Виктор ФРАНКЛ 5 страница

В данном параграфе мы попытаемся понять меланхолию, т. е. психотическую эндогенную депрессию в экзистенциальных терминах, как модус существования. Специальный экзистенциальный анализ меланхолии занимается прежде всего главным симптомом меланхолии — тревогой. В соматическом плане меланхолия представляет собой ослабление витальности — не меньше, но и не больше. Потому что тот факт, что организм невротика находится в состоянии пониженной витальности, ни коим образом не объясняет весь комплекс меланхолических симптомов. Он не объясняет меланхолическую тревогу. Эта тревога представляет прежде всего страх смерти и укоры совести. Мы сможем понять смысл меланхолического чувства тревоги и вины, только рассматривая его в аспекте модуса человеческого существования, бытия человеком. Есть что-то за пределами самой болезни, что продуцирует меланхолическое переживание; человеческий элемент — вот то, что трансформирует просто болезнь, что берет первичную пониженную витальность и делает из нее меланхолическое переживание, которое является не чем иным, как модусом человеческого существования. Лежащая в основе меланхолии болезнь ведет только к таким симптомам, как психомоторная и секреторная ингибиции; но само меланхолическое переживание появляется как результат взаимодействия между человеческими и болезненными элементами в человеке.

Таким образом, мы можем легко понять, как некоторого рода депрессия может возникать у животного на основе органического понижения витальности. Но подлинно человеческую меланхолию с ее характерными чувствами вины, самоупреками и самообвинениями было бы невозможно представить у животного. «Симптом» сверхсовестливой тревоги у меланхолика не является продуктом меланхолии как физического заболевания, но представляет собой «реализацию» человеческого существа как духовной личности. Тревога сверхсовестливости может быть понята только в человеческих терминах, без обращения к физиологическим объяснениям. Она может быть понята только как тревога человеческого существа как такового: как экзистенциальная тревога.

Что производит пониженная витальность, физиологическая основа меланхолии, — так это только чувство недостаточности. Но нечто большее, чем физиологическая болезнь, вступает в игру, когда эта недостаточность переживается как чувство неадекватности в отношении той или иной задачи. Животное также может иметь тревогу, но только человек может иметь тревогу сверхсовестливости или чувства вины. Потому что только человек сталкивается с обязательствами, которые возникают из чувства ответственности. Человеческие психозы невозможно представить у животных: таким образом, элемент человечности, экзистенциальности должен быть решающим для этих психозов. Органическое состояние, лежащее в основе психоза, всегда трансформируется в человеческую сферу, прежде чем оно становится психотическим переживанием.

В случае меланхолии психофизическая недостаточность переживается уникально человеческим способом как напряжение между тем, чем личность является, и тем, чем она должна быть. Меланхолик преувеличивает степень, в которой он как личность не соответствует своему идеалу. Пониженная витальность отягощает то экзистенциальное напряжение, которое составляет часть человеческого существования как такового. При меланхолии чувство недостаточности увеличивает разрыв между тем, что есть, и тем, что должно быть. Для меланхолика этот разрыв превращается в зияющую пропасть. В глубине этой пропасти мы не можем не обнаружить то, что находится в основе человеческой экзистенции как бытия ответственным, — совесть. Становится ясно, что меланхолическая тревога совести возникает из подлинно человеческого переживания: переживания повышенного напряжения между потребностью и возможностью реализации своей личности.

Это меланхолическое переживание радикальной недостаточности, неспособности справиться с задачей проявляется в различных формах. В меланхолическом страхе обеднения, типичном для преморбид-ного состояния личности представителя среднего класса, чувство недостаточности направляется к задаче зарабатывания денег. В плане шопенгауэровского различения того, «что человек собой представляет, что он имеет и чем он кажется», тревога совестливости и чувство вины у личности этого типа, когда она страдает меланхолией, вращается вокруг вопроса о том, «что она имеет»; т. е. болезненное состояние вызывает страхи, которые содержались в преморбидном состоянии. Преморбидно неуверенная личность, которая испытывает страх смерти, направляет меланхолическое чувство недостаточности на задачу сохранения жизни; а в случае тревоги совестливости у личности с преморбидным чувством вины или сверхсовестливости чувство неадекватности фокусируется на вопросе моральной праведности.

