Annotation 7 страница

Альбина, или Альбинка, как её у нас по-дружески называли, одно время была «гражданской женой» моего друга Евгения, а выражаясь ментовско-казенным языком — сожительницей. Как раз в этот период она работала в нашем институте, и со мной у неё сложились исключительно дружеские отношения. Трудилась она сменным системным администратором — то есть была нашей с Женькой коллегой. Заступала на вахту сразу передо мной, а поскольку являлась к тому же девушкой моего друга, виделись мы тогда чуть ли не ежедневно. Девушка была красивая и яркая — жгучая кареглазая брюнетка. Почему Женька её всё-таки бросил (а бросил он её, а не наоборот, тому есть доказательства) я так и не понял. А уж как они любили друг друга! Сказочно. Волшебно. Вместе ездили отдыхать, гоняли на мотоцикле, совершали разные совместные безумства… Продлилась идиллия что-то около года. Для моего друга — рекорд. Главное, оба они были зарегистрены на одном и том же ресурсе, и вся тамошняя тусовка запаслась попкорном, с интересом наблюдая за развитием отношений. «Санта Барбара» в прямом эфире. Реалити-шоу. «Дом-Два», «Каникулы в Мексике». Она — умница и красавица, он — похожий на романтического героя из голливудского боевика — удивительно красивая пара. Когда Женька был трезв, конечно. Естественно, каждый из них имел богатую историю различных прошлых отношений с длинным списком интимных друзей и подруг, всегда готовых в трудную минуту прибежать на помощь. По первому зову. Кто уж там виноват в разрыве — не поймешь, как говорится — стороны обвиняют друг друга. Интересно, что парень сразу же убрал подругу из своей френдленты, а она его нет… До сих пор в друзьях числит. Говорили об их разрыве всякое, но факт оставался фактом — расстались они как раз в те же примерно времена, что и увольнялись из нашего института — то есть, почти сразу после гибели директора. Я долго придумывал предлог, чтобы встретиться с Альбиной. Общих тем для разговоров у нас просто не было, и за прошедшее время никаких контактов мы не поддерживали. Повод отыскался неожиданно. Дело в том, что в прихожей у меня стояла большая картонная коробка из-под серверного компьютера, набитая разным хламом, всем тем, что надо бы вынести на помойку, но жалко, а разбирать руки не доходят. Коробка образовалась сразу после ухода моей бывшей, и с тех пор не подвергалась ревизии, только наполнялась новыми предметами. Каждый раз, натыкаясь на это хранилище материальной памяти, я давал себе лживое обещание заняться разборкой в ближайшее удобное время. И каждый же раз на это время выпадали какие-то более важные или более интересные занятия. Редко провожу такие крупные мероприятия, даже под праздники, а тут, наконец, дерзнул. Когда Маша куда-то ушла, я решил приступить, а заодно и подумать, что мне вообще делать в ближайшие дни. Начал радикально — постелил посередине комнаты старое покрывало с дивана, перетащил коробку (ну и тяжелая, зараза! ) из прихожей в комнату, опрокинул её и вывалил содержимое прямо на застеленное пространство. Расчет был такой — нужное расставить по местам, а всё оставшееся, вместе с подстилающей тряпкой, запихнуть назад и вывезти на помойку. Вы себе представить не можете, сколько там всего накопилось! О некоторых предметах я давно забыл, другие будили ностальгические воспоминания, третьи ставили в тупик, четвертые вызывали отвращение, а пятые я в своё время долго искал и не мог найти. Несмотря на то, что коробка была закрыта, пыли там набралось предостаточно. Пришлось привести в боевую готовность пылесос, о чем я поначалу даже не подумал. Если у вас дома нет супернавороченного модного пылесоса, обогащающего воздух кислородом, то вы меня понимаете. Совершив сей подвиг Геракла, я стал ощущать себя легендарным героем античности. Даже не ожидал такого от себя. Так вот, среди всего этого хлама оказалась книга. Кларисса Пинкола Эстес — «Бегущая с волками: женский архетип в мифах и сказаниях». Редкий перевод, букинистическое издание, малотиражное, со вкусом и хорошо оформленное. Помнится, после увольнения Альбины с Женькой, они вывезли из нашего общего (а теперь моего персонального) офиса свои личные вещи, да видимо, не все. Потом перед проверкой пожарников, я решил немного преобразить рабочую комнату и часть барахла забрал домой, в той самой коробке из-под сервера. И вот среди глянцевых каталогов и старых компьютерных журналов, предназначенных помойке, затесалась та самая книга. Видимо случайно попала не туда, и Альбинка о ней просто забыла. Повод был найден, хороший повод. Даже при современном развитии пиратских сайтов бумажная книга, на мой взгляд, ещё не утратила своего первоначального значения. Я быстренько довел дело с уборкой хлама до конца, при помощи складной тележки вывез коробку с мусором на помойку и начал искать Альбинкин телефон. Телефона не нашел, зато обнаружил емейл. Даже два. Несколько минут сочинял письмо, и, наконец, отправил на оба адреса. Ответ пришел быстро, Альбина будто ждала:
