|
|||
Новый комендант12. Новый комендант Наконец закончился этот поистине кошмарный для Эмиля Гросса день. Удрученный лейтенант в сопровождении не менее удрученного фельдфебеля Штиллера вернулся в кабинет, где на ковре лежал сложенный вдвое половичок. Тут новый комендант вспомнил об арестованном подростке. – Скажите, фельдфебель, этот второй мальчишка – тоже партизан? – спросил Гросс, снимая шубу и прижимаясь спиной к кафелю печки. Штиллер закрывал окна деревянными щитами. – Мне трудно ответить на этот вопрос, господин лейтенант, – сказал он. – Я не знаю, почему покойный обер-лейтенант привлек этого второго мальчишку. – Но где и при каких обстоятельствах он был захвачен? – допытывался лейтенант. – Мы взяли его при выходе из просеки, у хутора. Он нес мешок с очень дрянной мукой. Ничего подозрительного при обыске мы не обнаружили. Признаюсь, у мальчишки был глупый вид: до того он растерялся и перепугался. Он все время бормотал что-то и показывал какой-то документ – пропуск, кажется, который лежит сейчас у вас, господин лейтенант, на столе. – Но почему же обер-лейтенант был уверен, что этот второй тоже партизан? Вы ведь присутствовали при допросе? – Да, господин лейтенант, – заморгал глазами Штиллер. – При второй половине допроса. Но, видит господь, я в состоянии понять только десятое слово из той тарабарщины, на которой говорят эти люди. Я понял только, что этот Сокуренко и обер-лейтенант подозревали, что оба подростка – сообщники. Подозревали, но уверены в этом не были. Обер-лейтенант все время показывал на мешки. Мешки у них, в самом деле, почти одинаковые. И затем обер-лейтенант очень часто употреблял слово “мина”. Он, очевидно, полагал, что этот второй нес мину и спрятал ее где-то в лесу. Обер-лейтенант инструктировал нас и предупреждал, что партизаны пользуются какой-то маленькой миной секретного устройства, и обещал награду тому, кто сможет обнаружить такую мину. Вот все, что я могу сказать, господин лейтенант. Штиллер с любопытством рассматривал лейтенанта. Это любопытство не было праздным: плох тот подчиненный, который не знает способностей, характера и привычек начальства. Лейтенант покосился на половичок и досадливо покачал головой. – Какое свинство – умереть, не передав дела. Что же мне делать с этим мальчишкой? Разве это улики – мешки? Я уже видел тысячи людей с такими мешками. Тысячи людей на дорогах. – Что делать? – поняв, что лейтенант беспомощен, как ребенок, Штиллер не сдержался и широко ухмыльнулся. – Ах, господин лейтенант, зачем вам улики? Сразу видно, что вы недавно приехали в эту страну… – Да, но меня инструктировали, – строго сказал Гросс. – Я могу брать заложников и вешать их – десять, двадцать, пятьдесят, если виновники диверсий или убийств немецких солдат не будут обнаружены. Но убийца обнаружен, он понес наказание. Я не могу в таком случае хватать людей направо и налево и вешать их… Это вызывает возмущение населения, а согласно инструкции в настоящее время это нежелательно и вредно. Репрессии должны иметь смысл или хотя бы видимость смысла… Фельдфебель слушал все это, не в силах скрыть улыбку. – Господин обер-лейтенант рассуждал и поступал значительно проще, – сказал он. – И погиб такой глупой смертью, – вздохнул Гросс. – Чем доказано, что этот, стрелявший в наших солдат, – партизан? Может быть, он просто нашел пистолет. Может быть, его родителей тоже повесили, как заложников, и он решил отомстить. Когда я ехал сюда, я видел на одной станции взорванный поезд. Он пошел под откос. На одном из вагонов было написано мелом по-русски: “Будешь бить рабочих и крестьян – больше