Глава двадцать вторая 19 страница

⇐ ПредыдущаяСтр 42 из 48Следующая ⇒

сумраке ее не заметят.

Кундза дал знак своим парням, и те тотчас окружили несчастную.

— А ну-ка, покажись, красотка! — осклабился Кундза и сдернул с нее

накидку.

Красота женщины поразила его. Он схватил ее, пытаясь обнять.

Женщина отчаянно отбивалась, но распаленный Кундза не отступал.

Не видя иного выхода, женщина закричала:

— Отойди, несчастный!.. Я — царица! Жена царя... Он велит повесить

вас всех!..

Но Кундза не слышал ничего.

— Вот и хорошо! Подружились с царем, а теперь и с его женой

слюбимся! — захохотали остальные.

— Давай, Колода, не плошай! Коли она царица, то мы хоть раз будем

царями! — подзадоривали разбойники своего главаря.

Кундза яростно стиснул Лилэ своими волосатыми ручищами. Тут Лилэ

впилась ему в плечо зубами.

Кундза скорчился от боли и разжал объятия. Лилэ в один миг оказалась

у обрыва и, не раздумывая, кинулась с высокой скалы в реку.

На рассвете Лашу разбудил взволнованный гул голосов.

Еще не опомнившись после вчерашней попойки, он встал и направился к

реке, чтобы разузнать, в чем дело, а заодно и освежиться холодной водой.

Рыбаки нашли в реке труп, вытащили на берег и теперь суетились вокруг

утопленницы.

Царю уже при первом взгляде на нее почему-то стало страшно, он хотел

повернуть обратно, но ноги против воли несли его вперед.

Он не сразу узнал худую, остриженную женщину, но не мог отвести глаз

от ее лица.

Вдруг в глазах у него потемнело.

— Лилэ! — вскричал он и без чувств рухнул наземь.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

...Ты в земле лежишь,

Я по земле хожу...

Из грузинского городского

фольклора

Лилэ похоронили на старом городском кладбище, рядом с бедными

горожанами.

Никто из придворных даже не заикнулся о том, чтобы похоронить ее в

Гелатской усыпальнице грузинских царей. И сам Лаша не стал настаивать на

погребении Лилэ рядом с царицами из рода Багратидов. При жизни его любимая

не была удостоена царских почестей, и не все ли равно, какую честь окажут

ей теперь?

С кладбища Лаша возвращался конченым человеком. С землисто-серым

лицом, согбенный, шел он во дворец, словно старец, которому опостылела

жизнь. Он и сам не знал, куда и зачем идет. Только что он предал земле

свою самую большую радость и теперь брел ко дворцу, с трудом волоча ноги.

Всего какой-нибудь месяц назад горожане заполняли улицы и крыши

домов, когда он гордо и беззаботно проезжал на своем гнедом скакуне,

убранном золотом и драгоценными камнями, и радостно было глядеть на его

юность, красоту и блестящее одеяние, когда он с беспечальной улыбкой

смотрел на шумную столицу, встречавшую своего царя.

Народ, привыкший видеть Георгия, когда он, радостный, возвращался с

удачной охоты или веселого пира, теперь с жалостью и сочувствием взирал на

подавленного, разбитого горем человека, равнодушно бредущего мимо

любопытных глаз. И когда перед ним распахнулись ворота дворца и стража,

расступившись и низко склонясь, пропустила царя, Лаша, точно выйдя из

небытия, осмотрелся по сторонам и с удивлением спросил себя, что его

привело сюда.

Он скорбно обернулся назад, на пройденный тяжкий путь, и снова

бессмысленно пошел вперед, глухой ко всему, раздавленный огромным горем,

навалившимся на него.

К вечеру он вышел к поминальной трапезе и с жадностью набросился на

еду. Когда встал из-за стола, ужаснулся, как он мог так жадно есть, рвать

руками мясо, ломать хлеб...

Не раздеваясь, он свалился на кровать и сразу же уснул мертвым сном.

А поздно ночью ему послышался голос Лилэ:

— Лаша... Лашарела!..

