Усманова А. Р. 11 страница

Для Эко реконструкция развития различных интерпретативных подходов интересна в первую очередь тем, что позволяет выяснить, насколько " оригинальна" ориентированная на читателя критика. Он полагает, что фактически " вся история эстетики может быть сведена к истории теорий интерпретации и тому воздействию, которое произведение искусства оказывает на своего адресата". Можно, например, рассматривать в качестве рецептивных теорий Поэтику Аристотеля, средневековые учения о прекрасном как заключительном этапе " видения", новые интерпретации Аристотеля, предложенные мыслителями Ренессанса, ряд концепций искусства и прекрасного, разработанных в XVIII веке, большую часть эстетики Канта, не говоря уж о многих других современных теориях18. Еще Чарлз Моррис в своих Основах теории знака (1938) отметил, что обращение к роли интерпретатора было в высшей степени характерно для греческой и латинской риторик, для коммуникативной теории софистов, Аристотеля, Августина, для которого знаки определяются тем фактом, что они порождают мысль в разуме воспринимающего.

Характерно, что классические " теории рецепции" подготовили почву для современных дебатов, обозначив проблему интерпретации как попытку найти в тексте или то, что желал сказать автор, или то, что текст сообщает независимо от авторских намерений, - в обоих случаях речь идет об " открытии" текста. При этом обе позиции рискуют оказаться инстанциями " эпистемологического фанатизма" (Эко полагает, что к числу авторов, обнаруживших эту склонность, можно в равной степени причислить и представителей различного рода фундамента-лизмов, например Аквината или Ленина с его Материализмом и эмпириокритицизмом19).

Открывая возможность порождения конечных или бесконечных интерпретаций, предлагаемую текстом, Средневековье и Ренессанс предложили две различные герменевтические стратегии. Средневековые интерпретаторы искали множественность смыслов, не отказываясь от принципа тождественности (текст не может вызвать противоречивые интерпретации), в то время как символисты Ренессанса, следуя идее coincidentia opposito-

18 Eco U. " Intentio Lectoris: The State of the Art". Р. 46.

19 Eco U. " Unlimited Semiosis and Drift: Pragmaticism vs. " Pragmatism", in The limits of interpretation. Р. 24.

rium, полагали идеальным такой текст, который допускает самые противоположные толкования.

Принятие ренессансной модели породило противоречие, смысл которого в том, что герметико-символическое чтение20 нацелено на поиск в тексте 1) бесконечности смыслов, запрограммированной автором, 2) или бесконечности смыслов, о которых автор не подозревал. Если принимается в целом второй подход, то это порождает новые проблемы: были ли эти непредвиденные смыслы выявлены благодаря intentio opens - текст сообщает нечто благодаря своей текстуальной связности и изначально заданной означивающей системе, или вопреки ему, как результат вольных домыслов читателя, полагающегося на свой горизонт ожиданий. Даже если некоторые авторы, подобно Валери, утверждают, что " il n'y a pas de vrai sens d'un texte", следует сначала выяснить, чьими стараниями обеспечивается бесконечность интерпретации21. Те же средневековые и ренессансные каббалисты утверждали, что Тора открыта бесконечным толкованиям, так как она может быть переписана столько раз, сколько угодно путем варьирования письмен, однако такая множественность прочтений (и написаний), определенно зависящая от инициативы читателя, была, тем не менее, запланирована ее божественным Автором.

20 Герметическая концепция интерпретации - это одно из направлений, которое интересует Эко в наибольшей степени. Речь идет о традиции интерпретации, доминировавшей в эпоху Ренессанса и основанной на принципах универсальной аналогии и согласованности, согласно которым каждый элемент мира связан с другим или другими элементами этого подлунного мира и с элементами потустороннего мира посредством подобий и сходств. Основная идея состоит не только в том, что подобное может быть узнано через подобное, но и в том, что от подобия к подобию все может быть связано с чем угодно (согласно очень гибким критериям подобия), так что это " все, что угодно" в свою очередь становится выражением или содержанием любой другой вещи. Основная черта герметического направления - неконтролируемая способность перемещаться от смысла к смыслу, от подобия к подобию, от одной связи к другой. Это напоминает Эко известную игру, когда от одного слова нужно перейти к другому за шесть ходов. Герметизм распознает в каждом отдельном тексте Великий текст мира и нацелен на полноту смысла, а не его отсутствие (в отличие от современных теорий). Герметический семиозис преобразует мир в чисто лингвистический феномен, но лишает язык коммуникативной силы. (См.: Eco U. Unlimited Semiosis and Drift: Pragmaticism vs. " Pragmatism", in The limits of interpretation. Р. 24-27. )

