Патрис Деверо 11 страница

– На будущий год в Аризоне открывается фальшивый реабилитационный центр, – добавил папа.

Я представила себе всех нас, разбросанных по свету и собирающихся вместе то тут, то там, и всего лишь раз в столетие. Неужели и мне придется вот так проводить время? В одиночестве. Какой смысл жить вечно, если это жизнь без любви? Маме с папой повезло, они нашли друг друга и провели вместе уже сотни лет. А я нашла Лукаса и потеряла его всего за несколько месяцев. Я попыталась утешить себя тем, что однажды это покажется мне пустяком, что время, проведенное мною с Лукасом, будет всего лишь «мгновением ока», но не могла в это поверить.

Поэтому первую неделю каникул я в основном сидела у себя в комнате, причем большую часть времени проводила в постели.

Иногда ходила проверять почту в опустевший компьютерный класс, надеясь получить письмо от Лукаса. Но вместо этого получала лишь шуточные фотографии Вика на пляже – в очках и в колпаке Санты. Иногда я думала, что, может быть, стоит самой написать Лукасу, а не дожидаться, когда это сделает он, но что я могла ему сказать?

Родители при любой возможности вовлекали меня в праздничную суету, и я старалась соглашаться. Мне повезло – родиться в единственной за всю историю вампиров семье, где пекут кексы с цукатами и орехами!

Время от времени я замечала, как они переглядываются. Ясно, что они понимали, как я несчастна, и уже почти созрели, чтобы спросить, что случилось.

С одной стороны, мне хотелось им все рассказать: выложить разом всю историю, а потом выплакаться в их объятиях. А если это проявление моей незрелости, то и наплевать. Меня волновало другое – если я расскажу им правду, им придется сообщить обо всем миссис Бетани, а я не верила, что миссис Бетани не прицепится потом к Лукасу и не испортит ему жизнь.

Так что ради Лукаса я молчала.

Может, так оно и тянулось бы все каникулы, если бы не следующий снегопад за два дня до Рождества. Этот оказался обильнее предыдущего, он укутал землю тишиной, мягкостью и голубовато‑ белым блеском. Я всегда любила снег, и один его вид, сверкающий и безупречный, вырвал меня из депрессии. Я надела джинсы, ботинки и самый теплый зеленый свитер из толстой пряжи. Надежно приколов брошь к отвороту серой куртки, я сбежала вниз по лестнице и вышла на улицу, не сомневаясь, что промерзну насквозь. Оно того стоило – зато я первой оставлю следы во дворе школы и в лесу. Но за дверью поняла, что такая мысль пришла в голову не только мне.

Балтазар улыбнулся мне над теплым красным шарфом.

– Я сотни лет провел в Новой Англии, но до сих прихожу в волнение при виде снега.

– Я знаю, что ты чувствуешь. – Наши отношения по‑ прежнему оставались натянутыми, но из вежливости я предложила: – Пойдем вместе.

– Да. Пойдем.

Сначала мы в основном молчали, но молчание не казалось мне тягостным. Снег и розовато‑ золотой свет зари словно требовали тишины, и нам обоим не хотелось слышать что‑ нибудь более громкое, чем хруст снега под ногами. Мы пересекли школьную территорию и углубились в лес – тем же путем, что шли в ночь Осеннего бала. Я глубоко вдыхала и выдыхала, и легкий сероватый парок клубился в зимнем воздухе.

У Балтазара в уголках глаз появились морщинки, словно он чему‑ то радовался. Я подумала обо всех тех столетиях, которые он уже прожил, и о том, что он так и не нашел себе пару.

– Можно задать тебе личный вопрос?

Он моргнул, удивившись, но, похоже, не обиделся.

– Конечно.

– Когда ты умер?

Вместо того чтобы ответить мне сразу же, Балтазар молча сделал еще несколько шагов, вглядываясь в горизонт, и я подумала, что он пытается вспомнить, какой была его жизнь раньше.

– В тысяча шестьсот девяносто первом.

