Павел Смоленый Рассказ бывшего каторжника 3 страница

Но Прозрачный все еще продолжал его умолять:

— Возьми, Семен, возьми!

— В другой раз, - отрицал Семен и решительно пошел своим путем.

По дороге долго размышлял он о происшедшем. Жалко было несчастного этого человека.

«Надо все же обязательно побеседовать с ним в ближайшее время»...

Собрание прошло хорошо, благословенно. Возвращаясь домой, он чувствовал себя счастливым, ведь в его жизнь вошел Бог и избавил его от этого безбожного мира. Вспомнился вновь Прозрачный. Его истерическая мольба, его слезы. В сердце непрошенной гостью появилась тревога…

Повернув за угол, Семен опять пошел по этому двору, где три часа назад оставил горького пьяницу. Но что это? Возле подъезда, где жил Прозрачный, почему-то толпился народ. Стояла милицейская машина. Сердце больно заныло; как бы предчувствуя неладное... Семен ускорил шаг, потому побежал к толпе.

— Что такое? Что там случилось?

Какая-то женщина средних лет отозвалась на его вопрос:

— Да алкаш один повесился! Прозрачный, может ты его знаешь?

Сердце бешено забилось. В горле стало сухо. Его как бы перехватило железным обручаем. Семен почти шепотом прохрипел:

— Давно? …

— С полчаса, как узнали. Скорая только что уехала. Говорят, уже холодный. Сейчас милиция снимает его с петли.

Расталкивая зевак, Семен ринулся на второй этаж, в квартиру несчастного самоубийцы. Когда протиснулся в комнату, увидел его, уже лежащего на полу. Вид его был ужасный: лицо покойника багрово-фиолетовое, язык вывалился. Вокруг него рыдали двое детей и жена, плакали присутствующие женщины. Миллиционеры рытались выпроводить посторонних, чтобы начать оформление документов. Семен прошептал только:

— Прости, Прозрачный! Прости, Господь! - Перед глазами все поплыло, будто на экран из плекса кто-то плеснул воды. Неутолимая боль сдавила его сердце. Земля зашаталась под ногами, качалась, как от выпитого. Семен пошел прочь с этого ужасного места. Рыдания потрясли грудь, в висках звучало одно и то же:

— Прости, Прозрачный! Прости, родной!

Этот трагический случай произвел большие изменения в его душе и в его жизни. Семен стал по-другому смотреть на свое прошлое. И по-новому оценил настоящее. Иначе стал смотреть на окружающих, мирских людей. Задача христианина в этом мире – стала видна ему другая: открылся целый пласт человеческого горя. Единственное, что может помочь – это Кровь Иисуса Христа и наше благовестие гибнущим людям.

Теперь же он не упускал возможности рассказать людям о Спасителе. Везде: на работе, в дороге, в гостях, при встречах и расставаниях, любимой темой его было — тема о Христе, о Божией любви.

Только дома с женой он был немногословен о Боге. Но громче всяких слов говорили его дела. Его трогательная любовь, нежная о ней забота.

Был у Семена старый товарищ, Виктор Шахов. В районе больше известный по прозвищу Шах. В свое время они были очень близкие друг другу друзья. Причина тому была серьезная. Когда-то они были замешаны в одном грязном деле. «Засветились». Начали крутить «дело». И тогда Семен взял все на себя, как говорится, пошел за «паровоза». С тех пор Шах привязался к нему с детской верностью, прикипел сердцем. Все четыре года, что тот был в зонах, Шах при любой возможности исполнял все его желания: передавал деньги, чай и продукты, слал вещевые посылки. Помогал и старой матери. После освобождения Шах с той же верньсью готов был исполнить любое желание своего «кумира». Перемены, происшедшие с Семеном после его последнего срока, Шах воспринял как должное; раз он так решил жить, значит так надо. Свадьба без водки – тоже правильно, раз так решил Семен.

