НА ЧУЖИХ БЕРЕГАХ 1 страница

Дмитрий Курабцев

НА ЧУЖИХ БЕРЕГАХ

(роман-ощущение)

Посвящается Инне Романовой

ПРОЛОГ

Вечер за окнами клиники наступил внезапно, в кабинете главврача засиделись двое врачей - старый и молодой, беседа за рюмочкой затянулась.
- Что Вы обо всём этом думаете, Артём Александрович?
- Сложный случай... Пожалуй, Виктор Николаевич, он - тема для докторской, этот Ятим... так, кажется, он назвал себя в бреду в больнице скорой помощи. Вам стоит заняться им.
- Я слышал бред и поинтереснее. Если бы не его сумка и эти загадочные вещи и одежда, что была на нём...
Главврач опять взял в руки эту кожаную тетрадь, толстую, как томик Толстого.
- Вы прочли это, Виктор Николаевич?
- Прочёл. И Вы знаете, я не считаю это бредом или последствием ранения.
- Странно ещё вот что: кто оплатил за него услуги нашей клиники?
- Какая-то бизнес-леди, и причём, странное дело, немая.
- Немая?..
- Да, и странности на этом не кончаются, он сейчас постоянно почти в состоянии кататонии. Посмотрите на эти вещи: сумка, в ней была эта тетрадь, револьвер новенький из 30-х - такими пользовались полицейские в Южной Америке, несколько акварелей... и всё это пропахло морем и водорослями. А ещё удостоверение, выданное мальтийским отделением Ллойда на шхуну "Каталина". И ещё странная брошь - на первый взгляд безделушка, но кто его знает?..
- Попросим привезти этого Ятима?
- Пожалуй...
Толстый санитар вкатил каталку с мужчиной лет сорока - лысого, похудевшего, с седой красивой щетиной. В глазах, синих как небо и наполненных слезами, стояла тоска, в них виделась глубина пропасти...
- Он не реагирует на раздражители, приходил в себя после огнестрельного ранения, и опять...
- Это роман о путешествии его во времени и пространстве, и я думаю, что он не сумасшедший!
- Как такое может вообще быть? Он иногда говорит на испанском и английском и, странное дело, на мальтийском. По-русски, впрочем, тоже. Вы прочли эту тетрадь?
- Он плачет. Закончим на сегодня. Увезите его, пожалуйста, в палату.
Главврач опрокинул рюмочку коньяка и запыхтел трубочкой...

Мальта, Буджба, 1837 год

Бриз, шальной и весёлый, с лёгким привкусом соли раскрыл ему свои объятия... Осень, он идёт по теплым камням этого старого города босиком... щегольские туфли молча скучают на каменистом берегу этого маленького острова, на нём немного мятый льняной костюм цвета слоновой кости, а в руках тросточка... Он сегодня выпил в обед немного местного розового и улыбается... вдруг в лучах заходящего мальтийского солнца замечает её… ту, которой назначил свидание 15 лет назад. Она летит навстречу в светло-бирюзовом платье и вдруг останавливается и ... дышать обоим становится всё трудней…

А потом они шли молча в закат... И БЫЛА ИХ НОЧЬ... О которой говорить надо песней, шепотом волн и отдельным рассказом. А утром они купили местную рыбу лампуку в рыбацкой деревушке, у рыбака с нарисованным генуэзским глазом на носу его лодки. Ятим жарил её в углях и поливал лимонным соком, грусти и печали не было - они умерли в сибирских морозах и гнилых болотах Петербурга.

И были взбалмошная набережная Буджбы и её улыбка, когда в одном из совсем не туристических мест они заказали "octopus in garlic" (осьминога в чесноке), и уж совсем "безумство" - кролика по-мальтийски. Старый его знакомый трактирщик улыбнулся по поводу чеснока, но когда они купили у него 3 бутылки белого, промолчал.