– В Новой Англии? – уточнила я, вспомнив его слова.

– Да. Собственно, недалеко отсюда. В том же городке, где вырос. Я уезжал из него всего несколько раз. – Взгляд Балтазара сделался отстраненным. – Один раз в Бостон.

– Если это тебя расстраивает...

– Нет, все нормально. Я очень давно не говорил о своем доме.

Голодная ворона взгромоздилась на ветку куста остролиста, черная, блестящая, и начала клевать ягоды. Балтазар внимательно наблюдал за птицей, возможно, чтобы не смотреть мне в глаза. Что бы он ни собирался рассказать, было понятно, что это будет для него сложно.

– Мои родители осели здесь давно. Они прибыли не на «Мэйфлауэре», но не намного позже. Сестра Черити[4] родилась во время путешествия и увидела землю, когда ей исполнился месяц. Говорили, что это и сделало ее непостоянной – то, что она не была корнями привязана к земле. – Он вздохнул.

– Черити. Ведь это пуританское имя, да? – Кажется, однажды я встречала его в книге, но не могла себе представить Балтазара, одетого как пилигрим во время карнавала на День благодарения.

– Старики сказали бы, что мы относились к набожным людям. Нас допустили к членству в церкви только из‑ за... – Должно быть, у меня на лице отразилось смущение, потому что он рассмеялся. – Древняя история. По всем современным стандартам моя семья была очень религиозной. Родители назвали сестру в честь одной из добродетелей. Они верили в эти добродетели, как во что‑ то настоящее, к чему можно прикоснуться, просто далекое. Мы так верим в солнце или в звезды.

– Если они были такими религиозными, почему назвали тебя таким сомнительным именем – Балтазар?

Он взглянул на меня.

– Балтазаром звали одного из трех волхвов, принесших дары Младенцу Христу.

– Ой.

– Я не хотел, чтобы ты чувствовала себя неловко. – Широкая ладонь на минуту легла на мое плечо. – Сейчас детей этому почти не учат, а в те времена об этом знали все. Мир сильно меняется. Трудно идти с ним в ногу.

– Должно быть, ты по ним очень скучаешь. В смысле по своей семье. – Все это казалось таким неправильным.

Каково это – не видеть своих родителей или сестру несколько веков, как Балтазар? Даже представить себе невозможно, как это, должно быть, мучительно.

(«Каково тебе будет, если ты двести лет не сможешь видеть Лукаса? »)

Невыносимо даже думать об этом. Я снова сосредоточилась на Балтазаре.

– Иногда мне кажется, что я слишком сильно изменился, и мои родители вряд ли узнали бы меня. А сестра... – Он замолчал и покачал головой. – Насколько я понимаю, ты спрашивала, как все изменилось с тех пор. Вещи меняются. Только мы не меняемся, Бьянка. Это самое ужасное – и единственная причина, почему люди здесь ведут себя как подростки, хотя им уже по много сотен лет. Они не понимают ни себя, ни мир, в котором живут. Что‑ то вроде бесконечного взросления. Не так уж это весело.

Задрожав от холода и от мыслей о ждущих меня впереди годах, десятилетиях и столетиях, изменчивых и неясных, я обхватила себя руками.

Мы шли дальше. Балтазар углубился в свои мысли, а я в свои. Мы выбивали ногами небольшие снежные вихри, оставляя следы на девственном белом снегу. Наконец я собралась с силами и задала Балтазару вопрос, который меня по‑ настоящему волновал:

– Если бы ты мог вернуться назад, ты забрал бы их с собой? Свою семью?

Я думала, он скажет «да», что сделал бы все что угодно, лишь бы они были с ним. Я думала, он скажет «нет», что не смог бы заставить себя убить их, не важно, ради чего. Любой ответ многое сказал бы мне о том, как долго длится скорбь, как долго мне придется страдать из‑ за того, что я потеряла Лукаса. Но не ожидала, что Балтазар внезапно остановится и посмотрит на меня сурово.