В одной из суббот, христианин посетил своего старого товарища дома. Долго они говорили о житье-бытье, вспоминали прошлое. Хозяйка Лида хлопотала об угощении, не скрывая своего восхищения, что Семен бросил пить.

— Может и Витьку наставишь расквитаться с этой проклятой пьянкой? А то что за жизнь у нас. Как трезвый, такой злой, как скоец. А пьяный, так дуреет совсем, и меры не знает, любой фокус выкинет! Может и обидеть, и ударить; вот было бы здорово, если бы бросил пить! Ведь не мужик – золото, только эта проклятая пьянка…

Семен понял, что сейчас самое лучшее время сказать о главном.

— Да, пьянка — зло. Не по чужим словам, по опыту знаю. А как я жизнь заново начал, об этом хотел рассказать.

Долго христианин рассказывал историю своего счастья, начиная с того памятного дня, когда впервые услышал о Христе, там в поезде, идущем из Москвы в Одессу. Рассказал о Диме, о своих поисках и открытиях, о бессонных ночах и радостных переживаниях. Рассказал о дорогой церкви, о новых друзьях, о счастье, что переполняет душу. О семье счастливой своей и во всем этом во главе – любовь Божия. Всему виновник – Иисус Христос, Божий Сын. Слушали его с интересом и изумлением. Уходя домой, Семен пригласил своих друзей на завтрашнее воскресное собрание, и действительно, назавтра Виктор был в собрании. Жены почему-то не было. В следующее воскресение он опять был в церкви и опять – один. Потом Виктор стал ходить в собрание и среди недели, не пропуская ни одного. Скоро покаялся. Семен был особенно рад за своего товарища, не меньше радовался и сам Виктор. Но радость эта продолжалась не долго.

Уже через месяц стало слышно, что в семье у него неблагополучно. В воскресение утром Виктора не было на собрании. Идя после служения домой, Семен зашел к другу. Квартира была открыта. Первое, что бросилось в глаза – были разбросаны по дому вещи. Книжная этажерка лежала посреди комнаты. Книги разбросаны вокруг. На полу валялись осколки битой посуды, стол был перевернут. Видно было, что в семье только что был грандиозный скандал. На диване сидел Шахов, низко свесив голову, обхватив ее руками. Он был неподвижен и молчал. Жены не было видно. Возможно ушла вообще. Подойдя к другу, Семен сел рядом с ним на диван. Виктор поднял голову:

— А, ты…

— Ну что у вас, Витёк? Где Лида?

— А, ну ее… Ненавижу ее, тварь такую! Эх, бабы, дурной народ, изливал свою горечь хозяин.

Семен прервал его. Чувствовалось, что тот много еще может наговорить.

— Ну, ты успокойся. Не ругайся, по порядку расскажи, только без горячки!

— Да что там говорить! Ты все знаешь, - пряча глаза, тихо сказал Виктор в сердцах.

— Ну, расскажи, расскажи.

Шахов помолчал, потом, волнуясь, начал свою печальную исповедь:

— Ты же знаешь мою жизнь, Семен. Мне от тебя секретов нет. Знаешь, как я раньше жил. Я пил, как верблюд, гулял и бил ее, как собаку, не раз она мой кулак нюхала, сколько она повыла от меня, короче, хлебнула сполна! Теперь я все бросил, человеком стал, а она шипит каждый день: «Брось баптистов! Брось! Не ходи! Уж лучше бы ты пил и гулял! » Ох, и дурная же тварь. Вот как у меня каждый день. Что ты мне скажешь на это?

Он замолчал. Молчал и Семен. Оба погрузились в тяжелые думы. Так просидели несколько минут, но вот, тяжело вздохнув, Виктор проговорил в сердцах:

— Эх, жизнь моя – жестянка. Неудачник я круглый! А так хотелось Богу служить, так хотелось… Ну что ты молчишь? Скажи что-нибудь, если есть.

— Я вот что хочу сказать тебе, Витек, — проговорил вполголоса Семен. — Сколько лет ты живешь с Лидой?

— Двенадцать уже.