From: Albina_Rocknrolla@mail. ru To: Webmaster Subject: Привет
Привет! Я безумно рада тебя слышать! Куда пропал? А ещё друг называется! За книжку спасибо, она мне нужна очень. Думала — потерялась, а сейчас точно такую фиг купишь и не достанешь нигде. Как дела, как жизнь? Телефон: +7 499 2269867 Аська: 0108204031 ЖЖ: http: //albina_rock. livejournal. com/ Вконтакт: http: //vk. com/id2472150
Некоторое недолгое время мы переписывались, и, наконец, я добрался до Альбины лично, и вот она — сидит рядом со мной. За тот временной промежуток, что мы не виделись, она заметно изменилась. Раздалась в бедрах, и, по-моему, в плечах. У неё увеличился бюст, и вообще она стала несколько массивнее. Но фигуру-талию сохранила, и до растолстения дело не дошло. Другой стала её внешность, и сама она выглядела более уверенной в себе, расчетливой и жесткой. Ничего такого я ей, конечно же, не сказал, наоборот — рассыпался в лживых комплиментах и уверениях, что она классно выглядит, помолодела, похорошела и вообще супер. Естественно, она мне не поверила: Альбинка всегда была девушкой умной, но чувствовалось, что она благодарна за высказанную ложь. После возвращения книги и непродолжительных воспоминаний, тема съехала на её теперешнее житьё-бытьё. — Сначала я просто отдыхала, — рассказывала она о времени, после того как её бросил Женька и уволил наш новый директор. — А когда наотдыхалась уже до тошноты, то вновь решила пойти поработать. И тут поняла, что работы-то для меня и нет. Кризис сделал своё дело, и я стала усиленно думать, а как жить дальше? Как-то надо было. В деньгах я особо не нуждалась — пока можно сдавать мамину трехкомнатную квартиру, не пропаду. Мама умерла, ты знаешь? — Нет, не знал. Соболезную. — Спасибо. Короче, как жить, подумала я, чтобы не впасть в депрессию? И придумала. Начала планировать, записывать в блокнотик всё, что необходимо выполнить, даже любые мелочи. Причем регулярно. Потом с удовольствием вычеркиваю исполненное, а оставшиеся дела переношу на следующий день. Всё-таки я программист со стажем, вот и решила оптимизировать свои хозяйственные дела. Начала фиксировать расходы, увидела, что делаю неправильно, где и как можно сэкономить. Поняла, что не смогу позволять себе того, что было раньше. Кстати — тебе тоже рекомендую, не помешает. — Уже. Как раз недавно закончил такую работу. — Вот и молодец. А я на руках с маленькой дочкой, которую ещё надо вырастить, вынуждена четко отслеживать расходы, дабы хватало на всё нам обоим. «Дочка? Интересно, откуда у неё дочка? — думал я. — Женькина что ли? Что-то раньше ни о каком ребёнке слышно не было». — А сейчас с кем ты дочку оставила? — поинтересовался я, зная по опыту, что молодые мамаши обожают разговоры о своих маленьких детях. — У соседки, — продолжала Альбинка. — Она выручает меня иногда на какое-то недолгое время, и доченька её любит. Скоро моё время закончится, и я за ней побегу. Обычно свои свободные минутки я провожу с пользой: собой занимаюсь, худею, за кожей ухаживаю. С удовольствием со своим любимым рукоделием вожусь: уже всяких кофточек для дочки, носочков и варежек навязала. Свитеров для родных и друзей. Таким образом, проблему подарков частично решила. В доме порядок навела: разобрала все шкафы, не представляешь, сколько ж там за прошлые годы разного барахла накопилось. Что-то сразу выкинула, а что-то оказалось приятным сюрпризом. Даже самой удивительно, что свободное время зря не пропадает! Не говоря уже о том, что дом новыми красками засиял. Ну, умные книжки стала читать для души, на что никогда раньше времени не хватало. Вот те кирпичики, которыми я мощу себе дорожку в отсутствие работы и нормальной личной жизни, чтобы в депрессию не впасть. Ты первый, кому я вот так душу выворачиваю. Пока всё нормально, а пройдет зима, начнется дачный сезон, пойдут новые приятные хлопоты. Глядишь всё и наладится… Мне показалось, что сейчас она вот-вот разрыдается. — Альбин, извини, что лезу не в своё дело, но замуж ты не пыталась выйти? Ты же умная, красивая женщина, вполне ещё молодая, так неужели мужика себе не найдешь? — Я убью тебя за это «вполне ещё»! Ладно, живи пока… Но, если серьёзно, кому я нужна с маленьким ребенком? Вот ты — женился бы на мне? Молчишь? Вот то-то и оно. За кого замуж? Можно