Павел Смоленый Рассказ бывшего каторжника 1 страница

Ломка

Москва, столица наша Москва. Сердце нашей Родины. Бескрайнее море людей. Здесь, в Москве, особенно ясно чувствуешь себя пылинкой в огромном мире, чувствуешь свою незначительность. Если в казахской степи к тебе может прийти дерзкая мысль, что ты — один во всем мире, вокруг — пустыня. Где-то там, вдалеке, за несколько километров виднеется чабанская юрта, да дорога, по которой ты пришел в эту глушь, напоминает о том, что еще есть люди, которые ее проложили по этой пустыне, что ты не один в этом мире. И здесь может показаться, что ты Человек с большой буквы, что весь мир крутится вокруг тебя. В большом же городе ты человечек, а в Москве — вообще человечишко, вроде козя-вочка какая... Вокруг тебя тысячи людей, даже миллионы, все куда-то спешат, и никакого дела нет им до тебя. Не станет тебя, они ничего не потеряют.

Так уж устроены мы, люди (а может, и устроили сами себя в этом огромном мире), что чем больше нас на планете, тем меньше ценим друг друга, тем больше чувствуем себя одинокими в огромной толпе и тем более, в девятимиллионном городе. А сколько еще приезжающих.

На Киевском вокзале всегда шумно. Приходят и отходят поезда, встречаются и расстаются друзья. И разъезжаются люди в разные стороны, увозя сердца, радости и тревоги, свои надежды, судьбы.

Когда объявили посадку на поезд «Москва — Одесса» и народ стал рассаживаться по вагонам, обратил внимание на себя один мужчина, возрастом давно уже за тридцать. Хотя его вид не был вызывающе модным, не был роскошно-богатым, изысканно интеллигентным, наоборот — очень скромным, даже каким-то серым, все же взгляды прохожих задерживались на нем больше, чем на других.

А причина тому была. Бросилась в глаза прежде всего, его короткая стрижка, которая в народе именуется как «три дня на свободе». Цвет лица – серый, землистый какой-то, и глаза впалые, и настороженный взгляд, все испытующий. На нём был скромный, недорогой костюм, который как-то неловко «висел» на его сухом теле. Молча показав проводнику билет, он протиснулся в вагон и пошёл вдоль него, ища, как видно, безлюдное место, этакую экологическую нишу, похожую на нору: чтобы подальше уйти от этих болтливых и суетливых, к которым он, то ли ещё не привык, то ли отвык от них за многие годы.

Наконец, в конце вагона, он нашел свободное купе и занял место возле окна. Пассажиры проходили, занимали свободные места. Двое или трое пассажиров намеревались было занять место возле таинственного незнакомца, но глянув в лицо своему попутчику, поспешили удалиться. А вот уже и отправление. Вагон слегка качнуло и перрон медленно поплыл перед окнами. Через полчаса неожиданно в проходе появился молодой паренек, безнадежный провинциал, как определил бы любой, не обязательно быть даже москвичом. В обоих руках у него были авоськи и чемодан, набитые тряпьем, маслом, колбасой.

Спекулянт, наверно, или просто тряпочник.

— Можно, начальник? Тут не занято? — слишком уж запросто начал знакомство парень.

— Начальник в зоне, — коротко ответил пассажир.

— Че, че? — не понял спекулянт.

— Садись, говорю, не занято.

— О, это другое дело. Хорошо, место свободное нашлось на нижней полке. Сейчас я вещички упакую отсюда. Вот так... И сам сверху сяду на них, чтоб никто ничего не мог... ну, сам знаешь... Тебя как звать-то?

Незнакомец молчал, смотрел на проплывающие мимо поля, перелески, деревушки. Там, за окном, была Россия, свобода и это его больше интересовало, чем этот болтливый тряпочник.