— А ты хорошо помнишь, как прожиты все эти годы? Пьянки, гулянки, побои и чего только не было! И все это – двенадцать лет подряд. Ты вот скажи: много ли она от тебя добра видела? Может, ты ей цветы дарил?

— Куда там... Ничего, кроме побоев, она от меня не видела! Сколько раз пьяного меня на спине домой тащила. Но сейчас же я не такой, а она не оценила...

— Да, допустим, сейчас ты другой, один месяц. А двенадцать лет ты зверем был. Бог тебя, можно сказать, на помойке подобрал. И Лида тебя терпела такого. А сейчас ты только-только за ум взялся и упреки ее один месяц терпеть не смог! Ну, допустим, что не понимает она тебя пока, что же тут удивительного? А ты делом докажи, да за эти ужасные двенадцать лет ты на руках должен Лиду носить до смерти, а ты... Эх, Витек, Витек!

Семен умолк, опять стало тихо, и только в кухне слышались продолжительные чьи-то сдавленные рыдания.

— Думай, Витек, хорошо думай! — сказал напоследок Семен и пошел к выходу.

Что было дальше в этой квартире — никто не знает, только в следующее воскресение пришел Виктор вместе с женой и детьми. А прошло совсем немного времени, как Лида искренне раскаялась и обратилась к Господу.

Прошло уже больше полгода счастливой жизни наших молодых. Все, казалось идет хорошо, не намечается никаких перемен, если не считать, что Лариса всерьез уже готовилась стать матерью. И вдруг, однажды, когда муж собирался на утреннее собрание в воскресение, она неожиданно спросила:

— Семушка, а почему ты меня никогда не берешь в церковь с собой? Мы бы могли сегодня пойти вместе.

От неожиданного этого вопроса Семен так растерялся, что выронил рубашку из рук и широко открытыми глазами уставился на жену. Не получив ответа, Лариса продолжала:

— Ну, что ты молчишь? Мы ведь с тобой все вместе, вместе, а в собрание свое ходишь один, даже не зовешь меня.

— Лариса, дорогая моя, если б я знал, что ты этого хочешь, я с великой радостью ходил бы с тобой. Просто, понимаешь, когда мы дружили с тобой, ну ты, как-то...

— Помню-помню, - перебила его жена. – Но это давно, когда-то. Да, я не верила! Но сейчас, когда я знаю, каким ты был и каким ты сейчас стал, меня неотступно преследует мысль, что такое изменение может сделать только Бог! … И к тому же я люблю тебя, Семочка, и хочу с тобой быть единой во всем.

— Ой, Лариса, эта была моя последняя и самая большая мечта. Прости, что я так долго молчал об этом! Но сегодня идем вместе!

Впервые они вдвоем пошли в церковь. Первое собрание очень понравилось, и Лариса всегда стала ходить с мужем. Недолго ей оставалось ходить во тьме, она стала замечать удивительное чудо — стала прозревать. Только прозревать не плотскими глазами, а духовными. Давно ее волновали вопросы о смысле и цели жизни, о нравственных и духовных ценностях, о жизни и смерти, о добре и зле и многие, многие другие. Вопросы эти не давали покоя, но ответа на них не могла найти. Это подобно жизни в полной темноте. И вот теперь свет Евангелия стал проникать в душу. И многое стало видно, и многое понятно. Вместо бесконечных вопросов в душе вырисовывалась ясная картина, как бы норма человеческой жизни. В этом свете ясны стали и смысл, и цель, и другие вопросы. И главное — вопрос стал ребром: спасена ли моя душа? И когда в одном из евангельских собраний она приняла Христа в свое сердце, радость наполнила ее с избытком. Но, наверное, не меньше ее самой радовался и Семен, ее любимый муж.

