МОНТЁР.Ага. (Дёргает ногами, руками.)

ДЯДЬКА. И вы тоже! Я беру заложника, а они должны прекратить! Я сам садил эти деревья, вот, у меня фотографии: мы садим деревья, посмотрите, они были черно-белые, а я занимался в детстве цветной фотографией, это было очень сложно в те годы, с химикатами, посмотрите, вот, фотографии, я сам раскрасил их, они цветные, видите, тут всё цветное, понимаете? (Плачет, трясёт перед носом парня фотографией. ) Я был пионером, садил их, выступал с агитбригадой “Мастерок” на сцене зелёного театра! Мама и папа сидели в зале, смотрели на меня! А они решили зачеркнуть моё?! Да, с ума сошёл, старый козёл! Но! Что мы сажаем, сажая леса, лес и бумагу, и стол, и дрова - или как там это, забыл, понимаете?! Но я убью вас, я вас убью, я вас всех убью, раздавлю, растопчу, о!!! Пока не лезли в мой маленький мирок, я разрешал им, пусть, да, но как только они полезли валенками в моё, о, они не знают меня! - я беспощаден, я разъярён, как маленький зверёк, хорёк, когда его разозлят, это я, да, я вонючий хорёк, но не допущу, не разрешу, не сметь, не сметь!!! (Плачет. )

МОНТЁР. Ага. (Дёргает ногами, руками. )

ДЯДЬКА. Ага! Чего агакаете?! Такое же дурило: тужурка-мужурка, квартира-робёнок! Новое поколение! (Ходит по комнате, машет руками. ) Овощехранилище! На месте маленького фонтанчика крыс разведут! А был парк, парк, парк! Была жизнь! Для вас всё - с начала, ровное поле, нет ничего, давить всех! Но до вас ещё жил кто-то, кому не надо мешать, понимаете? Пусть он доживёт спокойно, а потом идите! Всё было другое, тихое, спокойное, но вдруг они - ездят, кричат, орут, продают, торгуют, строят, наглеют, откуда вы? Ведь всё было не так, откуда все эти люди, они с Луны прилетели, с Марса, откуда они, их не было всех этих, откуда, дайте мне автомат, я пойду, я их всех перестреляю!!!!

МОНТЁР. Да не надо никого, не плачьте...

ДЯДЬКА. Молчать! Сейчас, сейчас приедет тэвэ, ментовки, воронки, я буду отстреливаться от них, прикрываясь вашим телом!

МОНТЁР. А моим-то зачем? Не надо отстреливаться! Вы звоните, это, как евон, правда, посерьёзнее им скажите - так мол и так мол, пусть приезжают, а то руки занемели, а вы нервный, стрелянёте, а я чего-то помирать расхотел...

ДЯДЬКА. (Плачет. ) Я ходил, дрался с ними, с теми, которые строят! Они мне под глаз дали! Фингал вот! На работу не могу с ним идти! Я во дворце пионеров, ах, простите - школьников! - руководитель кружка друзей любителей природы...

МОНТЁР. Это вы вышивкой там, короче - вязанием и таким, это, как евон, да?

ДЯДЬКА. Молчать, вязанием! Сам ты вязанием! Гербарии собираем!

МОНТЁР. Вы звоните, звоните!

ДЯДЬКА. Молчать! Диктует! Мне решать! (Бормочет. ) Пусть думают - я дурак, да, я дурак, я невседома, пусть, вам не нравится, мне - плевать! (Молчит. ) Видите? Я рассказал что-то важное, личное, я - рыдаю, а у вас глаза не завлажнели! И после этого вы будете говорить, что вы не с Луны, что вы - люди?!

МОНТЁР. (Молчит. ) А чего мои глаза должны, это, как евон, влажнеть?