— Ну, че ты молчишь? — не унимался разговорчивый. — Давай познакомимся, разговоримся и дорога короче будет. Мне целых двадцать часов трястись. Так вот я вагонов десять прочесал, пока нижнее место нашёл свободное. Ты, конечно, интеллигент, москвич, я сразу же понял. У тебя вон пакетик один целлофановый «Москва, Олимпиада-80». Конечно, вам москвичам чего, у вас снабжение что надо. Вас вся страна кормит. Вы масло по 00 граммов берёте, а колбасу на пару бутербродов, не больше, а у меня такая возможность один раз в год, вот и бегаю по магазинам, да по нескольку раз в очередь становился. За маслом так в одном магазине семь раз становился, уже продавцы гонят, ты, говорят, уже брал, а я клянусь всеми святым. Вы что, говорю, для пользы дела дурачком прикинулся. Да ладно, всё позади, кое-что оторвал. Хотишь, позвастаюсь импортом? У меня тут есть кое-что. Что не интересует? Конечно же, москвичи – народ интеллигентный, а тряпки, небось и вам нужны. Ну ладно, ладно, молчу…

Хозяин купе уже давно понял, что с этим попутчиком не соскучишься, но еще была надежда, что он выдохнется, замолчит, поняв, что никому его болтовня не нужна, а тем более — 20 часов болтать с ним. Но тот только набирал обороты.

— Вы, москвичи, конечно, интеллигенты, не нам чета! Модники! Раньше все лохматые ходили, а сейчас все стриженые да бритые, как ЗЭКи. Ну ты че молчишь? А ты я вижу и йог к тому же, вон как себя заморил. Молодец! Как она у вас там называется... Хатка-йога? Слыхал-слыхал... А работаешь ты где? Я маляром работаю, маляр-штукатур, в межколхозстрое. Получаю 200 рублей, плюс шабашка. А ты кем работаешь? Да не молчи ты, парнишка, че ты такой гордый? Кем работаешь?

— Летчиком, — попробовал отвязаться таинственный. Но не тут-то было!

— Летчиком?! Ух ты! Ты знаешь, а я ведь так и подумал! Я сразу понял, что ты не из простых, из интеллигентов. Всю жизнь мечтал с летчиком поболтать. Ты на каких летаешь? На военных? На «ястребках»? В загранку летал? Расскажи! Видно чаша была переполнена. Интеллигент вдруг резко отвернувшись от окна, уставился испепеляющим взглядом прямо в глаза «межколхознику». Тот как-то сразу обмяк, аж присел. Голос его потерял былую силу и уверенность. Взяв реванш, наш «москвич» после некоторой паузы прошептал сквозь зубы, даже не прошептал, а прошипел:

— Да я одиннадцать лет лед таял по зонам и в одиночках.

Разговорчивый, как видно, был в ударе, не находил слов, а потом, несколько собравшись с мыслями, начал, заикаясь:

— Ты … ты … что … ЗЭК?

— А ну дергай отсюда, — резко оборвал его бормотанье бывший «летчик».

От неожиданности парень даже подпрыгнул на месте, в одно мгновение поднял крышку нижнего яруса и, оглядываясь, стал вытягивать чемодан и узлы.

— Что ты раньше не сказал? Только ты на меня не кричи, я пужаный — имей в виду, я не один тут, тут у меня дружков пол-вагона. Ухожу, ухожу, уже ушёл…

Но его уже никто не слышал. Наш таинственный незнакомец неподвижно сидел, уставившись взглядом туда, где за окном простирались просторы полей, мелькали бетонные опоры, тянулись змейки дорог. Кажется, его грустные глаза впали еще глубже и лицо стало еще более мрачно. Он вспоминал. Перед глазами проходила трудная жизнь. Сейчас он едет домой к матери, спустя многие годы разлуки. А что его там ждет? Кто его там ждет? Конечно, мать есть мать, но был ли он для нее хорошим сыном, был ли он радостью для нее? К тому же, от нее уже полгода не было писем. Жизнь вся поломана, по-новому поздно начинать жить, да и как это можно иначе? И в памяти вдруг зазвучала старая лагерная песня:

«Таганка — все ночи, полные огня,

Таганка — зачем сгубила ты меня?

Таганка — я твой бессменный арестант,

Погибли юность и талант в твоих стенах».

