Хелпикс

Главная

Контакты

Случайная статья





Виктор ФРАНКЛ 9 страница



 

Любая медицинская практика предполагает ценность сохранения или восстановление здоровья. Как мы говорили раньше, ценностные проблемы медицинской практики обостряются лишь в связи с эвтаназией, или предотвращением суицида, или с решением о проведении особенно опасных операций, когда человеческое существование ставится на карту. Но не может быть медицинской практики, не затронутой ценностями или этическими принципами.

 

Та область медицины, которую мы называем психотерапией, всегда практически занималась и лого-терапией и, следовательно, осуществляла некий род медицинского служения.

 

Мы должны быть готовы ответить на вопрос, «из каких оснований и от чьего имени» (Принцхорн) мы вторгаемся в философию, в духовные проблемы, в область духовных ценностей. Это — проблема философской честности. Для врача, привыкшего мыслить в терминах методологических проблем, понятно, что обоснованность медицинского служения зависит от ответа на этот вопрос.

 

Гиппократ говорил, что врач, являющийся также и философом, подобен богам. Но в нашем стремлении вводить философские вопросы —там, где они релевантны, — в медицинскую практику, мы не имеем намерия соперничать с духовенством. Мы просто хотим использовать возможности медицины в максимальной степени, исследовать область медицины до самых крайних ее границ. Необходимо пойти на риск, и наше предприятие может быть объявлено опасной затеей. На каждом шагу доктор в своем кабинете сталкивается с ценностными суждениями. Мы не можем спокойно обойти их; мы вынуждены вновь и вновь занимать определенную позицию.

 

Возникает вопрос: полномочен ли лечащий врач занимать такую позицию, а может быть, это даже является его обязанностью? Или, может быть, более разумным и более соответствующим его долгу было бы избегать того, чтобы занимать подобную позицию? Допустимо ли для него влиять на решения пациента? Не означает ли это вторжения в частную, личную зону человеческого духа? Не приведет ли это воздействие к бездумному и произвольному наложению его собственных личных взглядов на сознание пациента? Хотя Гиппократ говорил: «Следует вносить философию в медицину и медицину в философию», не обязаны ли мы тем не менее спросить самих себя, не означает ли это, что врач вносит в свою профессиональную деятельность нечто совершенно чуждое его функциям? Не превышает ли он свои полномочия, обсуждая философские вопросы с пациентом, который ему доверяется и который верит в него?

 

Эта проблема не возникает в деятельности священников и других представителей духовенства, в чьи обязанности входит обсуждать вопросы веры и философические взгляды и которые обладают полномочиями проповедовать руководящие принципы. Задача становится равно легкой для доктора, которому посчастливилось соединять в себе качества врача и духовного лица и который обсуждает вопросы веры или ценностей с пациентом одной с ним веры. То же самое верно для доктора, чьи ценности определяются выданным ему государством мандатом и чьей задачей является способствовать благосостоянию этого государства. Но любой другой врач сталкивается с дилеммой — особенно психотерапевт, который, с одной стороны, не может действовать, игнорируя ценностные суждения, а с другой стороны, должен остерегаться наложения собственных взглядов на личность пациента.

 

Существует решение этой дилеммы, хотя оно и не из простых. Давайте обратимся к первичному факту человеческого существования, с которого мы начинали: быть человеком, говорили мы, значит быть сознающим и ответственным. Экзистенциальный анализ ориентирован именно на то, чтобы помочь человеку в осознании его ответственности. Он стремится помочь людям пережить этот элемент ответственности в их существовании. Но вести личность дальше этого пункта, в котором достигается осознание существования как ответственности, не является ни возможным, ни необходимым.