подумать, что тут ко мне очередь женихов стоит, как к Пенелопе. — Но есть же всякие сайты знакомств… — Ага, есть. Ты знаешь, кто там на этих сайтах? Там одни прыщавые малолетки, обрыганы, извращенцы и старые развратники. Сплошные маски вместо людей. — Маски? — Маски. Как и везде в Сети. Потому что индивидуальность нынче не в моде. Ведь если люди делаются серой массой, критикуя её, то выходит, они критикуют себя, так? Зачем тогда говорить: «Таких, как я, больше нет», когда на самом деле имя им легион? Почему модно противоречить себе? Почему те, кто может жить искренне, притворяются, делая из себя кого-то другого? Вопросы в пустоту. Мы чего-то не понимаем в абсурде нашей жизни. Быть самими собой? Нет уж. Кому это надо? Мне? Тебе? Обществу? Что ты, теперь люди просто вычеркивают искренность и правду из своих жизней. Так им удобнее и проще. Жить как все. Кричать о глупостях, молчать о важностях. Скрывать преступления, свидетелями которых они стали. Это общество эгоистов и пофигистов, с девизом: «моя хата с краю»... Кругом массовый и добровольный самообман. Ловушка, в которую попали миллионы. Недаром говорят, что правда страшна. Людям действительно невозможно осознать, что нет в них ничего особенного, а в словах не найти и капли искренности. Люди давно дышат ложью, и даже мысли их нечестны по отношению к ним же самим. Но есть маленький процент не зараженных, не отравленных ещё в школах, в этих ужасных, штампующих моральных калек комбинатах. Там давят тех, кто не такой как все. Превращают в изгоев, если конечно те позволяют... Но сильных мало и дети заранее начинают подстраиваться под эту игру в дурачка, а скверные привычки приживаться быстро. В результате у большинства людей давно уже нет своих лиц, и дело тут не в моде. Вернее — не только в ней. То что мы принимаем за чьё-то истинное лицо — просто накрепко приросшая маска, которую снять возможно лишь с кровью. А маска для того и маска, чтобы скрыть сущность. Слабую, гнусную, мизантропическую или наоборот — нежную и добрую. Добрым быть запрещено. Таких принимают за слабых. Их бьют, бьют и бьют, а если те дадут сдачи, поднимается вой. Поэтому нельзя казаться слишком добрым или чересчур впечатлительным. Затравят, сомнут и раздавят. Извини, давно хотела кому-нибудь это высказать, достало всё. — Слушай, запиши мне потом этот монолог! Хороший текст получится, читать можно. — Вот верно говорят, что никогда нельзя рассказывать о своих проблемах: двадцати процентам наплевать, а остальные лишь рады, что у кого-то трудности. Я с тобой как с другом делюсь, а ты… Зачем записывать? Кому читать? — Ну, кому-нибудь, — смущенно лепетал я. Мне уже стало очень стыдно за неуместную реплику про монолог, про его запись, да и вообще. — У тебя же много хороших друзей, всегда было с кем поговорить. — Было много френдов, а не хороших друзей, это разные вещи. Некоторые и теперь есть. Ты, например. Но почти все они куда-то подевались, и кроме редкой болтовни на «Вконтакте» ничего полезного от них не дождешься. Поговорить могут, да, сказать утешительные банальности, но реальной помощи никакой. Чаще совсем незнакомые люди на форумах помогают, чем старые друзья. Ну, мужики, конечно, всегда готовы перепихнуться, даже клеются регулярно. Хоть бы ребенка постеснялись… козлы. Я скоро буду такой же мужененавистницей, как Ирочка из бухгалтерии, помнишь её? Ейный муж в фармацевтическом бизнесе крутился, так она всё хвасталась, что любого мужика может отравить, и никто ничего не заметит. Вот немного поболтала с тобой, выпустила пар, вроде, как и легче стало. — Да, но в Болгарии-то наверняка у тебя много родственников? — Есть, но дальние все, я их очень плохо знаю. Ездила, встречалось с ними, но они мне совсем чужие. Давно уже про Болгарию думаю, наверное, скоро смотаюсь отсюда. Мы ещё долго сидели у неё дома, говорили, пили чай с диетическим вареньем без сахара, смотрели её фотки с дочкой, без дочки, и дочки без неё. Отдельной программой шли дачные фотки, фотографии во время беременности и сразу после. И фотографии из Болгарии, куда Альбинка ездила летом к каким-то очень дальним родственникам. Я так и не спросил, кто всё это снимал. И ещё у меня язык не повернулся осведомиться: кто же отец ребенка. Ответ был очевиден: Женька. Такого сходства случайно не бывает. От Альбинки я уходил с тяжелым сердцем, с затекшей от неудобного просматривания фотографий поясницей, и твердым ощущением: к убийству нашего директора она уж точно непричастна. Ну, не могла она. Расстались довольно холодно — она от меня явно чего-то ждала, но я так и не понял, чего именно. Вернее — не захотел понимать.