Так, в одной позе, почти неподвижно просидел он долго. Уже за окном смеркалось, запылало на горизонте зарево заката, но вот и оно исчезло, стало совсем темно. Скорый поезд с грохотом летел в черную бездну ночи, и только высоко в небе рогач-месяц следил за ним. Надо же, ведь это тот же месяц, который проплывает над бездной океана и над экватором, над Канадой и Бразилией, Японией и Канарскими островами. Да что там острова, это тот же месяц, который был свидетелем рождения и гибели великих империй, целых цивилизаций. Он – свидетель маленьких земных радостей и великого человеческого горя. Этот же месяц совсем недавно струил свой мертвецки-бледный свет на колючие лагерные заграждения, вышки с солдатами в зонах. Он же заглядывал по ночам в маленькое, зарешеченное окошко в одиночестве. Воспоминания, воспоминания… Как их много! На всю оставшуюся жизнь хватит.

Так, погруженный в тяжелые думы, просидел наш пассажир до трех часов ночи, спать не хотелось. Вагон давно уже спал, кто похрапывал из пассажиров, кто посапывал. Лишь некоторые бодрствовали, чтоб не проспать свою станцию, да изредка проходила вдоль вагона нестарая проводница с заспанными глазами и помятым лицом. И тогда слышно было:

— Эй, парень, вставай, скоро Брянск. Мамаша, подъем, готовьтесь, подъезжаем.

Но вот сон стал одолевать и нашего знакомого, голова стала тяэелой, мысли стали путаться, глаза смежаться. Апустив голову на руки, он так и застул, сидя у окна, но тревожен был его сон.

Проснулся он от какого-то шума и смеха молодых людей. За окном уже совсем светало, занимался новый день. Солнце уже поднималось над горизонтом и заливало ярким светом весь вагон. В проходе стояла группа молодых парней и девчат, виновников его неожиданного пробуждения.

— Скажите, тут у Вас места не заняты? Не помешаем? — спросил молодой парень с гитарой в руках.

- Своодно здесь, парировал проснувшийся и с равнодушным видом отвернулся к окну.

Группа молодежи оказалась немалая, девчата уселись на свободные места, парни — кто залез на верхнюю полку, кто стоял в проходе. Все они были в очень хорошем настроении, шутили и смеялись, но в их звонких голосах было что-то особенное, необычное. Темы разговоров какие-то странные, непривычные слуху. Жизнь в них била ключом, рвалась наружу.

«Странные какие-то», — подумал хозяин купе, — «еще не обстрелянные, жизни не видели, вот и резвятся... ».

Но молодежь так мрачно не думала. Неожиданно парень, что был с гитарой, спросил:

— Извините, Вы не будете против, если мы споем хорошую песню? Не помешаем Вам?

— Мне-то какое дело? — отмахнулся пассажир, — пойти, пока поется!

Девчата потеснились и парень этот с гитарой сел рядом с незнакомцем.

— Ну, что споем? — спросил он.

— Давайте «Дорогу», братья, споем, — Раздался девичий голос. Другие поддержали. Парень пробежал по струнам гитары, чуточку подстроил ее, сыграл красиво вступление и тихо запел:

«Если ждет тебя дорога

В неизвестный край,

На прощанье у порога

Думы не гадай.

Слово доброе послушай,

И совет прими:

В этом мире гибнут души,

Ты свою храни.. . »

Последние слова все дружно подпели: «Ты свою храни! » Второй куплет запели все вполголоса:

«Если ждет тебя дорога

В неизвестный край,

Спутником себе тревогу

Ты не выбирай! …

С ней в душе одна тревога

И тоска в пути,

В звездном небе будто кто-то

Потушил огни. Потушил огни».

Третий куплет запел гитарист. Голос его был мягкий, красивый. «Ну чем тебе не артист? Да, все они, похоже, что артисты, или агитбригада, самодеятельность. Только непонятно, за кого агитируют», — так размышлял наш пассажир, а парень тем временем пел:

«Если ждет тебя дорога

В неизвестный край,

Не суди упавших строго,

Лучше поднимай.