Время шло. И в назначенное время родился у них ребенок. Это была дочь. Забот в доме прибавилось. Но прибавилось и радости. А впереди их ждала еще одна радость: когда в церкви совершалось святое водное крещение, они вместе заявили о своем желании вступить в завет с Богом. В воду они заходили вместе, Семен вел жену в воду за руку и когда утреннюю тишину огласило громкое восторженное: «Верю! »- служитель погрузил на мгновение Ларису в воду. Следом крестился Семен, и также вместе за руки они вышли. Радость была великая и не только на земле, но и на небе. И, казалось, трудно и невозможно эту радость омрачить.

Но вот через некоторое время Лариса стала замечать, что в муже что-то переменилось. Он стал каким-то молчаливым и задумчивым, рассеянным. Видно было, что его что-то гнетет, давит... Вначале это было едва заметно, но со временем стало более и более явственно. Что могло произойти? Трудно было даже предположить что-то. И вот однажды Лариса решила спросить:

— Дорогой, я давно замечаю, что ты изменился, стал грустным, плохо ешь, может, ты нездоров?

— Да нет, ничего, все хорошо, - попытался уйти от разговора Семен.

Но жена уловила неискренность в его словах:

— Неправда это. Ты всегда мне говорил правду. Я верила всегда и хочу верить. Что тебя мучает, скажи!

Семен понял, что от разговора не уйти. Все равно он должен состояться, так как дальше нести это бремя он уже был не в силах. И дрожащим от волнения голосом он вдруг спросил:

— Дорогая, если бы ты в жизни встретила еще раз того негодяя, который причинил тебе столько горя, могла бы ты просить ему?

Лариса мгновенно сменилась с лица, побледнела. Ясно стало, что вопрос этот коснулся бритвой не заживших ран в ее сердце.

— Зачем ты так со мной? Любимый! Я тебя прошу, ради всего святого, никогда больше не спрашивай меня об этом. Это слишком тяжело для меня.

У Семена камнем сдавило сердце, чувство вины и горя оттого, что он бессилен что-то исправить. Хотелось вновь рыдать о старых грехах, хотелось не жить. Он полушепотом произнес:

— Прости, дорогая, прости мне эту глупость, — и быстро вышел на балкон.

Там он долго сидел, погрузившись в свои мрачные думы, страдая от адских ожогов совести. Тяжесть на душе после разговора еще больше причиняла страдания и еще больше усиливала безнадежность. И никто, и ничего не в силах помочь. Лариса тяжело страдает, мучается. Если бы она знала кто ее палач – это бы убило ее! А кто он, Семен? Лицемер, который корчит из себя благодетеля, а сам загубил ее жизнь. И как-то потускнели все ценности, которые дал для него Христос. Кажется, еще недавно наслаждался он радостью спасения, миром с Богом, был счастлив, а теперь… и что ожидает в будущем?

Так прошло три дня. И вот, вечером, перед молитвой, вдруг Лариса начала разговор сама:

— Семушка, я хочу серьезно поговорить прежде, чем мы будем молиться. Это о том разговоре, что был три дня назад.

— Зачем ты, Лариса? Прости меня за эти глупые слова.

— Нет-нет, не говори так, это не глупые слова, в тех словах Господь много мне сказал. Все эти три дня я думала о них, понимаешь? Когда я стала верующей, я узнала, что такое счастье. Я думала, что Бог в моем сердце и нет там зла. Но оказывается, зло я скрывала глубоко в сердце, оно притаилось там, спряталось. И одно воспоминание о моем горе так задело меня, и вот я эти три дня думала серьезно о том, простила ли я. Признаюсь, было трудно, но я много молилась об этом, постилась до вечера сегодня, читала Евангелие и размышляла. И для меня вновь засияла любовь Божья. Ведь то, что дал мне Бог в миллион раз больше, чем мои глаза, моя душа спасена, мы дети Божьи. Все остальное не имеет по сравнению с этим цены, и ты знаешь, я смогла простить тому человеку. Господь мое сердце исполнил прощением и любовью. И это – не пустые слова, я действительно не питаю к тому человеку никакой обиды, я его благословляю. И если бы я его, этого человека, встретила сегодня, то никакой обиды не высказала бы ему. Я ему простила, понимаешь? Бог победил.