 

Ответственность является формальным этическим понятием, не включающим частных директив в отношении поведения. Более того, ответственность является этически нейтральным понятием, существующим на этической пограничной линии, потому что само по себе оно не определяет объектной отнесенности ответственности. В этом смысле экзистенциальный анализ также характеризуется неопределенностью по поводу вопроса, в отношении к кому или чему, личность должна чувствовать ответственность — к ее Богу, или ее совести, или окружающему ее обществу, или какой-либо высшей силе. И экзистенциальный анализ равным образом воздерживается от того, чтобы утверждать, что личность должна чувствовать ответственность за то-то и то-то — за реализацию таких-то ценностей, за исполнение таких-то личностных задач, за такой-то конкретный смысл жизни. Напротив, задача экзистенциального анализа состоит как раз в том, чтобы привести личность на те позиции, где она может самостоятельно определять свои задач и, исходя из осознания своей собственной ответственностей может найти ясный, уникальный и единственный смысл своей жизни. Как только человек оказывается на этих позициях, он становится способным дать конкретный и творческий ответ на вопрос о смысле существования. Потому что здесь он достигает той точки, в которой «ответ определяется осознанием ответственности» (Дюрк).

 

Экзистенциальный анализ, таким образом, не вмешивается в ранжирование ценностей; он удовлетворяется тем, что индивид начинает оценивать; какие же ценности он выбирает — остается его собственным делом.

 

Экзистенциальный анализ занимается не тем, какие решения конкретно пациент принимает и какие он выбирает цели, но только способностью пациента в целом принимать решения. Но, хотя осознание ответственности этически нейтрально, оно никоим образом не лишено императивности: как только сознание индивида разбужено, он будет спонтанно и автоматически искать, находить и двигаться по пути к его избранной цели. Экзистенциальный анализ, наряду со всеми формами медицинского служения, удовлетворяется и должен удовлетворяться приведением пациента к глубинному переживанию его собственной ответственности. Продолжение лечения дальше этого пункта с тем, что оно вторгается в личную сферу частных решений, должно расцениваться как недопустимое. Врачу непозволительно принимать на себя ответственность пациента; он не должен предвосхищать решения пациента или предлагать ему готовые решения. Его задача — сделать возможным для пациента принятие решений; он должен помочь пациенту развить способность принятия решений.1

 

Но так как ценности несоизмеримы, а решения принимаются лишь на основе предпочтений (Шелер), в некоторых обстоятельствах бывает необходимо помочь пациенту определить его предпочтения. Следующий пример проиллюстрирует необходимость такой помощи и способы ее реализации.

 

Молодой человек пришел к своему доктору за советом по поводу решения, которое он должен был принять. Подруга его невесты фактически пригласила его отправиться с ней в постель. Теперь молодой человек ломал себе голову, какое принять решение, как ему поступить. Должен ли он изменить своей невесте, которую он любил и уважал, или же игнорировать предоставившуюся возможность и сохранить свою верность ей?

 

1 Медицинское служение не занимается «спасением душ». Это не может и не должно быть его задачей. Скорее оно занимается здоровьем души человека. А душа человека здорова до тех пор, пока он остается тем, чем он является по своей внутренней сущности, а именно бытием, сознающим свою ответственность, фактически — вместилищем сознании и ответственности.

 

Доктор принципиально отказался принимать решение за пациента. Однако он поступил совершенно правильно, постаравшись разъяснить пациенту, каковы его подлинные желания и что он думал достичь в том и другом случае. С одной стороны, молодой человек имел единственную возможность для единичного удовольствия; с другой стороны, он также имел единственную возможность для морально одобряемого поведения, а именно, самоотречение во имя любви, что могло означать «достижение» для его собственного сознания (не для его невесты, которая, возможно, никогда не узнала бы ничего обо всем этом деле). Молодой человек проявил такую заинтересованность этой возможностью потому, что, как он выразился, он «не хотел упускать ничего». Но предлагавшееся ему удовольствие вполне вероятно могло бы оказаться весьма сомнительным, так как доктор лечил этого пациента по поводу нарушений потенции. Доктор вполне мог, следовательно, предполагать, что нечистая совесть пациента могла бы оказаться таким фактором, который может вызвать преходящую импотенцию. По очевидным причинам, доктор оставил свои прагматические соображения при себе. Но он постарался сделать понятной пациенту его ситуацию, которая напоминала ситуацию «буриданова осла», осла из схоластической теории, который непременно умер бы от голода, будучи помещенным на равном расстоянии от двух равных по величине порций овса, так как он был бы неспособен выбрать одну из них. Чего доктор старался достичь —так это привести две возможности, так сказать, к общему знаменателю. Обе возможности были «единственными возможностями»; в обоих случаях пациент «упускал бы что-то», делая тот или иной выбор. В одном случае он имел бы сомнительное удовольствие (вероятно, несомненное неудовольствие), а в другом случае он был бы способен подтвердить для себя глубокую благодарность, которую он чувствовал к своей невесте и которую, по его словам, он никогда не мог выразить полностью. Его отказ от этого маленького сексуального порыва мог бы послужить выражением этой благодарности.