ДЯДЬКА. Хватит! Раз не понимаете - не поймёте никогда! (Выдохнул. Набирает номер телефона. ) Кричите! Ну?! (Парень орёт на одной ноте. ) Милиция? Дайте мне главного начальника вашего! Главного милиционера! (Прикрыл трубку ладонью, парню. ) Да тихо! (В трубку. ) Вы? Неправда. Начальники не сидят на телефоне. Ну и что, демократия, вы все в народ пошли, но не до такой же степени вы разошлись, нет? Я говорю - вы не начальник! А другой! Хорошо. Вы записываете всё на плёнку? Записывайте! Итак, я, Ленина двенадцать квартира восемнадцать. Фамилия моя - не скажу как. Итак, я, Ленина двенадцать квартира восемнадцать, взял в заложники телефонного монтёра! Зачем я взял - объясняю. Я взял затем, чтобы вы там всё взяли бы и прекратили бы, то, что я требую сделать! Если не прекратите, я монтёра вот этого вашего... (Достал бумажку, надел очки, читает: ) Хлопну, кокну, зарежу, пристрелю, убью, кончу, укокошу, шлёпну, в расход пущу, порешу, расстреляю, пришибу, пришью, ухлопаю, тюкну, чикну, уложу, прикончу, пристукну, угроблю, укокаю, запендерю ему прямо в сердце! Ясно?! (Положил трубку, молчит. ) Сказал: опохмелись с монтёром. Я в “ноль один”.

МОНТЁР. (Кашлянул. ) Телефон полиции - “Сто-девять”.

ДЯДЬКА. А?

МОНТЁР. Кино такое: “Телефон полиции - “Сто девять”. Или “Сто десять”.

ДЯДЬКА. А?

МОНТЁР. Я говорю, может, “сто девять” набрать, тогда поможет?

ДЯДЬКА. (Набрал номер, послушал, положил трубку. ) Женский голос говорит: “Неправильно набран номер”. Почему надо “сто девять”-то звонить?

МОНТЁР. А в Америке, вроде, полицию, это, как евон, так вызывают.

ДЯДЬКА. (Молчит. ) А мы в Америке?

МОНТЁР. Нет.

ДЯДЬКА. Вы мне в Америку предлагаете позвонить?

МОНТЁР. Я, это, как евон, не в курсе вопроса, просто так сказал, чтобы помочь вам, в таком плане.

ДЯДЬКА. “ Я, это, как евон, в курсе вопроса”! Хватит огурцы во рту мусолить!

МОНТЁР. А я лежу вот. Кричать буду. Вы откуда таких слов нахватались?

ДЯДЬКА. Из словаря русского мата! Я не дурак! Я добьюсь! Молчать!

МОНТЁР. Молчать или кричать? Я не могу орать. У меня от ора от короедова уже в ушах стон стоит. Орёт, а спать надо, а утром телефоны ремонтировать, ризетки устанавливать. А голова трещит, провода подлиньше делаешь, а силы нету.

ДЯДЬКА. Молчать! Алло? Ноль один? Да, пожар. Я, Ленина двенадцать квартира восемнадцать взял в заложники! Нет, не горит, но тут напротив пилят! Для костра, да! Не горит, но скоро загорит! Я в заложники! Как, не туда попал? Какая опохмелка?! (Молчит, положил трубку, ходит по комнате. ) Плохо слышно. У меня в трубке уголёк слежался. (Набирает номер. ) Ноль три? Я взял в заложники, отца семейства, у него ребёнок, маленький, ребёнок сиротой останется! Я, Ленина двенадцать квартира восемнадцать, взял, да, чтобы вы выполнили! Если не приедете, я убью заложника моего! У заложника? Температура? Нормальная! Тогда и позвонить? Тогда и приедете? Я не шучу! Кто боевиков насмотрелся? (Кинул трубку. ) Что они все сегодня пристали с этой опохмелкой!

МОНТЁР. Психбригаду хотели прислать?

ДЯДЬКА. Молчать! (Набирает номер. ) Алло?! Я, Ленина двенадцать квартира восемнадцать взял в заложники монтёра телефонных сетей! А если нет - начинаю стрелять! Считаю до трёх и начинаю стрелять! (Поднял пистолет в воздух, в трубку. ) Сам опохмеляйся, алкаш!

Выстрел. Вся квартира заполнилась дымом. Пауза. Дядька сидит на полу, плачет.