будет партизан!” Видите! Они знают наше уязвимое место. – Это – философия, господин лейтенант. Я бы на вашем месте объявил и этого мальчишку партизаном, привесил ему на грудь дощечку, и – дело с концом. Кто будет проверять? Впрочем, мое дело выполнять приказания… Гросс, тяжело ступая усталыми ногами, задумчиво прошелся по кабинету. – Хорошо, допустим, мы повесим и этого. Ну, а вдруг начальство узнает, что у обер-лейтенанта было подозрение, будто мальчишка спрятал мину. Об этой секретной мине много говорят, ее ищут, о ней уже ходят легенды, но ее еще никто не видел. И скажут: почему вы поторопились, почему вы не сумели заставить какого-то сопливого мальчишку рассказать о его тайне? Фельдфебелю надоели разглагольствования нового командира. – Я жду ваших приказаний, господин лейтенант, – сказал он бесстрастно. – Давайте его сюда, – вздохнул Гросс. – На всякий случай, пусть зайдут два солдата. Ожидая возвращения фельдфебеля, Гросс поправил соскальзывающий вверх с круглого животика ремень, проверил, хорошо ли застегнута кобура пистолета и, придав обрюзгшему лицу внушительный вид, грозно откашлялся. Но тут его взгляд упал на половичок, и он печально, со страхом покачал головой. И хотя окна были плотно прикрыты щитами, за дверями, в коридоре, ходил вооруженный дежурный, а на дворе, у школы, стояли часовые, лейтенанту Эмилю Гроссу вдруг стало жутко в этой теплой комнате, как будто здесь, кроме него, незримо присутствовали тени жертв неоправданной, тупой жестокости. “Нет, нет, – подумал он, встряхиваясь и стараясь взять себя в руки. – Это слабость, нервы. Я еще не привык к этой роли. Но я привыкну, должен привыкнуть”. Наконец фельдфебель и два солдата ввели посиневшего, дрожавшего от холода Тараса. Хлопец скинул шапку и, покорный судьбе, с тоскливой, горькой надеждой уставился на лейтенанта. – Так, мальшик, ты должен рассказать фесь… – начал Гросс, строго поблескивая толстыми стекляшками пенсне. – Понимал – фея! Такой маленький и такой ест польшой сфолош! – Так чем же я виноват? – жалобно спросил Тарас, и стало слышно, как мелко застучали его разжатые зубы. – Што? Я все знайт! Молшат! Возмущенный Гросс ходил по комнате, держась от арестованного на приличном расстоянии. Стекляшки его пенсне метали в хлопца холодные молнии. – Ну? Рассказываль. Тарас поспешно переступил с ноги на ногу, смущенно откашлялся. – Значит, я меняю. Конечно, была у меня простыня. Сменял – и обратно иду домой. Заночевал, как водится, в этом селе, а утром опять себе иду. Бац! Меня арестовывают, и – сюда, а тут вот этот… – Тарас в ужасе округлил глаза, – головорез… – Вы фсе голофорес! Народ – тикари! – Насчет дикарей… – глуповато замигал глазами хлопец. – Тут я не понял, господин офицер. Это вы в каком случае говорите? – Вы фее ест некультурный нарот. – Ага! Насчет культурности… – поняв мысль гитлеровца, обрадованно закивал головой Тарас. – Это – да! Народ темный у нас, это правильно вы сказали. А что я головорез – это напрасно. Как можно такое говорить? Я мухи зазря не обижу. Сроду так. Смирный. – Тальше рассказываль. – Ну, а дальше, привели меня сюда, – тяжело вздохнул Тарас. – Я пропуск показываю, рассказал все как следует. Этот молодой офицер, который здесь был… – хлопец хмыкнул носом и осторожно покосился на фельдфебеля, – отпустить меня собирался – видит, что зазря привели и ни в чем я не виноват… Ну, а тут этот ужасный случай – стрельба! Вот где у меня пуля пролетела. – Он прикоснулся грязным пальцем к уху. – Сомлел было от страху. Да вы сами видели, что он тут наделал. – Ты биль на одна дорога с этот голофорес? – Так он сюда