15. Ирочка из бухгалтерии

Где бы я ни работал, самый конфликтный отдел для меня всегда был, есть и будет — это финотдел. Почему-то сотрудники там — как на подбор. Их работа скрупулезна, важна, ответственна и очень тяжела, поэтому у них такой сокращенный рабочий день, и в пятницу отпускают с обеда. А раз день укорочен, то они перегружены до крайности. Cчитают себя нереально крутыми — ещё бы, ведь имеют дело с финансами, а не с какими-то там железками и проводами. Будут разглядывать ваши ногти, когда вы приносите им какие-нибудь документы, будут изучать ваш внешний вид, а потом подробно обсуждать ваши манеры и привычки. Сами они всегда вычищены и напудрены, их ноготки аккуратно отшлифованы и отлакированы. В отличие от системного администратора, у которого ногти коротко и криво обрезаны, а иногда даже сломаны. Ведь он чинит компьютеры, протягивает провода, программирует сайт, отбивает хакерские атаки, изгоняет вирусы и делает ещё многое-многое другое, да к тому же, в вечернюю смену, когда уже во всех кабинетах выключали свет, а неряшливая уборщица сердито громыхает в коридоре железным ведром. Зато какая-нибудь Ирочка из бухгалтерии отделывает ноготочки, считает, что адски крута, раз все бегут к ней, и подумает еще, кого выслушать, а кого послать подальше. Она же вершит чужие судьбы и правит этим миром, восседает на крутящемся мягком кресле у компьютера с открытой страницей любимого ресурса Мамба ру. И хорошо, если при этом не подворовывает потихоньку. Я всегда старался контактировать с финансовым отделом по минимуму, но иногда всё же приходилось. Финотдел ставил себя выше любых других отделов: ведь любой бухгалтер — почти начальник, да и отдел расположен рядом с администрацией. Это не какие-нибудь там серверные, которые обязательно в самых задницах. Но если что-то случались с компьютером, с Интернетом, с сетью, или (не дай Бог! ) не загрузилась обожаемая Мамба или любимая Аська, то — аларм! Немедленно бросай свои дела и беги чинить. Иначе жалоба директору, а директор сейчас не в духе, потому, что он всегда не в духе, и может наорать, ведь ничего другого он не хочет и не должен. Именно поэтому разговаривать с Ирочкой мне очень не хотелось. Повод для возобновления знакомства я отыскал просто: на бывшем Ирочкином компьютере в нашей бухгалтерии стояла какая-то старая, ещё DOS-овская программа, базы данных которой ничто кроме неё самой распознавать не могло. А данные были важные: там содержалась информация по пенсионным выплатам, и утрата сведений грозила большими неприятностями. Я даже не знал, насколько большими. Пока как-то обходились, но в любой момент могла возникнуть острая нужда эти сведения извлечь. Фирма-производитель данного чуда программистской мысли давно прекратила свой жизненный путь, и как с той программой работать никто за исключением Ирочки не знал. Она уволилась сразу же после смены администрации: что-то там где-то накосячила, институт потерял выгодный контракт, деньги уплыли мимо, и Ирочку выперли. По собственному желанию. И никто не подумал о возможных последствиях. Конечно, всегда можно найти тех, кто знает и умеет, благо такое программное обеспечение было широко распространено в своё время. Всегда можно полазить по соответствующим форумам, «погуглить» Интернет, опросить людей, найти знающих. Наверняка кто-то с этой программой имеет дело до сих пор, но мне нужен был предлог. Только повод для разговора. Ирочка была замужней двадцатипятилетней женщиной. Работа с финансами, а главное — с приходящими в бухгалтерию нервными раздраженными людьми, приучили её к глубокому, как деревенский колодец, цинизму и удивительному умению любых представителей рода человеческого пропускать мимо себя. Себя же она почему-то любила называть «замужней девушкой», видимо из соображений некоего внутреннего порядка. Иногда я думал, что выражение «замужняя девушка» было, наверное, и сто, и двести, и пятьсот лет назад, только тогда оно имело совсем иное значение, нежели сейчас. Детей у неё не было, и, судя по всему, не планировалось. Работу в нашем институте Ирочка расценивала как некий переходный этап, чтобы получить стаж по специальности, опыт работы и возможность набить руку. Задерживаться надолго у нас она не планировала никогда. Вообще-то со всеми сотрудниками (вернее — сотрудницами) финотдела я стремился поддерживать как можно более корректные отношения. Ну, если, конечно, не хамили мне. Тогда мог и сорваться. Но вообще-то, я всегда понимал, что