МОНТЁР. (Шёпотом. ) Называется: “Садись пять, завтра мамку приведёшь”, куда ж я попал, я ж только хотел ризетку, ризетку....

ДЯДЬКА. Молчать! (Стучит ногами по полу. ) Заткнись, идиот! Зануда, разболтался! Молчать! Я вот помру, помру, я завещание написал, похороните в парке, возле памятника Павлику Морозову! У тополя, у яблони, а теперь?! (Рыдает. )

МОНТЁР. А вы куда это выстрелили?

ДЯДЬКА. Куда надо. Наложил в штаны, тужурка? Это стартовый пистолет, я притащил из драмкружка дворца пионеров.

МОНТЁР. Дак у вас всё тут не настоящее? Буфутория, имеется в виду?

ДЯДЬКА. Не “буфутория”, деревня, а “бытафория”! Да, бытофория! Для быта всё! Твари! Положили трубку. Говорят: опохмелились уже? Они всем так?

МОНТЁР. А чего плачете? Я-жеть не против. Я даже рад. Я-жеть за вас. Я-жеть тут с радостью сижу. Мне даже нравится тут, а то дома, это, как евон, он орёт и орёт, а она пилит... Я-жеть за вас воюю, с вами, я-жеть не сопротивляюсь. То есть, буду, это, как евон, сопротивляться сейчас. Орать, раз надо. Природу сохранять. Правильно, надо их дёргать, гадов! Пусть даже не получится, но за ушами у них что-то отложится всё ж таки-жеть! Может, телеграмму им по телефону вдарить? В смысле, можно вдарить в правительство телеграмму, что мы - против и всё такое прочее, это, как евон, а? Мне даже вам завидно, что вы - за природу, гербарии собираете. Другие бы заорали, а я-жеть молчу. За свою шкуру не беспокоюсь. Помогаю вам природу. Мы в школе “вертолётики” собирали с клёнов по ведру, нас заставляли в деревне собирать, чтобы потом сажать. Я три ведра собрал, все деревья облазил, чтоб больше всех было. Собрал, и сейчас, это, как евон, где-нибудь мои деревья растут...

ДЯДЬКА. (Плачет. ) При чём тут ваши “вертолётики”, зануда?!

МОНТЁР. Я же и зануда, правильно. Нет, чтоб сказать, это, как евон, молодец, легко с тобой в заложники играть... И дальше обзываться будете, раз уж начали, я понял. Главное: разреши кому, начинают... А я разрешаю и начинают. У меня напарник говорит: у тебя квартира будет. И всё потому, что, говорит, это, как евон, дуракам везёт по неизвестным причинам. А правда, нет?

ДЯДЬКА. Отстаньте!

МОНТЁР. Звоните и говорите: если так-то и так-то не сделаете - я его пришью! Давайте, я буду в трубку говорить, а? Надо правдивее. Потребовать, чтоб войны прекратили, чтоб что-то такое хряснуло бы в воздухе, чтоб земля сдвинулась с места аж от вашего заложничества, ну или такое, не знаю, а? Чтоб обзываться перестали, чтоб, это, как евон, всем квартиры дали. А то что - парк, деревья, театр. А? (Молчит. ) Нет. Не сделают. Я ведь ничего не стою, не будут делать, скажут - пришей его скорее, чтобы небо не коптил, а квартир людям не дадим. Хотя, ну, а вдруг захотят они меня сберечь? Позвонить?

Дядька сидит, песок из ладони в ладонь пускает струйкой, молчит.

ДЯДЬКА. Отстаньте. Всем уже позвонили. Ноль один, ноль два, ноль три - ноль реагажа.