– Если бы я мог вернуться, – произнес он, – я бы умер вместе со своими родителями.

– Что? – Меня так потряс его ответ, что больше ничего не пришло в голову.

Балтазар подошел ко мне ближе и дотронулся до моей щеки рукой в кожаной перчатке. Его прикосновение не было любящим, как прикосновение Лукаса. Он пытался что‑ то пробудить во мне, заставить меня понять.

– Ты жива, Бьянка. Ты все еще можешь оценить, что это значит – быть живой. Это лучше, чем быть вампиром... лучше, чем что угодно в мире. Я немного помню, каково это – быть живым, и если бы смог прикоснуться к этому еще раз, хотя бы на день, это стоило бы всех благ мира. Ради этого можно было бы снова умереть, навсегда. Все прожитые мною столетия, все виденные мною чудеса не сравнятся с этим – быть живым. Как по‑ твоему, почему все здешние вампиры так злобно относятся к человеческим ученикам?

– Потому что... ну, думаю, они просто снобы...

– Ничего подобного. Это зависть. – Мы долгую минуту смотрели друг на друга, потом он добавил: – Наслаждайся жизнью, пока она у тебя есть. Потому что это не длится долго, ни у вампиров, ни у всех прочих.

Никто никогда не говорил мне ничего подобного. Мама с папой не хотят быть живыми... Не хотят? Они ни разу ни слова об этом не сказали. А Кортни, Эрик, Патрис, Ранульф? Неужели все они хотят быть людьми?

Вероятно догадавшись о моих сомнениях, Балтазар произнес:

– Ты мне не веришь.

– Не в этом дело. Я знаю, что ты говоришь мне правду, – ты бы не стал врать о таких важных вещах. Не тот ты человек.

Он кивнул, его губ коснулась легкая улыбка, и я поняла, что сказала больше, чем собиралась. В его глазах появился свет надежды – я не видела его с той ночи Осеннего бала, когда отказала ему.

Но больше всего меня волновало то, что я говорила правду. Балтазар в самом деле не стал бы мне врать в таком важном вопросе, даже если правду услышать нелегко. Он был надежным человеком – хорошим человеком. Хотелось бы мне быть такой же хорошей, ставить интересы других на первое место... и заслужить доверие Лукаса.

И тут я подумала: «Может быть, еще не поздно».

Вернувшись в школу по нашим следам, я помахала на прощание Балтазару и бегом поднялась в компьютерный класс. К счастью, дверь оказалась незапертой. Дожидаясь, пока компьютер загрузится, я вспоминала репродукцию «Поцелуя» Климта над своей кроватью. Те двое влюбленных обнимали друг друга целую вечность, они были двумя половинками одного целого, слившимися вместе в мозаике из розового и золотого.

Если ты кого‑ то любишь, нельзя, чтобы между вами встала ложь. Не важно, что произойдет. Даже если ты уже навеки потерял свою половину, все равно должен говорить только правду.

Дрожащими пальцами я набрала электронный адрес Лукаса и тему письма: «Ничего, кроме правды». И начала печатать, рассказывая все, что скрывала от него все это время. Быстро и просто, как могла, я рассказала ему, что в ту ночь случилось на самом деле. Что я вампир, родилась у двоих вампиров и обречена однажды стать такой же. Что в «Вечной ночи» полно вампиров, что школа существует для нас, чтобы обучать нас изменениям в мире и оберегать от людей, которые боятся нас, потому что не понимают. Что я укусила его в ночь Осеннего бала не потому, что желала причинить ему боль, а потому что очень хотела быть рядом с ним.

Слова лились потоком. По правде говоря, письмо получилось сумбурным; я никогда раньше не пыталась открыть эти тайны, поэтому то и дело повторялась, плохо излагала и задавала вопросы, не зная на них ответов. Но все это не имело никакого значения. Важно было только одно – наконец рассказать Лукасу правду.