Их ждал старый, немного чопорный, английский отель с надписью на дверном молотке «Боже, храни королеву».

Как бы ни хотелось некоторым соседям по тихой улочке, преимущественно сицилийским матронам, уронить их в лужу, они сидели на берегу неба и пили звёзды. По утрам он, выскользая из-под влажной простыни, целовал её волосы и прекрасную грудь, шёл варить крепкий кофе с корицей. Сонное чудо уже ждало! Он приносил кофе в спальню и молча уходил с мальчишками ловить рыбу на мыс. В тихую погоду это могло продолжаться почти до обеда.

Ятим уходил под парусом, а Каталина каждый раз погружалась в эту мелочную суету, как в пейзаж, нарисованный акварелью пьяным художником. Странно, что ссор между ними не было, видимо, их ангелы следили за этим строго. И в дождливые дни, и в солнечные они знали: их вечер "Бесконечность" будет им наградой, а корабль придёт в гавань и вкус Океана будет на языке.

Старый рыбак рассказал им однажды сказку о Великой любви, а они воплотили её в жизнь.

И никогда им не приходило обоим в голову, что они могли разминуться на той узкой улочке того старого города…

Туманы съедали радость, ту, что он накопил в тихих беседах с ней. Не уходило ощущение недосказанности. В его заветной баночке, куда он складывал желания, было мало места и, казалось, это никогда не закончится. Эта светлая грусть затопила его берега, и его парус перестал ловить ветер...

Ощущение невысказанности не покидало его много лет. Это как в детстве: тебе кажется, что впереди так много всего. Но на самом деле не так уж и много. Запах лавандовых полей и шёпот океана, шум приморского города и вой метели в морозное утро, её тихий голос после ночи любви... А ты всё равно ждешь новых звуков и запахов, ждёшь чудо...Ангел за твоей спиной даёт тебе ещё и ещё один шанс. Последний? Как же узнать? Вера в бессмертную душу, страшный суд и мечущийся на подоконнике солнечный зайчик...Баланс между мелким и великим, не связанный ничем.

Последней скрипкой сентября, тихой песней улетающих птиц приходит осознание нужности твоего земного пути. И если ты и делал иногда что-то не так, твои ангелы дают тебе шанс на Счастье, Любовь и руку, протянутую в темноту. Ощущать осенью доброту и солнце внутри себя, не всегда уметь устраиваться в жизни, но остро чувствовать запах яблок, завернутых в бумагу и уложенных в корзину на балконе, и помнить запах волос любимой... помнить ощущения от первого осознанного Причастия, боль от разлуки, теплоту солёного и великого Океана, восторг от его обитателей, очарование от умной книги, свой собственный смех над собой… вкус этой Жизни...

Почему в один из дней всё ломается, и ты уже не можешь жить по-прежнему, не можешь войти в старые стены, не можешь дышать? Почему жизнь истончается, мир лишается воздуха, и ты от горечи даже не можешь войти в свой дом? И при виде её у тебя больше не кружится голова?...

Если площади твоих городов пусты, а губы, к которым хочется прикоснуться, вдруг становятся далеко, остаётся пить этот холодный октябрь в одиночку. Коктейль из грустных улыбок и просветов в осеннем лесу… Штормит и качает, но Ятим шагает утром походочкой бывалого моряка и насвистывает старую песенку. Жизнь всё-таки удивительная штука...

Аргентина, Делакроче, 1940 год

Каждый вечер в течение многих лет Ятим ждал её в кафе «Latino» за стойкой, лёд в его стакане всегда таял. Она впархивала мотыльком, разгоряченная духотой улиц, залпом выпивала «Мохито» и начинала качать ножкой в такт музыке. Он подходил к ней быстрой походкой и прерывисто брал её тонкую руку ... и они танцевали несколько часов каждый проклятый южный, мёртвый вечер... а когда зажигались фонари, она упорхала, и он так и не успевал спросить её имя...