 

Из его беседы с доктором молодой человек уяснил, что в обоих случаях он терял бы что-то, но также и то, что в одном случае он терял бы сравнительно немного, а в другом — несравнимо больше. Без необходимости того, чтобы доктор указывал правильный путь, пациент сам теперь понимал, какой путь ему следует избрать. Он принял свое решение, принял его независимо. Оно было независимым не вопреки, но фактически в результате этой проясняющей беседы.

 

Эта техника извлечения на свет общего знаменателя может быть успешно использована там, где скорее требуется сравнение «благ», нежели предпочтение ценностей. Например, сравнительно молодой человек, парализованный с одной стороны после церебральной эмболии, выражал своему доктору свое ужасное отчаяние по этому поводу, притом надежды на заметное улучшение не было никакой. Доктор, однако, помог пациенту обрести душевное равновесие. Вопреки случившемуся с ним несчастью, оставалось значительное число благ, которые могли придать смысл его жизни, включая счастливое супружество и рождение здорового ребенка. Его инвалидность не вызвала финансового краха, так как ему была назначена пенсия. Он пришел к осознанию того, что хотя паралич и разрушил его профессиональную карьеру, но не уничтожил смысл его жизни. Пациент в конце концов достиг философской перспективы, стоического спокойствия и мудрой бодрости следующим образом. Доктор рекомендовал ему практиковаться в чтении вслух, с тем чтобы улучшить поврежденную параличом речь. Причем для этой цели была использована книга Сенеки «О счастливой жизни».

 

Мы не должны упустить из виду очень большое число случаев и ситуаций, в которых было бы опасным, если не фатальным, для психотерапевта предоставить решение полностью пациенту. Врачу непозволительно покинуть человека в состоянии отчаяния или принести человеческую жизнь в жертву принципу. Врач не может позволить «упасть» его пациенту. Он должен уподобить свое поведение ведущему альпинисту, который держит веревку в ненатянутом состоянии для человека, находящегося ниже, потому что иначе его товарищ будет избавлен от усилия самостоятельного восхождения. Но,если возникает какая-либо опасность падения, он не будет колебаться натягивать веревку изо всех сил, чтобы вытащить к себе человека, попавшего в опасное положение. Такая помощь определенно временами необходима, как в логотерапии, так и в медицинском служении, например в случае потенциального суицида. Но такие исключительные случаи лишь подтверждают то правило, что, в общем, врач должен трактовать вопросы ценностей с крайней осторожностью. В принципе он должен соблюдать очерченные границы.

 

Мы стремились в экзистенциальном анализе найти решение духовных и аксиологических проблем логотерапии и тем самым заложить основы для некоторого рода медицинского служения. Теперь мы сознаем особые требования к психотерапии в отношении ценностных вопросов. Но каковы особые требования к врачу, который занимается такого рода терапией? Можно ли научиться медицинскому служению или — в этом отношении — психотерапии в общем? Можно ли учить этому?