Семен стоял в растерянности, дрожа от волнения и не зная, что делать, плакать или смеяться. И вдруг восторженные слова сами слетели с его уст:

— Слава Господу Иисусу Христу! — и он крепко, крепко обняв жену, стал осыпать ее поцелуями, сам плача и смеясь от радости.

Павел Смоленый Рассказ бывшего каторжника

Простое и безыскусное повествование, предлагаемое ниже вниманию читателя – подлинный рассказ человека, опустившегося на самое дно общества и затем чудесным произволением Божиим обратившегося ко Христу. Первое издание настоящей книги в 2000 экз. разошлось в продолжение 4 месяцев. За это время мы получили много благодарственных писем и отзывов, но здесь мы помещаем лишь некоторые выдержки из них.

«Павел Смоленый» – это звучит как повесть; но как же часто жизнь и водительство Божие еще сложнее и чудеснее, чем самое удачное литературное произведение. Книжечка эта является рассказом о прекраснейшем чуде Божием. Да станет она еще для многих тысяч душ путеводителем ко Христу».

А. Г.

«Павел Смоленый» – трогательный рассказ, свидетельствующий о силе благодати и Слова Божия, равно как и о Божием водительстве».

Г. В.

«В этой в высшей степени назидательной и интересной книге живо повествуется о силе Евангелия, действующей на огрубелые сердца разбойников. Пусть Господь благословит распространение этой книги, чтобы, читая ее, и другие очерствелые сердца были побуждены отдаться Господу».

«Светильник»

Прозвище «Смоленый» Павел получил в восьмилетнем возрасте при особых обстоятельствах, о которых речь впереди. Его настоящая фамилия – Тихомиров, он сын крестьянина одной из беднейших деревушек Могилевской губернии. Семья Тихомировых состояла из отца, матери и двух малолетних детей – десятилетней Шуры и восьмилетнего Паши. Семья была дружная и религиозная, пользовалась уважением не только односельчан, но и церковного причта: у них по праздникам бывал и играл в карты с хозяином даже местный священник. Играли не на деньги, а времяпровождения ради то в «дурачка», то в «носы», причем проигравшему доставалось картами по носу. Когда у кого-нибудь из игравших бывали деньги, детей командировали за водочкой, все приходили в веселое настроение, а «батюшка» говорил: «Умеренно пить не грешно; сам Господь любил веселье и претворил воду в вино на браке в Кане Галилейской». Дети с интересом наблюдали при этом, как нос священника краснел не то от водочки, не то от ударов картами, которые особенно ловко наносил обычно выигрывавший отец. Добряк священник только покрякивал, говоря: «Претерпевший же до конца спасется» (Матф. 10: 22); и на нашей улице будет праздник; тогда держись, брат, и ты; написано: «Не оставайтесь должными никому» (Рим. 13: 8) и «Какою мерою мерите, такою и вам отмерится» (Матф. 7: 2).

Но вот веселой жизни пришел конец. Следовавшие один за другим неурожаи заставили крестьян деревни Сосновки думать о переселении в Сибирь. Целыми днями толковали они об этом и наконец решили послать ходоков подыскать подходящий участок земли в одной из сибирских губерний. В число ходоков попал и Тихомиров, как человек толковый и расторопный. Через три месяца ходоки вернулись. Участок был найден в Томской губернии. Распродав все имущество, переселенцы тронулись в путь-дорогу. Несколько вагонов длинного поезда, одного из нескольких переселенческих поездов, заняли сосновцы. Дело было в 1897 году.