Его неспешная походка по кварталам старого города, его ежедневные прогулки - всё это составляло часть ежедневного ритуала. Он знал, что дни его похожие на неспешное течение Рио-Гранде и не изменятся ни на йоту. Он всё так же будет ждать Её каждый вечер.

Узнав от знакомых её адрес, он приходил каждое утро к голубоватым ставням этого жёлтого дома в квартале портовиков. Она выходила с улыбкой из калитки и медленно шла по тенистой улице к старой лавочке букиниста. Он двигался за ней тенью. Располагая возможностями старого полицейского и человека, обладавшего огромным авторитетом в этом городе, он мог бы давно всё знать. Но вата, окружавшая её немоту, сделала таким же нерешительным и его…

Немота, окружавшая её с детства, не сделала Каталину угрюмой или замкнутой. Она, просто, будто ватой окружив девушку, сделала её задумчивой и наградила таким светлым взглядом иссиня-черных глаз, что многие, не выдержав этого света, отводили взгляд. А её веселый нрав веселил многих соседей с самого детства. Проще всего ей было писать короткие и смешные записки всем близким, и, с самого раннего детства научившись читать и писать, она всюду носила маленький блокнот в кожаном переплёте и карандашик. Она так улыбалась, что любой человек, повстречавший её, просто в изумлении разводил руки.

В то субботнее утро что-то неуловимо поменялось. Каталина выпорхнула утром из калитки и опять заметила его, того странного мужчину с седыми висками и лысеющей головой, с которым каждый субботний вечер она уже три года танцевала в «Latino». Она и раньше подозревала, что слышит тихие шаги за спиной и ощущает запах его дорогого одеколона. Он так ничего и не спрашивал. Она даже хотела написать записку бармену и оставить для него, хотела не придти в один из дней, но не смогла - ведь ради этих вечеров она и жила последние годы.

Россия, Санкт-Петербург, 2015 год

Опять к нему ворвалось жестокое утро, извлекло его из того измененного состояния, в которое он погружался в последние две недели. Теперь он, засыпая, не хотел просыпаться - ведь к нему приходили сны, граничащие со сладким безумием. Он чувствовал в них каждый шелест ветерка, тонкие запахи, шум машин, а главное - в них была Каталина, её прикосновения... и они были в этих снах вместе.. он странно медленно себя там вёл, почти не разговаривал, а только молча смотрел в её глаза. Хорошо понимая, что погружается в безумие, он всё же не хотел просыпаться.
Ятим боялся за дочь и попросил знакомых из соцсети написать родным, если вдруг он перестанет им писать. Две долгих сладких недели он проживал на берегу Рио-Гранде, ждал её в кафе «Latino», также порывисто брал её за руку и вдруг ... оказывался на пустынном берегу рыбацкой мальтийской деревушки... нырял в море и оказывался... в петербургском дворе-колодце, ощущал запах миндаля, волос и рома, перемешанный с сыростью Невы...всё кончалось... кончились и эти сны.

Его соты с медом воспоминаний полны горечи разлук... А ещё в этих сотах - её страх попробовать растопить льдинку своего маленького сердечка, её имя - как карамелька на языке... Но ему всё время помнились глаза того старика на дороге, глубокие и грустные как зимнее море, прикосновение брызг на катамаране и игра в шары на вечерней площади Буджбы. Может ли вырвать из забытья громкий крик чайки на Финском заливе? - он проснулся не в доме итальянского квартала, под тонкой простыней, а почему-то, без обуви и пиджака, в Комарово. И как он здесь оказался, он не помнил...

Он сидел за расшатанным столом этой грязной питерской забегаловки, выскобленным и немного мокрым. Сначала заказал себе 100 граммов их мерзкой, но холодной водки, а потом понял, что сильно проголодался и с улыбкой заказал целую бутылку. Вдруг в голову пришло, как смеялись над его икотой в маленьком китайском ресторанчике, а когда попросил морковку, принесли какой-то огрызок. Они с Каталиной любили выбираться погулять и заглянуть в какое-нибудь кафе, хотя сам он прекрасно готовил, это было еженедельным ритуалом... Ледяное белое под морской язык, местное розовое под кролика....