Он вскочил как безумный, озираясь вокруг, подошел к пустой кровати

Лилэ, медленно опустился на колени и припал к постели лицом.

Он плакал.

Откуда-то издалека доносилось пение. Или это из страдающего сердца

Лаши поднималась песнь, и на крыльях ее он сам возносился к покинувшей его

подруге, к солнечной, влекущей, незабываемой и бессмертной:

«О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна! Глаза твои

голубиные — под кудрями твоими; волоса твои как стадо коз, сходящих с горы

Галаадской; как лента алая — губы твои; два сосца твои как двойни молодой

серны, пасущиеся между лилиями; живот твой — круглая чаша, в которой не

истощается ароматное вино; чрево твое — ворох пшеницы, обставленный

лилиями; как ты прекрасна, как привлекательна, возлюбленная; о, как много

ласки твои лучше вина, и благовоние мастей твоих лучше всех ароматов!

Сотовый мед каплет из уст твоих, невеста; мед и молоко под языком твоим, и

благоухание одежды твоей подобно благоуханию Ливана! Запертый сад — сестра

моя, невеста, заключенный колодезь, запечатанный источник!»

— О-о-о! — Стон вырвался из груди Лаши; откуда-то издалека или из

глубины его сердца нежный, ласковый голос вновь позвал его:

— Лаша!.. Лашарела!..

Царь поднялся, открыл дверь и вышел из опочивальни.

Дул ветер, и где-то звонил колокол. Нет, то был не колокол, это

гремели бубенцы жертвенных тельцов Лашарской святыни, звякали подвешенные

к ветвям древнего дуба на взгорье ожерелья, гудела Арагви в половодье,

звенели оружием идущие в бой дружины.

Помчался Лашарелы конь,

Тряхнув гишеровою гривой;

Лаша поскачет — и за ним

Уже туман клубится сивый;

Поможет подданным Лаша,

Везде поспеет конь ретивый.

То была песня воинов или колокольный звон? Долго звучали в ушах царя

этот гуд и вой ветра.

С распахнутым воротом, всклокоченными волосами очнулся Лаша на старом

кладбище. Он сам удивился, как очутился здесь в глухую полночь.

Под деревом сидели могильщики, ели, пили и произносили здравицы.

— Знатные поминки справил царь; и на славу угостил; как говорится,

птичьего молока и того было вдоволь.

— Говорят, в городе появилась чума. Если это правда, будет у нас еще

много такого птичьего молока.

— Да, тогда наедимся до отвала.

Царя покоробило откровение могильщиков.

Несчастные, они мечтают о море и чуме, чтобы поесть вдоволь!

— Бедный наш царь! — проговорил один из могильщиков. Лаша

прислушался. — Видно, сильно любил свою Лилэ! И как тоскует — постарел

прямо на глазах.

— Эх, дружище, — возразил другой. — Царь-то найдет себе еще

красавицу. Ты лучше скажи, как теперь быть бедному Лухуми. Вот он валяется

на могиле, как бездомный пес, и воет от тоски.

— Да уж верно! — согласился первый. — Живую отобрали, хоть мертвая

ему достанется. Он любил ее! А царю что?! Он-то не потревожит себя среди

ночи, чтоб оплакать мертвую наложницу.

Болью отдались эти слова в сердце Лаши.

— Только плохо будет, если увидят здесь Лухуми, — продолжал

могильщик. — Не дадут ему жену оплакать.

— Кто же ему помешает? По какому праву?

— Скажешь тоже!.. По какому праву... Как живую отобрали, так и

мертвую не отдадут...

Царь съежился и, как побитый, побрел дальше.

Еще издали он увидел громадную тень Лухуми, распростертого на

могильном холмике.

Подойдя ближе, Лаша услышал его рыдания. Стараясь не шуметь, царь

прислонился к стволу кипариса.

Лухуми медленно поднял голову, встал, глухо причитая и ударяя себя в

грудь. Потом опять свалился и застонал, не в силах оторваться от могилы.