МОНТЁР. А я во имя квартир для всех - пошёл бы. Пусть меня убьёте, а жене с сыном-оруном дали бы квартирёшку какую-никакую. Может, она за другого выйдет. Не будет мучаться с тем, как со мной, он получше будет, поди, в другой раз, это, как евон, будет выбирать подольше, чтоб был деловой, не как я и всё такое прочее. Который не зануда, которого бы она не пилила, а любила бы. А то мне она только и говорит, что я ей жизнь поломал. А мы вместе-то - четыре года семь месяцев четырнадцать дней. А за что? Я-жеть не знал, что будет комнатуха, что квартиры нету, денег нету, ребёнок орёт. У всех телефоны ремонтирую, а у самого телефона нету. Сапожник без сапог. Надо мне смеяться, а то заплачу сейчас. (Плачет. ) Ну вот, здрасьте. И не вытерешься. Руки завязаны.

ДЯДЬКА. Развяжу.

Развязал парня. Сидят, слёзы вытирают, смотрят в пол. Дядька включил телевизор. Новости: “Убили, расстреляли, раздавили, мать сына ножом, отец жену топором, брат брата пистолетом, дочь родителей отравой, повесились, прыгнули с десятого этажа, сгорели, отравились, в заложники не брали... ” Дядька выключил телевизор. Молчат.

Ничего про нас нету. Никому мы не надо. Не слышите сирены, по улицам машины с мигалками?

МОНТЁР. Не-ка. (Молчит. ) Не срослось. Я бы съел чего. У меня два бутерброда с ливеркой, жене дала, говорит: обедай там, не ходи домой. Гуляет от меня, а?

ДЯДЬКА. Я тоже хочу. На кухне есть. Сейчас.

Встал с пола, пошёл на кухню. Крик. Дым, взрыв. Вспыхнуло, блеснуло. Дядька ползёт в комнату, лицо сажей перемазано.

МОНТЁР. А?! Приехали?! Стреляют?! Орать?! Начали? Клюнули?!

ДЯДЬКА. (Стонет. ) Забыл... Я подключил там электричество к дверям и везде, чтобы током всех било, кто пойдёт вас вызволять, и вот, забыл... Я живой?

Парень положил Дядьку у окна, машет на него руками.

МОНТЁР. Лежите. Ой, батюшки, да что ж это, как евон... Надо “Скорую”?!

ДЯДЬКА. Не надо... Сидите... Всё в норме...

МОНТЁР. (Покопался в чемоданчике, достал завернутую в газету еду. ) Ешьте, вы раненый, я буду ухаживать, не шевелитесь, ничего, пройдёт, вот, бутерброды с ливеркой, они вкусные, ум отъешь, нет?

ДЯДЬКА. Спасибо, я не буду, нет, не надо...

МОНТЁР. Это вы из-за того, что ливерку делают из животных, да? Да нет, эту не из них, нет, ешьте! А вот яйца, хлеб ещё, чай у меня в бутылке... А это любимые конфеты мои - морские камешки. Знаете такие? Внутри изюм, а снаружи сахар. Вкусно! (Смеётся. )

Дядька приподнялся, укусил кусок хлеба, стонет. Парень ест.

ДЯДЬКА. Слушайте, что у вас за жена такая, а? Бутерброды, как кошке делает.

МОНТЁР. (Ест. ) Да вот, такая. Нормальная. А может и нет. Как все. Нет? Ну, вот, нормально. Сидим, едим, обедаем. Хорошо. Ну, как вы? Отошли? Нормальный ход поршня, нет? Ну вот. Против кого дружить будем?

ДЯДЬКА. Против кого? (Ест. ) Сейчас наберём её, жену, скажем, пусть падает в обморок, звонит в милицию и так далее, чтобы приезжали! Бабе, вернее - женскому голосу по телефону - поверят больше, когда она расквасится, разжалобит их сразу, знаю! А куда?

МОНТЁР. А на вахту общаги. Скажете ей, пусть испугается... (Набирает номер телефона, жуёт хлеб. ) Пусть испугается, пожалеет меня, пусть... Алё, срочно это, пожар, наводнение, гром и молния, Любу Сергееву, из четыреста четырнадцатой, срочно, с мужем плохо! Да, да! (Молчит. ) Сейчас, побежали. Я так в армии и не пострелял. Так хотел в армию, а не пострелял. Думал: мужиком сделаюсь, постреляю, повоюю, хотел в десант. Не взяли, взяли в войска связи. И в дождь, и в грязь трясётся связь. Канаву рыли два года - от забора до обеда, канаву для сетей.