Выплыв из сна, он увидел, как на стол брякнулась тарелка с петербургской шавермой. И ему не было страшно её есть.

В этот момент ему почему-то пришла мысль о том, что музыка и литература должны быть такими, чтобы люди, читающие и слушавшие их, сразу почувствовали зaпах моря, песок в сандалиях, лавандовые занавеси в спальне, колышущиеся от ветра, соль на обветренных губах и струи душа после ночи любви; прикосновения, как электроток, закат на балконе маленького отеля, резкий как выстрел; чувство невысказанности и страха идти, когда тропинка вьётся по краю ночного океана; империю солнца в стакане утреннего апельсинового сока, в то же время бензиновый смрад мегаполиса и смех ребёнка; голубя, клюющего твой кед на скамейке в парке, улыбку в набитом автобусе и уличного музыканта, задевшего струнку души старой песней; петербургские дворы и кофейни, где подают пирожные, пропитанные ромом её нежности.

Полозья больших саней разрезали лёд на зимней дороге. Он ехал по заснеженному лесу, укрытый большим количеством шкур; укачивало, он впадал в мягкую дрему.
Старый охотник подобрал его, замерзающего на лесной дороге, когда ему уже не было холодно, только во взгляде сквозило удивление: «Откуда в 21-м веке запряженные по-старому сани и откуда взялся этот молчаливый старик?..» Последнее, что помнил Ятим, это то, как он сидел в этой грязной кафешке, почти засыпая над тарелкой... морская волна подхватила дремавшего и вынесла его вдруг, стучавшего зубами от холода, в зимний карельский лес...
И где Каталина с глазами синее неба?..

Сани подъезжали к дому, неприлично огромному для такой глуши, и сразу было видно, что внутри он полностью современен и вполне соответствует веку Ятима. Ворота распахнулись автоматически, и он увидел будто бы неуместный здесь снегоход и большой джип. На крыльце дома стояла она - Каталина - и молча смотрела на скрипящие полозья, будто замерев в ожидании. Он узнал её теплый солнечный взгляд из-под опущенных ресниц. Хотел вскочить, но ноги подкосились, старик подхватил его, внёс в дом, и он вновь потерял сознание...

Мальта, Буджба, 1837 год

Шхуна скрипела несмазанной дверью. Они уходили в море как всегда до рассвета, в золотой час рыбаков. Он неслышно собрался и выскользнул из дома, поцеловав два своих солнца. Старый Франко ждал его на углу, угрюмо пыхтя вересковой короткой трубкой, молча подхватил тяжелую сумку. День прошёл, пролетел как листочек олеандра... улов был так хорош, что старый шкипер улыбался в седую бороду, но вдруг резко помрачнел. Ятим удивлялся смене его настроения: ведь небо было чистым, и он уже предвкушал радостные вопли своего кудрявого чуда на пирсе. И вдруг он всё понял. Приметы перед бурей помнил с детства. Всё изменилось в течение часа: черное небо, пронзительный ветер и волна, противная и короткая, та, которую боятся местные рыбаки. Шторм не первый... переживём… болтало... И вдруг... Ятим увидел себя со стороны: он лежал на большой кровати в каком-то доме, натопленном по-зимнему, рядом стояла Она, с кружкой, дымящейся и пахнущей горькими травами, внезапно положила мягкую руку ему на лоб...

Вне времён

"Мужчина!!! Рассчитываться будем?!..." Голос официантки подействовал, как удар хлыста...