Когда он снова поднял голову, необычайно красивым показалось Лаше его

обезображенное шрамами лицо. Ни предательство царя, ни измена жены не

смогли вытравить из души Лухуми любви к Лилэ. Всей силой большого

благородного сердца оплакивал он несчастную жену.

Лаше захотелось подойти к нему, обнять и плакать вместе с ним над

той, которую с такой нечеловеческой силой любили они оба.

Он готов был уже шагнуть вперед, как слова могильщика снова зазвучали

у него в ушах:

«Живую отобрали, хоть мертвая ему достанется...»

Смятение охватило царя. Он понял, что своим появлением может

оскорбить Лухуми в его безутешном горе.

«Живую отобрали и мертвую не дадут оплакать...»

«По какому праву?» — повторял Лаша слова могильщиков.

Он повернулся и крадучись направился к железным кладбищенским

воротам, черным драконом разверзшим перед ним свою пасть. А сзади чей-то

голос нашептывал ему:

«В одном городе были два человека. Один богатый, а другой бедный. У

богатого было очень много мелкого и крупного скота. А у бедного ничего,

кроме одной овечки...»

Лаша обернулся: ему показалось, что кто-то гонится за ним. Теперь

другой голос твердил, словно отвечая первому:

«Крепка, как смерть, любовь, жестока, как ад, ревность, стрелы ее —

стрелы огненные, она пламень весьма сильный. Большие воды не могут

потушить любви, и реки не зальют ее».

— Господи, спаси меня!.. Господи, спаси!.. — шептал Лаша, крестясь, и

шел, все ускоряя шаг.

Прекратились пиры и веселье при царском дворе, не устраивались охоты,

не затевались игры.

Любители развлечений заскучали и старались держаться подальше от

дворца. Разъехались охотники, которым надоело длительное безделье.

Тосковали по крикам доезжачих и по звукам охотничьего рога бесчисленные

борзые и гончие; нахохлившись, сидели на своих жердочках соколы и ястребы;

скаковые лошади томились в своих стойлах в ожидании щелканья плети.

Царь отказался от всех своих любимых занятий, от привычного уклада

жизни, обратился к посту и молитве.

Он ежедневно посещал Сионский собор и выстаивал всю обедню.

Теперь он щедро одаривал монастыри и церкви земельными наделами и

крепостными крестьянами, раздавал щедрую милостыню вдовам и сиротам.

Занялся достраиванием неоконченных церквей. Торопился завершить

Цугругашенский и Питаретский храмы, расширял Гелатскую и Икалтойскую

академии.

Обрадованный рвением царя, католикос, когда-то люто ненавидевший его,

теперь ликовал, всенародно восхвалял его, служил торжественные молебны во

здравие царя, наставлял его в долготерпении и сулил блаженство райское на

том свете и спасение души.

Царь призвал к себе прославленного зодчего, строителя Питаретского

храма, Качибаисдзе, и повелел возвести надгробие над могилой Лилэ.

Над саркофагом из печального серого мрамора возвышались четыре

высокие колонны из болнисского камня, поддерживающие купол из чистого

золота... Под ним стояли богоматерь и устремленная к ней с протянутыми

руками Лилэ, босая, с распущенными волосами. Ее настигала свора свирепых

псов. Прекрасное лицо Лилэ выражало страх и отчаяние. Она молила

богородицу о спасении.

У подножья саркофага стоял мраморный олень. Изнуренный жаждой, в

отчаянии, вскинул он голову к небу, лишившему его последней надежды.

В этом олене, склонившемся над иссякшим родником, художник, по общему

мнению, изобразил убитого горем царя. Что касается преследующих Лилэ псов,

то одни видели в них земные прегрешения покойницы, от которых она искала

спасения под сенью церкви, другие усматривали царедворцев, безжалостно

подвергавших ее гонению. Но такие догадки никто не высказывал вслух.

Все кладбище было приведено в порядок. Обновили ограду, засыпали

гравием дорожки, высадили множество цветов и кипарисов.

Когда все работы были закончены, царь пригласил самого католикоса и

попросил его освятить это место скорби и печали.