ДЯДЬКА. Она не пришла ещё?

МОНТЁР. Я люблю армию вспоминать. В армии: поднимут, накормят, спать положут! На гражданке - фуфло. Надо было остаться прапором. Пришла!

ДЯДЬКА. (Берёт трубку. ) Алло, это Люба? Люба, это говорит, не важно кто. Вот что, Любушка. Как вы себя ведёте вообще. Почему вы с вашим мужем так обходитесь, а? Вот, до чего вы его довели! Он взят в заложники, и всё из-за вашей черствости, из-за вашего сына горлопана, крикуна. А вы курите к тому же! А он органически... Не волнуйтесь, с ним будет всё хорошо, и они этот парк рубить не будут тоже! Парк Павлика Морозова! Мы не в парке, нет! Нет, но вам есть повод немножко поволноваться! Зачем пить в парке, если выпить надо, мы можем выпить в приличном месте! Неправда, Любочка! Вы не слышите меня? Вы почему... У вас замечательный муж, мы с ним бутерброды вот едим сидим, потому что у нас маленький перерыв сейчас вот, а вообще-то он взят заложником, во имя спасения культурного наследства, так сказать и всего такого прочего, и у нас в связи с этим большая просьба... Денег? Про квартиру я не знаю... Стоп! Тише! Вы не могли бы позвонить в милицию и так далее, и женским голосом сказать, что, мол, муж взят в заложники, и мы зовём к нам сюда на Ленина двенадцать квартира восемнадцать телевидение и всех, и так далее! Мы не можем пригласить вас лично, Люба, потому что в коридоре бьёт и я забыл, как отключается, поэтому встаньте, пожалуйста, с сыном возле дома и пусть он тянет ручки и кричит: “Папа, папа, папа! ”...

МОНТЁР. Я-жеть сказал: он разговаривать не умеет!

ДЯДЬКА. Да, прямо сейчас! Пусть стоит, нет, вы с ним стойте и плачьте! Нет, не с ума! И у вас муж не зануда вовсе, а несчастный! А? Люба, не курите! Он органически не переваривает курящих женщин! Или он разведётся с вами, Люба! (Молчит, положил трубку, трясёт пальцем в ухе. ) Аж в ухе трещит. Уголёк в трубке слежался, и мне показалось, что она... Люба. Слезь с дуба.

МОНТЁР. Материлась?

ДЯДЬКА. Нет, уголёк это. Может, не ваша жена была? Мне казалось, что она у вас в вас - худенькая, а она - басом.

МОНТЁР. Уголёк - не слёживается. Она. Умеет. Научили товарки общежитские. Не говорила, что жалеет меня, что я в заложниках, нет?

ДЯДЬКА. Нет. Не говорила. Наоборот. Простите.

МОНТЁР. (Вздохнул. ) А была любовь. Дружили. Под ручку. А теперь... И что, так до пенсии, как кошка с собакой? Ну, скажите? Вы же умный, я дурак? Вы же заложников берёте, образованный, ну? А где любовь-то?

ДЯДЬКА. Нету. Привычка свыше нам дана, замена счастию она. Не едут. Зачем жить. Зачем. Незачем. Я был маленький, боялся, что умру, плакал на похоронах, когда умерла бабушка, умер дедушка. Я спросил тогда маму: “Я тоже умру? ” А она сказала мне: “Погоди, сынок, когда ты вырастешь, люди, человечество придумают что-то обязательно, чтобы человек мог жить вечно! А это значит - ты будешь жить вечно! Не бойся, говорила она мне, всё будет именно так! ” И вот посмотрите. Все продолжают умирать как мухи. В очередь или без очереди - все! (Молчит. ) Вы, молодое поколение, вы зачем живёте, объясните мне, зачем?!