шел, а я – туда, – терпеливо объяснил Тарас и пожал плечами. – Я не скрываю, повстречался, видел его. Но вот, к примеру, я бы вас встретил. Что с того? – У фас одинаковый мешок. – Мешок? – удивился Тарас и снова бросил косой взгляд на фельдфебеля. – Разве можно сравнить? Вон у него какой, с голубой полоской, и пятна, кровь, наверное… А у меня вон тот, белый. Да что тут говорить! Вот господин солдат, не знаю в каком чине… не дадут сбрехать. – Хлопец с загоревшейся в глазах надеждой повернулся к фельдфебелю. – Вот этот мой мешок? Да? Штиллер молчал. Он не совсем ясно понимал, о чем идет речь. – Ну вот, и они подтверждают… – повеселел Тарас. Оживившись, он переступил с ноги на ногу и облегченно вздохнул. Теперь-то этому толстому немцу все ясно. Еще бы! Разве можно спутать такие мешки… – Какой был у него мешок? – спросил Гросс у фельдфебеля по-немецки. – Вон тот, белый, чистый, господин лейтенант. Гросс почувствовал, что единственная тоненькая ниточка, которую он держал в руках, оборвалась. Мальчуган говорил правду. Что же делать? Где искать новые нити, улики? Еще раз мысленно выругав покойного Шварца, подложившего ему такую свинью в виде этого глуповатого и несчастного подростка, лейтенант растерянно взглянул на фельдфебеля. – Пустить в обработку? – с готовностью спросил Штиллер. Сжав губы, Гросс молча кивнул головой. Штиллер толкнул хлопца к двери. Но Тарас по-своему понял разговор немцев и утверждающий кивок лейтенанта. – Вот это правильно, – сказал он радостно и заискивающе. – Спасибо, господин офицер. Только если отпускаете, так уж и пропуск верните… и мешочек, если можно. – Фыпускайт? Я буду фыпускайт? После мина. Только так! Только так! Через несколько секунд к лейтенанту вошла Оксана. Девушка несла на подносе кастрюлю, кофейник и тарелку, накрытую свежей накрахмаленной салфеткой. На ней была новая, светлая шелковая кофточка с короткими рукавами. – Господин лейтенант, вы сегодня не обедали. Так нельзя… Я хочу предложить вам жареную курицу, кофе со сливками и что-то вроде гренок. Я не знаю, как это по-вашему называется: тонкие ломтики хлеба макают в молоко, потом в яичный желток и поджаривают. Попробуйте. Господин обер-лейтенант их очень любил… Оксана хлопотала у стола, расстилая скатерть и расставляя тарелки. Гросс исподлобья следил за неторопливыми плавными движениями ее обнаженных до локтя красивых рук. Что из себя представляла эта девушка, торчавшая прежде на кухне, он не знал и испытывал к ней глухое враждебное чувство. Уж очень она спокойно говорит о покойном Шварце, словно обер-лейтенант не погиб, а вышел в другую комнату. Но Гроссу чертовски хотелось есть, а жареная курица выглядела очень аппетитно. Не раздумывая долго, лейтенант принялся за еду и вскоре убедился, что в смысле кулинарных способностей эта украинская девушка ничуть не уступает его Анне. Все было очень вкусно. А тем временем бесшумно двигающаяся Оксана проверила, прогорели ли дрова в печке, закрыла заслонку в трубе, оглядела, надежно ли держатся в гнездах крючки щитов на окнах, нагнулась и поправила половичок. – Простите, господин лейтенант, – сказала она, приблизившись к столу. – Я хочу спросить, что вам приготовить на завтрак? Конечно, утром я могу сварить кофе и еще что-нибудь приготовить на скорую руку. Сосисок у нас нет… – Она сочувственно улыбнулась. – Но можно поджарить свиное сало с кислой капустой. – Мошно, – кивнул головой Гросс. – К какому часу подать завтрак? Господин обер-лейтенант требовал точно в половине одиннадцатого. – Мошно. – И последний вопрос, – словно извиняясь за свою назойливость, торопливо произнесла