Католикос хоть и слышал много пересудов о надгробии над могилой Лилэ,

но, весьма довольный благопристойным поведением царя, решил не обращать

внимания на досужие домыслы и соизволил освятить надгробие и отслужил

литургию о спасении души Лилэ.

Князья и эристави снова стали стекаться ко двору. Хотя царь и не

покорился в свое время требованию дарбази и не захотел расстаться с

невенчанной женой, но желание вельмож осуществилось: возлюбленной царя не

стало, и грузинскому престолу не грозила опасность быть занятым худородной

царицей. Тайны Лилэ царь открывать не стал.

Да и царь стал таким, каким хотели видеть его родовитые сановники:

безвольным, безразличным ко всему. Ни власть, ни государственные дела не

привлекали Лашу.

Он занялся благотворительностью, читал церковные книги, и чем глубже

вчитывался он в Ветхий и Новый завет, тем более сильный интерес

пробуждался в нем. И он удивлялся, что не постиг до сих пор красоту и

мудрость христианства.

Надломленный несчастьем Георгий теперь в проповеди Христа находил

утешение, которого искали в ней сирые и обездоленные, нищие и убогие.

После смерти Лилэ у Лаши не осталось на этом свете никаких радостей,

и он старался искупить грехи свои и Лилэ молитвами и добрыми деяниями. Кто

знает, может быть, обретет он вечную жизнь и в загробном мире встретится

со своей возлюбленной!

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Словно угадав религиозное настроение Лаши, который допустил усиление

и возвышение церкви во всей стране, папский легат — кардинал Пелагий

прислал из Дамьетты посла к царю Грузии.

Пятый крестовый поход подходил к бесславному концу. Под видом

спасения гроба господня и освобождения святой земли крупные феодалы Европы

стремились захватить новые владения и расширить свое влияние на Востоке.

Безземельные, разорившиеся рыцари мечтали о добыче, о богатых землях, о

рабах.

Купцы городов Италии — Генуи, Венеции и Пизы — стремились укрепиться

на средиземноморских торговых путях, отвоевать Сирию и Палестину у

сельджуков и изгнать с рынков Ближнего Востока своего старого соперника —

Византию.

Уже более ста лет велись крестовые походы, но крестоносцам так и не

удалось сломить силы сарацин и привести к покорности Восток.

В 1218 году они предприняли пятый поход.

На этот раз было решено уклониться от прямой встречи с сарацинами, с

тем чтобы обойти мусульманские войска с тыла, со стороны Египта.

Для успеха похода важно было овладеть ключом к тыловым путям сарацин,

укрепленным городом на Ниле — Дамьеттой, откуда шло продовольствие и

воинское пополнение.

Город был расположен в неприступной местности и опоясан тремя рядами

рвов. Крепостная стена защищала его с суши и с моря.

Крестоносцы обложили крепость. Последовательно, планомерно, упорно

осаждали они Дамьетту и наконец добились успеха.

Дамьетта пала, и крестоносцы овладели ключом к Египту. Но развить

дальше успех они не смогли: значительная часть их войска отказалась

продолжать поход и возвратилась на родину.

Царь Иерусалима Иоанн вознамерился присоединить Дамьетту к своему

царству. Этому воспротивился фактический руководитель крестового похода,

легат папы римского Пелагий.

Из-за внутренних распрей и неурядиц крестоносцы упустили время; их

бездействие дало возможность врагу собраться с силами.

Кардинал все еще искал новых вспомогательных войск, когда из Грузии

прибыл монах ордена миноритов Иаков Роксанский и подтвердил, что Грузия

согласна принять участие в крестовом походе.

Старый францисканец долго жил в Грузии и многое порассказал папскому

легату о мощи и богатстве Грузинского царства, о храбрости и отваге его

воинов, о твердых устоях христианской веры в стране.

«Христиане Иверии, называемые георгианами, — говорил он, — более ста

лет с многочисленными конными и пешими войсками бьются против язычников.