Медленно двигавшиеся поезда делали продолжительные остановки для пересадок на узловых станциях – Самара, Челябинск, Омск... По целым неделям переселенцам приходилось ожидать нужных поездов, и они кое-как, валяясь на полу, проводили дни и ночи в тесных станционных помещениях. Кипяченой воды в баках не хватало, горячая пища в буфетах была не по карману беднякам, голодный люд набрасывался на дешевую селедку да вяленую воблу, пил сырую воду. И вот появились сперва желудочные заболевания, потом холера. Заболевали преимущественно взрослые. Не доехав до Томска, заболел и Тихомиров. Все признаки говорили о холере. К ужасу его жены и детей, на одной из станций больного вывели из вагона и отправили в барак для заразных больных. Конечно, жена и дети также оставили поезд и приютились недалеко от барака за составленными вместе железнодорожными снеговыми щитами, чтобы по несколько раз в день справляться о здоровье мужа и отца. С каждым разом вести были печальнее. Прошло три дня, и убитая горем Тихомирова объявила детям, что и она заболела, как их отец. Душераздирающей была сцена, когда носильщики забирали у плачущих детей дорогую мать – с нею они лишились последней опоры. Мать долго не решалась выпустить их из своих объятий, чувствуя, что расстается с ними навсегда. Но ужаснее смерти была для нее мысль о том, что ее дорогие дети останутся круглыми сиротами на чужой стороне.

Вот унесли в барак и мать. Дети с воплем отчаяния бежали за людьми, уносившими ее от них, но тяжелая дверь барака бессердечно захлопнулась перед ними. Какими несчастными и одинокими почувствовали себя теперь Шура и Паша! Они, как безумные, бегали вокруг барака и звали то отца, то мать... Ответом им были только грубые окрики сторожей и угрозы побить их, если они не уйдут. Но дети не переставали кричать и проситься в барак, чтоб умереть с родителями, без которых они жить не могли и не хотели. Так они бегали до самой ночи, и только ночной холод заставил их подумать об одежде, которую они с другими вещами оставили у щитов. Придя на место, где они с матерью сидели до ее болезни, они не нашли своего багажа: кто-то, видно, польстился на нищенские пожитки переселенцев...

Забившись между щитами, дети плотно прижались друг к другу, чтобы хоть как-то согреться. Шура, как старшая, заботилась о своем братишке. Она до рассвета не сомкнула глаз, и эта ночь показалась ей вечностью. Лишь только Паша проснулся, они опять побежали к бараку. Первый служитель, который им там встретился, сказал: «Не приходите больше: утром мы вынесли труп вашего отца, да и мать ваша, наверное, умрет сегодня».

Трудно было убедить детей не подходить к бараку. Они то и дело заглядывали в окна и звали свою маму. Неужто навсегда умолкнет для них ее сладкий голос, неужто к вечеру и она будет холодным трупом?

Да, вечером они узнали, что мать умерла. Обнявшись, они сидели у щитов и горько плакали. Паша в эту ночь не спал ни минуты, все плакал и тосковал. Сев спиною к щитам, он смотрел на уходившую вдаль линию железной дороги и мучительно переживал в своем детском воображении все ужасные события последних дней. Наконец он сказал, заметив идущий поезд: «Шура! Я не хочу жить без мамы и папы, пойдем, ляжем на рельсы. Пусть паровоз раздавит нас и мы помрем. Зачем нам жить? Куда мы теперь пойдем? Кому мы нужны? » С этими словами Паша схватил сестру за руку и стал тащить ее к железнодорожному полотну. Шуру охватил ужас; она обняла братишку и, рыдая, говорила: «Нет, ни за что не пойду под поезд и тебя не пущу... Боюсь... Страшно! » – «Пусти, я один побегу! » – кричал мальчик.

Пока они уговаривали один другого, поезд промчался мимо. Паша упал вниз лицом на землю и завопил: «Зачем ты меня удержала? Я не хочу больше жить! » Старшая сестренка, умная и ласковая, стала убеждать брата более об этом не думать. Долго пришлось ей его уговаривать, пока он успокоился и пообещал не думать о смерти, не покидать Шуру совсем одну на свете.