21 Eco U. " Intentio Lectoris: The State of the Art". Р. 51.

Предлагая результаты своего археологического поиска концепции читателя, Эко ведет отсчет современной теории интерпретации от Уэйна Бута, который, по его мнению, первым заговорил о " подразумеваемом авторе" (1961)22. После него Эко прослеживает параллельное развитие двух самостоятельных направлений исследований, каждое из которых до известного момента игнорировало существование другого, - структурно-семиотическое и герменевтическое, - и что более любопытно, этот паритет и параллелизм традиций в исследовании проблемы рецепции все еще актуален.

Структурно-семиотическая традиция заявила о себе в восьмом выпуске журнала Коммуникации (1966)23. В этом, теперь уже ставшем историческим номере Барт размышлял о реальном авторе, позиция которого в тексте не совпадает с позицией нарратора; Тодоров исследовал оппозицию " образ нарратора - образ автора" и " раскапывал" предшествующие теории " точки зрения" (начиная с Г. Джеймса, Перси Лаббока, Форстера вплоть до Пуйона); Женетт приступил к разработке категорий (принявших вид целостной концепции к 1972 году) голоса и фокализации24. Впоследствии, будучи подогретой некоторыми наблюдениями Кристевой (1970) о " текстуальном производстве", исследованием конструктивных принципов текста у Лотмана (1970)25, эмпирическим понятием " архичитатель" Риффатера (1971)26 и спорами о консервативной точке зрения Хирша (1967)27, дискуссия наконец развилась настолько, что в 1976 году Корти28 и в 1978 году Чэтмэн29 предложили свои теории подразумеваемого читателя. Не менее интересно и то, что Корти связывает развитие дискуссии о неэмпирическом авторе также с М. Фуко, у которого проблема автора определялась в пост-

22 См.: Booth W. Rhetoric of fiction (University of Chicago Press, 1961).

23 См.: Communications (Paris, 1966). N. 8.

24 См.: Genette G. Figures I, Figures II, Figures III (Paris: Seuil, 1966, 1969, 1972).

25 См.: Лотман Ю. М. Структура художественного текста. М., 1970.

26 См.: Riffaterre М. Essais de stylistique structurale (Paris: Flammarion, 1971).

27 См.: Hirsch E. D. Validity in Interpretation (New Haven: Yale University Press, 1967).

28 См.: Corti М. Principi della cammunicazione letteraria (Milano: Bompiani, 1976).

29 См.: Chatman S. Narrative Structure in Fiction and Film (Ithaca: Cornell

University Press, 1978).

структуралистском ключе как способ существования в дискурсе, как поле концептуальной согласованности, как стилистическое единство, что не могло не повлечь за собой предположения о том, что читатель оказывается средством распознавания такого существования-в-дискурсе30.

Эко разрабатывал концепцию образцового читателя в духе наиболее влиятельной в тот период структурно-семиотической парадигмы, соотнося некоторые результаты своего исследования с достижениями по модальной логике повествования (Ван Дейк, Шмидт) и с отдельными соображениями Вайнриха, не говоря уж об идеальном читателе Джойса. В семиотике 60-х гг., которая отвечает интенции Пирса рассматривать семиотику как прагматическую теорию, проблема рецепции была осмыслена (или переосмыслена) как противостоящая, во-первых, структуралистской идее о независимости текстуального объекта от его интерпретаций, а во-вторых, жесткости формальных семантик, процветавших в англосаксонских академических кругах, по мнению которых значение терминов и высказываний должно изучаться независимо от контекста.