Может статься, сам в бессильи

Где-то упадешь, ослабеют сердца крылья,

Веру надорвешь. Веру надорвешь».

«Веру надорвешь... » — опять подпели. Парень на гитаре сыграл красивый проигрыш, сделал модуляцию и все дружно запели на тон выше:

«Жизнь кипит вокруг, как море,

Бьет тебя волной...

И в твоем огромном горе

Ты для всех чужой.

Помощь есть для всех у Бога,

Ты к нему взывай,

Если ждет тебя дорога

В неизвестный край.

В неизвестный край... ».

Голоса стихли, кмолк последний аккорд гитары. «Хорошая песня», - подумал одинокий пассажир, -»особенно последний куплет. Жаль только, песня короткая, вроде недопета что-ли… «

В купе стало тихо, слышно было только, как в соседнем купе кто-то ворчал, чем-то был недоволен.

— Ну, что замолчали, артисты? Пойте еще, — сказал вдруг наш незнакомец, бывший «летчик». Молодежь опять оживилась, стали выбирать, что еще спеть. Один предлагал одно, другой - другое.

«Ну, а песни у них действительно странные, даже по названиям «Христианин, неси огонь чудесный свой», «Христос – надежда тех сердец», «Нам жизнь дана», - подумал наш незнакомец.

Но вот остановились на одной песне. Зазвучала гитара и молодежь запела:

«Мне видны пятна на тропе кровавые,

Когда-то шел по ней Христос израненный,

Он шел, искал меня, а я — утерянный,

А я лежал во рву, грехом истерзанный.

Глаза лучистые меня заметили,

Стонал от боли я, не зная радости.

Но вот Христос пришел,

как добрый Пастырь мой…

Я лик Его узнал, смотрел с любовью Он...

Подал Он руку мне Свою пронзенную,

Сказал, что я отныне уж спасенный Им...

И было столько сил в Его святых руках.

Он взял меня к Себе, понес к Своим овцам.

Мне видны пятна на тропе кровавые,

Когда-то шел по ней Христос израненный.

И свет Его очей мне будет освещать

Те пятна мир людской не сможет затоптать…»

Еще не успели умолкнуть последние звуки этой хорошей песни, как вдруг послышался сильный шум и ругань. Это из соседнего купе двое молодых мужиков, видно подвыпивших уже с утра, вернее, успевшие похмелиться после вечерней выпивки, ломились к певцам с руганью и скверпословиями:

— А ну кончай концерт, баптисты проклятые! А то я вас сейчас!.. А ну, проводник, вызывай милицию, вязать их будем! Ишь, обнаглели! Я вам сейчас устрою варфоломеевскую ночь.

Наши певцы то ли растерялись, то ли испугались, но сидели, стояли без движения. Воцарилась неловкая пауза… Вдруг от окна к выпивохам бросилась тень и водно мгновение последние были смяты и вытиснуты из купе в коридор. Это был никто другой, ка наш молчаливый незнакомец. Вид наглых богохульников, которые готовы избить этиз святых, привел его в ярость. Он обеими руками вцепился за ворот первому безбожнику и уже в коридоре прижал его к стеклу:

— Ты что это тут расчирикался, прихвостень бесов? Если ты сейчас не заглохнешь, не уберешься отсюда со своим кентом, я вам обоим жилы все вытяну!

Все это произошло так неожиданно, с молниеносной быстротой, что все свидетели не успели и рта раскрыть. А подвыпивший наш герой как-то отрезвел мгновенно и новая реальность привела его в такой ужас, что он чуть не завизжал от страха. Но едва удерживаясь от такого позора, он вдруг, заикаясь, стал извиняться, видно, осознал свою ошибку.

- Слушай, п-п-парень, т-т-ты изв-ви-вини. Так бы и сказал. И-извини. С-слуш-шай, я пошел.

Незнакомец наш принял эти извинения со словами:

«Мразь, сгинь! » — резко отшвырнул трусливого безбожника в сторону тамбура. Тот едва удержался на ногах, и, не оглядываясь скрылся подальше от греха. Товарищ его уже куда-то делся, то ли ему куда надо было срочно, то ли он решил не мешать им «беседовать», но рядом его не оказалось.