МОНТЁР. Надо смеяться, надо смеяться... (Молчит. ) А я у тебя что спросил? Или ты только себя слышишь? Жизнь не идёт, не пляшет, а прискакивает. Мыкаюсь и до смерти мыкаться буду. Надо смеяться... А она орёт. Я люблю ребёнка моего этого, но я спать не могу в моей семейной общаге. Если не орёт, то за стенкой, начинает орать чей-то, или внизу кто-то пьёт и дерётся и спать нельзя, выйти некуда, спрятаться, он орёт, пожрёт, помолчит и орёт. А как старый станет, что с ним будет? Под каждой крышей свои мыши. Дети цветы жизни. Пусть растут в других огородах, так? Надо смеяться, а то заплачу опять. Если он малахольный такой, то какое счастье? А я виноват, что я глупый? А я людей люблю зато. Очень сильно всех люблю и жалею. Людей жалеют и любят те, у кого денег много и кому не надо за то, чтоб выжить, выплыть - бороться, а мне всех жалко. По квартирам по чужим хожу, знакомлюсь, а со мной никто не хочет. Поболтали, сунули деньгу - беги. Пять минут поговорят, и говорят - дурак. А я хотел, чтобы было красиво. Я хотел, чтоб всё было лучше как-то, не так, а красивше. Зубы спереди выщербленные с детства. А хожу. Сколько было денег - на столько зубы встали, а больше не хватило. Как заяц - без зубов. Не сильно разжился-то. И жена, не поймёшь: у неё, как у змеи ноги, правды не найдёшь. Вроде, поблядушка она, под носом у меня крутит с другими, а я хожу зарабатываю... Думал, дети будут такие... А он кричит и кричит и я его уже сейчас не люблю, а что будет, как подрастёт, потом? Потом - по заду долотом. Потом он меня стукнет, как я старый стану. Зачем я тогда тетешкаюсь с ним, на урыльник таскаю его, сажу, на молочную кухню ему зарабатываю, хожу, провода тяну, а? То-то. А она - курит. А я - органически... А любовь? Надо смеяться, надо смеяться! (Молчит. ) А ты: молодые, деревья пилите. А у тебя дети есть? Нету. То-то, молчишь.

Дядька встал, отодвинул мешки, открыл окно. Солнце тихо светит, от сквозняка закачались верёвки в комнате.

ДЯДЬКА. Каждый день бегаю на кладбище к жене и дочке. Убежать от этих машин, гробиков с музыкой, которые едут, а в них музыка стучит и стучит, поёт и пляшет всё внутри. Убежать от этих людей, спрятаться, не жил, а хочу туда, в кладбище, в тишину. (Молчит. ) Были. Были у меня дети. В этой квартире. Тут я женился, потом родили мы с женой дочку, дочку вырастили, и похоронили потом. Просто? Родить, вырастить, похоронить. Тут вот стоял её гроб. И жены гроб тут же стоял. Дочка садила эти деревья. (Молчит. ) Нет, не садила. Вру. Она умерла маленькая. А может, и садила, а может - я придумал, чтоб красивее, потому что не помню уже ничего, Ваня, родства не помнящий. Придумал. Но ведь надо за что-то за красивое держаться, чтобы тебя что-то тут держало, что-то тебя берегло бы, оберегало, оберёг какой-то должен быть, что-то тут чтобы было бы твоим, добрым, родным, не может же быть, что все мы родились для грязи, для мерзости, для убожества, и сами убогие, не может же этого быть, ты понимаешь, нет?! (Молчит. ) Была дочка, не было, придумал, не придумал - кто знает?! Но раз мне так с дочкой в душе, и с этим деревом, и с Морозовым Павлом под окном спокойнее жить, почему не могу я так жить, почему кто-то приходит, кто обязательно возьмёт и сломает, скажет: “Врёшь, не было так, не будет, а будет по моему! ” Дайте же мне только умереть спокойно, я не жил ещё, а уже прошу дать мне спокойно умереть, а потом строй тут, но не строй на мне, я ведь живой! (Молчит. ) О, жизнь, о, жизнь! Сто раз воскликнуть патетично - о, жизнь! - и ничего не сдвинется! Мама думала: я-то буду жить вечно, потому что человечество изобретёт... Зачем дана мне была жизнь, зачем?! Зачем мы живём? Зачем всё цветёт, радуется, зачем солнце, зачем всё вокруг, почему, отчего, зачем?! Жизнь! Жизнь - цирковой клоун: он прыгает, скачет, кувыркается, веселится сам и других забавляет, а с чего, почему - без повода! Всё радуется по-щенячьему клоун, радуется чему-то! Солнце припекает, деревья собираются к весне зеленеть, тает снег, бегут ручейки, дети по лужам - ура, ура, ура, как хорошо! Весна, ура, жизнь! А зачем?! А зачем? Глупый клоун в цирке, ура, ура, все цветёт и кричит... Три месяца и всё станет жёлтым, умрёт, умрёт, и тогда зачем был цвет, зачем парк, деревья, жизнь - зачем была, зачем?! Листочки - на землю, землёй станут, станут землёй, станут землёй, землёй! И тогда зачем сейчас кричать, зачем радоваться, если всё станет смертью? Секундная стрелка - посмотри на неё! - чик-чик по кругу, батарейка толкает её, и ей, секундной стрелке, всё равно, что от её кругов минутная и часовая стрелки вечности двигаются, ей плевать на это, плевать, потому что у неё свой круг и только свой круг и более ничего, ей всё равно, что с вечностью, у неё свой круг - маленький, крохотный кружочек, ей выполнять скучную нудную работу и - всё, всё, пока не сломаются часы и ей не конец... (Молчит. ) Ты прав: надо смеяться...