Вторая линия - неогерменевтическая - представлена Изером, который начал с Бута, однако выстроил свою концепцию на основе другой традиции (Ингарден, Гадамер, Яусс). На Изера существенно повлияли англосаксонские теоретики нарративного анализа и джойсианская критика. Из структуралистских авторов Изер обращается только к Мукаржовскому. Лишь позднее он предпринимает попытку воссоединить обе линии, цитируя Якобсона, Лотмана, Хирша, Риффатера, ранние работы Эко. В литературной области Вольфганг Изер был, возможно, первым, кто обнаружил сближение между новой лингвистической перспективой и литературной теорией рецепции, посвятив этому вопросу, а точнее проблемам, поднятым Остином и Серлем, целую главу в Акте чтения31.

Эко приходит к выводу, что провозглашенный некоторыми теоретиками " фундаментальный сдвиг в парадигме литературоведения" (X. Р. Яусс) на самом деле отражал общее изменение семиотической парадигмы в целом, даже если это изменение являлось не столько недавним изобретением, сколько сложным

30 См.: Eco U. " Intentio Lectoris: The State of the Art". Р. 46. 31 См.: Iser W. Der Akt des Lesens. Theorieasthetischer Wirkung(Munchen: Wilhelm Fink, 1976).

переплетением различных подходов, вызревавших долгое время в эстетических и семиотических теориях32 и которые, условно говоря, могут называться теориями рецепции, если согласиться с тем, что теория рецепции может быть понята шире, чем конкретное эстетическое направление: речь идет о специфически общем для современной гуманитаристики внимании к роли реципиента в процессе восприятия, интерпретации и в конечном счете со-творения текста.

32 Eco U. " Intentio Lectoris: The State of the Art". Р. 49.

Здравый смысл против гиперинтерпретации

" Кризис больших теорий" коснулся, пожалуй, всех дисциплин - семиотики в том числе. Вероятно, последней " большой теорией" являлась парадигма постмодернизма. Отсутствие универсального метода породило универсальный методологический релятивизм. Последние тенденции в области различных практик текстуального анализа демонстрируют дружную озабоченность теоретиков отсутствием каких-либо ориентиров или указателей на результативность или правомерность аналитического демарша. Первоначальный энтузиазм по поводу бесконечности и текучести текстуального смысла сменился некоторым унынием литературоведов и философов, ибо под угрозой оказался сам raison d'etre всех тех теорий интерпретации, легитимной целью которых всегда являлась проблема поиска смысла изучаемого текста. Попытки ограничить количество релевантных контекстов в процессе интерпретации некоторым конечным числом значений могли быть заклеймены как " авторитаризм" 1.

В итоге среди теоретиков разных дисциплин обнаружилось весьма симптоматическое единство по вопросу о конце интерпретаций и вступлении в эпоху посттеории. Вездесущая интерпретация способна адаптировать любой текст к избранной критиком аналитической схеме. Как считает, например, Дэвид Бордуэлл, процесс интерпретации осуществляется по принципу " черного ящика": если схема работает хорошо, то нет необходимости заглядывать внутрь. В итоге нюансы " текста" остаются незамеченными - интерпретативная оптика не в состоянии уловить их. " Искусство интерпретации превратилось в индустрию" 2.

Негативный пафос противников интерпретации основан на неприятии парадоксальной ситуации (возникшей как следствие повышенного интереса к читателю и контексту рецепции), ког-

1 См.: Collini S. " Introduction: Interpretation terminable and interminable", in: Eco U. Interpretation and Overinterpretation (Cambridge: Cambridge University Press, 1992). Р. 8.

2 Bordwell D. Making Meaning. Inference and Rhetoric in the Interpretation of Cinema (Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1989). Р. 260.

да не только автор, но и текст уже не в состоянии контролировать все возможные интерпретации; текст не владеет ничем, интерпретация - всем. Сущность проблемы лаконично сформулировал Цветан Тодоров: " Текст - это всего лишь пикник, на который автор приносит слова, а читатели - смысл" 3. В результате двусмысленность текста оборачивается его бессмысленностью, ибо " когда все правы, все ошибаются" 4.