Окончив вразумление, «летчик», не глядя ни на кого, подошел к окну, сел на свое место и опять стал, не отрываясь, смотреть на проплывающие за окном виды нашей русской земли.

Опять стало тихо в купе... Только колеса стучали на стыках. Поезд все дальше и дальше удалялся от Москвы. Молчание нарушил опять же незнакомец:

- Ну, что вы притихли, артисты? Пойте, хорошо вы поете…

Тут парень с гитарой заговорил вполголоса:

— Слушай, друг, может, не стоило так...

- А что, он шакал! Я таких давил и давить буду…

— Оно, конечно, так, но неприятностей может быть еще больше, а негодяй так и не поймет ничего. Зло злом не победишь...

— Если и не победишь, то все равно, к этому надо стремиться. Робеть перед гнилью нечего! Я сто в гору всегда дам. А понять они поняли. И довольно быстро.

Как-то незаметно, вроде разговорились, и гитарист решил познакомиться поближе:

— Как звать-то тебя?

— Семеном.

- А меня Димой звать. Мы, как ты уже понял, верующие. С посещения едем.

— Что за «посещение»? Не понимаю...

— Ну, как бы тебе сказать... Ну, в гости, вроде. К верующим в другой город. Я в общем-то из-под Одессы. А сейчас в отпуск приехал к друзьям и вот, с молодежью посетили собрание в Брянске. Хорошее было общение. У них такая жизнь там! Такие все живые, радостные, бодрые. Оркестр народных инструментов, играют здорово. И духовой есть. И хоры: мужской, молодежный, большой. А главное — это духовное общение, любовь братская.

- Не пойму, о чем ты. Говоришь, верующий, «святые», а тут оркестры, хоры, молодежь, гитары. Никогда никого в церкви не видал ни с гитарой, ни с балалайкой.

— Это в православной церкви, там ты и молодежи верующей не увидишь. А мы не православные, а просто — христиане, в народе баптистами зовут.

— Ну, теперь ясно. Ну так вы пойте, пойте. Дима заиграл и две девушки запели очень нежно и трогательно: «Пишутся прекрасные пейзажи».

Семен слушал очень внимательно, но когда закончили петь, он сказал:

— Поете хорошо, но в песнях у вас все как-то слишком хорошо. Все довольны, все смеются... А так ли в жизни бывает? Дайте вот я спою, хоть и не так красиво, но зато из жизни. Я ведь не артист...

Дима протянул ему гитару:

— Спой, конечно, спой.

Семен неловко рукой взял пару аккордов и запел хриплым голосом, но очень сердечно:

«В день, когда исполнилось мне 16 лет,

Подарила мама мне вязаный жакет.

И куда-то в сторону отвела глаза,

«Принесли посылку нам, от отца».

Ты о нем не подумай плохого,

Подрастешь – сам поймешь все с годами,

Твой отец тебя любит и помнит,

Хоть давно не живет вместе с нами.

Вечером на улице мне сказал сосед:

«Что же не оденешьты новый свой жакет?

Мать всю ночь работала, чтоб его связать».

И тогда я понял, что такое мать».

И видно было, что песня «доходила» до слушающих. Перед глазами вдруг встало человеческое горе, безотцовщина, тяжелая сиротская доля. Слушали очень внимательно, кажется, не дыша. Кто-то из девушек достал платочек вытереть глаза, а Семен все пел; но его голос стал дрожать, и видно было, что в этой песне есть что-то из его жизни. Не случайно он запел ее. Но он все-таки продолжал:

«Я рукою гладил новый свой жакет,

Не сказал я матери про ее секрет,

Лишь любовь безгрешна, лишь родная мать

Может так заботливо, и так свято лгать.

Ты о нем не подумай плохого,

Подрастешь, сам поймешь все с годами,

Твой отец тебя любит и помнит... »

Последние слова он не допел, закусил губы, быстро отдал гитару и отвернулся к окну, пряча глаза. Да, песня была трогательная, жизненная.