Опять дети сели у щитов, прижавшись друг к другу, и стали ждать рассвета. Они решили пойти утром на могилу родителей. Холодная ночь тянулась бесконечно долго для прозябших, голодных детей. Но вот и утро. Дети побежали к кладбищу, где на особо отведенном месте хоронили больных, умерших от заразной болезни. У ворот кладбища дети попросили сторожа впустить их и указать, где погребены их родители. Но сторож грубо ответил: «Разве мало их сюда перетаскали за эту ночь? Разве я обязан знать, кого тут закапывают? Да притом их сваливают в одну яму по десять, а то и по двадцать человек».

Не добившись ничего, дети уставились заплаканными глазенками сквозь щели забора на беспорядочные группы холмиков из сырой глины. Долго они так стояли, смотрели и плакали, пока сторож их не отогнал. Убитые горем, рука об руку, они молча шли назад к щитам, свидетелям их тяжких переживаний за пять последних дней и их разлуки с матерью. Это место сделалось для них, осиротевших, чем-то близким, вроде родного дома. Они стали думать и советоваться, как им быть и что делать. Не хотелось им попасть в барак для осиротевших детей, но они сознавали, что это было бы для них спасением от голода, который все больше давал о себе знать. Их небольшие запасы съестного пропали вместе с багажом, а там были и деньги.

Жутко было теперь одиноким детям, голодно и холодно. Весенние жаворонки весело заливались над ними, распевая свои незатейливые песенки; яркое солнышко золотило все кругом, а в сердцах сироток была черная ночь. Горе особенно сблизило теперь сестру и брата. Шура стала для Паши как бы второй матерью: ласкала его, утешала, как могла, и приговаривала: «Не будем унывать, мой милый! Бог нас не оставит! »

Дети уже решили идти в ближайшую от станции деревню и просить хлеба, как вдруг услышали грубый окрик: «Вы что тут делаете, вы чьи? » Перед ними стоял незнакомец в форменной одежде и разглядывал их. Смутились дети и не сразу ответили, что они переселенцы и что их отец и мать только что умерли. Незнакомец приказал им идти за ним и отвел их на распределительный пункт, где их сейчас же определили в барак для осиротевших, чего они так боялись, особенно потому, что грозила разлука: барак для девочек был за несколько станций от этого места. Но несмотря на мольбы и слезы детей, Пашу повели версты за три от станции в барак для мальчиков, а Шуру отправили с первым отходившим поездом на ту станцию, где был барак для девочек.

Нетрудно себе представить страдания разлучавшихся детей, ведь каждый терял в другом все, что ему было дорого в жизни.

Пашу ввели в барак, где было уже сотни три ребятишек. Многие жили там уже довольно давно, освоились с новыми условиями и были шаловливы. Новичка Пашу они встретили шутками и увесистыми толчками в бока и спину – для первого знакомства. Через неделю Паша задумал бежать из барака: вся обстановка, невнимание к нуждам детей, грубость многих ребятишек, драки, крик и противные постные щи каждый день на обед стали ему невыносимы. И вот он стал выжидать удобного момента для бегства. Детям не позволяли одним отлучаться из барака, но медлить было нельзя, а потому в одну темную ночь Паша, выйдя во двор, перелез через дощатый забор и опрометью кинулся в сторону, противоположную железной дороге. Верстах в пяти от нее начинался большой лес. Очутившись в чаще, Паша почувствовал себя спокойнее. Теперь он не бежал, а шел, стараясь не терять из виду опушку леса, чтобы не заблудиться и все же уйти подальше от того места, где был барак. Долго он так шел, наконец утомился, прилег под одним деревом и скоро заснул. Во сне ему казалось, что его догнали и притащили в барак, а там били и, раскрывая ему рот, без конца вливали противных постных щей...