В конце я написала:

Я рассказываю тебе все это не потому, что хочу вернуть тебя. Я знаю, что не заслуживаю этого после того, что натворила, и хотя ты не подвергаешься никакой опасности в «Вечной ночи», думаю, ты вряд ли захочешь хоть когда‑ нибудь приблизиться к этой школе.

В основном я пишу, чтобы попросить: если ты еще никому не рассказал о том, что видел здесь, пожалуйста, не рассказывай. И не показывай никому это сообщение. Сохрани эту тайну ради меня. Если правда выйдет наружу, моим родителям, Балтазару и многим, многим другим угрожает опасность, и все это будет моя вина. Я не вынесу, если окажусь виноватой в страданиях других.

Я никому не сказала, что ты видел нас с Эриком на крыше, и поступила так, чтобы уберечь тебя. Ты можешь сделать то же самое в ответ, правда? Это все, о чем я прошу. Может быть, это больше, чем я заслуживаю, но речь идет не обо мне, а о тех, кто может сильно пострадать.

И еще я хочу, чтобы ты знал – я люблю тебя и считаю, что ты должен знать правду. Прости, что я так долго тянула. Но надеюсь, ты поймешь, что я на самом деле чувствую, и что для тебя это все‑ таки важно.

Я всегда буду тосковать по тебе.

До свидания, Лукас.

И быстро нажала кнопку «отправить», пока не передумала. Но как только я это сделала, меня пробила дрожь. А что если Лукас не послушается? Что если письмо не убедит его хранить молчание, а, напротив, только обеспечит его доказательствами?

Может, мне следовало сожалеть о сделанном, но я не жалела. Пусть Лукас мне больше не доверяет, я ему по‑ прежнему верила.

В общем‑ то я не ожидала от него ответа, однако ожидания и надежда – разные вещи. Весь этот день я проверяла почту, и следующий, и следующий, и в Рождество – когда могла ускользнуть от необходимости разворачивать подарки.

Ответа от Лукаса не было.

Новый год.

Ничего.

Я говорила себе, что стоило рассказать правду ради нее самой, и даже поверила в это. Но от этого мне не стало легче смириться с тем, что моя исповедь ничего не значила. Лукас ушел навсегда.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Когда в школу начали возвращаться ученики, я стояла на парадном крыльце, надеясь увидеть дружеское лицо. Я знала, что Лукас не вернется. Хотя мне то и дело казалось, что я его вижу, но это просто мое воображение играло со мной в жестокие игры. Я убеждала себя, что сегодняшний день окажется в своем роде поворотной точкой. Лукас не приедет, зато у меня не останется никаких сомнений, и, вместо того чтобы изводить себя бесплодными мечтами о том, как все могло сложиться, я взгляну в лицо суровым фактам и заставлю себя двигаться дальше.

Но раз уж мне предстоит такое, то я нуждаюсь в тех немногочисленных друзьях, что появились у меня в «Вечной ночи».

Я заметила Ракель. Та пробиралась сквозь толпу, нервно сжавшись в комок. Повернув голову, я поняла, почему она нервничает: на крыльце стоял Эрик и пристально наблюдал за ней.

Я быстро подошла к Ракель и взяла у нее одну сумку.

– Ты все‑ таки вернулась! Я в этом немного сомневалась.

– Я и не хотела. – Ракель упорно смотрела себе под ноги. – Ты не обижайся, я бы скучала по тебе. Но вот видеть его вовсе не желала.

Не требовалось объяснять, о ком идет речь.

– А родителям ты рассказала? – Я‑ то предполагала, что они позвонят миссис Бетани, придут в бешенство, узнав, что Эрика не исключили, и, вероятно, заберут Ракель из академии.

Она пожала плечами:

– Они бы решили, что я делаю из мухи слона. Они всегда так думают.

Тут я вспомнила, как тронута была Ракель, когда я сказала, что верю ей, и поняла почему.

– Мне очень жаль.

– Не важно. Я вернулась, и мне придется с этим справляться. Кроме того, перед самыми каникулами я потеряла любимый браслет. Должна была вернуться хотя бы для того, чтобы его найти.