К сожалению, поэтому само слово " интерпретация" теперь воспринимается, скорее, скептически - как обязательный синоним " сверхинтерпретации" или интерпретации, гипнотизирующей себя саму. Это расплата за тот субъективизм и свободу, которыми располагали теоретики литературы и кино в последние десятилетия, уходя от парафраза в область фантазии и смелых гипотез о подлинном содержании текста, " рассказанном" его формой своему искушенному читателю.

Эко однажды весьма иронично покритиковал склонность современных теоретиков рассуждать о кризисе, " конце" и прочих формах апокалипсиса, - отметив, что идея кризиса хорошо продается и была актуальна для всех времен5, - поэтому он предпочитает говорить не о кризисе, а о симптомах опасной тенденции, обозначенной им как гиперинтерпретация. Эко был одним из первых, кто открыл перспективу для участия читателя в порождении текстуального смысла. Впоследствии, когда эта соблазнительная идея овладела умами критиков, он заявил, что права интерпретации были несколько гипертрофированы, а текст оказался слишком открытым6. " Сказать, что интерпретация [... ] потенциально не ограничена, не означает, что у интерпретации нет объекта и она существует только ради себя самой" 7. Все это не означает, что Эко в нынешней ситуации отвергает перспективу " открытого произведения", но он все же пересматривает свои прежние убеждения, ибо представления о формах текстуального сотрудничества, о которых он писал в Роли читателя, определенно изменились с тех пор.

Критика нынешнего Умберто Эко направлена на дезавуирование возникшей благодаря некоторым " безответственным" кри-

3 См.: Todorov Tz. " Viaggio nella critica americana", Lettera, 4 (1987). Р. 12.

4 Eco U. Interpretation and Overinterpretation, Р. 151. 5 См.: Eco U. " On the crisis of the crisis of reason", in Travels in Hyper-reality (Picador, 1987). Р. 26.

6 См.: Eco U. Interpretation and Overinterpretation. Р. 23.

7 Ibid. Р. 38.

тикам иллюзии, согласно которой читатель может прочитать текст так, как ему угодно, не будучи ограничен никакими правилами чтения и не принимая во внимание интенции текста, не говоря уж об " имманентном" смысле. Текст все еще способен заблокировать некоторые означивающие инвестиции критика. Текст и только текст является главным гарантом интерпретации, не позволяющим аналитику впасть в галлюцинацию собственного дискурса.

Примечательно, что первым произведением, направленным против " чрезмерной интерпретации", был роман Маятник Фуко, а несколько лет спустя были опубликованы и научные труды, посвященные этой проблеме.

Между первым и вторым романом Эко существует вполне определенная связь, которая объясняется происшедшим за это время эпистемологическим сдвигом в семиотических и философских взглядах Эко (та же дистанция, которая отделяет Роль читателя от, например, Пределов интерпретации). Если использовать некоторые аналогии по примеру Рорти, то можно сравнить эту дистанцию с той, которая разделяет Логико-философский трактат от Философских исследований Витгенштейна8.

Эко не изменяет себе, своей страсти к языку, приверженности к семиотическим загадкам и играм с культурной традицией. Но в то же время Маятник Фуко (1988) - это одна из форм борьбы с семиотическим экстремизмом, исследование механизма власти, сила которой во многом определяется способностью к манипулированию знаками, что в конечном счете ведет к фанатизму, тоталитаризму, страху. Эко переносит проблемы идеологии и власти из плана социальной реальности в область семиотических исследований и литературы. В зародышах тоталитарных образований воспроизводятся устойчивые схемы оккультных традиций: " вера в овладение тайными законами бытия, вера в тайный центр власти, создание собственного тайного общества для борьбы с мифическим тайным противником за господство над жизнью" 9. Но оккультное сознание в свою очередь возникает в силу того, что разуму изначально свойственна

8 Rorty R. " The pragmatist's progress", in Eco U. Interpretation and Overinterpretation. With R. Rorty, J. Culler, Ch. Brook-Rose (Cambridge University Press, 1992). Р. 89.

9 Козлов С. Умберто Эко " Маятник Фуко" // Современная художественная литература за рубежом. 1989. № 2. С. 49.