 

Любая психотерапия в конечном счете является искусством. В психотерапии всегда присутствует элемент иррациональности. Художественная интуиция и сенситивность врача имеют немалое значение. Пациент также вносит иррациональный элемент — свою индивидуальность. Беард, создатель концепции неврастении, однажды заметил: если доктор лечит два случая неврастении одинаковым способом, он, несомненно, будет одного из больных лечить неправильно. Это вызывает вопрос, может ли быть «правильная» психотерапия вообще. Не будет ли правильнее считать, что «правильная» психотерапия практикуется данным психотерапевтом в отношении конкретного пациента? В любом случае психотерапия напоминает уравнение с двумя неизвестными — соответственно двум иррациональным факторам.

 

Психоанализ долго считался специфической и каузальной терапией. Но «комплексы» и «травмы», которые он рассматривает в качестве патогенетических факторов, вероятно, универсальны и, следовательно, не могут быть патогенетическими. Тем не менее психоанализ помог немалому числу пациентов, и поэтому должен считаться неспецифической терапией.

 

Утверждать, что расстройство имеет «психогенный» характер, не значит, что в данном случае необходима психотерапия. И наоборот, психотерапия может быть показана даже тогда, когда она не является каузальной терапией. Иначе говоря, она может быть терапией, которая решает проблему, даже не будучи специфической терапией. Случай логотерапии аналогичен. Логотерапия может быть абсолютно уместной, даже не будучи ни каузальной, ни специфической. При определенных обстоятельствах бывает разумным начинать с верхнего уровня пирамидальной структуры, с которой мы сравнивали человека, для того чтобы обеспечить человека духовным стержнем, даже если генезис его частного расстройства лежит в нижних уровнях — психическом или телесном.

 

Но в конечном счете медицинское служение не занимается в первую очередь лечением невроза. Медицинское служение принадлежит сфере деятельности любого врача. Хирург вынужден прибегать к нему так же, как невролог и психиатр. Различие обусловлено лишь разными целями и глубиной проникновения. Когда хирург производит ампутацию и снимает перчатки, он имеет вид человека, исполнившего свой врачебный долг. Но, если пациент потом совершает самоубийство, потому что он не может смириться с тем, что стал инвалидом, какая польза от такой хирургической терапии? Разве не является частью работы врача как-то воздействовать на отношение пациента к страданию, связанному с операцией и результатом ее — инвалидностью? Разве не является правом врача и его долгом воздействовать на установку пациента к его болезни, установку, которая составляет философию жизни, хотя и не формулируемую, может быть, в пространных словесных определениях? Где заканчивается действительная хирургия, там начинается медицинское служение. Ибо нечто должно последовать после того, как хирург отложил в сторону свой скальпель или оказалось, что хирургическое лечение исключается, как, например, в неоперабельных случаях.1

 

Недостаточно просто похлопать пациента по плечу или сказать несколько легких, конвенциональных подбадривающих слов. Что действительно значимо — это правильное слово, сказанное в правильный момент времени. Это правильное слово не должно быть пустым словесным упражнением и не должно «дегенерировать» в пространные философские дебаты, оно должно обращаться прямо к сердцевине проблемы пациента.

 

Выдающемуся адвокату должны были ампутировать ногу по причине артериосклеротической гангрены. Когда он в первый раз встал с кровати, чтобы попытаться идти на одной ноге, у него из глаз брызнули слезы. Тогда его доктор обратился к нему с вопросом, надеялся ли он пробежать милю за четыре минуты, потому что только в том случае, если бы это было его целью, у него было бы какое-то основание для отчаяния. Этот вопрос моментально вызвал улыбку вместо слез. Пациент быстро осознал очевидный факт, что смысл жизни состоит не в беззаботных прогулках, даже и для бегуна на дальние дистанции, и что человеческая жизнь не столь бедна содержанием, чтобы потеря ноги сделала ее бессмысленной. (Сравнения, полезные для прояснения философских позиций наших пациентов, удобно брать из области спорта по уже упоминавшимся нами причинам: пациенты могут научиться быть «хорошими спортсменами», они могут научиться тому, что трудности лишь делают жизнь более осмысленной, но никогда — бессмысленной. Типичный атлет ищет и создает трудности для себя).