Я оглянулась на Эрика. Он не отводил от нас темных глаз, а когда заметил, что я за ним наблюдаю, уголок его рта пополз вверх в гадкой усмешке. Я с отвращением отвернулась и... Лукас!

Нет. Это невозможно. Просто мое воображение опять пытается меня обмануть, чтобы вновь воскресли все мои надежды.

Лукас не мог вернуться в «Вечную ночь» после того, что увидел и что я ему рассказала. Но когда толпа рассосалась, я увидела его совершенно отчетливо и поняла, что не ошиблась. Лукас вернулся.

Вот он стоит, всего в нескольких шагах от меня, и выглядит куда неряшливее, чем раньше. Бронзовые волосы взлохмачены, потертый темно‑ синий свитер кажется более изношенным, чем школьная форма, но все равно производит потрясающее впечатление.

Я просияла, увидев его, – просто не смогла сдержаться. Но едва наши взгляды встретились, Лукас отвернулся, будто не знал, что делать. Мне показалось, что он влепил мне пощечину.

Моим первым порывом было швырнуть сумку Ракель и броситься в туалет, чтобы не разрыдаться прямо тут, на крыльце. Но в эту самую секунду мимо нас промчался клетчатый вихрь и накинулся на Лукаса сзади.

– Лукас! – заорал Вик. – Дружище! Ты вернулся!

– Отвали от меня, – рассмеялся Лукас, отталкивая Вика.

– Понял. – Вик порылся в рюкзаке и вытащил из него настоящий тропический шлем, такой, какие носят в старых фильмах про сафари. Он показал его и мне, и Лукасу: очевидно, Вик до сих пор не понял, что мы стоим по отдельности. – Ну как, класс?

– На уроки ты его носить не сможешь, – сказала я, сделав вид, что все нормально. Может быть, Лукас тоже притворится, и тогда у меня появится возможность поговорить с ним. – Тебе разрешили ходить в кедах, но думаю, что тропический шлем – это чересчур.

– Я собираюсь носить его в «Каса дель Лукас и Виктор». – Вик нахлобучил шлем на голову, чтобы продемонстрировать, как это будет выглядеть. – Для расслабухи и выполнения домашних заданий. Как думаешь, Лукас?

Никто не ответил. Лукас уже исчез.

Вик повернулся ко мне, явно растерявшись из‑ за исчезновения своего соседа по комнате. Я тоже смутилась, но, с другой стороны, я вообще не понимала, почему Лукас вдруг решил вернуться.

Ясно было только одно – Лукасу потребуется какое‑ то время, прежде чем он снова сможет общаться со мной. Учитывая все то, что он узнал обо мне, о «Вечной ночи» и о вампирах, я решила, что он, наверное, заслуживает столько времени, сколько ему требуется. А до тех пор мне остается только одно – ждать.

Через пару дней, собираясь на уроки, я притворялась, что мне ужасно интересно слушать рассказ Патрис о ее каникулах в Швейцарии.

– Меня всегда потрясает, что существуют люди, предпочитающие кататься на лыжах в Колорадо! – Патрис наморщила носик. Неужели она действительно думает, что все в Америке безвкусно и вульгарно? Или пытается компенсировать что‑ то, притворяясь более искушенной, чем она есть на самом деле? Теперь, когда у меня появилось столько своих секретов, я училась воспринимать людей не только такими, какими они кажутся на первый взгляд. – По‑ моему, Швейцария намного, намного цивилизованнее. И там можно встретить куда более интересных людей.

– Я не люблю лыжи, – небрежно отозвалась я, крася ресницы. – Сноуборд мне кажется более захватывающим.

– Что? – Патрис изумленно уставилась на меня.

До сих пор я не позволяла себе не соглашаться с ее мнением. Видимо, она не терпит возражений даже по такому маловажному поводу, как лыжи против сноуборда.