Касание руки, как боль в висках. Ему и правда иногда казалось, что смысл его жизни состоит в постоянном погружении в какую-то медовую, сонную реальность, истекающую из-под его некрасивых толстых пальцев, совсем не похожих на руки пианиста. Он помнил, как отец просил держать руки параллельно клавишам их пианино «Красный Октябрь» и как он играл первую пьесу Шопена лет в 9, и ещё смешную польку. Но ведь и это не главное! Важнее то, что каждый играл свою роль в этой дешевой пьесе.

Получив гонорар за старые стихи в юности, они рванули в столицу, выкупив купе в "Красной стреле". Молодые хмельные студенты Политеха, уже отслужившие в армии, оказались почему-то сразу на Арбате у стены Цоя, а потом в странной, по советским меркам, шикарно обставленной квартире хипповатой девицы, с которой обнимались и пили коньяк. Ятим вдруг почувствовал ее руку у себя на животе и... захлебнувшись, выплюнул солёную воду.... Обломки шхуны плавали рядом, и громкий крик шкипера вернул его из зимней заснеженной Москвы в штормящее Средиземное море.

Громкий стук двери его любимого"Latino"... Сегодня суббота. Это Она?.. Вошла Каталина, и наконец Ятим решился. Он просто выключил музыку и… очнулся. Третьи сутки он выныривал из забытья в этом странном доме в глуши. Каталина почти всё время была рядом и поила его горьковатым отваром из трав. Он знал о своих больных легких и подозревал у себя пневмонию. В современном доме должны же быть какие-то лекарства?

Он понял: этот старик в лесу, подобравший его замерзающего на дороге, неуловимо похож на Франко, только борода длинней. Оказывается, ему всё время кололи уколы, а он и не чувствовал, так были легки её руки....

Фары осветили подворотню знакомого двора на Петроградке. Они приближались, как молодые и голодные волчата-подростки, а ведь он так не хотел заканчивать этот чудесный день мордобоем… Вдруг в руках его оказался кусок обшивки, и он опять провалился в черноту.

- Я не помню тебя!
- Я Ятим! И как можно это забыть?..
Старик усмехался в бороду и опять молчал, Каталина тенью стояла за его спиной.
Они пили терпкий кипрейный настой с малиной и мёдом, лампа уютно освещала их за круглым столом. А за окнами волчьим оскалом смотрели на них ели.
И вдруг опять всё завертелось... и вот они с Франко плывут короткими гребками к видневшимся вдалеке острым скалам и, наконец, обездвиженные лежат на песке... и в ушах у него звучит старинное танго...

Трудности перехода стали его забавлять. Они шли с Каталиной босиком по осенней листве, снять обувь предложила она, был апрель - середина осени Аргентины. Шумели большие деревья, а он вдруг увидел себя окровавленного, лежащего ничком в том знакомом дворе. К нему неслышно подошли и наклонились, он почувствовал любимый аромат. Он поднялся сам, стараясь не смотреть на неё, чтобы не встретиться с ней взглядом и не задохнуться от запахов миндаля и лаванды. Сколько сладких минут в ожидании... а она стояла рядом и молчала, ну и не могла написать ничего в темноте. В тисках одиночества легче. Рука холодна и легла на лоб.

Каталина принесла ему сумку, странную, неуместную в современном Петербурге. Она пахла морем...

- Ятим! Где ты? Очнись, надо идти скоро прилив.
- Франко, я сейчас, только отдохну.

Шаги по брусчатке, она крепко взяла его за руку и не отпускала до самого дома. Жила она в новом доме элитного комплекса на юге, в квартире, обставленной со вкусом. Консьержка поглядела с недоверием и изумлением на перепачканного Ятима, но ничего не произнесла. Лифт приехал быстро, 20 этаж, прихожая, ванная, кровь...
Он сидел над пустым стаканом в «Latino» третий час, лёд успел растаять, а её всё не было!
У рыбаков есть примета: не говорить о местах улова. И всё же он надеялся вернуться к тому островку, ставшему им с Франко спасительным убежищем после шторма. Когда их подобрали рыбаки, у него в висках застучали ходики дома в глуши, и вкус её губ напомнил настой, которым поили его в болезни.