вера в существование тайны, скрытого смысла явлений. Идея бога и идея тайного центра рождаются из одной и той же интеллектуальной потребности, что в конечном счете ведет к тоталитарной идеологии. В этом мысль Эко оказывается близка взглядам " новых философов" (Б. -А. Леви, Ж. -М. Бенуа и др. ), полагавших, что первоисток тоталитаризма лежит в самом принципе рационального умозрения. Хотя для Эко источник зла не в разуме как таковом, а в той врожденной болезни разума, овладевшей и культурой и политикой нашего времени, которая называется синдром подозрительности. " Как семиотик я постоянно пытаюсь искать значение вещей, сокрытое в подтексте, - говорит он в одном из интервью, - но я против раковой опухоли чрезмерной интерпретации, которой вы никак не можете удовлетвориться и продолжаете искать другие ответы" 10. Полифония идей притягательна, но опасна.

В Имени розы дешифровка скрытых значений предстает как привилегия критического разума, в то время как консервативному, догматическому мышлению свойственна приверженность к ограниченным, застывшим значениям. Маятник Фуко выглядит как симметричная инверсия предыдущего романа: интерпретация, основанная на неограниченном смещении смыслов, оказывается к тому же социально опасным занятием. Случайная конфигурация смыслов может превратиться в квазисимволическую. Таким образом, ясность ума проявляется уже не столько в непреклонном релятивизме, сколько в способности ограничивать смыслы - в " здоровой" подозрительности. Кстати, Р. Рорти (образцовый читатель Эко) расценил этот роман как " полемику с субстанциализмом, но также прощание со структурализмом, ибо отрицалось не что иное, как метафора глубины - представление о том, что существуют глубинные смыслы, сокрытые для непосвященного, смыслы, которые доступны лишь тем немногим счастливчикам, которые смогли постичь самый сложный код" 11. Рорти интерпретирует Теорию семиотики Эко как оптимистическую попытку раскрыть универсальную структуру структур, выявить универсальный код всех других кодов, и потому данный роман был воспринят им как антипод - во многих отношениях - той семиотической позиции, которой Эко придерживался в 70-е гг. Сравнивая скептицизм " позднего" Эко

10 Smith W. " Umberto Eco", Publisher's Weekly. 1989. Vol. 236. N. 17. Р. 51.

11 Rorty R. " The pragmatist's progress". Р. 89.

с эпистемологическим и метафизическим кризисом, пережитым Витгенштейном и постигшим Хайдеггера, Рорти рисует в своем воображении образ " великого мага из Болоньи", отвергающего структурализм и упраздняющего таксономии, способного " любоваться динозаврами, персиками, детьми, символами и метафорами, не прибегая к необходимости сведения их сущности к сокрытым от глаз арматурам бытия" 12.

В 1990 году почти одновременно в Италии и США был опубликован сборник эссе, посвященный проблемам гиперинтерпретации, под названием Пределы интерпретации. Тексты, собранные в этом сборнике, были написаны Эко в период с 1985 по 1990 год. Для англоязычного читателя публикация подобного сборника могла оказаться неожиданной, поскольку Открытое произведение, написанное в 1962 году, было переведено на английский и опубликовано в США лишь в 1989 году. Напомню, что в первой книге, так же как и в Роли читателя, Эко отстаивал прежде всего права читателя и свободу интерпретации (по крайней мере в отношении текстов, имеющих эстетическую ценность). С момента появления тех работ читатели Эко, к его нынешнему сожалению, обратили свое внимание главным образом на " открытую" сторону проблемы, недооценив тот факт, что, отстаивая поэтику " открытого произведения" и " открытой" интерпретации, он подчеркивал, что подобная деятельность стимулирована прежде всего самим текстом. Иначе говоря, Эко интересовала не одна единственная сторона процесса интерпретации, то есть - проблема читательской рецепции, но, скорее, диалектика прав текста и прав его интерпретаторов. Складывается впечатление, говорит Эко (и не устает повторять это во всех своих последних работах, выступлениях и лекциях), что за последние 10-15 лет права интерпретаторов были слишком преувеличены13. Он также подчеркивает, что могло сложиться неверное представление о том, что использование (в качестве аргумента в пользу " открытости" интерпретации) понятия Пирса " неограниченный семиозис" может быть расценено как то, что интерпретация не имеет критериев. Однако даже наиболее радикальные деконструктивисты согласны с утверждением, что некоторые интерпретации просто неприемлемы, то есть интерпретируемый текст навязывает некоторые ограничения своим

12 Rorty R. " The pragmatist's progress". Р. 91.

13 См.: Eco U. " Introduction", in The limits of interpretation. Р. 6.