 

1 Экзистенциальный анализ предпринял еретический и революционный шаг, сделав своей целью не только способность человека к достижению им радости, но помимо этого его способность к страданию как возможной и необходимой задаче- Тем самым он стал инструментом, необходимым для каждого врача — не только для невролога или психиатра. Для интерниста, хирурга, ортопеда и дерматолога он даже более необходим, чем для невролога или психиатра. Потому что интернист часто имеет дело с хронически больными и инвалидами, хирург — с неоперабельными больными, ортопед — с пожизненными калеками и дерматолог — с обезображивающими заболеваниями. Таким образом, эти специалисты имеют дело с людьми, страдающими от судьбы, которую они не могут изменить, но могут победить ее, противопоставив себя ей.

 

Вечером накануне операции по ампутации ноги по причине туберкулеза кости другая пациентка написала подруге письмо, в котором намекала на мысли о самоубийстве. Письмо было перехвачено и попало в руки доктора, который, не теряя времени, нашел предлог для разговора с этой женщиной. В немногих подходящих словах он объяснил пациентке, что человеческая жизнь была бы слишком бедна, если бы потеря ноги действительно лишала ее всякого смысла. Такая потеря могла бы разве что сделать бессмысленной жизнь муравья, так как он был бы неспособен больше реализовывать цель, определенную муравьиным сообществом, а именно бегать вокруг на всех своих шести лапках, чтобы быть полезным. У человека дело обстоит по-иному. Беседа молодого доктора с женщиной, протекавшая в стиле сократического диалога, имела свой положительный результат. Его старший коллега, который выполнил операцию ампутирования на следующий день, не знает и поныне, что, несмотря на успешную операцию, его пациентка была на грани того, чтобы оказаться на его столе для вскрытия трупов.

 

Медицинское служение показано во всех тех случаях, когда в жизни пациента существуют «судьбой» обусловленные состояния, когда он становится калекой или сталкивается с неизлечимой болезнью или инвалидностью. Оно также полезно там, где человек попадает в безвыходное тяжелое положение, сталкивается с непреодолимыми трудностями. Медицинское служение помогает пациенту трансформировать его страдание во внутреннее достижение и тем самым реализовать установки ценности.

 

Область, в которую мы вступили с нашей логотерапией, и прежде всего с экзистенциальным анализом, является пограничной между медициной и философией. Медицинское служение действует вдоль большой разделительной линии — между медициной и религией. Каждый, кто идет вдоль границы между двумя странами, должен помнить, что он находится под наблюдением с двух сторон. Медицинское служение должно, следовательно, ожидать бдительных взглядов; оно должно принимать их в расчет.

 

Медицинское служение располагается между двумя реальностями. Оно, следовательно, принадлежит к пограничной зоне и как таковое не является страной людей. И однако — что за обетованная земля!

ЧЕЛОВЕК В ПОИСКАХ СМЫСЛА:

ВВЕДЕНИЕ В ЛОГОТЕРАПИЮ

ПРЕДИСЛОВИЕ

 

Доктор Франкл, психиатр, иногда задает своим пациентам, страдающим от множества нарушений, тяжелых или незначительных, следующий вопрос: «Почему вы не совершаете самоубийства?» По их ответам он часто может определить главное направление для своей психотерапевтической работы: в одном случае человека привязывает к жизни любовь к своим детям; в другом должен быть использован талант; в третьем — только воспоминания, достойные их сохранения. Сплести из этих тонких нитей поломанной жизни устойчивую структуру смысла и ответственности — цель и вызов логотератш, разработанной доктором Франклом собственной версии современного экзистенциального анализа.