Утром, проснувшись и не обнаружив никого, осмотрев квартиру, он решил побаловать свою внезапную спасительницу ужином. Салат «Капрезо» и спагетти «Фрутти де маре» подойдут», - подумал он, обнаружил огромный холодильник, забитый под завязку, и стал творить.
- Ятим, ты должен поесть!
- Никому я ничего не должен.
Старик настаивал, а Каталина стояла рядом с тарелкой, и он сдался...
Внизу у крыльца дома сидел лохматый пёс.

Эта чернота наконец отпустила, болезнь ушла. Теперь каждый вечер проходил одинаково за неспешным рассказом Ятима о рыбалке на шхуне, Каталина молчала, но ведь не и не могла ничего сказать.Он продолжал приходить утром к её дому, ждал у калитки и провожал до лавочки.

В тот переход они с дочерью играли во дворе их дома в Робин Гуда, и вдруг он опять оказался в той кафешке на Петроградке.
Сквозь нахлынувшую пелену он услышал голос дочери:

- Что-то случилось, папа?
- Всё хорошо, милая, я сейчас.
Мутная пелена и солёная вода потянули его вниз…

Многослойность его жизни иногда была очень утомительна: разные эпохи, страны, которые давали разные возможности. Он многое мог в разных местах, но его Каталина... Эх, если бы она в Петербурге была помягче, а в Аргентине смелее, но нет совершенства в подлунном мире. На качелях временных петель раскачивало всё сильнее, и голова от этого разрывалась и хотелось небольшой передышки. В то же время было необычайно интересно: чем же всё кончится?...

Говорят, ничего не проходит бесследно: в каждой размытой акварели, в каждом закатном вечере ему виделись отражения его видений, последствия его болезни, шторма или его несчастной любви, её немоты, нерешительности и танцев в «Latino». Ещё он очень жалел, что забросил пианино. Говорили о его абсолютном слухе и недюжинном таланте. Чего ему не хватало тогда? Скорее, упорства... Ведь признаться в силе так же нелегко, как и в слабости.

Он нёс ей цветы каждый день, обычно всего лишь одну розу на длинном стебле. Каждый их день был наполнен светом, ожиданиями, страстью и нетерпением, вопросами без ответов, суетой на уютной кухоньке, её вечной заботой о внешнем лоске и его рассеянностью. Каждый проклятый и ослепительный день... И это стало своеобразным ритуалом: даже если у Ятима оставались последние деньги, он нёс цветы, и в доме стало не хватать ваз. А высушенных лепестков набралась целая корзинка, которая стояла на балконе, а он любил сидеть там на диванчике - писать стихи, смотреть на умирающее солнце и думать о том, что так же, как эти лепестки, высохнут и их дни. Но это ведь ничего, раз они рядом.
Жаль, она так не думала.

Он прижался к стеклу, мокрому и холодно-ледяному, как её сердце. Сердце, на завоевание которого он так надеялся, мечтая о том, как на её уютном балконе они будут пить какао долгими зимними противными питерскими сумерками. Он испечет печенье с корицей, они будут слушать тихую музыку и учить языки, ведь она так хотела выучить минимум три. Потом она лениво потянется, и он уже не сможет оторваться от её губ. Долгие поцелуи перенесут их в ванну, а потом он нежно возьмет её на руки и понесёт в спальню… Он почему-то будет читать ей старые стихи, а она рассказывать о своём детстве и отце, которого очень любила, о властной матери и брате... о нищей советской юности и о том как впервые сказала «Нет».

Он наконец понял, почему они расстались: им было слишком хорошо в белой спаленке на том далеком острове, у тёплого Океана, но она не смогла принять и понять этого безбрежного счастья, не испугаться, а принять его всем своим озлобленным и охолодевшим сердцем, впустить и разрешить взойти цветку, семена которого посадил он, не герой её романа, но Дракон, из-под чешуи которого трудно разглядеть огромное и доброе солнце.