конфликты надо гасить в зародыше, а то потом себе дороже выйдет. С Ирочкой (почему-то все её называли именно Ирочка), насколько помню, никаких конфликтов у меня не возникало. Да и общались мы нечасто. Если только дурил её комп, возникали проблемы с сетью или глючила какая-нибудь программа. Общались вполне дружелюбно, даже пару раз вместе обедали, когда у неё не было более подходящей компании, а я оказывался под рукой. Естественно, я не знал ни адресов, ни телефонов Ирочки. Обращаться к оставшимся её коллегам не хотелось, в отдел кадров идти тоже казалось неудобным (как бы я объяснил, для чего мне личные данные бывшей сотрудницы, к тому же уволенной со скандалом? ). Поэтому я, используя не очень честный хакерский прием, залез через сеть в кадровский компьютер и списал оттуда нужные мне сведения. Ничего нового изобретать не стал — пригласил Ирочку посидеть в кафе, а там и поговорить. На её ответный вопрос о проблемной программе, ответил, что она есть в моем ноутбуке, и никаких проблем возникнуть не должно. Приехала Ирочка на неплохой ярко-красной Хонде Аккорд. Красивая брюнетка, с глазами цвета плавленого шоколада. Личико аккуратненькое, ухоженное, с алебастровой кожей. Худенькая, видимо очень следившая за своим весом, в черной кожаной курточке, серых колготках, сапогах-ботфортах выше колен и никакого головного убора. На груди болтался магнитный пропуск с логотипом фирмы: буква «L» обвитая змеёй. В кафе заскочила в обеденный перерыв и сразу же заявила, что у неё всего полчаса для разговора со мной. Ирочка будто бы действительно мне обрадовалась. После всяких пустых слов о пробках и о погоде, стала жаловаться на свою новую работу у толстого крутого начальника. Трудилась она теперь в какой-то богатой буржуйской компании что-то там фармасьютикалс. — … и шеф мой — идиот, — сетовала она. — Он вовремя на работу приходит только тогда, когда я опаздываю, и опаздывает тогда, когда вовремя прихожу я. Платит — сущую ерунду. Угораздило же на такого дурака! — Если ты действительно умнее начальника, то он об этом никогда не узнает, — изрек я, наблюдая реакцию. — Вот я тоже так полагаю! — заявила она с вызовом. — Вчера чуть не разревелась в обеденный перерыв. Мне вдруг так грустно стало. Я ненавижу свою работу, понимаешь? Всё ненавижу, через силу иду туда, ненавижу место, компанию, людей, себя там. У меня депрессия. Я рада, что у тебя всё супер с работой, и что тебе нравится, а свою я ненавижу. Ненавижу, ненавижу… Я слушал Ирочку и не узнавал её. Где прежний цинизм, где способность отражать от себя все неприятности, куда всё это делось? В ней будто что-то сломалось внутри, что-то произошло с характером, с самой личностью. Будто под прежней, давно знакомой оболочкой поселилось какое-то совершенно неведомое существо, сохранившее память предшественника. — Так что ты мучаешься? Увольняйся, раз так. — Да? А на что жить? Бля, только и жду, как бы скорее прийти домой, чтобы поплакать. Нет, сначала магазины. Надо линзы купить, кейс для косметики, и что-то на ужин, наверное. А потом буду рыдать. Ненавижу. Я там уже четыре месяца и всё также ненавижу, ну разве это жизнь? «Интересно, — думал я, — она так прикидывается? Нет, похоже, правда такая. Да и говорит вроде искренне». — Ты же вроде у своего мужа работаешь? Неужели он любимую жену не обеспечит? — Понимаешь, он скуповат… и бабы там сплошные дуры и шлюхи. Им бы только на резинке прыгать. Зачем только их всех таких держат? Так жалею, что от вас ушла. Может зря? Хотя, чего жалеть-то, выбор сделан... Я хотел было напомнить, что она не сама ушла, а её «ушли», но вовремя прикусил язык. А потом вспомнил, что и во времена моего детства все девчонки говорили, что идут прыгать на резинке, и сейчас вот осталось это же самое выражение, только теперь оно по-другому совсем звучит и очень-очень неприлично. Все отпущенные нам полчаса она плакалась о своей работе, ругала новых коллег и начальников, жаловалась на скверную жизнь и низкую зарплату. Как выяснилось в последний момент, платили ей полсотни тысяч в месяц. Разговор с Ирочкой дал мне мало полезного, помимо общей смутной тревоги. Она совсем ничего не знала об интересующих меня вещах, а если и знала, то удивительным образом умела притворяться. Зато я получил уверенность, что её тоже можно спокойно исключить из списка подозреваемых. Глупа слишком. Гусеница вон тоже способна прикидываться сухим сучком, и что? Она очень умная что ли? У неё мозгов вообще почти нет.