Когда лежащее в основе меланхолии витальное нарушение усиливает экзистенциальное напряжение до крайней степени, жизненная цель личности кажется ей недостижимой. Тем самым человек утрачивает чувство цели и смысл своего будущего. «Я прожила мою жизнь с опозданием, — говорила женщина, страдающая меланхолией. — Настоящее кончилось, потому что я потеряла себя, живя замедленно». Потеря чувства будущего, это переживание «безбудущности» сопровождается чувством, что жизнь кончилась, что время все вышло. «Я смотрел на все другими глазами, — говорил другой пациент. — Я больше не видел людей такими, какими они были сегодня или были вчера; скорее я видел каждую отдельную личность в день ее смерти — неважно, был ли это старый человек или ребенок. Я видел далеко вперед, к концу жизни, и я сам больше не жил в настоящем времени». В таких случаях меланхолии мы можем назвать лежащее в их основе настроение — настроением «Судного Дня». Кронфельд характеризовал экзистенциальное настроение при шизофрении как переживание «антиципируемой смерти». Аналогично мы можем сказать о меланхолии, что это — переживание «перманентного Судного Дня».

Противоположным аффекту печали в меланхолическом состоянии является аффект радости при маниакальном настроении. Противоположностью меланхолической тревоги является маниакальное воодушевление. В то время как меланхолическая личность переживает свои способности как недостаточные, чтобы справляться со своими обязательствами, маниакальная личность переживает свои способности как превосходящие те, которые необходимы для выполнения обязанностей. Таким образом, маниакальная иллюзия силы соответствует меланхолическому чувству вины. И как меланхолическая тревога связана прежде всего со страхом перед будущим (страх несчастий, катастрофического будущего), так маниакальная личность фактически живет в будущем: строит планы, разрабатывает программы, все время антиципирует будущее и считает свои возможности реальностью.

С усилением чувства собственной недостаточности меланхолик становится слепым к внутренним ценностям собственного бытия. Ценностная слепота затем распространяется также и на окружающий мир. То есть, если вначале слепота может быть названа центральной, поражающей только собственное «эго», то в дальнейшем она может прогрессировать центрифугально и вести к обесцениванию всей окружающей реальности. Но до тех пор пока пораженным остается только собственное «эго», меланхолик чувствует чрезвычайное понижение собственной ценности сравнительно с ценностью окружающего мира. Это объясняет сильнейшее чувство неполноценности меланхолика. Меланхолик чувствует себя лишенным всякой ценности, а свою жизнь не имеющей смысла — отсюда тенденция к суициду. Нигилистическое заблуждение при меланхолии претерпевает дальнейшее развитие. Наряду с ценностями пропадают и сами вещи, носители ценностей; отрицается сам субстрат возможных ценностей. Здесь также сначала поражается само «эго» личности; результатом этого процесса становится деперсонализация. «Я вообще не человек», — признавалась пациентка. И добавляла: «Я никто — меня нет в мире». Позднее окружающий мир подвергается подобной нигилистической трактовке; результатом становится дереализация. Так, когда врач представился больной, она заявила: «Врачей нет — никогда не было никакого врача».

Котар дает описание меланхолического синдрома, который включает «идеи осуждения, идеи несуществования и неспособности умереть». Меланхолические идеи осуждения явно вытекают из упомянутой выше нигилистической деперсонализации. Иллюзия бессмертия встречается также в изолированной форме при определенных типах меланхолии.

Как следует интерпретировать этот тип болезни в экзистенциально-аналитических терминах?