Он временами пытался сложить этот сложный пазл, по кусочкам соединить в одну логическую цепочку. Получалось слабо, будто какой-то шутник всё время разбрасывал его кубики, ноты не складывались в мелодию, рвалась нить. Однажды сопротивляться не стало сил, и поток сознания понёс его. Приходила догадка о душевном заболевании, но временные отрезки не давали прямого ответа. При мысли о Каталине его вдруг осенило. Она же всегда была одинаковой?!.. Пусть и играла разные социальные роли, в разных временах и странах...

Нам остаётся поверить, что Каталина была счастлива в своей маленькой лавочке в Аргентине, своём большом доме в карельской глуши и в современном офисе в Петербурге одинаково, а отличия в её ролях не мешали её великой, но несчастной любви. Ведь и правда, трудно разглядеть в бедном художнике бравого полицейского и бывалого моряка, драконы ведь не всегда грозны, а бывают очень скромны.

Вспоминая свои ощущения, он понял, на что она похожа: на тягучий пряный воздух ночи, на искристый вкус первого глотка у родника, на звуки дудука и вьюгу на дороге, что заметает перемётами волчьи следы, на сырые тени дворов-колодцев и огромный и необъятный Океан. Ей он казался похожим на большого лесного оленя и зыбучий песок под ладонями, прощающий всё взгляд Создателя и колокольный звон...Чему им было учиться? Только всепрощающей любви и пониманию ценности Дара, что им достался!

Россия, Санкт-Петербург, 2015 год

Ятим лежал на спине, и ему вдруг вспомнилось, как он, молодой и уверенный, шёл усталой походочкой по перрону какой-то маленькой украинской станции. Он, студент 2 курса Политеха, летом подрабатывал проводником поездов. А она - тоненькая, безумно красивая - жалко стояла на перроне, потому что не могла уехать в Питер с каникул: билетов нет, советское время. Подошла к нему без надежды на успех. Он усмехнулся: «Взять что ли? Пусть вагон подметает, места в купе проводника хватит». Той же ночью, когда пассажиры улеглись, а он перебирал билеты, она подошла сзади и обняла нежно и трепетно, с благодарностью и даже желанием, как бездомный котёнок. Аж сердце зашлось... Он бы мог повернуться и овладеть ею, но не смог преодолеть барьера и воспользоваться этой беззащитностью. Просто молча просидел так час и ушёл спать в соседний вагон. Потом, уже в Питере, узнав адрес её общаги, просто принёс букет белых роз в её комнату и положил на кровать. Больше они не виделись никогда.

Через много лет многообещающий инженер превратился в бедного художника. В то холодное октябрьское утро ему надо было выйти пораньше. Он жил в одном из мистических мест старого Петербурга, о которых приезжим травят байки старые жители этих мест. Ятим в это никогда не верил, но ведь дыма без огня не бывает. В великолепной парадной их дома на Рубинштейна как всегда не горели лампы. Чертыхнувшись, он начал спускаться и вдруг почувствовал холодок по спине: чёрная, большая и немая тень загородила проход. Почудилось?... Но на душе как-то сразу заскребли кошки, как будто кто-то толкает в лестничный марш - тот, кто знает размеры старых домов, поймет сразу, как это опасно. Грохнешься - костей не соберёшь. Он шёл будто под гипнозом, и вдруг свет! Оранжево-желтый, пронзительный в питерской серости и зовущий!..

И вот он опять на берегу моря у своей ещё целой шхуны, и старый Франко покрикивает на него: «Ятим, ты что - заснул?»

Морок отступил. Каталина стояла рядом и крепко держала его за руку, только на рукаве его рыбацкой куртки были следы петербургской побелки из его подьезда...