читателям. Пределы интерпретации совпадают с правами текста (но ни в коем случае не с правами его автора). Даже Деррида в книге О грамматологии напоминает читателям о необходимости инструментов традиционной критики: " Вне этого признания и уважения, критическое производство рискует развиться в непредсказуемом направлении и узаконить себя, не сказав в общем-то ничего" 14. Эко убежден в том, что опасно открывать текст, не обеспечив прежде его права. Иначе говоря, прежде чем извлекать из текста всевозможные значения, необходимо признать, что у текста есть буквальный смысл, а именно смысл, который интуитивно первым приходит на ум читателю, знакомому с конвенциями данного естественного языка.

Итак, любое рассуждение о свободе интерпретации должно начинаться с защиты здравого смысла. Для доказательства своего тезиса Эко обращается к примеру, который он позаимствовал из книги Дж. Уилкинса Mercury, or The Secret and Swift Messenger (1641):

Хозяин послал своего индейского раба с корзиной фиг и письмом для своего друга. По дороге раб съел большую часть содержимого корзины. Тот, кому предназначались фиги, прочитал письмо и не обнаружил в корзине того количества фруктов, о котором говорилось в письме. Он стал ругать раба и обвинять его в воровстве. Индеец стал оправдываться и утверждать, что " свидетель" (то есть письмо) лжет. История повторилась и в следующий раз: индеец съел фрукты по дороге, однако был более предусмотрителен. Прежде чем съесть их, он спрятал письмо под камень, надеясь таким образом устранить свидетеля и избегнуть обвинений в воровстве. Однако в этот раз его снова отругали, и в конце концов он сознался в содеянном, восхищаясь Божественным Письмом15.

Итак, история, рассказанная Уилкинсом, словно опровергает большинство современных теорий интерпретаций, согласно которым как только нечто, написанное автором, отчуждается от него, оно оказывается в вакууме потенциально бесконечного ряда возможных интерпретаций, и в результате ни один текст не может быть интерпретирован согласно утопии определенного, аутентичного и установленного значения. Эко указывает на то, что, " даже когда текст отчуждаем от его автора, от

14 См.: Derrida J. De la grammatologie. Р. 227.

15 См.: Wilkins J. Mercury, or The Secret and Swift Messenger. У ed. (London: Nicholson, 1707). Р. 3-4.

сомнительного референта и от контекста его создания, он все равно способен сообщать о " фигах-в-корзине" 16.

Представим себе ситуацию (повествовательное воображение Эко действительно не имеет границ), что посланник был убит, убийцы съели все фиги, уничтожили корзину, затем поместили письмо в бутылку и бросили ее в океан. Спустя семьдесят лет после Уилкинса письмо оказалось в руках Робинзона Крузо, выудившего бутылку из океана. Корзины нет, раба нет, фиг нет, только письмо. Эко уверен, что первой реакцией Робинзона Крузо было бы естественное недоумение: " А где же фиги? " Только после этого он начал бы представлять себе все возможные фиги, всех воображаемых хозяев и их рабов, задумался бы о механизмах лжи или о своей несчастной судьбе, поскольку адресат (реципиент) удален от любого трансцендентального значения.

Даже если Крузо решил бы, что написанные на бумаге буквы, лишь результат химической эрозии, он имел бы только две возможности: либо забыть об этом как о несущественном природном явлении, либо интерпретировать сообщение согласно значениям слов английского языка. В любом случае Крузо был бы уверен, что в письме говорится именно о фигах, а не о яблоках или единорогах.

Теперь представим себе, продолжает соблазнять Эко, что письмо попало в руки умудренного семиотика, лингвиста или герменевта. В этом случае опытный и знающий адресат располагал бы большим количеством способов интерпретации:

1) Сообщение закодировано: " корзина" означает " армия", " фиги" - тысяча солдат, " подарок" - " на помощь". В этом случае, коль скоро в письме речь идет о 30 фигах, он решил бы, что отправитель послал армию в количестве 30 000 солдат на помощь получателю. Но если так, то речь идет именно о 30 000, а не, скажем, о 180 (если только отправитель не использовал очень личный код, в котором одна фига означает шесть солдат).