Дядька молчит. Смотрит на Парня. Парень спит. Дядька встал перед ним на колени, смотрит на его лицо долго и внимательно. Парень проснулся, улыбается. Смотрит на Дядьку.

МОНТЁР. Заснул, а? А долго спал? Минутку, вроде? А такой сон видел. Будто я иду, иду и что-то красивое, ребёнок, Люба... А потом проснулся вот.

Молчат, смотрят друг на друга.

(Засуетился. ) Борода чешется. Жена в общаге обсуждает. И в ушах чешется. Это знать-то, завтра ветер будет. Два куска хлеба закусал. Кто-то, знать-то, голодный. Хлебогрыз голодный, надо на молочную кухню, а я сижу. Пойду?

Смотрят друг другу в глаза.

А чего там-то? Ну, за окном-то? (Молчат, смотрят в глаза друг другу. ) Ну, пошёл я тогда, да? Отключить ток в коридоре? Или вы дальше? (Парень поднялся, пошёл в коридор, ковыряется там, вспыхнуло что-то. ) Ну вот. Знал. Пробки. Ничего не умею. Бесполезный. Зайду завтра, сделаю, а то сегодня поздно, вечер... В темноте посидите, нет? Жена заругается. Да? Пошёл я? (Дядька молчит. ) Ну, спасибо за обед, наелся дармоед. (Пошёл в двери, вернулся, встал на колени перед Дядькой. ) Простите, а? Простите. Прощёное воскресенье. Простить надо всё. Простим?

ДЯДЬКА. Простим.

МОНТЁР. Никудышный заложник. Зануда. На мыло сдать. В катаверную.

ДЯДЬКА. Прости.

МОНТЁР. Дяденька, не надо так тихо, дяденька. А то страшно. Не надо. Всё.

ДЯДЬКА. Прости.

МОНТЁР. Пошёл я.

ДЯДЬКА. Прости.

МОНТЁР. Пошёл я. Приду. Попрощаемся по-русскому обычаю, по ручке причём. Ничего. Откат нормальный, так? Прощай. Пошлёмбал я.

Парень ушёл. Хлопнула дверь. Дядька лёг на постель, отвернулся к стенке, бормочет.

ДЯДЬКА. Надо смеяться... Прости... Простите... Прости... Простите...

Прижимается к стенке, коленки в стенку упёрлись, плачет, плечи вздрагивают. Песок из мешка сыпется тоненькой струйкой на крашеный пол.

ТЕМНОТА

ЗАНАВЕС

КОНЕЦ

август 1997 года

⇐ Предыдущая 1 2 3 45