 

В этой книге доктор Франкл интерпретирует опыт, который привел его к открытию логотерапии. Будучи в течение нескольких лет узником концентрационного лагеря, он находился в положении человека, лишенного абсолютно всего, кроме его буквально голого существования. Его отец, мать, брат и жена умерли в лагерях или были отправлены в газовые камеры, так что вся его семья, за исключением сестры, погибла. Как мог он — лишенный всего, потерявший все ценное в жизни, страдающий от голода, холода и жестокостей, ежечасно в ожидании гибели — как мог он находить жизнь стоящей того, чтобы ее сохранять? Психиатр, лично испытавший все это, заслуживает того, чтобы мы послушали то, что он может нам рассказать. Он, как никто другой, способен смотреть на человеческое существование мудро и с состраданием. Слова доктора Франкла наполнены глубоко честным звучанием, ибо они основываются на слишком глубоких переживаниях, чтобы быть недостаточно искренними. Утверждаемое им подкрепляется также и его уважаемым положением на медицинском факультете Венского университета, и заслуженной репутацией логотерапевтических клиник, распространенных ныне во многих странах по образцу его собственной знаменитой неврологической поликлиники в Вене.

 

Нельзя удержаться от сопоставления подхода к теории и терапии Виктора Франкла с работами его предшественника, Зигмунда Фрейда. Как один, так и другой вначале занимались природой и лечением неврозов. Фрейд усматривает корни невротических расстройств в тревоге, порождаемой конфликтующими и бессознательными мотивами. Франкл различает несколько форм невроза и прослеживает некоторые из них (ноогенные неврозы) вплоть до неспособности индивида найти значение и смысл собственного существования. Фрейд акцентирует фрустрацию в сексуальной сфере; Франкл — фрустрацию потребности смысла (воли к смыслу). В Европе в настоящий момент наблюдается заметный отход от учения Фрейда и распространение экзистенциального анализа, выступающего в нескольких взаимосвязанных формах, одной из которых является логотерапия. Характерная для Франкла толерантная позиция находит свое выражение в том, что он не отвергает учение Фрейда, но принимает достижения психоанализа в качестве основания для собственной концепции; он также не отвергает другие формы экзистенциальной терапии, но приветствует их близость собственным взглядам.

 

Содержание представляемой работы при всей его краткости отличается мастерством построения и захватывающим изложением. Я дважды читал ее на едином дыхании, будучи не в состоянии от нее оторваться. Где-то после середины своего рассказа Франкл вводит в свое повествование свою собственную философию логотерапии. Он вводит ее столь незаметно, что лишь после прочтения книги читатель начинает осознавать, что это — глубокое философское эссе, а не просто еще один рассказ о жестокостях концентрационных лагерей.

 

Из этого автобиографического фрагмента читатель узнает многое. Он узнает, что происходит с человеком, когда он вдруг осознает, что «ему больше нечего терять, кроме своей до смешного обнаженной жизни». Даваемое Франклом описание смеси эмоций и апатии захватывает читателя. Сначала заключенному на помощь приходит холодное, отстраненное любопытство по поводу собственной судьбы. Вскоре появляются поведенческие стратегии, направленные на сохранение собственной жизни, хотя шансы на выживание крайне малы. Голод, унижения, страх и гневное возмущение против несправедливости возможно было выдержать только благодаря бережно хранимым образам любимых, религии, чувству черного юмора и даже увиденной иногда мельком красоте природы — дерева или солнечного заката.

 

Но эти моменты утешения не могли бы укрепить волю к жизни, если бы они не помогали узнику обрести смысл в его кажущемся бессмысленным страдании. Именно здесь мы встречаем центральную тему экзистенциализма: жить — означает страдать, выжить — значит обрести смысл страдания. Если в жизни вообще существует смысл, значит должен быть смысл и в страдании, и в умирании. Но ни один человек не может сказать другому, в чем состоит этот смысл. Каждый должен найти его сам и должен принять ответственность, которую предписывает его ответ. Если он справится с этим, он будет расти, несмотря ни на какие унижения. Франкл любит цитировать Ницше: «Тот, у кого есть для чего жить, может выдержать почти любое как».