Часть вторая
БАБОЧКА НА ГЛАЗАХ

16. Афик

Ощущение беспокойства и чувство постоянной смутной опасности в то время меня не покидали. Ничего, даже непрерывные перемещения по городу и общение с хорошими девушками полностью эти неприятные эмоции не снимало. Весь день я провел в бесполезных разъездах, в безрезультатных разговорах по телефону и без оного. Беседы с Альбинкой и Ирочкой из бухгалтерии, по-моему, особо полезного не принесли, разве что из-под подозрений их вывели. До дома добрался лишь к началу третьего ночи: похоже, позднее возвращение уже входит в дурную привычку. Маша, свернувшись калачиком, тихо спала на диване. Не желая будить художницу, привел себя в порядок, прошел на кухню, сел в кресло и приятно расслабился. Спать не тянуло абсолютно, захотелось почитать новый роман одного из самых любимых мною писателей. Из тех, чьи книги продолжаю покупать в бумажном виде, а не скачиваю с сайтов электронных пиратских библиотек. Вот была бы налажена нормальная торговля электронными изданиями рублей за пятьдесят, может и не пожалел бы полсотни. Или всё-таки пожалел? Это ещё вопрос. Хотя… всё-таки лишние триста — четыреста рублей на дороге не валяются. В чем суть, точно уже не помню, но текст внезапно увлек, а параллельный поток сознания служил неким фоном, восприятию и чтению не мешал. Отвлек телефон. Номер не определился. Я автоматически глянул на часы: время подползало к шести. Кто бы это в такое время, интересно? Ничего себе зачитался! Звонить мне в такую рань? Кто же это такой, чёрт побери? — Алло? — нарочито отстраненно спросил я в трубку. Разговаривать с кем-либо не хотелось категорически, но могли звонить люди, от которых я зависел в материальном плане, и в беседе с коими полагалось сохранять стабильную вежливость голоса в сочетании с четкостью речи. — Я слушаю! — Слышь, старик… это я… — сипел некто на том конце канала связи. — Помоги, прихватило… Голос опознать не удалось. Человек говорил тяжело, с паузами, будто каждое слово давалось напряженно, с усилием. Голос полухрипел-полушептал так, будто его обладатель уже помер, был оживлен посредством магии Вуду, превратился в зомби и теперь связался со мной благодаря игре инфернальных сил и причудам недобрых духов. — Это кто? — испуганно спросил я. — Вам кого? Вы кому звоните? — Тебе, тебе звоню… я это… Афик… Звонил Афиноген Майский — мой старинный знакомый, из тех, кого и рад бы забыть, но никак вот не получается. Афик, как его фамильярно называли в нашей тусовке. Человек беспокойный и нецеломудренный, колумнист какого-то таблоида, по основной профессии — форекс-менеджер, а проще говоря — валютный спекулянт через Интернет. Его никто не воспринимал всерьёз. Малоизвестный литературный комментатор, очень плохой поэт, сносный (особенно у костра с алкоголем и гитарой) мужской бард и прекрасный прозаик. «Мастер малых форм», как он «скромно» себя именовал. Его критические статьи выглядели поверхностными и бездушными, но рассказики и миниатюры казались удивительными, а песенки мило смешили. Своеобразная проза пронизывала до самых глубин сознания. Мне никогда не писать так, как он. Но знакомство наше было шапочным, эпизодическим, мы даже не являлись приятелями. — Помоги, прихватило… — Скорую вызвал? Что с тобой, сказать можешь? — менторским тоном настаивал я. — Вызвал, но пока приедет по пробкам, да по Москве… открой дверь, подойти не смогу, а пока вскрывать будут… ключ у соседки справа, она передаст, я просил… — А сама она открыть не в состоянии? — Не хочу с отрытой дверью… Уезжает она через полчаса, а ты на метро успеешь… — хрипел Афик. — Адрес запиши… Метро Рязанский Проспект, на углу Зеленодольской и Полетаева… Полетаева восемнадцать, корпус два… тридцать третья квартира… Код домофона запиши: два, восемь, девять, пять, ноль, три, три… Записал? Ну, давай… Трубку повесили и послышались короткие гудки. И какого черта? Придется ехать. Афик пил. Пил люто и запоями. Кроме того, применял какие-то препараты «для расширения сознания» и периодически расширялся до таких размеров, что проходил курс детоксикации в соответствующей больнице с каким-то жизнеутверждающим названием. Опять, наверно, допился до отравления или наелся какой-то гадости. Грибочки что ли не те употребил? Но он просил помощи, а бывают просьбы, в которых отказать нельзя. У меня оставалась некая моральная обязанность перед этим человеком. Однажды Афик не просто спас мою шкуру, а с того света, можно сказать, вытащил. Ощущение неоплаченного долга сохранилось и засело где-то в спинном мозге. Поэтому я никак не мог допустить, чтобы Афик испустил дух по причине моего невмешательства. А было так. В ту пору я был глуп и самонадеян, как блондинка-первокурсница, только начал свои эксперименты в области окололитературных жанров, поэтому к результатам относился неоправданно серьёзно и обстоятельно. И вот, как-то раз, от нечего делать и великого раздолбайства, приехал я на региональный фестиваль «Пустые Холмы», по