сразу же схватились за пистолеты.

Да, да, они задержались, разыскивая хижину деда Юхана. Солнечный день не радовал. Ведь лес казался прозрачным. Даже кусты можжевельника словно сито. Порхнул между ветвей большой темный крохаль, а звону на весь лес. Хрустальная пустота, зеленое эхо…

Линда торопилась. Она шла быстро, уверенно, легко перепрыгивая через рытвины. Дягилев и Бубякин, вымотавшись за ночь, едва поспевали за ней. Она старалась увести их как можно дальше от опасных мест. Скоро проснется все побережье, лес наполнится гулом грузовиков, руганью немцев, лаем собак.

Дотошность гитлеровцев была хорошо известна Линде. Молодчики из легиона останавливали всякого, придирчиво проверяли документы, стреляли без предупреждения. Они были неумолимы. Они могли месяцами выслеживать одного‑ единственного человека, ходить, выискивать, как говорится, пока не стопчут ноги по самые колени.

Но сейчас Линда забыла осторожность. Она летела словно на крыльях. Сколько раз она думала о Николае и никогда, никогда не надеялась больше встретиться с ним. Она любила. И вот он, он, как в волшебной сказке… Теперь ей ничего не страшно.

Опасность подстерегала их на открытом месте, по которому проходила дорога. Линде думалось, что в ранний час дорога должна быть пустынной. Раздвинув кусты, чтобы проверить свободен ли путь, она в десяти шагах увидела легионеров. Они возились у заглохшего грузовика. Линда отпрянула назад. Но ее заметили.

– Эй ты, красотка, иди сюда! – заорал на весь лес один из толстомордых молодчиков.

Дягилев и Бубякин присели от неожиданности.

– Я тороплюсь, некогда, – беззаботным голосом отозвалась Линда из‑ за кустов.

Всем троим казалось, что сейчас начнется преследование, пальба. Но мотор заурчал, легионеры захохотали. Послышалась крепкая брань. Грузовик скрылся за поворотом, оставив после себя синюю вонь. А Дягилев и матрос все еще не могли опомниться, унять дрожь.

– Ну и ну! – проворчал Бубякин. – Швырнуть бы в них гранату…

Кровь закипала у матроса в жилах. Он привык чувствовать свое преимущество над врагом. А тут приходится изображать из себя зайца! Он ненавидел яркое солнце, прозрачный лес, лоснящиеся дороги, по которым то и дело проносятся автомашины, медленно тянутся повозки. Из автомата бы по ним… Весь их путь напоминает путешествие по паутине. Дороги, бесчисленные речки, тропы, хрящевые гряды.

Бубякин накалялся все больше и больше. Теперь он боялся встречи со всей этой швалью в мундирах. Боялся, что не сдержится, не сумеет притворяться глухонемым, а сразу же пустит в ход пистолет и гранаты. Ощущение опасности было невыносимо мерзостно, гнуло к земле.

Когда снова углубились в густой молчаливый лес, возбуждение постепенно прошло. За песчаной равниной потянулось болото. Почва под ногами колыхалась. Они то и дело цеплялись за упругие, мокрые ветки карликовой сосны, осторожно опускали ноги на белый мох. Когда ледяная вода просачивалась поверх голенищ сапог, Бубякин спешил ухватиться за протянутую руку Дягилева. Зыбуну не виделось конца. Линда то и дело предупреждала:

– Впереди «окно»! Осторожнее…

По‑ видимому, вела их по тайной тропе, не известной никому, кроме партизан.

Это была Северная Эстония – край не тронутых рубкой лесов и непроходимых болот. Во время весеннего половодья болота превращаются в безграничные водные просторы. Часто попадались небольшие озера и мелкие озерки, заросшие тростником. Поднимались и опускались стаи диких уток, гусей. При виде такого количества дичи у матроса зудели руки. «После войны обязательно сюда наведаюсь, – думал он. – Места что надо! » Приводили в изумление хорошо обкатанные громадные серые валуны. Издали они напоминали пасущихся животных.

Населенных пунктов и дорог здесь не было, и картины мирной природы действовали успокаивающе. Забывалось, куда они идут и зачем. Просто был пронизанный солнцем лес, высокие сосны и ели с черно‑ зеленой хвоей, турпаны, кулички и озера, прозрачные как стекло. Лед еще не всюду растаял. Дышалось легко. Звонко пели зяблики. Линда радовалась чудесной, как она считала, встрече с Дягилевым. Она не сомневалась, что Дягилев пришел сюда главным образом из‑ за нее. Любовь провела его сквозь все преграды. Теперь она признается ему во всем… Она полюбила его сразу, еще там, в Ленинграде, когда они впервые встретились. Мартин тогда привел Дягилева к себе на квартиру. Пока Линда готовила традиционную яичницу, парни громко спорили, словно шпагами, протыкали друг друга формулами и математическими выкладками, от которых у Линды всегда болели зубы. «Я рад, что познакомился с вами. Очень рад…» – сказал тогда Николай и легонько пожал ее пальцы. А она не могла сомкнуть глаз до рассвета. Позже здесь, у деда Юхана, они уходили на рыбацкой лодке в море или же помогали деду освобождать мережи… Однажды Николай привлек ее к себе и хотел поцеловать. Но она не позволила. У мужчин слишком длинные руки… Сейчас она, пожалуй, позволила бы… Тогда она была глупенькой. Вот и все.