Чувство вины меланхолика, возникающее из его интенсивного экзистенциального напряжения, может усиливаться до такой степени, что ему представляется, что искупить ее невозможно. Задача, справиться с которой он не считает себя способным в силу своего чувства недостаточности, затем представляется ему невыполняемой, даже если бы он имел целую вечность в своем распоряжении. Только таким образом мы можем понять, почему пациенты делают такие замечания, как: «Я должен был бы жить вечно, чтобы исправить мои проступки. Это подобно чистилищу». Для таких меланхоликов жизненные задачи приобретают колоссальные масштабы. «Я должен поддерживать весь мир, — заявлял один из таких пациентов. — Единственное, что во мне еще осталось живое — это совесть. Все такое угнетающее. Все вокруг меня исчезло из этого мира; я могу теперь смотреть только в будущее. Я предполагаю создать мир снова, но я не могу это сделать. Теперь я должен восстановить океаны и горы и все остальное. Но у меня нет ден,ег. Я не могу выкопать рудник моими ногтями и я не могу восстановить исчезнувшие нации, и однако это должно быть сделано. Теперь все будет разрушено».

Обесценивание не только себя, но и целого мира порождает у меланхолика общую мизантропию. Он разочарован самим собой и всеми другими людьми. Он не видит больше никаких ценностей, как это выразил Мефистофель в «Фаусте» Гете: «Потому что все это заслуживает полного уничтожения». Эта сентенция выражает идею всеобщего осуждения, в которой меланхолик изливает чувство жизненной тревоги. Рассматриваемое с экзистенциально-аналитической точки зрения его чувство вины представляется возникающим из преувеличения им его жизненной задачи (по причине его чувства недостаточности) до сверхчеловеческих масштабов. Невероятная эксцессивность этого чувства вины может быть выражена исключительно в таких бредовых выражениях, как: «Все должно исчезнуть, и я обязан создать все снова, и я знаю, что это не в моих силах. Я обязан все восстановить. Где я возьму достаточно денег для этого, от вечности до вечности? Я не могу создать всех жеребенков и всех быков и всех других животных, которые существовали с начала мира».

Подобно тому как псевдодвижения наблюдаются при головокружении, так и тревога (которую Кьер-кегор называл головокружением, которое охватывает нас на вершинах свободы) характеризуется психическими псевдодвижениями. В случае меланхолии, когда разрыв между тем, что есть, и тем, что должно быть, переживается как пропасть, развивается чувство исчезновения себя и мира, бытия и смысла.

4. О психологии шизофрении

Обсуждение психологии шизофрении и предложение экзистенциально-аналитической интерпретации этой болезни мы начнем с некоторых клинических наблюдений. В нашей работе с большим числом шизофренических пациентов вновь и вновь наблюдался особый психологический феномен. Пациенты утверждали, что время от времени они чувствовали, как если бы их снимали кинокамерой. После соответствующего исследования оказывалось, и это достаточно замечательно, что это чувство не имело галлюцинаторной основы: пациенты не утверждали, что они слышали звук работающего аппарата или, если они чувствовали, что их фотографировали, — щелкание затвора фотоаппарата. Они утверждали, что камера была невидима, а фотографирующий прятался. Отсутствовали параноидные идеи, из которых мог бы проистекать бред фотографирования, который в таком случае являлся бы вторичным бредом — носителем бреда преследования. Были, разумеется, случаи с бредовой подструктурой: пациенты, например, утверждали, что они видели себя в кинохронике. Другие утверждали, что их враги или преследователи шпионили за ними, тайком фотографируя. Но подобные случаи были нами исключены с самого начала из нашего исследования. Потому что в этих случаях ощущения пациентами, что их снимают кинокамерой, не были непосредственно переживаемыми, но конструировались впоследствии и приписывались прошлому.

Оставив, таким образом, в стороне эти особые случаи, мы могли бы остальные обозначить чисто дескриптивно как «бред чувствования себя объектом киносъемки». Эта форма бреда представляет собой подлинную «галлюцинацию познания» по Ясперсу; но она также может быть отнесена к «первичным бредовым чувствам» по определению Груле. Когда пациентку спрашивали, почему она думала, что ее снимают на кинопленку, хотя она не замечала ничего, что могло бы служить подтверждением этому, она характерным образом отвечала: «Я просто знаю это, но не знаю, как».