устоявшейся традиции проводившийся на полянах и в лесах дальнего Подмосковья. Точные координаты мне сообщили, добрался на попутках, нашел по джипиэске нужную полянку и вышел прямо на своих друзей. Меня весело встретили, усадили у огня и поставили миску с распаренным дошираком. А в кружку налили чего-то крепкого и жгуче-алкогольного. Мы выпили за встречу, закусили, потом опять, затем снова, и отправился я по поляне знакомиться с новыми людьми. А потом ко мне подошли друзья и спросили: — Слушай, а не хотел бы ты сегодня здесь выступить? Какие-нибудь новенькие рассказики почитать? Я тогда и вправду писал сказки для взрослых и прозаические миниатюры, почему-то полагая это важным и правильным делом. — Ну, почитать-то оно, конечно, можно, — уже нетрезво пробубнил я, — но почему сегодня? Я вроде и не подписывался на такое. Может — завтра? На свежую голову? Глядишь, основной народ подтянется. Как и большинство начинающих авторов, я тогда наивно думал, что мои творения кому-то нужны, и кто-то их действительно читает. — Оно тебе надо, чтоб основной народ? Да и вообще… завтра будет концерт главных мэтров. Петь будут. Поэтому тебе там может стать несподручно, не впишешься в компанию. — Ладно, — неохотно согласился я, — сделаем. И сделал. Всё бы ничего, но посиделки с друзьями продолжались до самого концерта, а без обильных возлияний подобные мероприятия в принципе не обходятся. Нигде и никогда. Но, в конце концов, концерт начался. Покачиваясь, словно от легкого июньского ветра, я стал продвигаться в сторону сцены, где и шлепнулся прямо на травку. Сидя возле похожего на эшафот помоста, я вполуха слушал происходящее и потихоньку клевал носом. Когда же огласили мою очередь, поднялся с чьей-то помощью, неверной походкой выбрался на сцену, слава богам, хотя бы самостоятельно, и неожиданно для себя самого, мощно задвинул примерно такую речь: — Друзья мои! Старые и новые! Сегодня хотелось бы почитать не то, что возможно уже кому-то из вас известно или может даже успело надоесть, а что-нибудь новенькое… как для всех вас, так и для меня. Так что, други мои, слушайте не то, что было написано раньше, а то, что пишется сегодня, здесь и сейчас. После этого своего нетрезвого вступления продекламировал коротенькую сказочку, а потом лихо завернул некий новый рассказ. Настолько новый, что и сам не помнил, что там для чего, что за чем следует, а главное — как дело-то должно закончиться. Ведь знал, что существует хорошее неписаное правило: нельзя выносить на суд общественности недоработанный материал. Закон, можно сказать. А тогда этим золотым правилом пренебрёг, и, в последний момент осознал, что весь текст вылетел из пьяной башки напрочь. Есть и другое правило — не останавливаться на полпути, не обрывать себя на полуслове. Поначалу народ ничего не понял. Когда же до друзей стало доходить, что происходит, они расхохотались, как обкурившиеся травки школьники, а их радостный гогот подхватили остальные. После этого не оставалось ничего иного, как, не доводя до конца, прервать безобразие и грустно заявить: — Очень рад, что добился вожделенного эффекта. Думаю, моё выступление вполне достойно лучшего юмористического номера фестиваля. Спасибо вам, ребята, удачи! И в расстроенных чувствах я ушёл со сцены. Потом залез в отведенную мне палатку, с горя схватил там какую-то бутылку с кривой надписью: «ГРИБНАЯ НАСТОЙКА» и выпил. Как позже выяснилось, настойка эта предполагалась исключительно для наружных растираний, а вовсе не для принятия внутрь организма. Всё дальнейшее восстановлено исключительно по воспоминаниям очевидцев. Сказывали, будто сделался я неадекватен, начало меня серьёзно глючить и колбасить, цвет лица изменился, глаза запали, а дыхание стало каким-то неровным и неправильным. Ребята не понимали, как следует действовать в подобных случаях и решили уж, что скоро получат в своё распоряжение свежеостывающий труп. Никто ничего не знал. А вот оказавшийся там Афик знал. Нашел быстренько в доступных аптечках необходимые ингредиенты, буквально на коленке сварганил какой-то антидот и вытащил меня с того света. Сам, без врачей вытащил. «Спасибо», сказал я уже потом, когда смог говорить. — А знаешь, — хитро спросил Афик, после того, как я уже вполне оклемался, — как в разных странах отвечают на «спасибо»? Переводы звучат так. На Украине: «спасибо ломтиками не нарежешь». В Израиле: «спасибом в кассе не заплатишь». На Кавказе: «спасибо на шампур не нанижешь». В России: «одним спасибом пьян не будешь». А смысл везде общий — нематериальной благодарности недостаточно. — Хочешь, чтобы я тебя отблагодарил материально? — замороженным тоном осведомился я. — Сколько? — Хочу, но совсем не так, как ты почему-то подумал. Просто когда попрошу, выполни мою просьбу, ладно? Не пугайся, ничего сверхъестественного. Вполне в рамках твоих возможностей и морально-нравственных этических принципов. Да и обращусь я к тебе только в случае самой крайней необходимости.