За это время они покорили многие магометанские страны, разрушили крепостей

без числа и заняли города. Покоренных они обложили данью и распространили

среди них христианскую веру.

Грузинский царь хотя еще молод, но уже прославлен доблестью своей и

ликом схож с Александром Македонским, а верой отличен, так как исповедует

ученье Христа.

Царь Грузии собирается с большим войском в поход для освобождения

священной земли Иерусалимской и покорения всего языческого мира. Юный царь

желает перенести туда прах матери своей, славной и могущественной

грузинской царицы Тамар.

Царица Тамар в свое время дала обет посетить святые места, но при

жизни не смогла осуществить этого намерения и просила сына предать земле

ее прах там, где страдал Спаситель. Георгий твердо помнит завещание матери

и теперь мечтает стать крестоносцем, вместе с грузинским рыцарством и с

благословения римской церкви идти походом против сарацин, чтобы перенести

прах своей матеря в святой город».

Рассказ Иакова Роксанского воодушевил папского легата и других

предводителей пятого крестового похода.

В борьбу против сарацин вступала новая сила, которая могла ударить по

неверным с тыла.

Кардинал не стал медлить. Он написал письмо царю Грузии и отправил

его с тем же монахом.

«Легат его святейшества папы римского Пелагий

светлейшему царю Грузии Георгию.

Вельми возрадовались мы письму вашему и вашей преданности нам и

матери нашей римской церкви, в лоне которой пребывают все христиане.

Нас радует ваша приверженность к учению господа нашего Иисуса Христа,

которую защищаете вы от окружающих вас нечестивых служителей Магомета,

сияя подобно свету во мраке и лилии среди терниев.

Велика была наша радость, когда мы узнали о решении вашем выступить в

поход за освобождение святых мест, тех самых, где в неизреченной любви

своей принял смерть на кресте господь наш и владыка Иисус Христос ради

спасения и вечной жизни ближних своих.

Ваш обет похвален: ваше намерение выполнить завет блаженной памяти

матери вашей вызывает одобрение.

Вооружайтесь против сарацин и снаряжайте ваше войско, чтобы с

благословения римской церкви милостью божьей вы могли поразить врага в

священной войне за освобождение гроба господня.

Мы уже нанесли большой урон язычникам, обошли их с тыла, заняли их

важную крепость и город Дамьетту, на страх султану неверных мелику

Алла-эд-Дину, у которого от горя разорвалось сердце, за неверие свое он

низринут в ад на вечные времена...

Ныне мы готовимся в новый поход, чтобы окончательно разгромить

сарацин.

Торопитесь со сбором войска и направляйтесь прямо против неверных,

воспользуйтесь нашим новым наступлением и завоюйте города Палестины.

Именем господа бога желаем вам твердости и мужества, дабы вы смогли,

согласно похвальным обещаниям вашим, достойно послужить Христу.

Если вы и ваши витязи усердно подготовитесь к этому святому делу,

великую награду получите за это от господа нашего.

Оповещаем ваших вельмож, что тем, кто сам примет участие в этом

многотрудном деле, или кого пошлет, или поможет деньгами или оружием, —

всем им даруем мы апостольское наше помилование и отпущение грехов, буде

они искренне покаются и исповедуются в них.

А ныне прочтите это послание всем подданным вашим, коим через вас

посылаем мы благословение и обещаем покровительство наше...»

Послание папского легата вызвало большое воодушевление среди вельмож

Грузинского царства.

Царь будто нуждался в толчке извне, чтобы вспомнить завещание матери

и вернуться к своей прежней мечте. Наступало подходящее время для

перенесения праха Тамар в Иерусалим.

Грузины давно уже не вели большой войны. Богатая и отдохнувшая от

внешних врагов страна, казалось, легко могла вывести большое и хорошо

вооруженное войско для дальнего похода на Иерусалим.

И внутри страны царило спокойствие. Смута при дворе утихла.

Отступившиеся от царя эристави вновь вернулись ко двору, готовые к

повиновению.