Этот бред может принимать различные формы. Некоторые пациенты уверены, что их записывают на фонограф. Здесь мы имеем просто акустический аналог бреда кинозаписи. Еще другие пациенты верят, что их подслушивают. Наконец, встречаются такие пациенты, которые настаивают на том, что они определенно чувствуют, что кто-то добивается их или выражают столь же иррациональную уверенность, что кто-то думает о них.

Что является общим во всех этих переживаниях? Мы можем выразить это следующим образом: общее состоит в том, что личность переживает себя как объект — объект воздействия, исходящего от объектива кино- или фотокамеры, или как объект действия записывающего аппарата, или объект подслушивания кем-то, или даже разыскивания и думания со стороны кого-то, короче говоря, — объект разнообразных интенциональных актов со стороны других людей. Все эти пациенты переживают себя в качестве объектов психической активности других личностей, потому что различные виды задействованной аппаратуры суть только символы, механические расширения психики других лиц или их интенциональных актов видения и слышания. (Таким образом, ясно, что подобные механические устройства представляют для шизофреников род мифической интенциональности).

В этих случаях шизофрении, таким образом, мы имеем дело с первичным бредовым чувством, которое может быть названо «переживанием чистой объективности». Все феномены, которые соответствуют таким обозначениям, как: «бред воздействия», «бред наблюдения» или «бред преследования», могут интерпретироваться как отдельные формы более общего переживания чистой объектности. Шизофреник переживает самого себя в качестве объекта наблюдения или интенций преследования со стороны других людей.

Мы рассматриваем переживание чистой объектности как аспект того центрального нарушения «эго», которое Груле относит к числу «первичных симптомов» шизофрении. Мы можем свести различные формы переживания чистой объектности к общему закону шизофренического переживания: шизофреник переживает самого себя, как если бы он, субъект, был трансформирован в объект. Он переживает психические акты, как если бы они были обращены в пассивное настроение. В то время как нормальная личность переживает себя думающим, смотрящим, наблюдающим, влияющим, слушающим, подслушивающим, добивающимся, ищущим и преследующим, фотографирующим или снимающим кинокамерой и т. д., шизофреник переживает все эти акты и интенции, эти психические функции, как если бы они были трансформированы в пассивные состояния: «за ним наблюдают», «о нем думают» и г. д. Другими словами, при шизофрении имеет место переживание пассивизации психических функций.

Мы рассматриваем это явление как универсальный закон психологии шизофрении.

Интересно наблюдать, как переживаемая пассивность у таких пациентов даже в речи приводит их к использованию переходных глаголов в пассивном наклонении там, где активные непереходные глаголы были бы более подходящими. Так, например, одна шизофреническая пациентка жаловалась, что она не чувствует себя бодрствующей, но всегда так, как если бы ее будили. Эта тенденция пассивизации объясняет хорошо известное избегание шизофрениками глаголов и предпочтение существительных, так как по самой своей природе глагол предполагает и выражает активное переживание.

Типичный язык аутистических шизофреников, т. е. таких, которые погружены в свои собственные фантазии и потому «инактивны» в отношении внешнего мира, имеет другую характерную особенность: преобладание экспрессивной функции по сравнению с репрезентативной. Таким образом, мы можем объяснить и фактически даже понять искусственно создаваемые языки многих шизофреников, которые перестали реагировать на нормальный язык, ограничивая нас экспрессивными элементами языка, общением с пациентом так, как если бы мы «разговаривали» с собакой. Интонация оказывается более значимой, чем слова.