* * * Прокрастинация — очередное нескладное слово, бесцеремонно втиснутое в наш язык вслед за фрустрацией, девелопментом, когнитивным диссонансом и прочими чужеродными репликами с английского. Англо-русский словарь переводит procrastination как откладывание, запаздывание, неначинание. Причина укоренения термина у нас — отсутствие на русском такого однословного понятия, как «склонность к постоянному откладыванию на потом неприятных мыслей и действий». Чтоб одним словом. Та самая прокрастинация и есть, чтоб её. Ехать к Афику не хотелось ужасно, а придумать достойную причину отказа не удалось. В результате форма просьбы плюс внутреннее чувство долга переломили тщательно взлелеянную мною прокрастинацию. Утро лишь по часам. Такое раннее, что в ночной тьме полупустые троллейбусы проезжали мимо остановок. На улице холодно. «Куда я в такую рань? Какие там пробки по Москве? И зачем это мне надо? Значит — надо, раз всё-таки собрался». Наконец, спасительно теплое метро и поезд. Метро только открылось, но народу предостаточно: основная часть пассажиров ехала на заводы, на смену. Всё дремали на ходу. Пассажиры зевали, они ещё не проснулись, и никому не было дело до бедного сонного меня. Вдруг захотелось спать самому. «Только бы не опоздать, — думал я, — а то…». Что — «а то»? Вспомнил старую студенческую шутку, ещё времен практики, когда приходилось ездить к семи утра. Чтобы взбодрить себя и хоть как-то проснуться, доставали автобусный талон (тогда ещё не было турникетов в наземном транспорте, а талоны стоили копейки) и просили соседа: «Передайте, пожалуйста…» Сосед открывал один глаз, компостера в пределах досягаемости не видел и куда-то передавал. Иногда талон возвращался владельцу с другой стороны вагона, пройдя весь круг. Бывало, кто-нибудь из самых проснувшихся присваивал талон себе. Переход и снова поезд. Таганка, ещё пересадка, и опять поезд. «Должен успеть», — подгонял себя я, уже покидая подземку. На улице вроде бы уже не так холодно. Или показалось? Редкие пешеходы, фонари, пустые дворы, темень, как ночью. Улица Федора Полетаева, нужный мне номер дома. Пришел. Около железной двери подъезда топтались мужчина с женщиной в облачении медиков «скорой помощи»: они явно не могли попасть внутрь. Их машина стояла неподалеку. — Скажите, уважаемый, — обратился ко мне крепкий молодой мужик, видимо — врач, с редкой рыжеватой бородкой, стетоскопом и оранжевым чемоданчиком в руке. — Вы здесь проживаете? Тридцать третья квартира — на каком этаже? Дабы не спутали с медбратом, мужик перекинул стетоскоп через шею, на манер американских коллег. Вряд ли инструмент таки уж требовался ему на улице, но эскулап предпочитал ходить с ним постоянно, не снимая. Помнится, раньше, до показа по нашим телевизорам популярного сериала про «скорую помощь», отечественные врачи иначе носили свои трубки. — Нам по пути, — туманно пояснял я, набирая ключевой код домофона. Ошибиться было невозможно: в тридцать третьей квартире обитал Афик. — Я знакомый того, кто живет в этой квартире, — зачем-то уточнил я, пока мы ожидали лифта. — Просил приехать. — Эт хорошо, — буркнул доктор. — Этаж какой? — Девятый, кажется… — почему-то неуверенно сказал я. — Точно девятый. — Пра-ально. Тогда не уходите, может потребоваться ваша помощь. Девятый этаж, слева от лифта, замызганная рабоче-крестьянская дверь. Я позвонил в соседнюю. Дверь почти сразу открыла одетая для улицы женщина неопределенных лет — видимо уже стояла в прихожей и собиралась уходить. — Извините, — пролепетал я, — а ключик не дадите? Я друг Афик… Афиногена. — Да, он предупредил, — одобрительно сказала она. — Вот, возьмите. Я открыл замок соседней квартиры, и мы вошли. Афик, одетый в роскошный парчовый халат с красной оторочкой, часто и глубоко дышал на диване в большой комнате своей трехкомнатной квартиры. Его вздохи постепенно учащались, углублялись и, видимо достигнув какого-то максимума, вновь ослаблялись и урежались, после чего наступала некоторая пауза. Затем всё повторялось снова. Мой знакомый был весь какой-то зелёный и расслабленный. К появлению около себя медиков и меня самого, он отнесся совершенно безучастно. Вернее — вообще никак не отнесся. Вдруг вспомнилось о пресловутом дыхании Чейна — Стокса и стало совсем тоскливо. Возникло и упрочилось отвратительное ощущение, что вот прям сейчас мой знакомый надумает помереть, и присутствующим придется стать свидетелями этого процесса. Медикам я не то чтобы совсем не доверял, но сомневался в успехе. Для отвлечения внимания пришлось разглядывать интерьер. Всюду ковры. На стенах, на полу, даже на диване и креслах, благодаря чему помещение напоминало жилище монгольских кочевников. Прямо поверх ковра на стене красовалась крупная картина в традиционно японском стиле: две голые женщины с черными иероглифами на спинах интимно трогали друг друга. На другой стене, в вычурной до отвращения раме, гравюра: разведенный циркуль пересекал скрещенные ключ и меч. Сразу вспомнился символ на моей бронзовой шкатулке. Рисунок — один в один, только масштаб другой. Тем временем медики уже что-то активно делали вокруг Афика. Откачивали его долго, а потом нехотя признались: нужна срочная госпитализация. Положение серьёзное, симптомы угрожающие. А мне надо бы помочь перетащить больного в машину «в положении лёжа», и, если возможно, сопроводить до клиники. Необходимость врач объяснил просто: — Уже пятый случай за неделю, в клинику Первого МГМУ повезём. Острая сосудистая недостаточность — штука коварная. Человек не понимает, что происходит: дискомфорт чувствует не больше секунды, а потом сознание теряет. Как у нас недавно на другом вызове было: «Доктор, не надо меня нести, ничего не болит, это от газировки у меня… сам дойду, только голова что-то закружилась... » И тут же хлоп — сознание потерял, зрачки расширились, захрипел. Так и не откачали. А как потом выяснилось на вскрытии, и не откачали бы.
17. Курица по-арабски

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 678 9 10 11 Следующая ⇒