девушка. – Если вам потребуется постирать белье, прошу сказать мне. На следующий день оно будет готово. – Это сафтра, – сказал Гросс, наливая кофе в чашку. Оксана склонила голову и почти пропела: – До свиданья, господин лейтенант. Спокойной ночи вам. Запивая жирные куски мяса горячим, отлично сваренным кофе, Гросс думал о том, что его несчастный предшественник не так уж плохо придумал, взяв себе в горничные эту девушку. Черт возьми, даже в походных условиях нужно уметь обеспечивать себе максимум возможных удобств. – Ну, как? – спросил он, завидя вошедшего в кабинет Штиллера. – Сейчас его приведут сюда, – ответил фельдфебель, жадно поглядывая на кастрюлю с остатками курицы. – Он потерял сознание… – На лице Штиллера появилась игривая улыбка. – А как, на ваш вкус, эта девушка, господин лейтенант? Не правда ли, она заслуживает внимания? Гросс досадливо махнул рукой и засопел. Ему не понравился развязный тон фельдфебеля и явное желание подчиненного получить приглашение к столу. – Кто эта девушка? – спросил он строго. – Зачем ее взял обер-лейтенант? Ей можно что-либо доверять? – Вполне! Очень надежна. Мы ее проверяли различными путями… И надо сказать, что обер-лейтенант использовал ее как своего тайного осведомителя. В письменном столе вы найдете ее донесения… Фельдфебель не успел договорить – солдаты втащили в комнату Тараса. По лицу хлопца из полуоткрытых глаз катились обильные слезы, он глухо стонал. Его усадили на стул возле стены – Где есть спрятаный мина? – вытирая салфеткой губы, спросил Гросс – Ну, рассказыфаль? – Я шел менять… – Тарас всхлипнул. – Говорю вам… У меня же пропуск… – Ага! Тепя мало пили. Тепе путет еще. Полными слез, страдальческими глазами хлопец посмотрел на офицера. Красные опухшие губы его искривились я задрожали. – Чего зазря мучить-то? Знал бы, что… Убивайте сразу, если уж такое надумали… А то говорю вам по-человечески – не знаю. Шел я, взяли на дороге… Ой, горенько мне, мама моя родная. Ребра ломали, совести нет… А еще культурные люди! Скажем правду, Эмиль Гросс по своей натуре не был жестоким человеком. Более того, он любил детей и считал себя опытным педагогом. Детские слезы всегда трогали его. Но сейчас перед ним был славянский мальчик – жалкий, несчастный и в то же время загадочно враждебный. Ведь другой такой мальчуган, чуть-чуть постарше этого, на глазах у Гросса убил обер-лейтенанта и начальника полиции. Что-то невероятное! Разве можно в таком случае за что-либо ручаться? Нет, к этому мальчугану следует применить политику не только кнута, но и пряника. – Уведите, – приказал Гросс. Тараса увели. – Господин лейтенант! – сказал фельдфебель, как только дверь закрылась. – Можете не сомневаться – мы обрабатывали этого сопляка так, как надо. Солдаты били прикладами, а у меня до сих пор болят кулаки, хотя я выбирал наиболее нежные и чувствительные места. Он, должно быть, в самом деле ничего не знает. Или уж если знает, то все равно ничего не скажет. Приклады и кулаки тут бесполезны. Его нужно повесить или отпустить. Лучше всего повесить. Это будет вернее. – Ничего не скажет? – высокомерно произнес лейтенант. – Это мы увидим. Он еще ребенок. Его душа – воск, из этого воска умелыми руками можно вылепить все, что угодно. – Гросс щелкнул пальцами. – Я применю к нему педагогический метод. – Вы, кажется, из учителей, господин лейтенант? – с едва скрытой иронией спросил Штиллер. – Да, тридцать лет в школе. Я достаточно повозился с такими мальчуганами. Я знаю их характер. Пройдет несколько дней, может быть, неделя, и эта секретная мина будет лежать здесь, у меня на столе.
|
|||
|