Но я не успела ничем подтвердить свою точку зрения. Дверь резко распахнулась, и в комнату ворвалась взъерошенная Кортни – Кортни, всегда безупречно накрашенная и причесанная волосок к волоску, даже если натолкнуться на нее в туалете в два часа ночи!

– Девочки, вы не видели Эрика?

– Эрика? – Патрис подняла бровь. – Не помню, чтобы я приглашала его в свою спальню. А ты, Бьянка?

– Во всяком случае, не этой ночью.

– Оставьте свой сарказм, ладно? – рявкнула Кортни. – Я‑ то думала, вы забеспокоитесь, раз пропал ваш одноклассник. Человек сбежал, а вы ведете себя так, будто это ужасно смешно. Женевьева уже все глаза выплакала!

– Погоди, Эрик что, пропал? – В дверях появились Ракель и еще пара учеников.

Новость разлетелась быстро.

– Вы знаете его соседа по комнате, Дэвида? Он только сегодня вернулся. – Я заметила, что беспокойство Кортни было не таким уж сильным и не мешало ей наслаждаться тем, что она снова оказалась в центре внимания. Кортни со смаком продолжала рассказ: – Дэвид говорит, что половина комнаты, принадлежащая Эрику, выглядит так, будто ее обыскивали. Там все перевернуто вверх дном! И никаких следов Эрика. Они с Женевьевой собирались в эти выходные погулять, и она просто убита.

– Теперь мы будем смеяться только про себя, – пообещала Ракель, которая ничуть не расстроилась из‑ за Эрика.

Да и кто бы мог ее за это обвинить?

Кортни нахмурилась и поспешно выскочила из комнаты.

Чуть позже, по дороге на первый урок, Ракель пробормотала:

– Держу пари, что Женевьева расстроена, потому что лишилась шанса быть изнасилованной на первом же свидании.

– Думаю, Эрику надоела школа, – сказала я. – Я слышала, что куча учеников каждый год уезжает, не дожидаясь конца семестра.

Разумеется, я знала, что Эрик был одним из нескольких дюжин вампиров, приехавших в «Вечную ночь», чтобы освоиться в современном мире, но, вероятно, он устал от того, что с ним обращаются как с подростком‑ школьником, и уехал отсюда, чтобы развлекаться где‑ нибудь в другом месте. А может быть, миссис Бетани разглядела в нем ту же угрозу, что и я, и приказала немедленно покинуть школу.

– Ученики, которые отсюда бегут, большие умники. Поэтому я сильно удивлена, что первым оказался Эрик. – Ракель помолчала. – Почему‑ то все абсолютно уверены, что он просто сбежал, хотя Эрик ни с кем об этом и словом не обмолвился. И если уж он все равно собирался уйти из школы, почему не сделал этого во время рождественских каникул? Как, по‑ твоему, копы сюда нагрянут? Они должны хотя бы порасспрашивать нас.

– Может, он позвонил родителям, попросил забрать его и перевести в другую, шикарную школу‑ интернат. Я уверена, что миссис Бетани все об этом знает, а Кортни просто обожает устраивать драматические представления.

– Да, этому я бы не удивилась. И он как раз такой придурок, который завалил бы хламом свою комнату, чтобы потом кто‑ нибудь за него убрался. – Но вид у Ракель был неуверенный. – Все равно нам должны задавать вопросы. Учителя, а может, и копы.

– Все обо всем узнают. – От этой темы я чувствовала себя неуютно. – Погоди немного.

– Люди в школе ведут себя так, будто нет ничего особенного в исчезновении ученика. – Покачав головой, Ракель добавила: – То, что я говорила в прошлом семестре, можно умножить на два. Ни за что не вернусь сюда на будущий год.

«Наверное, Эрик сказал то же самое», – подумала я.

До конца дня все вели себя очень странно. Ученики на уроках были рассеянны и держали пари на то, куда делся Эрик. Дэвид отметил, что Эрик взял с собой все учебники и тетради, но оставил одежду – прямо противоположно его обычным предпочтениям. Я ждала, что миссис Бетани созовет общее собрание и хоть что‑ нибудь объяснит, но этого не произошло.