Самому Иванэ Мхаргрдзели надоело столь продолжительное бездействие, и

он, привыкший к походам и набегам на врага, жаждал войны. Теперь он уже

считал разумным и необходимым припугнуть соседей и приобрести новые земли

и богатства. Обстоятельства, казалось, благоприятствовали большому и

дальнему походу, и повод к нему был весьма уважительным: грузины должны

были перенести прах своей великой царицы в Иерусалим и принять участие в

освобождении святых мест.

Крестоносцы теснили ослабевших от распрей и междоусобиц мусульманских

меликов и султанов.

Атабеку казалось, что грузинским войскам уготованы новые большие

победы и слава.

Царь, надменный и упрямый прежде, теперь был настолько надломлен и

пал духом, что вся слава и добыча должны были достаться амирспасалару.

Царь созвал дарбази и ознакомил его с посланием кардинала. Атабек

полностью поддержал идею крестового похода. И другие вельможи, лелеявшие

мысль о новых богатствах и славе, с радостью встретили весть о созыве

войска для дальнего похода, который сулил им не только добычу и рабов в

прославленных своими сокровищами странах, но и отпущение грехов и вечную

жизнь. Царь и царедворцы решили принять участие в крестовом походе и

начали готовиться к нему.

Казалось, будто судьба была благосклонна к грузинам. Им

благоприятствовали не только походы крестоносцев, но и великие события,

происходившие на Востоке.

Властитель Хорезма — хорезмшах Мухаммед завоевал, по слухам, весь

Восток и мечтал о мировом господстве.

Мухаммед овладел не только Ираном и Персидским Ираком, но и подчинил

себе адарбадаганского атабека и желал теперь покорить халифа Багдада

Насира.

Со своей стороны, умный и хитрый Насир, увидев в усилении хорезмшаха

опасность, начал тайно действовать против него. Подстрекал мятежников,

врагов хорезмшаха. Мухаммед жестоко расправлялся с бунтовщиками, а когда

он начинал искать зачинщиков, то след приводил его в Багдад.

Одной капли не хватало, чтобы переполнить чашу терпения хорезмшаха. И

эта капля не заставила себя долго ждать.

Взбунтовался султан кара-китаев Шихабуддин и пошел на Хорезм.

Мухаммед разбил гурхана и, расследовав причину бунта, убедился, что

Шихабуддин действовал по наущению багдадского халифа.

Пока хорезмшах воевал с гурханом и ему было не до западных соседей,

халиф Насир предпринял против него новый шаг: договорился с атабеками

Фарса и Адарбадагана — Саадом и Узбегом и побудил их напасть на Персидский

Ирак.

За это время Мухаммед сломил сопротивление гурхана и, возмутившись

коварством халифа, двинул крупные войска в сторону Ирана. Вскоре он занял

Хамадан.

Мухаммед легко осилил фарсцев и адарбадаганцев. Саад попал в плен к

хорезмийцам, а Узбег спасся бегством.

Готовясь к походу на Иерусалим, правители Грузии пристально следили

за развитием событий на юге. Чрезмерное усиление хорезмшаха, владения

которого почти достигали границ Грузии, ставило новые задачи перед

Грузинским царством.

Мощь и богатство Хорезма были известны каждому грузину. Персидский

Ирак и Адарбадаган вот уже более двадцати лет были данниками Хорезма.

Теперь, когда дерзкий поход Узбега на Хамадан закончился его поражением и

бегством, грузинам важно было выяснить, что означала остановка хорезмшаха

в Хамадане и куда намеревался он направить свои войска. Собирался ли он

двинуться на Багдад или, может быть, занять в наказание Узбегу

Адарбадаган. Захватить Адарбадаган было, видимо, для Мухаммеда делом

легким, и грузины опасались, как бы хорезмшах, дойдя до Грузии, не вздумал

перейти границу.

Как бы там ни было, грузинам нужно было приготовиться ко всему. Лучше

всего было показать свою мощь хорезмшаху и одновременно изъявить ему свое

дружеское расположение.

Для переговоров царь Грузии Георгий Лаша направил к Мухаммеду послов

во главе с Маргвели.