А Дягилев думал о другой. И видел ее не с помертвевшими губами и лицом малахитового оттенка, не опутанную бинтами, разбитую, обезволенную; видел в лихой кубанке с красными полосами накрест, в маскхалате, язвительную, по‑ детски безрассудную или же задумчивую, грезящую о своей далекой Сибири. Как она будет без своих «гусят», здоровенных, смирных в ее присутствии парней?..

В глубине души Дягилев был даже рад, что для нее все так кончилось: она жива! И это главное. Что бы ни случилось с ней потом, но ее уже не убьют… Рука до свадьбы заживет. Гораздо тяжелее было бы ему знать, что она там, на передовой, каждую минуту подвергается смертельной опасности. Наташа подобные мысли назвала бы предательскими по отношению к ней. Пусть. Выписалась ли она из госпиталя, переполненного ранеными и дистрофиками? Теперь ее наверняка отправят долечиваться в глубокий тыл. Куда? Как разыскать ее потом? Конечно же, через Гуменника, через снайперов. Впрочем, волшебное колечко всегда приведет его к ней…

Сейчас их разделяло не такое уж большое расстояние: от Ленинграда до бухты Синимяэд напрямую – километров двести пятьдесят, не больше, а ощущение такое, будто между ними пролегли немыслимые пространства. И пространства эти были до предела насыщены огнем войны, огневой завесой, которая исчезнет неизвестно когда…

Дягилев по‑ своему был рад встрече с Линдой. Он рад был видеть ее живой и здоровой. Будет о чем рассказать Мартину, утешить его. Он перебирал тонкие пальцы девушки, смотрел ей в глаза, улыбался. Он все‑ таки любил ее. Но любил не так, как Наташу. К любви примешивалась острая жалость. Он не мог собраться с духом, чтобы сказать ей все о Мартине. Он ставил себя на место Мартина и спрашивал: «Хотел бы ты, чтобы твоя сестра знала все? »– «Нет, нет, нет…» Зачем лишать ее мужества, причинять лишние страдания? Да она и не сможет представить его безногим, тяжелобольным.

«Везет этому Дягилеву, – размышлял Бубякин. – Ежели бы мне образование, отбою от девчат не было бы…»

Когда вышли на узкую просеку, Линда остановилась. Она улыбнулась мягко, едва приметно и сказала ласково:

– Вам придется немного подождать здесь.

А потом скрылась в березовом мелколесье. Только мелькнула ее полосатая юбка. Дягилев и Бубякин огляделись по сторонам. Они находились в глубокой лощине, покрытой высокими елями и соснами. От сумеречной тишины звенело в ушах. Где‑ то рядом булькала вода, и звон капель еще резче подчеркивал тишину. Солнце клонилось к западу, и над деревьями слабо светилось зеленое зарево.

– Как называется местность? – полюбопытствовал Бубякин.

Дягилев усмехнулся:

– Кто ж ее знает. Все, что вокруг, – это знаменитые Алутагузеские леса и болота.

Где же партизаны? Никакого признака жилья. Даже дымом не пахнет. Сквозь заросли можжевельника темнела каменистая стена, изборожденная промоинами. Приглядевшись, Дягилев решил, что перед ними, по всей видимости, заброшенная каменоломня, где в свое время добывали доломит.

– Курорт, – негромко произнес Бубякин, уселся на поваленный ствол березы и наконец‑ то закурил. После бессонной ночи и тяжелого перехода он чувствовал себя совершенно разбитым. «Успел отвыкнуть от тайги… – решил он. – Не завела бы эта красотка нас в западню… Все улыбается. А что у нее на уме? Впрочем, зачем ей было так далеко тащить нас. Чепуха! Нервная система…»

Нужно сказать, что Бубякин всегда гордился тем, что у него есть нервная система. Наличие нервной системы как‑ то роднило его со всеми остальными людьми. Ему часто вспоминались слова Черемных: «Вы знаете, почему бог сделал слона серым? » – «Слон и есть, – соглашался он. – Именно серый слон. Говорят, слон тоже мышей боится, а в остальном прет напролом. Жрать, спать – тут равных нет. А вот когда доходит до теории… Дальше „Памятки трюмному“ не пошел. Закончится заваруха… Вот тогда уж приналягу… Ведь нервная система как у всякого нормального человека…»

Линда появилась неожиданно. Подкралась сзади, из‑ за кустов, дернула Бубякина за рукав. Он даже подпрыгнул. Девушка расхохоталась. Громко, во весь голос.

– Идемте. Андрус ждет.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