Сколько на земле слез, а мы, бывает, проходим мимо, будто не замечаем, а кто-то рядом страдает, сердце у него кровью обливается и слезами...

Долго длилось молчание в купе. Но постепенно жизнь брала свое. Кто-то заговорил сначала шепотом; потом в голос, а вот уже кто-то взял гитару и все запели новую песню. Дима же не пел, он тронул рукой попутчика и заговорил с ним:

- Семен, извини, ты вот песню спел. Она, наверное, имеет отношение к твоей жизни? …

— Косвенно, — отозвался мужчина, не отворачиваясь от окна.

— Я хотел бы поговорить с тобой. Эта песня мне знакома. Трудно мне тогда было. Я ведь до 19 лет рос безбожником. Знаю, что значит жить без Христа.

А я думал, что тебе с детства «по ушам проехали».

- Нет, это не так. Кто-то с детства верующий, а я - нет. И потому, попробуй заставить. Да и не к чему это! Как говорят, невольник – не богомольник. Мне уже, тут уже заставить не получиться.

— А если с детства внушать, внушать — а потом глядишь — и в семинарию подашься, во святые... А Дима опять возразил:

— Тут, Семен, не так просто все. Ведь верующим христианином стать, это не записаться куда-то в церковные списки, не ритуал какой исполнить, вроде крещения, даже не ризу поповскую надеть, тут все гораздо глубже и серьезнее. Когда человек уверует, у него глаза открываются, духовные глаза... Он с Богом встречается, заново рождается свыше. И начинает новую жизнь. Это не просто переоценка ценностей, это больше. Вот представь себе, цыпленок еще в скорлупе. Уже живой, пищит, глядит по сторонам, пялит глаза, а вокруг только скорлупа. И думает, что весь мир — это лишь только скорлупа. Другого он не знает, не видел. Но вот скорлупа лопается, и он, цыпленок, видит мир, настоящий мир, расцвеченный всеми цветами радуги. Видит бескрайнее небо и солнце, и лес, и речку. Ну, в общем, настоящий мир! Я представляю, что это здорово — впервые увидеть мир, огромный, Божий мир. А он, глупый, думал, было, что весь мир — это только лишь скорлупа. Вот примерно такие переживания испытывает человек при встрече со Христом. Он прозревает.. .

- Так, выходит, что я слепой, что ли? … Я, знаешь, сколько в жизни видел в свои 32? – сказал Семен с горечью, не отворачиваясь от окна.

Дима поспешил унять обиду.

— Ты, Семен, не обижайся. Я не сомневаюсь, что ты много в жизни видел. Но я совсем не об этом говорю. Ты вот, скажи, Бога ты видел?

- А кто Его видел, ты, что ли?

— Не только я, а все верующие по-настоящему видят Его.

— А какой Он, красивый? Старый или молодой?

На лице Семена появилась усмешка. Но христианин не смутился ничуть, а наоборот, еще с большим вдохновением продолжал:

— Он, понимаешь. Великий, Чудный, а еще — Прекрасный. Ты спрашиваешь, красивый ли Бог. Очень! Он прекрасен! Ведь даже люди, которые способны по-настоящему любить, красивы, очень красивы. А Бог — есть сама Любовь! Представь, что за тебя твой друг на смерть пошел, на верную смерть. Как ты думаешь — красив ли он?

— Тут-то ясно, только за меня никто не пошел на смерть. Сам «за паровоза» ходил. И никто не сказал, давай, мол, я за тебя «червонец» оттяну!..

Дима прервал собеседника.

— Ты слышал, что нибудь о Христе?

— Не довелось. Нет, вообще-то пацаном был в церкви, на «колядки» ходили, на Пасху христосовались с девчонками. Как сейчас помню: «Христос воскрес! Воистину воскрес! » А что это значит — неграмотный, не знаю, техникумы не кончал.

- Ты, Семен, сказал, сейчас, что за тебя никто не пошел ни в зону, ни на смерть. Это не так! … За всех людей, за меня и за тебя, Христос, Божий Сын, пошел на казнь, на смерть. Его били, мучили долго, потом убили, но Он воскрес на третий день. Поэтому, на Пасху люди поздравляют друг друга: «Христос воскрес! Воистину воскрес! »

— С чего ты взял, что Он за меня умер?