Тем же вечером я выбралась на ведущую в башню лестницу – с окном шириной в один кирпич, – откуда открывался самый лучший вид на гравийную дорожку, ведущую от главной дороги к школе. Не рассчитывая увидеть Эрика внизу, я тем не менее чего‑ то ждала.

– Значит, полиции не будет.

Я отвернулась от окна и увидела Лукаса. Он стоял на несколько ступенек ниже меня. Лица я различить не могла, свет, падавший на него сзади из ближайшего коридора, четко очерчивал силуэт. Все мои страхи мгновенно отступили, сменившись тоской и вожделением.

– Нет. Миссис Бетани не будет вызывать полицию, – откликнулась я, слегка задыхаясь. – Это привлечет ненужное внимание.

– И никто не беспокоится, что один из... один из «богатеньких детишек», может быть, до него добрался?

– Нет. Эрик и сам был таким же «богатеньким», как и все остальные здесь.

Лукас сделал шаг в мою сторону, и теперь я могла видеть его лицо, несмотря на тень. Воспоминания обо всех тех часах после Рождества, что я провела, тоскуя о нем, тотчас же вновь вспыхнули у меня в душе, и мне так сильно захотелось положить ладонь ему на щеку или прижаться головой к плечу! Но я этого не сделала. Возникшая между нами преграда могла остаться навсегда.

– Прости, что я не ответил на твое письмо, – сказал Лукас. – Я был... думаю, потрясен.

– Я тебя не виню. – Сердце заколотилось быстрее.

– Мы должны поговорить. Наедине, – произнес Лукас.

Если он доверял мне настолько, чтобы остаться со мной наедине, хотя и знал, что я его укусила, значит, у нас еще есть шанс. Пытаясь говорить как можно спокойнее, я ответила:

– Я знаю такое место. Пойдешь туда со мной?

– Веди, – согласился Лукас, и я позволила себе снова надеяться.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

– Куда мы идем? – спросил Лукас, когда я повела его вверх по черной лестнице.

– В северную башню. Над и немного позади спален мальчиков. Там просто склад, так что мы будем одни.

– А что, другого места нет?

Сердце мое упало. Вероятно, он не настолько мне доверяет, чтобы остаться со мной вдвоем.

– Думаю, только там мы можем рассчитывать на какое‑ то уединение. Но если ты... не знаю, может быть, хочешь подождать рассвета или еще чего‑ нибудь...

– Нет, все нормально. – Голос Лукаса звучал настороженно, будто ничего нормального во всем этом не было, но он все еще шел за мной.

Я решила, что пока и этого довольно.

Ученики редко выбирались на черную лестницу, в основном потому, что она находилась близко к квартирам преподавателей.

Преподаватели, разумеется, тоже были вампирами, причем в большинстве своем очень могущественными. Может, учащиеся вроде Вика или Ракель не понимали разницы между учениками и преподавателями, но, безусловно, ощущали ее. В моей прежней школе ученики то и дело огрызались, но в «Вечной ночи» все – и люди, и вампиры – преподавателей уважали. Некоторые из них, как мои родители, жили в другой башне, но большинство – здесь. Подозреваю, что в этом году мы с Лукасом были первыми, кто решился пройти вверх по лестнице мимо учительских квартир.

Наши шаги довольно громко стучали по каменным ступеням, но нас вроде бы никто не услышал. Во всяком случае, я на это надеялась. Меньше всего мне хотелось, чтобы этот разговор кто‑ то подслушал.

– Откуда тебе известно про это место? Ты сюда часто ходишь? – Лукас все еще чувствовал себя неуютно.

– Помнишь, я говорила, что занималась разведкой еще до начала учебы? Вот тогда я и нашла это место. Правда, после того я здесь ни разу не была, но готова биться об заклад, что больше никто его не обнаружил.