А через несколько дней после отъезда послов грузинское войско

выступило на юг и перешло границу Адарбадагана.

Хорезмшах Мухаммед сидел в Хамадане. После поражения Узбега и Саада

Мухаммед решил немедленно приступить к осуществлению своей главной задачи.

Он хотел отстранить халифа, затеявшего смуту, и вместо него посадить

верного сеида.

Чтобы оправдать этот свой шаг в глазах правоверных, Мухаммед должен

был заручиться поддержкой духовных вождей ислама. Мухаммед созвал собор

имамов и предъявил доказательства коварства халифа. Собор счел преступные

деяния Насира несовместимыми с его высоким саном и разрешил хорезмшаху,

как предводителю мусульман в священной войне, отстранить Насира.

Основываясь на этом решении собора имамов, Мухаммед объявил

багдадского халифа низложенным.

Таким образом, захватнический поход хорезмшаха на Багдад приобретал

законные основания.

Вот уже третий день, как прибыли в Хамадан грузинские послы. Мухаммед

вел переговоры с послом Насира, и, когда ему доложили о прибытии послов

грузинского царя, он не проявил особого интереса.

Убедившись, что халиф тянет, чтобы выиграть время, Мухаммед накричал

на посла и грубо прервал переговоры.

Война была неизбежна. А между тем хорезмшах получил известие о том,

что грузины перешли границы Адарбадагана. Вначале ему это даже

понравилось. Идя походом на Багдад, он мог теперь не страшиться

оставшегося в тылу Узбега, так как Адарбадаган ввязывался в войну с

грузинами.

Но грузины так быстро продвигались вперед и так глубоко проникли в

Адарбадаган, что Мухаммеда это озадачило.

Только тогда он вспомнил о грузинских послах и пригласил их к себе.

Восседая на белых конях, грузинские послы подъехали ко дворцу.

За ними следовала длинная вереница арб, вьючных мулов и верблюдов.

Визирь Мухаммеда наблюдал из окошка за нескончаемым караваном,

направляющимся ко дворцу.

— Дорогие подарки везут гурджи, властитель. Недаром идет слава об их

богатстве, — проговорил визирь, не отводя глаз от окна.

Хорезмшах, наряженный в парчовые одежды, восседал на высоком троне. С

головы до ног осыпанный драгоценными каменьями, державный властелин сидел

неподвижно, точно истукан. Уставившись на разостланный перед ним ковер и

уйдя в свои думы, он не обратил внимания на слова визиря.

— Белые кони! Белые кони! — вырвалось у визиря восторженное

восклицание, и он приник к окну. — Аллах, сколько их! Целый табун

пригнали!

— Спокойнее, визирь! Не к лицу тебе дивиться подаркам иноземцев, зная

наше богатство! — изрек Мухаммед, не поднимая головы и не сводя глаз с

ковра. Только губы двигались на его окаменевшем лице.

— Много я видел табунов, но такой мне и не снился! Столько белых

коней — и все без единой отметины! — стал оправдываться визирь, отходя от

окна.

В зал внесли подарки грузинского царя: парчу и шелковые ткани,

золотую и серебряную посуду, усыпанную драгоценными камнями.

Поставив перед шахом поднос, наполненный жемчужинами величиной с

голубиное яйцо, крупными лалами и изумрудами, глава грузинского посольства

Гварам Маргвели склонился до земли, затем отступил, выпрямился и

по-персидски произнес:

— Великому и благородному шаху Хорезма, властителю Востока и Запада

шлет привет царь всея Грузии, государь Аррана и Ширвана и всех горцев

повелитель, царь царей Грузии Георгий Лаша. Царь царей Грузии изъявляет

свою радость по поводу того, что великий хорезмшах пожаловал во владения

своего великого отца, шлет его величеству достойные дары и желает

благоденствия.

Государь послал меня, грузинского князя Маргвели, и сопровождающих

меня послов к великому шаху, дабы объявить ему, что наш повелитель желает

⇐ Предыдущая 37 38 39 40 414243 44 45 46 Следующая ⇒