— В Евангелии сказано, что Христос умер за грехи наши, когда мы были еще грешниками и когда ты это поймешь и поверишь в это — начнется твоя новая жизнь, как написано: «Царство Божие – внутри вас! »

Семен недоумевающе смотрел на молодого парня, красивого, похоже неглупого, который так просто и вдохновенно верит в Бога и служит Ему. Если то, о чем он говорит, правда, то возможна жизнь заново.

Сколько раз, там, за колючей проволокой, на лесоповале, когда от усталости ноги подкашивались, мечтал он жизнь начать заново. По ночам эта мысль не давала спать. Но прошли многие годы, а где она, эта новая жизнь? Нет ее ни в себе, ни в других. По молодости были попытки, не то, чтобы жить по-новому, хотя бы как-то в рамки закона умещаться – все бесполезно. Был один срок, потом другой, третий… Как поверить в это? Можно было бы назвать рассуждение о новой жизни сказкой, но рядом сидел совсем молодой парень и так искренне говорил о ней, что можно ему поверить. Да и эти «артисты» тоже ведь молодые, и тоже – божественные. Так рассуждал в себе Семен.

Долго они еще беседовали с Димой, всю дорогу, пока ехали вместе. Но вот Димины друзья стали собираться, скоро выходить. Прощаясь, Дима вырвал новому знакомому листок из записной книжки:

— Тут, Семен, адрес мой домашний. Приезжай в гости, или хотя пиши. Рад буду послужить тебе чем могу.

- Ладно, поглядим. Спасибо тебе. Хороший парень. Зря мы раньше не встретились. А сейчас поздно мне думать об этой твоей новой жизни. Отпетый я!

— Брось ты эти мысли, Семен, в общем, адрес не потеряй. Жду, пиши или приезжай. Ну, пока...

— Буду!

Дороги, земные дороги… Сколько людьми исхожено их за жизнь и у каждого своя дорога, свой путь. Порой, они пересекаются и тогда бывают встречи, приятные или неприятные, о которых вспоминаем с радостью или с горечью. А бывает часто, и не вспоминаем никогда. Но помнить нам надо, что встречи наши не проходят бесследно. Все мы оставляем в душе каждого человека, с кем встречаемся, какой-то осадок, след. Потому, будь осторожен, землянин. Не наследи в чьей-то судьбе, не растопчи кого-нибудь в небрежности. Ведь вокруг тебя живые люди, бессмертные души.

Возможно, не думал Дима, что та встреча, беседа в поезде будет иметь такие идущие последствия.

Прошло времени с того дня недели две. Дима часто вспоминал о том челевеке по имени Семен с такой искалеченной судьбой. Молился он за пробуждение многих своих знакомых, и в этом списке появилось еще одно имя – Семен, а жизнь текла саоим чередом – будни, работа…

Придя в этот день с работы, Дима пошел в ванную освежиться студеной водой, и как неожиданно мать сказала:

— Димка, что это письмо твое валяется? Не нужно, что ли?

- Какое письмо, ма? …

— Да вот, позавчера еще получили. Ты что, не видел его? Тут от какого-то Семена.

— От Семена? Давай его сюда!

- Да ты умойся прежде, что летишь как угорелый? Никуда оно не денется, твое письмо!

— Давай мать, давай скорее.

Прямо тут же, не вытираясь, Дима стал читать: «Здравствуй, Дима. Не знаю, забыл ли ты меня или нет, но я не забыл то, о чем ты мне говорил в поезде. Если я действительно не безразличен тебе, то жду тебя у себя. Крайний срок 14 июня. Мой адрес на конверте есть. Семен».

«Вот это да! Крайний срок –четырнадцатого! А сегодня какое? Вроде уже четырнадцатое…» - Дима аж побледнел.

— Мать, сегодня какое число?

— Четырнадцатое.

- А письмо когда пришло?

— Позавчера. А что?