Яркое весеннее солнышко уже сильно пригревало, когда маленький беглец проснулся. Разноголосые пташки просто оглушали его своим пением; они точно старались похвалиться своим искусством перед пришельцем в их зеленое царство. Паша сел и стал думать, что ему делать дальше. Решил он идти на родину, в свою Сосновку; название своей деревни он хорошо помнил. Как хорошо ему когда-то жилось в Сосновке! Там была такая славная речка, в которой он купался с другими ребятами и ловил удочкой рыбу... Страшно хотелось ему, конечно, повидаться с милой сестрой Шурой, но где и как ее найти, он не знал. Да притом и страшно было: как бы его не забрали опять в барак. И вот он решил храбро идти вперед, подальше от противного барака, а там он будет подробно расспрашивать о дороге в родные места.

Целый день он шел, стараясь избегать селений, и только в одной деревушке выпросил себе хлеба. Настала другая ночь, и он пошел в глубь леса, чтобы там заночевать. Опять он лег под большим деревом и крепко уснул. Перед самым рассветом он почувствовал толчок, и кто-то зычным голосом его окликнул: «Эй, вставай, мальчуган! Что ты тут лежишь, с кем ты тут? »

Поднявшись, Паша увидел трех здоровенных молодцов, вооруженных с головы до пят, и порядком испугался. «Не бойся, мы тебя не тронем. Расскажи, зачем ты здесь? » Видя, что это люди не из барака, Паша откровенно рассказал им все, что ему пришлось пережить и куда он держит путь. Они слушали его со вниманием: мальчик им, видимо, понравился своею бойкостью и находчивостью. Посоветовавшись между собою, они решили взять его к себе. «Не то погибнет, – говорили они. – Из него может выйти толк, раз уж он не побоялся бежать из приюта и пробирается пешком на родину; нужно только воспитать его по-нашему». О своем решении они объявили мальчугану, причем хвалили свою жизнь и обещали, что ему у них будет отлично. Паша не прекословил: он боялся этих вооруженных людей и последовал за ними в глубь леса. На одной поляне их ждали оседланные кони, а при них еще один дюжий молодец. Он подхватил Пашу под руки, посадил впереди себя на одного из коней, и они поехали. Ехали они долго по лесным извилистым дорогам, наконец остановились. Коней куда-то увели, а сами, согнувшись и увлекая за собою Пашу, вступили в какое-то отверстие между поваленными бурей деревьями и через несколько минут ходьбы в густой чаще очутились на поляне, где находилось около двадцати человек: большей частью вооруженные мужчины и несколько женщин. Все взоры обратились на приведенного мальчугана, грязного и обтрепанного. Посыпались вопросы: кто он, откуда?

Один из мужчин, по-видимому начальник банды, спросил:

– Как тебя зовут?

– Паша, Павел, – твердо сказал мальчик.

– А по фамилии?

– Моя фамилия Тихомиров.

– Ну, это нам не подходит. Твоя фамилия будет «Смоленый», уж больно ты грязный и измазанный, – шутливо сказал начальник.

С тех пор все его звали не иначе, как «Смоленый». Новая фамилия понравилась всем.

Паше стало ясно, что он попал в шайку разбойников. Мало-помалу он освоился с новой жизнью, и она ему даже понравилась. Бесшабашная вольность, хорошая пища и веселое настроение под хмельком – все располагало его к этим людям, и он перестал уже думать о Сосновке. Не забыл он только свою сестрицу Шуру и часто грустил, думая, что и ее уже нет в живых.

Маленький «Смоленый» вскоре стал любимцем всех разбойников, их забавой. Он живо интересовался их похождениями и нетерпеливо ожидал новой добычи. Он забыл то, что ему говорили когда-то родители о грехе воровства; теперь ему даже приятно было видеть награбленные вещи и слушать рассказы разбойников по возвращении их с «работы», как они называли свое злое дело.

Прошло восемь лет, и шестнадцатилетний «Смоленый» уже принимал активное участие в грабежах и разбоях. За свою сообразительность, ловкость и храбрость он сделался помощником атамана. Их «работа» наводила ужас на окрестные селения на расстоянии ста верст в окружности. Дремучие леса позволяли им спокойно продолжать свое дело. Казалось, их никто не найдет, не потревожит. Грабили они всех, кто попадался под руку, нередко и убивали.

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 Следующая ⇒