Наша интерпретация шизофренического способа переживания как пассивизации психической активности близка к теории шизофрении Берца. Берц говорит о недостаточности психической активности у шизофреников. Он считает главным симптомом шизофрении «гипотонию сознания». Если мы рассмотрим гипотонию сознания в связи с тем, что мы обозначили как переживаемую пассивизацию, мы придем к экзистенциально-аналитической интерпретации шизофрении: при шизофрении «эго» поражается как в отношении сознания, так и в отношении ответственности. Шизофреническая личность претерпевает ограничения в отношении этих двух экзистенциальных факторов. Шизофреническая личность переживает себя настолько ограниченной в своей полной человечности, что не может более чувствовать себя реально «существующей». Таковы особенности шизофренического переживания, которые побудили Кронфельда назвать шизофрению «антиципированной смертью».

Берц проводит четкое разграничение между процесс-симптомами и дефект-симптомами, и как раз исключительно на процесс-симптомах основаны все феноменолого-психологические интерпретации шизофрении. Экзистенциально-аналитическая интерпретация шизофренического способа переживания также принимает процесс-симптомы за исходный пункт. На наш взгляд, аналогично шизофреническому расщеплению между процесс- и дефект-симптомами существует расщепление между двумя способами переживания у нормальных личностей: переживанием засыпания и сновидения. К. Шнейдер в его исследовании психологии шизофрении мудро принимал в качестве ее модели сомнолентное мышление, — скорее, нежели мышление в сновидении. Последнее было выделено К. Г. Юнгом, который интерпретирует шизофреника как «сновидца среди бодрствующих».

Каким образом нормальное переживание засыпания напоминает шизофренический способ переживания? Дело в том, что сомнолентное состояние также обнаруживает гипотонию сознания или, пользуясь выражением Жане, «abaissement mentale». Леви отмечал «полуготовые продукты мышления», а Майер-Гросс говорит о «пустой шелухе мышления». Все эти феномены можно обнаружить как в нормальном сомнолентном, так и в шизофреническом мышлении. Кроме того, школа Карла Бюлера говорит о «мыслительных паттернах» и о «свободной форме» мышления. Исследования Леви, Майер-Гресса и Бюлера поразительно согласуются в этом отношении. Мы можем выразить это следующим образом: из сомнолентного состояния индивид переходит в состояние сна через чистую форму мысли, вместо того чтобы заполнять ее.

Мышление сновидения отличается от сомнолентного мышления тем, что сновидение использует фигуративный язык. В процессе засыпания сознание понижается до более низкого уровня, обозначаемого как гипотония сознания. В момент, когда этот процесс закончен и, так сказать, достигнуто дно сознания, непосредственно начинается сновидение. Сновидение, таким образом, развертывается на этом пониженном уровне сознания. В соответствии с функциональными изменениями, которые осуществляются во время перехода от бодрствования ко сну, спящий «регрессирует» до примитивного символического языка сновидений.

На минутку, однако, давайте оставим в стороне фундаментальное различие между процесс- и дефект-симптомами шизофрении и зададимся вопросом, до какой степени другие симптомы шизофрении, помимо тех, что мы обсуждали (нарушения «эго» и мышления), согласуются с представленной здесь теорией: чрезвычайной пассивизацией переживания психических процессов. В этой связи мы не будем обсуждать, до какой степени моторная система шизофреника также подвергается подобной пассивизации, хотя наша теория, пожалуй, могла бы пролить свет на кататонические и каталептические формы шизофрении. Мы ограничим наше обсуждение психологической проблемой слуховых галлюцинаций при шизофрении. Если мы начнем с феномена «думания вслух», принцип пассивизации может послужить ключом к данной загадке. Мышление нормальной личности сопровождается более или менее осознаваемой «внутренней речью». Эти акустические элементы переживаются шизофреником в пассивной форме; он чувствует, что его мысли приходят извне, и в результате «слышит голоса», переживая свои мысли, как если бы они были перцеп-тами. Ибо, что такое галлюцинация, если не переживание чего-то внутреннего и личного, как чуждого данной личности, так, как если бы оно было проявлением чего-то внешнего?