— Да ничего, — вполголоса ответил сын и медленно опустился на стул. «Что же делать? Ничего не делать — это отпадает, так как, раз Семен написал, значит важное что-то, нужно успеть! На чем ехать? На поезде? А идет ли он? А если на отцовских «Жигулях»? Далековато, все-таки и километров около пятисот! »

- Мам, машина дома?

— Вроде дома. Отец с работы еще не пришел. А ты что, собрался куда?

- Да, надо, дай скорее документы и ключи.

— У меня нету. У отца в костюме ищи!

К счастью, документы и ключи нашлись в отцовском чистом костюме. Войдя в спальню, Дима помолился, взял Библию, деньги на дорогу, и пошел выгонять машину.

Мать забеспокоилась:

— Ты куда убегаешь? Опять к своему другу Олежке? Что-то случилось?

— Ничего, мам, не случилось. Надо мне! Я у отца машину не спросил, но мне срочно надо! Скажешь ему.

— Ладно! К вечеру вернешься?

— Нет, я и ночью не буду дома.

— Что это такое? В чем дело? Что случилось?

- Мам, не волнуйся, приеду – все расскажу.

— Смотри, влетит тебе от отца.

— Ничего, ну я поехал. До свидания.

Выехав на трассу, Дима придавил на газ посильнее. Чтобы успеть – надо гнать в среднем 80 километров в час. А это – немало!

Чтобы было в среднем 80, то постоянно надо давить 100 и более. Опаздывать нельзя. Кто знает, что там, у Семена. Много было ему сказано о новой жизни, о человечности, о любви Божией, и теперь все эти слова стали на поверку. Вдруг он в отчаяньи, вдруг уже петлю приготовил. И от этих мыслей нога как-то сама стремилась давить на газ до поли-ка, сон бежал прочь. Было времени — двенадцать часов, когда до назначенного места оставалось двадцать километров. «Значит успеваю», — облегченно подумал Дима. Правда нужно еще в незнакомом городе найти в полночь улицу и дом, но в надежде на Бога он не унывал. И вот уже от стоит перед воротами по нужному адресу. Времени — без десяти минут двенадцать.

Успел! В окнах небольшого домика в глубине двора горел свет, значит ждет. Дима постучал. Залаял пес. Из дома вышел мужчина. По походке видно и по осанке — он, Семен. Дима крикнул:

- Семен! Это я, Дима.

— Да я уже понял. Погоди, открою. Ну, привет! Вовремя ты успел! О, да ты на «тачке»! Давай, загоняй ее во двор.

Через десять минут они сидели за столом, когда поздний ужин подходил к концу, Семен стал задумчив и даже мрачен. Видно, тяжелые думы заставляли его страдать. Он молчал. Молчал и Дима. Вернее, так было внешне. Внутренне же он говорил Богу. Он молился в мыслях. Молился о том, чтобы Господь научил его, как помочь этому человеку с искалеченной судьбой, чтобы дал нужные слова, мысли. А главное, чтобы Господь сказал Семену, то, что ему нужно. Чтобы открыл ему и ум, и сердце, чтобы живая вера и светлая надежда пришли в мир этого человека и чтобы любовь Божия стала ясной ему.

А Семен сидел напротив, погруженный в свои мрачные мысли и молчал.

— Ну что, ты Семен? — неожиданно прервал тишину Дима, — Что у тебя?

— Как тебе сказать?.. — Ты поделись, полегчает. Если, конечно, хочешь...

- Ты скажи, Дим, для чего люди в церкви исповедуюются?

— Наверное, чтобы прощение получить, думаю так.

— А мне вот не из-за прощения, а так просто, выговориться охота. Я помню тот разговор наш в поезде. Даже больше того, мне как-то казалось, что я все это время, все эти две недели, продолжал с тобой говорить, задавал тебе вопросы, получал ответы, разъяснения. Ну, прямо мистика какая-то. И ждал тебя, сильно ждал. Я тебе душу открыть хочу, как на исповеди.

⇐ Предыдущая 123 4 5 6 7 8 Следующая ⇒