Вне времён

А собственно, каких новостей вы ждёте? Картина не пишется, лампука не ловится и старые приятели из полицейского управления Делакроче давно не обращались за помощью... Всё это пронеслось в голове Ятима за секунду и он даже и не знал, радоваться ему или печалиться. Серые будни без солнечных дней - обычное предзимье в Петербурге, от которого ломит кости и у местных, говорят, вырастают жабры. Ему, только отошедшем от всех потрясений, захотелось в весну Аргентины. Хороший месяц там ноябрь! Только мысли о Каталине отошли на второй план. Вдруг - метель в лицо, и он стоит на лесной опушке неподалеку от того дома в карельской глуши, а в пяти метрах от него огромная волчица с глазами синее неба. Он окаменел, назад нет дороги...

Ятим не испугался тогда, даже холодка по спине не было, ему стало безразлично. «Ну вот, интересный конец!» - пронеслось в голове. Он ослаблен после болезни, с такой громадиной ему не справиться. Долгий взгляд в глубокое озеро глаз волчицы, молнией пришло понимание... Это она - КАТАЛИНА, не пускает его куда-то вглубь леса, отводит беду. Молчание, свет...и вот он лежит рядом с ней, в номере того чопорного старого отеля в первую ночь в Буджбе и неистово целует её искусанные гранатовые губы и лишь в волосах замечает серую прядь цвета волчьей шкуры карельской волчицы.

А ведь жизнь, переходящая в вечную дорогу, очень похожа на акварель не очень умелого художника, та тоже живёт по своим законам, и все притворяются, что так и надо, и исправить уже ничего нельзя! Слои за слоями, пейзажи и натюрморты, звери и люди, годы и секунды перед прыжком в бездну отчаяния. Каталина - немая и смелая, гордая и покорная, бизнес-леди и жена рыбака, колдунья и продавщица в букинистической лавочке Делакроче. Женщина, девочка, мать и река - всё было в ней, в этой волчице с голубыми глазами...

Говорить у камина о прошлом, каждый день растрачивая силы в безуспешных попытках разорвать силки. Где, в каком времени остаться, чтобы стать счастливыми? Ведь если у тебя в запасе два века, поневоле станешь озадачен. Мог ли он оказаться где-то ещё? Кто знает? Пока петля затянулась очень крепко. И не хотелось бы думать о чём-то перед прыжком в вечность, но у нас ещё есть время исправить неумелое полотно наших художеств... Для кого-то время - река, текущая всегда в одном направлении, для кого-то - пущенная стрела, ему же оно казалось озером в лесной глуши: берега поросли кустарником, а он сам - земноводное, ныряет и выныривает за новым глотком воздуха на поверхность, и этого воздуха - колющего и щекочущего, как пузырьки шампанского - ему не хватает.

Аргентина, Делакроче, 1940 год

Сегодня был вдохновенный вечер. «Latino» полон, и пары танцующих заполнили весь зал. Они с Каталиной продолжали кружить, ночь наступала на пятки, тяжелый момент расставания близок, перехватывает дыхание, губы сохнут, и нет ни секунды на передышку. Почему он здесь и сейчас так беспомощен? Пусть! Ведь ещё есть несколько минут, он прижал её к себе, она пахла почему-то хвоей...а в волосах была эта серо-седая прядь.

Мальта, Буджба, 1846 год

Любовь отца к дочери не имеет границ, она не зависит от эпох и расстояний, ничего не может и не должно ей мешать. У Ятима с дочерью было одно сердце на двоих, полное доверия и принятия друг друга без остатка. Ямира росла в атмосфере любви, а он получал её нежность. Этот симбиоз заботы и нежности стал напитком для размышлений. Она росла как мальчишка, но было очевидно, что вырастет в красивую девушку. Он боялся за неё, но давал волю её веселому бесшабашному нраву и поддерживал, а иногда и сам становился участником её забав...

12 3 4 5 6 7 Следующая ⇒