К сожалению, нет возможности использовать это открытие переживаемой пассивизации в практической терапии. Но практика дает широкое эмпирическое подтверждение теории. Например, молодой человек обратился к нам в связи с тяжелым бредом отношения. Лечение состояло в выработке установки — не обращать внимания на воображаемых наблюдателей и не следить за теми, которые якобы следят за ним. (Вопрос о том, были или нет какие-либо основания для его веры в то, что он окружен шпионами, был исключен из обсуждения с самого начала). Его чувство, что он находится под наблюдением, исчезло. Как только он ослабил свое тщательное наблюдение за своим окружением, ослабилось его постоянное состояние настороженного стремления обнаружить воображаемых наблюдателей, и случилось чудо — шпионы исчезли сами собой. Как только он прекратил собственное наблюдение, прекратилось его соответствующее пассивное переживание чувства, что он находится под наблюдением.

На наш взгляд, это может быть объяснено только посредством допущения, что лежащее в основе нарушение обусловило инверсию переживания наблюдения, превратило его в пассивное настроение, переживание себя в качестве объекта наблюдения.

Специальный экзистенциальный анализ вовсе не должен ограничиваться случаями тяжелого шизофренического расстройства. Многое может быть выявлено относительно шизофренического переживания посредством анализа пограничных случаев, таких как, например, приведенный выше случай молодого человека с бредом отношения. По этой причине мы будем заниматься с такими формами шизоидного характера, которые раньше обозначались термином «психастения». Главной особенностью этого заболевания является то, что принято описывать как «sentiment vide»;1 при этом бросается

1 Чувство пустоты (фр.).

в глаза недостаток «sentiment de realite».1 Один из наших пациентов пытался описать свои ощущения, сравнивая себя со «скрипкой без резонатора, совершенно без резонанса»; он чувствовал себя «как если бы» он был «только своей собственной тенью». Этот недостаток «резонанса», на который он жаловался, производил в нем чувство деперсонализации.

Хауг написал интересную монографию, в которой он доказывает, что чувство деперсонализации может быть вызвано преувеличенным самонаблюдением. Мы хотели бы добавить некоторые комментарии. Знание никогда не является только знанием о чем-то, но также и знанием о самом знании и, кроме того, знанием о том, что познание осуществляется «эго». «Я знаю нечто» означает все сразу; «Я знаю нечто» и «Я знаю нечто» и одновременно «Я знаю нечто». Психический акт познания или мышления вызывает, так сказать, вторичный, рефлексивный акт, объектом которого являются первичный акт и «эго» как исходный пункт первичного акта. Иными словами, акт познания превращает субъекта в объект. Первичный акт, отраженный вторичным рефлексивным актом, становится психической данностью, квалифицируется как психический акт; переживаемое качество «психического», следовательно, возникает только в рефлексии и через рефлексию.

Попробуем рассмотреть эти взаимосвязи с привлечением биологической модели. Предположим, что первичный психический акт соответствует в нашей биологической модели псевдоподии амебы, которая вытягивается из ее клеточного ядра к некоторому объекту. Тогда вторичный, рефлексивный акт будет соответствовать второй, меньшего размера псевдоподии, которая «поворачивается» к первой вытянутой псевдоподии. Не составляет труда далее вообразить, что эта «рефлексивная» псевдоподия, оказавшись слишком туго натянутой, может утратить ее связь с плазмой клетки амебы и оторваться. Нечто похожее происходит в результате преувеличенного процесса самонаблюдения, обусловливающего деперсонализацию. Преувеличенное самонаблюдение означает перенапряжение; связь с наблюдающим «эго» обрывается, и психические функции оказываются предоставленными сами себе. Преувеличенный рефлексивный акт самонаблюдения может быть уподоблен слишком тугому натяжению струн интенциональности, столь сильному, что они обрываются и более уже не чувствуется связи с первичным актом и активным «эго». Из чего с необходимостью следует потеря чувств активности и личности; нарушенное «эго» чувствует себя деперсонализованным.

1 Чувство реальности (фр.).