2) " Фиги" могут быть истолкованы в риторическом смысле (поскольку существуют идиоматические выражения с данным словом - " to be in good fig", " to be in full fig", " to be in poor fig" ), и тогда сообщение приобрело бы иной смысл. Но и в этом случае получатель опирался бы на предустановленные интерпретации слова " фига", а не " яблоко" или " кот".

16 Eco U. " Introduction", in The limits of interpretation. Р. 3.

3) Адресат, имея некоторый опыт чтения средневековых текстов, предположит, что сообщение в Бутылке - это аллегорический текст, написанный поэтом: он почувствует, что в этом письме есть некий второй, сокровенный, смысл, определяемый специфическим поэтическим кодом. " Фиги" - это синекдоха для " фруктов", фрукты в свою очередь могут оказаться метафорой " положительных звездных влияний", эти последние являются аллегорией " божественной милости" и так далее. В этом случае интерпретатор может предложить самые разнообразные противоречивые гипотезы, но Эко более чем уверен в том, что существуют некоторые - более экономичные - критерии для предпочтения одних гипотез другим. Прежде всего для обоснования своей гипотезы получатель должен представить себе возможного автора сообщения и историческую эпоху, в которую данный текст был составлен. Это вовсе не означает попытки исследовать интенции автора, но это определенно имеет отношение к исследованию культурного контекста исходного сообщения17.

Даже если в конечном счете данный или другой текст потерял свою референциальную силу, интерпретатор по-прежнему не может сказать, что текст может означать что угодно. Например, в этом письме вряд ли говорится о том, что Наполеон умер в мае 1821 года.

Эко предупреждает, что его тезис может быть воспринят с негодованием, но тем не менее он допускает, что наиболее экономичное решение заключается в том, что текст имеет буквальное значение (и, следовательно, речь идет именно о 30 фигах в корзине). Любые иные гипотезы возникнут позже, но первыми на ум приходят именно буквальные значения.

Проблема интерпретации, по мнению Эко, начинается с различия между семантической и критической интерпретациями (семиозисной и семиотической). Семантическая интерпретация - это результат первичного процесса знакомства с текстом, в ходе которого реципиент наполняет текст некоторым значением. Этот этап представляет собой естественный семиозисный феномен. Критическая интерпретация - собственно семиотическая, металингвистическая деятельность - нацелена на описание и объяснение того, на каких формальных основаниях данный текст порождает данный ответ18.

17 Eco U. " Introduction", in The limits of interpretation. Р. 4-5.

18 См.: Eco U. " Intentio Lectoris: The State of the Art". Р. 54.

В этом смысле каждый текст может быть интерпретирован как семантически, так и критически, но лишь очень немногие тексты допускают такую возможность. Обычные высказывания (как, например, дай мне ту бутылку) рассчитаны на сугубо семантическое истолкование. Напротив, эстетические тексты со свойственной им семантической двусмысленностью нуждаются в критическом интерпретаторе. Соответственно этим типам текстов, как уже отмечалось выше, существуют и читатели разных уровней - наивный и критический. Можно сказать, что если семантический читатель включен в структуру вербальной стратегии, то для критического читателя ничто в тексте не выступает как призыв к интерпретации второго уровня. Но здесь Эко отмечает, что целый ряд художественных средств, например стилистическое нарушение нормы, очуждение, выступают как раз в функции маркеров, приглашающих критического читателя обратить свое внимание на данный текст. Более того, существуют тексты, демонстративно рассчитывающие на чтение второго уровня. Можно проанализировать, например, Убийство Роджера Экройда Агаты Кристи, где повествование ведется от имени персонажа, который в конце романа оказывается убийцей. После своего признания нарратор сообщает читателям, что если они были достаточно внимательными, то должны были понять, в какой именно момент он совершил преступление, так как в завуалированной форме он сказал об этом. Другой пример - анализ Истинно парижской драмы Аллэ, предложенный Эко в Роли читателя.

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