 

В концентрационном лагере узник лишается всякой опоры, необходимой для жизни. Все знакомые жизненные цели отбрасываются. Единственное, что остается — это «последняя человеческая свобода», способность «выбирать собственную установку в отношении данных обстоятельств». Эта последняя свобода, признаваемая как древними стоиками, так и современными экзистенциалистами, приобретает важнейшее значение в рассказе Франкла. Узники были всего лишь обыкновенными рядовыми людьми, но некоторые из них, по крайней мере своим выбором «быть достойными их страдания», доказали способность человека подняться над своей внешней судьбой.

 

Как психотерапевт, автор, конечно, хочет знать, как можно помочь человеку достичь этой отличительной человеческой способности. Как можно разбудить в пациенте чувство ответственности перед жизнью, сколь бы ни были тяжелыми его обстоятельства. Франкл приводит в своей книге волнующее описание одного коллективного терапевтического сеанса, который он провел со своими товарищами по несчастью.

 

По просьбе издателя Доктор Франкл добавил к этому автобиографическому очерку краткое, но четкое изложение основных принципов логотерапии. До настоящего времени большинство работ этой «Третьей Венской школы психотерапии» (предшествующими были школы Фрейда и Адлера) публиковалось главным образом в Германии. Читатель, таким образом, будет приветствовать это дополнение Франкла к его личному рассказу.

 

В отличие от многих европейских экзистенциалистов Франкл не сторонник ни пессимизма, ни антирелигиозности. Напротив, для автора, который сталкивается с вездесущностью страдания и сил зла во всей их полноте, он демонстрирует удивительно оптимистический взгляд на способность человека трансцендировать его тяжелое положение и открыть адекватную руководящую истину.

 

Я с удовольствием рекомендую эту небольшую книгу, ибо она представляет драгоценное драматическое повествование, сфокусированное на глубочайших человеческих проблемах. Она обладает художественными и философскими достоинствами и служит возбуждающим неотразимый интерес введением к наиболее значительному психологическому направлению нашего времени.

 

Гордон В. Оллпорт

Глава I

ОПЫТ ПЕРЕЖИВАНИЙ В КОНЦЕНТРАЦИОННОМ ЛАГЕРЕ

 

Эта книга представляет собой не описание фактов и событий, но отражение личного опыта, переживаний, подобных тем, что выпали на долю миллионов узников. Это — внутренняя история концентрационного лагеря, рассказанная одним из тех, кому удалось выжить. Это рассказ не о тех кошмарных ужасах, которые уже не раз были описаны, но о множестве мелких мучений. Иными словами, делается попытка дать ответ на вопрос: как повседневная жизнь в концлагере отражалась на психике рядового узника?

 

Большинство описанных здесь событий происходило не в больших и знаменитых лагерях, а в мелких, где осуществлялась большая часть работы по реальному уничтожению. Это рассказ не о страдании и смерти великих геров и мучеников, не о выдающихся Капо — узниках, занимавших привилегированное положение, или широко известных узниках. Таким образом, рассказ пойдет не о страданиях сильных мира сего, но о страданиях, мучениях и смерти великой армии неизвестных и безымянных жертв. Это были рядовые заключенные, не носившие отличительных знаков на рукаве, и которые фактически презирали Капо. В то время как у этих обыкновенных узников было мало или совсем не было еды, Капо никогда не были голодными; фактически многие из Капо питались в лагере лучше, чем когда-либо раньше в их жизни. Часто они были более грубыми по отношению к узникам, чем охранники, и избивали их более жестоко, чем эсэсовцы. Эти Капо, разумеется, выбирались из таких узников, которые по своему характеру подходили к подобного рода службам, и если они не соглашались с тем, чего от них ожидалось, их немедленно убирали с этой должности. Они скоро становились совершенно подобными "эсэсовцам и лагерным охранникам и могли оцениваться на той же психологической основе.

 

Внешнему наблюдателю легко получить неверное представление о лагерной жизни, представление, искаженное сентиментальностью и жалостью. Он мало знает о трудной борьбе за существование среди узников. Это была непрестанная борьба за хлеб и за саму жизнь, за собственное спасение и спасение своего друга.



  

© helpiks.su При использовании или копировании материалов прямая ссылка на сайт обязательна.