Мы добрались до двери на самом верху, и я осторожно толкнула ее. Осенью на меня посыпались пауки и пыль. К этому времени пауки, должно быть, куда‑ то перебрались, потому что мы вошли спокойно. Расположение комнат было такое же, как в квартире родителей, но вместо уютной мебели везде валялись груды коробок, из‑ под крышек которых выглядывали желтые листы. Это была документация «Вечной ночи» – отчеты о каждом ученике, когда‑ либо посещавшем школу, начиная со дня ее основания в конце восемнадцатого века.

– Здесь холодно. – Лукас натянул на ладони рукава свитера. – Ты уверена, что другого места нам не найти?

– Нужно поговорить о том, что произошло. Причем наедине.

– Беседка...

– Вся обледенела, мистер Здесь‑ холодно. Кроме того, нас могут заметить и заставить войти внутрь, и тогда... тогда мы не закончим разговор. – Я повернулась к окну, чтобы видеть звезды; даже сейчас они меня успокаивали. – Мы с тобой оба ловко избегаем главного.

– Это верно. – Лукас сдался и тяжело опустился на какой‑ то сундук. – С чего начнем?

– Не знаю. – Я обхватила себя руками и посмотрела на горгулью на подоконнике – близнеца горгульи за окном моей спальни. – Ты меня все еще боишься?

– Нет, не боюсь. Совершенно. – Лукас медленно покачал головой. Во взгляде его сквозило изумление. – Хотя и следовало бы... Черт, я не знаю, что я должен чувствовать. Я все время твержу себе, что должен держаться от тебя подальше. Забыть о тебе, потому что все изменилось. Но не могу.

– Что?

Он меня настолько ошеломил, что я даже про надежды свои забыла.

Лукас заговорил хриплым голосом:

– Когда я там, на крыше, увидел, что ты такое, Бьянка, мне показалось, что все, во что я верил до сих пор, неправда.

– Думаю, не так‑ то это просто – понять, что вампиры существуют на самом деле.

– Вообще‑ то, меня потрясло не то, что касается вампиров.

И тогда я поняла, что, как бы ни был Лукас шокирован откровениями насчет вампиров, его гораздо сильнее ранила моя ложь.

– Ты рассказал своей матери? И вообще хоть кому‑ нибудь?

Лукас опять рассмеялся:

– Это вряд ли. – Я посмотрела на него с недоумением, и он добавил: – Нельзя ли придумать для меня более простой способ оказаться в подростковой психиатрической клинике?

– Мда, – пробормотала я. – Пожалуй, это привело бы тебя прямиком в дурдом без права выхода оттуда.

– Кроме того, ты же просила меня никому не рассказывать, – добавил он угрюмо.

Лукас прочитал то длинное письмо, полное откровений, узнал, что я ему врала, – что я не человек, а существо, которое он мог считать монстром, и все же услышал мою мольбу сохранить тайну и сделал так, как я просила.

– Спасибо.

– Я не собирался возвращаться сюда. И не хотел больше тебя видеть. Мне было очень больно, и я решил, что единственный способ заглушить эту боль – заставить себя забыть о тебе. – Он провел ладонью по глазам, словно даже вспоминать ту борьбу с самим собой было мучительно. – Я очень старался забыть, Бьянка. А потом убедил себя, что мой долг – вернуться в «Вечную ночь».

– Долг? – Я растерялась.

Лукас пожал плечами:

– Выяснить правду? Все понять? Не знаю. – Он посмотрел на меня, и взгляд его изменился, стал почти таким же, как прежде, – таким, от которого у меня подгибались колени. Так он смотрел на меня, когда сказал, что у мужчины на картине Климта есть единственная драгоценность. – Но как только я снова тебя увидел, то понял, что ты по‑ прежнему мне нужна. Что я по‑ прежнему тебе доверяю. Несмотря на то что ты вампир, или почти вампир – не важно, кто ты. – Лукас произнес слово «вампир» так, словно не мог до конца в это поверить. – Для меня это не имеет значения. Должно бы иметь, но не имеет. Я не могу ничего сделать со своими чувствами к тебе.

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