В психике происходит следующее: как результат сопутствующей рефлексии, психический акт становится мостом между субъектом и объектом и, кроме того, субъект становится носителем всей психической активности. «Обладая чем-то», я имею наряду с этим «чем-то» само это обладание, а также «эго» как самость. «Самость», таким образом, есть «эго», имеющее само себя, «эго», которое стало осознающим самое себя. Для этого осознавания через саморефлексию также имеется биологическая модель, а именно филогенез проэнцефалона: передний мозг складывается вокруг мозгового ствола, «сгибаясь назад», подобно тому как тормозящая функция сознания «отражается» на инстинктивных реакциях диэнцефалических центров.

Мы говорили, что в случае деперсонализации «струны интенциональности» натягиваются столь туго, что они могут оборваться, и что это может служить объяснением того, почему преувеличенное самонаблюдение вызывает расщепление самоосознания «эго». Ясно, таким образом, что гипотония сознания при шизофрении может обусловливать такого же рода расстройство «эго», что и гипертония сознания при психастении. Различие между шизофреническим расстройством «эго» и психастенической деперсонализацией состоит только в следующем: в первом случае струны интенциональности слишком слабые (гипотония сознания), в то время как в последнем они натянуты столь туго, что обрываются (гипертония сознания).

Вместе с пониженным уровнем сознания, к которому личность регрессирует во время сна, развивается нон-патологическая гипотония сознания. Мы можем, следовательно, ожидать ее выражения в снижении тенденции к рефлексии. Мы можем допустить, что в сновидении рефлексивная обработка психического акта более или менее, так сказать, выключается. Результатом этого выключения является то, что перцептивные элементы «свободно возникающих образов» могут сплетать их галлюцинаторные паттерны без контроля со стороны высших способностей.

Если в заключение мы рассмотрим открытия специального экзистенциального анализа относительно существенных различий между обсессивно-невротическим, меланхолическим и шизофреническим способами переживания, мы сможем подвести итог следующим образом. Обсессивный невротик страдает от гиперосознания. Шизофреник страдает от гипотонии сознания. Шизофреник переживает ограничение «эго» как в плане сознания, так и ответственности (переживание чистой объективности или принцип пассивизации). В этом состоит основное различие между шизофреником и меланхоликом. Потому что болезнь меланхолика может быть понята в экзистенциально-аналитических терминах только как формирование болезненного процесса у человеческой личности, т. е. через модус человечности. При шизофрении, однако, как показывает экзистенциальный анализ, поражается именно человечность личности, подвергаясь воздействию болезненного процесса. Тем не менее даже у шизофреника сохраняется остаточная свобода относительно судьбы и болезни, которой человек всегда располагает независимо от того, сколь больным он может быть, во всех ситуациях и в каждый момент жизни, до самого конца.

Глава III

ЛОГОТЕРАПИЯ КАК ПСИХОТЕРАПЕВТИЧЕСКАЯ ТЕХНИКА

Согласно Г. В. Оллпорту, логотерапия является «экзистенциальной психиатрией». Однако среди всех школ, получивших такое наименование, логотерапия представляет явное исключение, как отмечал проф. Р. К. Лесли; и это потому, что, «хотя в психотерапевтическом мире экзистенциализму как новому движению, соперничающему с психоанализом Фрейда и бихевиоризмом Уотсона, уделялось большое внимание, специфические разработки экзистенциальной психотерапии найти трудно». Лого-терапия, однако, является единственным экзистенциальным направлением в психиатрии, достигшим успехов в развитии терапевтической техники, как отмечалось в докладе Г. Качановского на конференции по экзистенциальной психиатрии в Торонто в мае 1962 г. Как утверждает А. Унгерсма в его книге по логотерапии, эта школа действительно является единственной в обширной области экзистенциальной психиатрии, которая включает то, что с полным основанием может быть названо терапевтической техникой. В его работе «Логотерапия и христианская вера» проф. Д. Ф. Твиди замечает, что логотерапия представляет особый интерес для типичного американца с его традиционно прагматическими взглядами.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 7 8 9 10 Следующая ⇒